Фрагменты из книги

Константин ЛЕОНТЬЕВ

Перед окном моим бесконечные осенние поля.

Я счастлив, что из кабинета моего такой дальний и покоющий вид.

Прекрасен тот дом, из которого вид на широкие поля… И в этом доме я, давно больной и усталый, но сердцем весёлый и покойный, хотел бы под звон колоколов монашеских, напоминающих мне беспрестанно о близкой уже вечности, стать равнодушным ко всему на свете, кроме собственной души и забот о её очищении!..

Но жизнь и здесь напоминает о себе!.. И здесь просыпаются забытые думы, и снова чувствуешь себя живою частию того великого и до сих пор ещё неразгаданного целого, которое зовётся Россия…

* * *

Чтобы лучше видеть и объяснить другим, что выгодно и невыгодно для России, надо прежде всего дать себе ясный отчёт в том идеале, который имеешь в виду для своей Отчизны. Благоденствие? Равенство? Свобода? Богатство, слава? Сохранение церковной святыни до скончания века? Наконец нечто совсем особое, например, создание и развитие своей культуры на всех, по возможности, поприщах независимой от европейской, на неё непохожей, отличной от неё настолько, насколько романо-германский мир отличался и от предшествовавшего ему языческого Рима, и от современной ему вначале Византии.

* * *

Нередко противники влияют больше союзников. Немцы и англичане, союзники наши во времена Наполеона I, не имели ни малейшего заметного влияния на наше общество, а общие неприятели – французы – в то время влияли умственно на всех, меньше всего на англичан, конечно, больше всего на нас, вследствие нашей подлой и до сих пор ещё неисцелимой подражательности.

И Франция, и Россия глубоко изменились во второй половине XIX века.

Французы XVIII века и начала XIX были во многом гораздо выше современных им русских; вследствие этого русским они тогда нравились; они пленяли наших отцов и дедов не без основания. Воюя против них, вступая с ними в государственную борьбу, тогдашние русские культурно, умственно подчинялись и подражали им. Французы конца XIX века стали ниже нас, и нам нечему у них важному учиться.

Франция стремится неудержимо по наклонной плоскости крайней демократизации, и нет сомнения, что даже и торжествующие радикалы ничего не смогут в ней прочного устроить…

Все западные страны Европы осуждены историческим роком своим, своей органической жизнью идти позднее за Францией и повторять её ошибки, даже и ненавидя её! Неужели не избегнем этого и мы?

«Франция, – сказал Данилевский, – есть истинный практический проявитель европейских идей с начала европейской истории и до настоящего дня. Россия – представительница славянства». Франция, прибавлю и я, есть передовая нация романо-германской культуры, понемногу отходящей в вечность; Россия – глава мира, возникающего для самобытной, новой и многосложной зрелости.

Если же нет, если мы ошиблись, то и Россия погибнет скоро (исторически скоро), слившись так или иначе со всеми другими народами Запада в виде жалкой части какой-нибудь рабочей, серой, безбожной и бездушной федеральной мерзости!

Вот что важно: не любить, не восхищаться, не подражать, а содействовать из временных государственных расчётов можно всякому; мы удачно содействовали северянам Америки в борьбе их против более близких, пожалуй, к нам по помещичьему строю жизни южан; но при этом особого и заметного влияния промышленный и свирепо-буржуазный дух американского Севера на нас, слава Богу, не имел.

* * *

Мы не приобрели ещё главного – Босфора; Босфор и Дарданеллы до того важны, до того нам для дальнейшего даже и духовного развития нужны, что я бы с радостью отдал бы, кажется, за них Германии почти всю Польшу, и чехов ещё с большей радостью и, пожалуй, даже и Курляндию. На что этого рода гордость – ничего не уступать, ничего не отдавать! Есть соображения глубже и возвышеннее этого: всё то благотворно, что нас удалит от европейского Запада; всё то спасительно, что отодвинет нас от того несчастного «окна», которое Пётр I прорубил в Европу «средь тьмы лесов и топи (финских) блат».

* * *

Государство – прежде, Церковь – после; видимо, думал Катков. Дальше идеалов Петра I он не шёл.

Как будто Русское государство может жить долго без постоянного возбуждения, или подогревания, так сказать, церковных чувств!..

Я подчёркиваю: церковных именно, а не просто христианских… В наше время слово «христианство» стало очень сбивчивым. Зовёт себя кощунственно христианином даже и Л. Н. Толстой, увлёкшийся сантиментальным и мирным нигилизмом. Гуманитарное лжехристианство с одним бессмысленным всепрощением своим, со своим космополитизмом – без ясного догмата; с проповедью любви – без проповеди «страха Божия и веры»; без обрядов, живописующих нам самую суть правильного учения… («Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». Для крепкого единения в вере прежде всего, а потом уже и для взаимного облегчения тягостей земной жизни и т. д.) – такое христианство есть всё та же революция, сколько ни источай оно мёду; при таком христианстве ни воевать нельзя, ни государством править; и Богу молиться незачем… «Бог – это сердце моё, это моя совесть, это моя вера в себя, – и я буду лишь этому гласу внимать». (Да! И Желябов внимал своей совести!)

Такое христианство может лишь ускорить всеразрушение.

1887 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска