Из дневника И. Иванова:

Всё время хочется нам одну из наших экспедиций совершить «по старым адресам». Проехать по тем местам, которые прежде уже посещали: посмотреть, что изменилось, заново встретиться со старыми знакомыми, ну и завести новые знакомства, конечно. И вот нынче в августе собрались. Пройти заново все маршруты наших экспедиций – года не хватит. Так что выбрали дороги нашего родного Севера – по Вычегде, Двине, Онеге.

На Двине-реке

Но на пути решили заехать в одно место, где прежде бывать нам не случалось. Это село Усть-Ваеньга на правом берегу Северной Двины. По другому берегу реки я много раз проезжал из Сыктывкара в Архангельск или на Сию, в монастырь. А вот перебраться через реку – это ж под паром надо подстраиваться, да и обратно тоже – хлопотно! Так почти три десятка лет по дороге только указатель отворотки на Усть-Ваеньгу и наблюдал. А ведь это место, кроме чисто профессионального интереса, для меня особое: некогда там жили мои предки по материнской линии…

И вот наконец отправились туда. Так что считайте эту публикацию в ряду последующих, уже собственно экспедиционных, этаким прологом.

Из дневника М. Сизова:

Ранее утро, сидим на пароме. Вдали на той стороне реки видны дома Усть-Ваеньги. Но паром никуда не идёт. Вспомнилось, как много лет назад точно так же в журналистской командировке пытались мы попасть на мою прародину. Сидели с велосипедами на набережной Юрьевца, и никак не перебраться было на другую сторону Волги, где находилась деревня прадеда. Рейсы туда отменили, только один катер раздувал пары – готовился речных крановщиков перевозить. Капитан запросил с нас сто тысяч рублей (90-е годы), мы кивнули, решили, что шутит, ведь это были почти все наши деньги. Но как бы не так: начали было, когда катер отошёл от берега, торговаться, и решительный капитан посреди реки развернул катер: раз не хотите платить копейка в копейку – до свиданья! Пришлось нам сдаться… А сейчас? До сравнительно недавнего времени драли с пассажиров за перевоз и через Двину, но по новому закону проезд теперь для спешенных ездоков бесплатный. Так-то оно так, да только паром стоит. И если в моей деревне ждал нас пустой дом и заброшенный вишнёвый сад, то в Усть-Ваеньге Игорь намеревался найти дом предков и вообще что-то о них узнать, может быть, даже дальних родственников найти. А времени в обрез! В 15.30 паром обратно пойдёт.

По палубе ходит парень в тельняшке, общается по мобильнику: «С меня уже сняли показания, сейчас с Валеры берут… Да, сказал, как было. Нет, бил я его не сильно, крышу не снесло, только рассечение, он даже в больницу ехать отказался… Нет, не скоро. Ещё гаишники должны подъехать, их ждём».

А полиции всё нет и нет! Этак мы и к полудню на ту сторону не попадём. Как понял, разборки накануне возникли из-за инцидента с водителем легковушки: он первым въехал на паром, а затем подъехал КамАЗ с прицепом. По правилам грузовики переправляются без очереди, поскольку от них зависит снабжение села, но водитель легковушки, некто Спицын, сдавать назад отказался, достал из своей машины бейсбольную биту. Пострадал матрос – с разбитой головой теперь он в больнице, периодически зрение пропадает… Такие вот будни сельской жизни.

На пароме

Наконец-то на паром въехал полицейский «уазик», из него выбрался дюжий молодец в погонах, хлопнул перевозчика по плечу: «Ничего, мы его найдём».

 Из дневника И. Иванова:

Надо сказать, что перед нашей поездкой мы созвонились с отцом Дмитрием из райцентра Березник, дабы узнать, как в Усть-Ваеньге дела с православной общиной – своего батюшки ведь там нет. Он не колеблясь дал нам телефон старосты Светланы Уткиной. Договорились с ней встретиться в местной больнице, куда она намеревалась вести своего внука. Но то время, на которое мы договорились, уже давно минуло в сидении на обездвиженном пароме – теперь нужно было думать о том, как её искать в большом селе.

Нашу баржу-паром, беспомощно раскинувшую руки-аппарели, поволочил старенький буксир, точно комиссар раненого на поле боя. И сам-то «комиссар» чуть живой, ему уже полвека, а баржа, страшно сказать, может, ещё до войны сварена… Название буксира «Шабурный» – так называется перекат на Двине, и благодаря этому сочному словечку сразу ясно, какой из себя этот перекат. Но здесь Двина плавная, раздольная, с низкими берегами. На палубе прямо перед нами высится штабель из тринадцати ящиков водки – вот и все потребные на сегодня продукты для села… Разглядываю строения Усть-Ваеньги вдали: двухэтажное здание школы, загородившее с реки храм, крыши домиков… Где-то среди них стоял некогда, а может и сейчас стоит, родовой дом моего прадеда Ивана Селиванова и бабушки Фёклы. Здесь провела она своё детство, и отсюда в один из дней ей пришлось, яко тати, бежать… Дело известное: как большинство справных крестьян – а Иван Селиванов был ещё и местным конезаводчиком, – он попал в жернова кампании по раскулачиванию. В один из дней за ним пришли – всю семью посадили на подводу и отправили неведомо куда. Как раз в это время Феклуша гостила у родственников в соседней деревне. Кто-то прибежал из Усть-Ваеньги и сообщил ей о том, что всех её родных «взяли»…

…Мимо нас параллельным курсом вниз по Двине прополз буксир «Комсомолец Вологды», таща за собой две баржи с огромными буртами леса. До Архангельска пилить ему ещё триста вёрст. Справа виднеется протока Собачий пролаз (опять словечко!), впереди – остров Бороды… В былые-то времена не баржи с лесом тащил бы буксир, а безразмерные плоты, а ещё раньше эти плоты плыли бы сами, без помощи «комсомольцев», и посредине сидели бы плотовщики и дымился костерок…

Туда, в сторону Архангельска, на первом же пароходе бежала юная Фёкла из родной Усть-Ваеньги. 1909 года рождения, ей и двадцати тогда не исполнилось. В чём была, взяв у родственников лишь немного пропитания в дорогу. Да и в Архангельске, опасаясь, что её узнают, она не задержалась: завербовалась по оргнабору и отправилась на край земли – в заполярный Мурманск. Там вышла замуж за земляка Андрея, но это уже другая история.

Как мало я знаю! В детстве почти каждое лето ездил к бабушке в Мурманск, но никогда она не рассказывала мне о своём детстве и о жизни в деревне. Словно родилась бабушкой. Всё, что знаю, – из рассказов матери. Но и мама узнавала о жизни Фёклы Ивановны из каких-то обрывков, со слов дальних родственников.

…Наконец наш паром развернулся и стал входить в устье Ваеньги. Через несколько минут я, немного волнуясь, ступил на землю своих предков.

Из дневника М. Сизова:

Идём по центральной улице – Ломоносова, вдоль неё на каждом электрическом столбе белеют таблички. Читаю: «Опора № 61». Говорю Игорю: «Серьёзно тут, всё атрибутировано. Подумать тоже – опоры!» Игорь отвечает невпопад, думая о чём-то своём: «Такие вот сонные деревеньки и питают современные города, отдавая им свои силы и жизнь…» Улица и вправду сонно выглядит, оживляют её только играющие у дороги дети. На велосипеде едет мужик в камуфляже, бросает пареньку: «Ну что, в футбол поиграли? Забегай в гости». Автомобилей в Усть-Ваеньге мало – за неимением дорог многие оставляют свои транспортные средства на другом берегу Северной Двины. Но вот что-то загудело сзади. «Интересно, они сдвинутся с места?» – Игорь кивает на двух разлёгшихся посреди улицы собак. Одна из них нехотя встала, чтобы освободить проезд, и тут же вернулась в тёплую дорожную пыль.

– Молодые люди, вы в электричестве разбираетесь? – окликает нас старик из-за калитки.

Входим в его двор. Там стоит бабка, которая вводит в курс дела: пошла насос для полива включать, щёлк-щёлк – не работает. Сосед вроде всё проверил, но и он не поймёт, куда электричество утекло. Игорь просит принести отвёртку, разбирает электрощит, ищет дальше по электроцепи… А время-то идёт! Задержка на пароме, помощь какому-то чужому старику – а своё дело, поиск дома предков, так и не начато. Вспоминается мультфильм «Каникулы Бонифация». Слава Богу, электронасос заработал.

Идём дальше. Сзади снова загудело. Вот тебе и сонная деревня! Промчалась полицейская машина, в кабине которой рядом с фуражкой сидел молодой человек с напряжённым лицом. Ловят драчуна… Вот и местная лечебница – одноэтажный домик с окнами, занавешенными белыми простынями. Заглядываю туда: запах лекарств и прелого дерева, аляповатые медицинские плакаты на стенах. Словно в родной свой посёлок 70-х годов перенёсся, у нас точно такой же медпункт был, при СССР.

Игорь звонит Светлане Уткиной. Пока мы сюда добирались, она уже домой из больницы вернулась. Договариваемся встретиться у храма. Пока ждём. А время неумолимо утекает!

Из дневника И. Иванова:

На северной окраине Усть-Ваеньги есть улица Гайдара. И это не случайно. В 1929 году – в то самое время, когда раскулачивали моего деда, – Аркадий Гайдар с семьёй жил в Архангельске и работал фельетонистом в газете «Правда Севера». Осенью он отправился в командировку в Усть-Ваеньгу, чтобы написать большой очерк о созданной в селе коммуне «Новый путь», – нужен был вдохновляющий пример для номера газеты к годовщине революции 7 ноября.

«Коммуной» этот район за северной околицей Усть-Ваеньги называется в народе и по сей день. Гайдар, вроде нас, тоже описывает дорогу. Везёт его на телеге мужик и, со слов журналиста, ругает попов, хвалит советскую власть. Говорит: «Оно было бы всё хорошо, да плохо только то, что не хватает хлеба. А хлеба не хватает потому, что работающему мужику никак невозможно развернуться. А развернуться никак нельзя, потому что сразу же пришьют вывеску: “кулак”, а раз уж кулак, то это дело хреноватое, и ходить под такой кличкой перед людьми обидно, и жмут тогда, как чёрта в Христов праздник».

Поселившись в коммуне, Гайдар хвалит её животноводческое хозяйство: «У коммуны довольно богатое машинное оборудование… Покупаются породистые холмогорки, хрюкают невиданные в здешних краях свиньи, и топчутся породистые романовские овцы… Пятьдесят шесть членов коммуны сняли урожай, который был на восемь процентов больше, нежели у единоличников-соседей». Вопросов о том, откуда взялось всё это богатство в хозяйстве, куда собрались самые бедные сельчане, у автора очерка не возникло. Едят больше, чем деревенские: «Каждый день щи с мясом (в обед и на ужин). Кроме того, каши, треска, чай, сахар, хлеб (по килограмму на едока). Стоимость же всего питания – шестьдесят копеек на человека. Столько же стоил самый посредственный обед в столовой. Выгоды общего стола несомненны…» Несложно понять, что на наследстве «кулаков» какое-то время можно прожить без проблем. В только что отстроенном доме на семьдесят человек давалась одна комната на двоих, но после сбора урожая в коммуну пришло ещё без малого сто человек. Дом стал тесен: «Кто знал, кто думал, что два семейства, объединившиеся в коммуну, разрастутся так скоро». Сразу понадобилось «строить другой – на сто-двести человек».

Я вот подумал не о реквизиторах, в конце концов раскулачивали власти, а коммунарам добро просто передали… Кто-то пришёл в коммуну от голода – подкормиться, но ведь идейные-то зачинатели этого дела родных отцов бросили, родную борозду. Фёклу заставили бежать из разорённого родного гнезда, а кто-то добровольно совершил «побег» за пять километров от родного села, в коммуну. О чём они думали, оставляя «старорежимных» родителей, выбирая вместо них других «отцов»? Гайдар хоть и большевик, но всё же и он был удивлён: «В столовой по стенам были развешены плакаты и портреты. На полочках стояли бюсты. Портретов, мне показалось, больше, чем следовало бы». Один раз там «фигурировал» Ворошилов, два раза – Сталин, шесть раз – Ленин. Вот она, новая семья коммунаров. Не ведают они ещё, что обрели не отцов, а злых отчимов, что и в самом деле в коммуне только «остановка», а дальше…

Уже в наше время местные жители на том месте, где стоял дом коммунаров, хотели поставить памятный крест. Но потом раздумали. Интересно, возмутились бы эти самые коммунары, если бы узнали? Да только никого в живых, не спросишь.

* * *

…Тем временем мы подошли к старинному храму: синяя луковка, синее крылечко и синие… стёкла в окнах, притом зеркальные, как в каком-то супермаркете. Рядом школа, построенная на месте церковного кладбища в 1989-м, – она очень удачно загородила церковь с реки.

Возле храма примостился вагон-столовая с разобранной узкоколейки

А вот и Светлана Викторовна с внуком. Знакомимся, и она сразу ведёт нас в храм. Внутри уютно – видно, что заботятся как о своём, родном. Алтарь отгорожен занавеской, на которой прикреплены образки Спасителя и Божией Матери. На стенах разные объявления, написанные категорично – как видно, для людей, мало знакомых с церковными обычаями: «В церкви во время службы разговаривать запрещено», «Внимание, подавать записки на литургию и покупать свечи нужно до начала службы, чтоб не отвлекать батюшку и всех молящихся. За разговоры в церкви посылаются нам Скорби». Именно так – скорби с большой буквы.

 Из дневника М. Сизова:

Светлана подводит нас к образу Покрова Божией Матери, сделанному из фотографии:

– Вот Богородица наша. Когда всё тут разрушали в 30-е годы и возле храма жгли иконы, женщина какая-то выхватила одну из огня и спрятала на себе. Потом её долго укрывала в сундуке. А нашла я эту икону в Архангельске у одного дедушки – сына спасшей икону женщины. Может быть, он когда-нибудь вернёт её в храм, а пока мы сделали снимок и священники освятили его, когда приезжали на 200-летие храма.

Светлана Викторовна рассказывает, что в следующем году храму исполнится 210 лет, и объясняет, почему он такой необычный, из блоков пилёного известняка построен.

– Поначалу у нас деревянные церкви были: Покровская здесь, на Бору, и в честь святителей Афанасия и Кирилла Александрийских в деревне Игнатьевской за ручьём. Потом поставили эту, каменную, в неё перенесли всю церковную утварь и восстановили прежние алтари – Покрова и святителей Афанасия и Кирилла. Ещё появился придел Алексею, человеку Божьему, покровителю рыболовства. Сюда не то что в былые времена, а и по сей день на Ваеньгу да на озёра отовсюду приезжают стерлядь ловить. Есть сведения, что в старину из-за этого здесь была вотчина Антониево-Сийского монастыря, монахи тони держали. Ещё у них и покосы имелись, остров-то у нас Попокосы называют, а на карте пишут «о. Попов». Вот эти монахи и строили наш храм, сделав стены из известняка, который искали на берегах Двины.

Слушаю Светлану и вспоминаю, что в Сийском монастыре из такого же резаного известняка храмы сложены. Как же я раньше не подумал?! Мне Игорь уж давным-давно говорил, что род его идёт из Виноградовского района, но с Сией я это никак не связывал. Да в конце 1980-х мы ничего и не знали об Антониево-Сийском монастыре, работали в молодёжной газете, мало-помалу тянулись к Церкви, познакомившись с иеромонахом Трифоном (Плотниковым). Потом возникла «Вера», а отца Трифона направили возрождать Сийский монастырь – и на десятилетия судьба связала нас с этой обителью. А ведь Игорь, получается, изначально был связан с ней – через своих предков. С Сии сюда приезжали монахи, да и в наше время, когда Покровский храм возродился, одним из первых здесь служил отец Трифон.

– Он у меня в доме ночевал, – подтверждает Светлана Викторовна. – И другой монах с Сии, отец Варсонофий (Чугунов), тоже. Последний паром-то рано у нас уходит, вот и приходилось им оставаться.

Вспомнив, что времени у нас в обрез, смотрю выразительно на Игоря: мол, уступаю разговор, спрашивай о своих предках.

– Светлана, такой вопрос… – начинает он. – У вас ведь пять деревень на месте Усть-Ваеньги было. Селивановы – такая фамилия вам знакома, может быть, дом…

– Да я ж неместная, – перебила Светлана Викторовна. – Родилась я на реке Вага, приехала сюда после учёбы работать почтальоном.

Такой Светлана приехала в село на почту

Потом в школу перевели учителем начальных классов. Учителей-то не хватало – детишек много рождалось. Тогда, в 70–80-е годы, в селе три детсада было и двое яслей, а в школе триста учащихся в две смены учились, в классах по 30-40 человек. Зато сейчас едва сотня учащихся на всю школу.

– А на улицах у вас полно детей…

– Так это приезжие, на каникулах. Но в школе я недолго проработала, закончила техникум по библиотечному делу – и всю жизнь с книгами. В библиотеке мы и общину создали, пополняли фонды духовной литературой, имелось у нас даже отдельное помещение для крещения.

– И что же, читая, люди к Богу пришли?

– Много теперь грамотных, которые по-церковному правильно разговаривают. А верующих мало. Мы, кстати, и в школе собираемся православную библиотечку открыть…

– Я к чему спрашиваю, – объясняет Игорь. – Вот привёз в подарок книжки нашего издательства. В том числе и книгу моего отца, Владимира Ильича Иванова, изданную после его смерти. «Последняя купель» называется – повесть о его деревенском детстве.

– Ой, я люблю про деревню читать! Спаси Господи за книги.

Светлана рассказывает, как она любит книги, мы же готовимся вручить ей подарок. А терпеливому внуку остаётся ждать…

– А сейчас община у вас большая? – спрашиваю.

– Нас десять человек, женщин в основном, а мужья нам помогают – бесплатно. Мой муж, например, работал в леспромхозе, потом в мостоотряде. Вот приедет со смены, полом в храме займётся. И другие ему помогут. Мужья рукодельные, шустрые такие, на крыше работали, детей приводили помогать, – и Светлана начинает перечислять своих помощников: – Галя Попова с мужем, Оля Рихтер с мужем, Лена Шунина с мужем из Запани, которая в пяти километрах от нас…

– Запань – это где Красная Горка? – в задумчивости уточняет Игорь.

– В ту сторону, но Красная Горка чуть подальше, – объясняет Светлана и продолжает: – Мы сейчас в трапезной, зимней части. Видите – закрытый проём в стене? Это вход в главный холодный придел Покрова Божией Матери. Раньше здесь магазин располагался, а там – склад. Он пока не действует, потому что нужна вторая печка, чтобы его протопить. Восстановим!

Времени только ни на что не хватает. Надеялась, что на пенсии время появится, да куда там. Вот сейчас: и храм, и молиться, и огород, и внуки на каникулах. И ещё отчёты по храму писать: в Минюст, в налоговую, в соцстрах, в епархию каждый квартал финансовый отчёт, отчёт о работе. Протоколы собраний теперь от руки не годятся, надо всё печатать. Купила в прошлом году компьютер… Батюшка как-то звонит: «Света, как хочешь, а документы должны быть сканированы и в епархию отправлены». Я за день обежала всех, подписи собрала, а сканировать – это как? До четырёх утра сидела: «Господи, помоги!» Потыкала-потыкала, в Яндекс залезла. И всё-таки сделала!

– Храм вам давно передали?

– В 1997-м. Услышала я, что в бывшей церкви собираются пекарню делать, и заскорбела: «Как же так, то магазин, то пекарня. Так напекут, что и храм порушится». Стала хлопотать. Создали мы общину, в библиотеке молились и это здание ремонтировали. К нам стал приезжать батюшка Александр Казарик из Архангельска, потом монахи из Сийского монастыря, батюшка из Березника… Но редко батюшки-то бывают, так что сами молимся. Читаем Евангелие, Псалтирь, акафисты. Архангелу Михаилу, например. А 5 июля нынче впервые состоялась архиерейская служба – был епископ Плесецкий Александр. Ему очень понравилось здесь, сказал, что акустика хорошая.

Игорь стал расспрашивать Светлану про её род, и она назвала фамилию бабушки – Валентина Евгеньевна Леонтьева.

– Меня с братом бабушка воспитывала, а она настоящей молитвенницей была. И мне, пионерке-комсомолке, однажды сказала: «Дети у тебя пойдут, и ты тоже будешь молиться». Так и вышло. У меня-то две дочки всего, но столько пережила! Обе в Архангельске сейчас.

– Уехали насовсем, получается? – уточняет Игорь.

– С ними всё благополучно: одна работает в арбитражном суде, другая – в банке. Трое внучат. До трёх лет старший с нами и жил в Усть-Ваеньге, потому что в городе садика не дали. Теперь вот и за внуков молюсь. А ещё в роду у нас был священник, от него сохранилась родовая икона Плащаницы Богородицы, которая перешла мне по наследству.

С ней вот какая история была. Однажды с бабушкой шли мы по дороге, из леса с ягодами возвращались. Смотрим – а над деревней нашей столб дыма. Пожар! Мне едва четырнадцать лет тогда исполнилось, и я очень испугалась: сушь стояла и вся деревня могла дотла выгореть. Дошли мы до своего дома, бабушка вынесла икону Плащаницы, обошла горящее соседнее здание – и весь пожар как бы в купол собрался, загудел – «у-у-у!» – и схлопнулся. Потух без дождя. Народ очень радовался и удивлялся.

Тут у Светланы зазвонил телефон: приехали желающие купить дом, ждут её. Тот самый дом, который она хотела для священника оставить.

«Скоро приду, пусть подождут», – говорит в телефонную коробочку и, словно извиняясь, смотрит на нас:

– У моего мужа умерла мать, дом пустой. Хотела бесплатно церкви отдать, там три комнаты и кухня, банька, летняя кухня. Я даже епископу показывала. Но у мужа два брата, они тоже претенденты, им нужно отдать доли за дом.

Я киваю на объявление в храме: «Усть-ваеньгская церковь собирает пожертвования от населения на приобретение жилья батюшке. Если будет жильё, то дадут нам своего священника. Батюшка будет крестить. Венчать. Делать отпевы над гробом. Освящать дома, машины, колодцы. А главное – будут службы часто с причастием святым. Панихиды. Люди, сотворите святую милость…»

– Да, хотели собрать денежек. Но вот так…

– А почему у храма окна синие? – спрашиваю.

– Чтобы воры не заглядывали, зачем искушать. Мы же не можем сторожа поставить!

Из дневника И. Иванова:

В храме необычной формы подсвечники, такие мне ещё не доводилось видеть: на витиеватых ножках как бы круглый журнальный столик на уровне груди, на котором в металлической пластине понаделано много дырок под свечи. Выражаю своё удивление увиденным, Светлана подтверждает: да, сами придумали и сделали.

Обычной своей северной скороговоркой она рассказывает, как у восстанавливающегося храма украли стройматериалы. Разбирали сарай, утром пришли – хорошие доски исчезли, а горбыль да гнильё оставлены.

– Знаю, кто это сделал, Господь мне открыл. Потом увидела у человека эти доски в огороде…

– Так у вас же все друг друга знают, – удивляюсь я, сообразуясь со своими представлениями о деревенской жизни. – Приходите к человеку и говорите: «Верни, зачем забрал, ведь это же не твоё, а Божье!»

– Ругаться, что ли?! Всё равно не вернёт уже. Верующий не возьмёт никогда, а неверующий… Бог же его накажет, – как-то неуверенно говорит Светлана, но тут же, встрепенувшись: – Да Господь же нам ещё даст! Через других людей даст. А те, кто крадёт, потом болеют, одного даже паралич разбил.

– И как сельчане восприняли, что воры стали болеть?

– Думают, что просто так захворали. Тут, в храме, изначально каменные полы были, которые, когда в магазин перестраивали, досками покрыли. И вот у кого-то возникла мысль, что священник перед закрытием храма ценности под полом спрятал. Мне тогда помогала Татьяна Николаевна Бочнева, которая в администрации работала, и она пыталась предотвратить разборку пола: «Да вы что, храм же сразу отобрали, какой ещё клад!» Но всё же залезли, пол нарушили, ничего не найдя. Один мужик, чтобы с пустыми руками не уйти, взял домой часть каменных плит. Говорю ему: «Взял, так хоть пожертвуй денюжку». Ничего на храм не дал. И вскорости парализовало его, потом умер.

Я смотрю на объявление, вывешенное здесь же: «С 14 августа по 27-е – строжайший Успенский пост, посвящённый смерти-успению Богородицы. Приходской Совет».

– Это вы писали? – обращаюсь к Светлане.

Она кивает:

– В один год во время Успенского поста у нас в посёлке три праздника устроили с песнями и плясками. И что? Спустя время у завклубом и ещё одной сотрудницы – онкология. У руководительницы хором тоже проблемы. У некоторых плясунов ноги стали отказывать, а певун один вообще умер. Я думаю, что это не просто так! Но так-то люди в селе хорошие и деньги на храм жертвуют.

* * *

Мы идём к Людмиле Романовне Шатровой – Светлана надеется, что та что-то сможет рассказать о старых временах, может, и про моих родных что-то выяснится. Людмила родом с Печоры, из села Тельвиска близ Нарьян-Мара. «Кто знает, может, царь выслал предков туда когда-то. Мой дедушка, Дуркин Роман Иванович, был расстрелян в 1938-м как церковник, а ведь был он всего лишь старостой. Я уехала оттуда в 1967 году в 17-летнем возрасте. Помню, на пароходе ехала, и меня все спрашивали: “Ты вербованная?” А я и слова такого не знала».

Просим рассказать что-нибудь об истории Усть-Ваеньги, и Людмила охотно начинает вспоминать:

– Приехала сюда и уже через два года вышла за тракториста. Нам сразу предоставили квартиру. Какой у нас посёлок был! Вот сейчас перечислю, что тут имелось. Было ПТУ, которое сейчас переведено в райцентр Березник. Отовсюду приезжали учиться на портних, трактористов плотников, шофёров. СМУ было большое. Лесхоз был. Учащиеся ездили восстанавливать лес. В леспромхозе было 600 рабочих, по базовской дороге уходило каждый день в лес восемь автобусов!

Людмила Романовна уже полвека живёт в Усть-Ваеньге

– Скажите, а в более старые времена… – попытался вставить слово Михаил.

– Подождите, – прерывает его Людмила, – я ещё не всё перечислила. На справной запани работали в три смены. Совхоз был. Больше ста голов было одних коз в селе. Зерноток был, пшеницу выращивали и даже кукурузу. Все национальности корни пустили: молдаване, украинцы, румыны… Всё-всё разрушено, сердце кровью обливается. Одно хорошо хоть, при Советском Союзе пожили, знаем, что такое нормальная жизнь: не только тут всё время сидели, а и в отпуск ездили, в санатории…

* * *

Одной из достопримечательностей здешних мест была узкоколейная железная дорога, которую ещё после войны начали строить. С учётом «усов» протяжённость её составляла 140 километров – мотовоз-кукушка таскал вагоны за реку Самоедку, почти до самой Староверки – это уже в бассейне Пинеги. Но в 2004-м пути разобрали на металлолом. За полгода усть-ваеньгская узкоколейка перестала существовать. Ломать – не строить… О ней теперь напоминают только там и тут ржавеющие в огородах вагоны да кабины мотовозов. Один такой – «вагон-столовую» с заваренными окнами – я заприметил возле храма…

А ещё перестроечному поколению Усть-Ваеньга известна тем, что жил и трудился здесь, на хуторе Красная Горка, Николай Семёнович Сивков, первый фермер СССР. Хутор этот, кстати, расположен рядом с той самой недолго просуществовавшей «коммуной». Особую известность Сивков получил после того, как в 1987 году про него показали по Центральному телевидению фильм «Архангельский мужик» – к слову, ставший в том же году победителем Каннского кинофестиваля. В свои 50 лет фермер взял в аренду землю и создал животноводческий кооператив. Борода – так звали здесь Сивкова (хотя бороды у него не было) – объяснял корреспонденту, почему другие за это дело не берутся: «Потому что они не уверены, они думают, что это временная кампания». Всё-таки большим оптимистом был Борода, уверенный, что на этот раз «это дело не завалят». Мы-то теперь знаем, что это и в самом деле оказалась «временная кампания». Государство, наобещав много чего, бросило фермеров один на один с кучей проблем – не счесть, сколько погибло фермерских хозяйств в 90-е. А потом пришли новые времена, и когда государство поняло, что накормить страну способны лишь крупные хозяйства, а не фермеры, и вовсе они стали никому не нужны. Да и сам такой тип людей, умеющих по-настоящему вкалывать, постепенно повывелся.

Сивков был сильным человеком, справлялся со своими 194 гектарами земли, но было у него слабое место: не был уверен, продолжит ли кто из детей дело, есть ли ради чего стараться. «Дети – основа из основ, любая птичка живёт ради гнезда», – говорил он и старался воспитывать своих, дочку и сына, трудом. Они всячески ему помогали, он их труд оплачивал. «Хочу, чтоб они не просто получили это хозяйство, но чтоб сами создавали его и чтоб потом им не так-то просто было бросить этот хутор». Но надеждам Николая Семёновича не суждено было сбыться. Через 11 лет своего фермерства, в 1993 году, он умер, а дети не пожелали продолжать его дело. Красная Горка запустела, а луга, которые он обильно полил своим потом, снова зарастают лесом.

Журналист А. Стреляный спрашивал Сивкова, не является ли его хозяйство кулацким, – важно это было для того времени, когда ещё мыслили социалистическую справедливость сохранить. Сивков уверенно отвечал, что, конечно же, он не кулак, в хозяйстве трудятся его дети, жена и лишь ещё один работник – за деньги. Сейчас бы ему только аплодировали, что смог обеспечить работой деревенского жителя, а тогда… И тут я вдруг подумал, что ведь за весь день в селе не увидел ни одной лошади. Коровы пасутся на заливном лугу, а лошадей нет… Но на конезаводике моего деда была та же самая история: всё делали силами одной семьи, привлекали иногда работников за деньги, однако ж… История Сивкова для меня словно бы история моего прадеда – человека трудового, сильного, но бессильного перед жерновами истории: им обоим не повезло жить в эпоху переломную, дикое время. Когда ценится не труд, а ловкость, не правда, а хитрость, когда востребована не сила ясного ума, а подчинение и шаблонные мысли.

* * *

– Вообще-то началось вымирание деревень раньше, – помолчав, вдруг сказала Людмила. – Два посёлка на узкоколейной железной дороге, Шестозерский и Югна, были выселены в 1970-х годах. В 1969-70 годах из Нижней и Верхней Ваеньги школу убрали: а какая мать отправит 7-летнего ребёнка жить в интернат! Мать поплакала-поплакала да и переехала сюда вместе с коровой. И многие так.

А потом покатилось всё… Лесные посёлки позакрывали. Денег не стало. А у меня сын в Архангельске как раз учился. Еду ему отправляли, потому что живности много держали. А деньгами помочь не могли. Их тогда давали только пенсионерам. А нам вместо денег в леспромхозе давали карточки. Я на них хлеба накуплю десять буханок и встану возле магазина: пенсионеры идут (а у них какие-никакие, да деньги) и у меня покупают хлеб – представляете! Вот такими мы бизнесменами тут заделались в то время. Неприлично казалось это, но да кругом свои люди, понимали.

– Да, зарплаты не давали по полгода, – подтверждает Светлана. – Молочко, бывало, продашь – у нас три коровы было, только тогда какая-то копеечка и появляется. Бывало, прошу: «Николушка Угодник, помоги мужу хоть сколько заработать!» Он кого-нибудь подвезёт, что-то сделает на 50 рублей – на то и жили.

– Раньше у нас больница-стационар была на 40 мест, – вспоминает Людмила. – Были стоматолог, терапевт, гинеколог, анализы брали, работали процедурный кабинет, аптека, и ночью обратишься – тебе и перевязку сделают, и укол… Всех сократили. Сейчас фельдшерско-акушерский пункт, и с ним такая проблема… По два часа принимают, только первичная помощь, какие-нибудь таблетки выпишут, и всё. В Березнике можно записаться на приём к терапевту только за три недели… – Людмила запнулась, и глаза у неё налились слезами. – У нас сын 47-летний, Андрей Шатров, тут умер, инфаркт. Два часа не могли «скорую» вызвать. Дело было в феврале, с пятницы на субботу. Звоним в Березник – там на «скорой» отвечают, что не имеют права к нам ехать, в Усть-Ваеньге своя «скорая» есть. Я звоню водителю нашей «скорой»: «Владимир, скорей, инфаркт!» А он: «Я без фельдшера не могу!» А фельдшер – его же сын – на той стороне живёт. Он до трёх, а то и до 11 часов работает и уезжает – дальше как хотите. Вечером нет его, в праздники нет. Оставьте хоть телефон! Нет. Я уж закричала – ведь только надо на ту сторону перевезти! – там «скорая» из райцентра ждёт уже. Много времени мы так потеряли. Увезли сына всё-таки потом в город, 9 дней в коме пролежал и умер.

И вот так много людей-то умерло, молодые тоже. То и бегут отсюда. Сами-то ладно, но за детей страшно с такой медициной.

– Да, – соглашается Светлана. – Вот я сегодня, например. Вместо того чтобы оказать помощь моему городскому внуку, фельдшер-грубиян полчаса читал мне нотации по поводу медполиса…

– Молодёжь вся уехала в Архангельск не только потому, что работы здесь совершенно никакой нет. Если бы имелось нормальное сообщение с райцентром, может, кто-то и остался. Переправа-то у нас платная, даже зимой по льду. А за машину перевозчик 500 рублей берёт – по нашим меркам это дорого.

Пытаюсь выяснить про свою родню:

– Есть ли у вас тут, в деревне, Селивановы?

Людмила морщит брови:

– Была семья, жила на посёлке, но муж умер, а жена уехала…

– Ты заметил, что сидишь на цветочках? – говорит Миша со значением, и я намёк понимаю: пора. Добавляет полушёпотом:

– Пока тут беседуем о том о сём, последние часы до парома истекут.

Прощаемся уже у калитки. Мимо проезжает необычный механизм на огромных шинах. Мужичок машет нам рукой.

– Это каракат, на нём по болоту за ягодами да на рыбалку милое дело ездить, – поясняет Светлана. – У нас такой же есть, правда сломался. Один раз на юбилей приехало десять человек родственников – чем угощать? Молюсь в храме: «Человек Божий Алексей, ну помоги, рыбки-то нам дай!» Муж поехал на озёра и наловил целый таз золотой рыбки.

– Золотой?

– Так у нас называют местную рыбу, у неё жёлтая чешуя, как бы светится.

Дальше следует полуфантастическая история о том, как кто-то за один сезон насобирал ягод, сдал и купил новую машину. Я такое слышал в деревнях не раз, и ни разу факты не подтверждались. Есть, конечно, такое: всей семьёй в лес, грабилками собирают, дерут мох, портят лес. Но и тут сверхдоходов не получается. А нынче так и вовсе неурожай.

– Тут недалеко была часовня, – напоследок торопится рассказать Людмила. – Убрали и часовню в колхозный гараж превратили. Потом Витя Федотов перекупил её и… заболел. Я говорю ему: «Ты же церковь Божию взял, разве её можно пользовать!» Он со страху-то потом её и продал…

Из дневника М. Сизова:

Идём в местную администрацию, по дороге Светлана рассказывает:

– Вот брат у меня двоюродный заболел, тромб у него. Хирург сказал, что всё, умрёт. Наши уже решали, на каком кладбище его хоронить, кого на поминки звать. Побежала я к Матери Божией клянчить: «Пресвятая Мати, продли ему эту жизнь! Пожалей детей его, они ж ещё не устроены…» После этого повезла его крестить, прошу батюшку Андрея: «Причастите на следующий день». И после причастия кровь из чёрной превратилась в нормальную, розовую. Хирург сказал: «Случилось что-то невероятное».

И мужа моего, Сергея, Матерь Божья спасла, и брата его Гришу. Тоже плакали, что хоронить надо, и вдруг анализы хорошие.

В 90-е годы мы плохо жили, только корова и выручала. И я Божией Матери молилась, чтобы сено у нас было. Вечером почитаю Ей акафист, утром вскочу, помолюсь – и мужа на сенокос снаряжаю. А покушать-то ничего нет, так сварганю что-нибудь. И вот однажды с нашего села уехало косить девять человек. Я на работу собралась, глядь – дождик. Прибежала в библиотеку, бухнулась на коленки: «Матушка Богородица, помоги, огради от дождя!» А дождь всё льёт, не слышит меня Заступница. Вечером сенокосники возвращаются, а моих нету. Начинаю беспокоиться. Потом они появляются, говорят: «Задержались, потому что работы было много». Оказалось, что у соседей-то рядом дождь лил, а на наш участок ни капли не упало, словно под зонтиком оказались! На следующий день история в точности повторилась – и мои за два дня всё скосили и хорошие стога поставили.

– А когда вы в Церковь пришли?

– Когда мне 33 года было. И, как предупреждала бабушка, произошло это из-за моих детей. У старшей дочки какие-то нарывы пошли, которые дали осложнение на почки. Увезли её в детскую больницу в Архангельск. Там лечить неправильно стали, и впала она в тяжёлое состояние. Врач сказал, что надо готовиться к худшему. И мы с мужем выкрали дочку из больницы. Надела я на неё крестик, который привезла с собой, и носила дочуру на руках вместе с иконкой. Этот образ Владимирской Божией Матери мне ещё в юности бабушка дала со словами: «Веришь или не веришь, а когда время придёт, проси Её». И у дочки температура спала. Врач приехал к нам на дом, осмотрел и сказал, что лекарств уже не нужно – здорова. Сразу после этого я с дочкой в храм – её окрестила и сама святое крещение приняла. Вот с этого времени я в Церкви…

Проходим мимо ладного синего домика, в окнах цветочки, на стёклах приклеены какие-то снежинки, птички.

– Это мой дом, – говорит Светлана.

Вспоминаю, что уже больше часа прошло, как ей позвонили и сообщили, что покупатели ждут.

– Светлана, задерживать мы вас не будем, вас ведь ждут.

– Я вас догоню! – говорит она и стремительно исчезает. Исчезает и Игорь. Потом я обнаруживаю его возле мемориала погибшим воинам.

– Вот ищу фамилию своих родных, – объясняет он. – Есть Селиванов Н.П., но родственник он или нет?..

 Из дневника И. Иванова:

Мы с Михаилом стоим возле стенда с объявлением об «особом противопожарном режиме» в окрестностях, а над головой собираются чёрные-пречёрные тучи. Читаем объявления о культурных мероприятиях села: спортивный марафон у летней сцены и «пиратская вечеринка “Тысяча чертей”» в доме культуры по 30 рублей за вход. «Недорого за целую тысячу», – говорю Михаилу, и в этот самый миг на село опрокидывается ливень. В здании администрации пустынно и тихо. Цветок в кадке. Только в одном из кабинетов за большим столом молча сидят три женщины и что-то мастерят. Пригляделся: сворачивают из «Правды Севера» «соломку» для плетения. На полках – сплетённые корзинки, вазы, кашне и почему-то большущий муравей в трусах и шляпе.

Оказывается, это кружок плетения для взрослых. Знакомимся с руководителем кружка Татьяной Николаевной Бочневой.

В здании администрации работает кружок плетения из соломки, руководит которым Татьяна Николаевна Бочнева

Расспрашиваю об истории села – и самым ярким эпизодом, как видно, оказывается крестный ход в честь 2000-летия христианства, совершённый в июне 2000 года по Двине на колёсном пароходе «Н.В. Гоголь». Тогда из-за мелководья пароход не смог пристать к селу и участников крестного хода хлебом-солью встречали в деревне Коммуна. Потом шли до храма.

– До крестного хода у нас тут постоянного электричества не было, – говорит Татьяна Николаевна, бывшая замглавы администрации. – В советское-то время дизель работал круглосуточно, а в 90-е свет включали только на 2 часа утром и вечером: леспромхоз обанкротился. А после этого крестного хода нас показали по телевизору, отметили, что мы встретили ход лучше всех. Я там, перед телекамерой, упомянула и о проблеме с электричеством. Это на всю страну показали. И уж так совпало или нет, но прежде говорили, что возможности провести свет в деревню нет, а уже осенью от подстанции в Конецгорье бросили кабель, и с тех пор мы с электричеством.

О более старом времени Татьяна Николаевна вспомнила, что здесь, в Усть-Ваеньге, на узкоколейке «впервые освоили мотовоз “Фордзон”». Я усомнился было – на плакатах видел только знаменитый колёсный трактор «Фордзон-Путиловец», но промолчал: чего не бывает! Тем более что в памяти местных жителей остались даже такие детали, как мотовоз на дровах нёсся по рельсам и искры от него разлетались во все стороны.

Большего узнать о прошлом не получилось. Расспросил я, где находится самая старая часть села, старинные дома, – решил, что хоть сфотографирую. Посоветовали сходить на улицу Совхозную. А тут и наша Светлана Викторовна вернулась, взялась нас туда сводить.

Пока шли, делилась последними новостями: медведь давеча на помойку приходил, в лесу нынче пусто – видно, ему голодно; а на озере волки воют разными голосами, люди боятся по ягоды ходить; яблок нынче не будет, неурожай, а в прошлом году 12 вёдер сняла…

Я шёл и с грустью думал о том, что результат моих сегодняшних поисков пращуров близок к нулю. Что ж, всё надо делать вовремя. Разве не я виноват в том, что три десятка лет проносился мимо по другой стороне реки, так и не удосужившись заехать сюда? За прошлым надо обращаться вовремя, когда оно ещё смотрит на тебя. Потом оно сливается с океаном – и прошлым становишься уже ты сам.

А то, что родовой дом не нашёл… Так, скорей всего, его уже и нет. Теперь, после всех разговоров в Усть-Ваеньге, о «побеге» дорогой бабушки – девочки Фёклы – я мыслю чуть иначе. Во всякое время молодые уходят. Как сказал один мудрец, не якорем, а парусом да будет ваш дом. Просто в разное время разные ветра подхватывают и несут их навстречу неизведанному. И это правильно. Главное, чтоб, уходя, они хотя бы иногда возвращались.

Из дневника М. Сизова:

Почти бежим по просёлку, чтобы не опоздать на паром. Собственно, бегу я, а Игорь отстал, фотографирует избы на память. Светлана рассказывает одну из своих бесконечных историй жизни:

– Один раз приехала я от дочери Ярославы. Она родила в Архангельске внука, и я восемь месяцев с ним водилась, потому что дочке надо было заканчивать учёбу. И вот иду я по льду через Двину – январь, девять часов вечера, фонарика нет и ничего на нашем берегу не светится. Полная темень, даже тропки под ногами не видно. Иду, в снег проваливаюсь. Молюсь: «Матушка Богородица, Ты же хозяйка в нашем храме, я Твоя, помоги Христа ради! Вот смотри, я с собой и божественные книги несу, и иконки для храма. Мне бы только до другого берега добраться!» И представляете, вдруг от икон, которые в сумке лежали, голубой свет пошёл. И тропинка стала видна, даже тени на освещённый снег упали. Поставила я на снег тяжёлые сумки, читаю «Отче наш» и «Богородицу», а кругом голубой свет! Оглядываюсь, может, это фары машин светят? Нет, вокруг ни огонька. Потом думаю: «А чего я стою, это же мне дорогу Божья Матерь осветила!» Поспешила дальше, читаю молитву, но, как только прерываюсь, свет меркнуть начинает. Я снова молиться – и снова светло. Дошла до берега, потом до дома, младшая дочка: «Мама, мы тебя потеряли!» Отвечаю: «Доча, такое чудо, словно фонариком мне дорогу освещали!..»

Вот и мы подошли к берегу. Широченная река, через которую Светлана ходила «с фонариком». Паром уже готов забрать нас.

Реку часто сравнивают с жизнью. Кажется она бесконечной, течёт и течёт. Но при этом всегда куда-то впадает – и мы знаем куда. Устье обнаружить легко. А вот исток её, состоящий из множества ручейков, – поди найди его.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска