6 июня – день прославления святой блаженной Ксении Петербургской

В прошлом году наша газета уже писала о том, что в Эрмитаже найден прижизненный портрет святой Ксении. Сейчас, в память о 30-летии прославления блаженной, мы решили рассказать об этом подробнее, познакомив вас с человеком, который много месяцев реставрировал картину, – Николаем Владимировичем Малиновским.

Как его нашли

– Николай Владимирович, вам как реставратору приходилось прежде иметь дело с иконами святой Ксении?

Николай Владимирович Малиновский

– Нет, ведь она сравнительно недавно канонизирована. Но вскоре после прославления я написал небольшую икону святой Ксении, которую передал в один из храмов. Так что с матушкой был знаком ещё с тех пор.

– При каких обстоятельствах была найдена картина?

– На обратной её стороне, но не на холсте, а на картонке, было чётко написано, когда и где портрет был изъят и кто на нём изображён: «Ксения Блаженная. Достав. Смоленское кладб. Морозовым 26/IX 1930 г.». Речь тут о Фёдоре Михайловиче Морозове – известном искусствоведе, который до революции был послушником в Александро-Невской лавре. В советское время он, как большой знаток петербургских художественных ценностей, участвовал в комиссиях, которые должны были собирать экспонаты в музеи – попросту спасали, как это было с портретом блаженной Ксении.

Это ведь не художественный шедевр, но очень значимый, интересный исторический памятник. А оценить это мог лишь верующий человек.

Прижизненный портрет святой Ксении

– Картина сразу попала в Эрмитаж или проделала какой-то путь?

– Да, был путь. Сначала портрет оказался в Русском музее, где работал Морозов. Когда он перешёл на работу в Эрмитаж, то, возможно, забрал с собой собранную им этнографическую коллекцию. Морозов пользовался большим авторитетом среди специалистов, но был, очевидно, негордым человеком. Наши старейшие сотрудники до сих пор помнят его как дядю Федю.

Нашли портрет во время инвентаризации, когда просматривали фонды Русского отдела и обратили внимание на надпись Морозова, сделанную почти девяносто лет назад. До войны, когда картина попала к нам, имя Ксении Блаженной было запрещено, её, как и праведного Иоанна Кронштадтского, называли мракобесом. Поэтому в каталоге Эрмитажа, в карточке, не стали упоминать, кто изображён на портрете, хотя знали. Написали: «Портрет Ксении Григорьевой». Почему Григорьевой? Потому что у неё отчество было Григорьевна.

– Кроме надписи Фёдора Михайловича, есть какие-то другие аргументы в пользу того, что это действительно изображение блаженной Ксении?

– Да, есть масса признаков, которые складываются в единую картину. Портрет, если судить по материалам, из которых он сделан, появился в конце XVIII – начале XIX века на подрамнике, предназначенном для пейзажей. Написал его неизвестный художник, который немножко самоучкой был, немножко у кого-то учился – был любителем, но неплохим. Мне как реставратору ясно, что портрет был написан очень быстро, нет следов длительной работы. И глаза прекрасно получились.

Возможно, художник просто гулял по городу в поисках сюжета для пейзажа, увидел блаженную и написал её.

– Что-нибудь известно о судьбе картины после того, как она была написана?

– Мы не знаем, где она хранилась на Смоленском кладбище. Но нам известно, что её очень берегли: несколько раз реставрировали, фон подкрашивался, одежда дописывалась, что невероятно, если бы это была неизвестная женщина. В нижней части портрета есть следы, указывающие, что какой-то светильник перед ним стоял или лампадка была. Краска немного обожжена – есть следы воздействия открытого огня, следы копоти, хотя его постоянно чистили.

– То есть он воспринимался как своего рода икона? Возможно, картина хранилась в церкви Воскресения Христова, закрытой на Смоленке как раз в 1930-м…

– Может быть, но были отняты у Церкви и другие здания, некоторые разрушены. Чтобы удостовериться, что не погибнет что-то ценное, и отправили комиссию, в которой состоял Морозов. Если говорить об изображении, то перед нами женщина в белой рубашке, очень скромно выглядящая. Посмотрите на женские портреты этого периода. Художники писали в наилучшем виде жён, дочерей заказчиков. В красивых платьях, с модными причёсками, с бантиками, цветочками и так далее, чтобы лучше представить человека. Вы согласны с этим?

– Да, конечно.

– Посмотрите любые альбомы – там изображённые очень выгодно смотрятся. Когда всю жизнь занимаешься реставрацией картин, понимаешь, чем портрет святой Ксении отличается от других. Всем. На этой картине нет приукрашивания, изображена женщина в простой белой рубахе. Ей не важно, как она одета, и художнику это было не важно. Второго портрета с таким подходом я, если говорить о той эпохе, больше не встречал. Посмотрите: растрёпанные волосы, грубый крест на верёвке. Что же это может значить?

– Что изображён очень необычный человек.

– Об этом говорит и сам портрет. Посмотрите на лицо: опухшие, мудрые глаза немолодого человека, проницательный, несколько отсутствующий взор.

«Посмотрите на лицо: мудрые глаза немолодого человека, проницательный, несколько отсутствующий взор…»

Чем больше вглядываешься в лицо, тем сильнее духовный контакт с этим человеком. Вы чувствуете его святость. Мы не знаем, кто и при каких обстоятельствах создал эту работу, но, знаете, биография святой Ксении окружена и другими недомолвками. У нас нет в архивах ни одного документа, в котором она бы упоминалась, где рассказывалось бы о её бытовании. Почему материалы не сохранились, понятно. Наводнение 1824 года затопило значительную часть тогдашнего Петербурга, в том числе и Смоленское кладбище, которое находится в низиночке. Архивы были уничтожены водой.

Но Ксению никогда не забывали, её почитали. Воспоминания о ней начали собирать с 40-х годов XIX века. Народная молва и народная любовь сделали своё дело. Тогда же начали появляться изображения Ксении в платочке – естественно, не с натуры. Создавался некий образ старицы, как он представлялся художникам: то она с посохом идёт, то ещё что-то делает. Это был некий усреднённый образ пожилой женщины, причём эти изображения между собой разнятся. Есть разные мифы об этих набросках, иногда заметно определённое сходство с портретом, который был сделан при жизни блаженной, иногда нет.

– Где можно увидеть портрет святой Ксении?

– Сейчас он на выставке в Выборге, а обычное место его хранения – филиал Эрмитажа в Старой Деревне, где находится моя мастерская. У нас очень интересные коллекции. Хранятся кареты, шатры, живопись, что-то из декоративного искусства. Люди уходят с экскурсии в восторге.

«Святая нашла меня»

– Что было после того, как картину нашли?

– Передали нам в отдел реставрации, чтобы удалить загрязнения, провести какую-то небольшую работу. Когда я вошёл в помещение, где стоял портрет, и увидел эти глаза, которые смотрели на меня, то понял, что буду с ним работать. Потом мне сказали, что действительно именно я этим и займусь. Святая нашла меня. Не я её, а она меня.

Когда началась реставрация, оказалось, что всё не так просто, как казалось. Дело в том, что там поверх подлинного слоя есть поновления. Плечи стали другими – их приподняли, из-за чего Ксения немного ссутулилась, рубашечка по-другому начала смотреться, фон чуть-чуть изменился.

В результате удаления этих новых записей сначала появилась настоящая рубашка. Плечи стали более узкими, как их и написал художник, вообще очертания фигуры изменились. Изначально Ксения была написана с короткими седыми волосами, почти мужская стрижка была. Это выяснилось уже в процессе реставрации. Удалялись лишние наслоения, но ничего не подкрашивалось, не лакировалось. Это очень важно: нельзя удалять следы бытования вещи, она не должна кричать о том, что реставрировалась. Поэтому то, что вы видите, – это подлинный портрет, подлинные краски, как это всё было при жизни блаженной Ксении.

Лицо я не трогал. Прежние реставраторы внесли там кое-какие изменения, но небольшие. Фон вернул, а вот крестик трогать не стал, хотя он был когда-то потоньше, потом его утолщили. Это не имело большого значения, ведь задача была вернуть настоящий облик святой. Я рад, что удалось его раскрыть и показать публике.

«Я смолоду занимался реставрацией»

– Николай Владимирович, а можно немного рассказать о себе?

– Я родился в Петербурге, но корни у меня вологодские, родители приехали из Череповца. И кстати, я могу рассказать историю, связанную с Провидением. Быть может, благодаря моей бабушке наша семья не умерла с голоду. Она была очень верующим человеком, и было ей перед войной видение – железная дорога, паровоз, теплушечки. А из последнего вагона выглядывает старец в чёрной одежде, поднимает пальчик и говорит: «Анна, суши сухарики». Поезд ушёл, а бабушка начала сушить сухари, благодаря которым они жили всю войну. Я родился уже после её смерти.

– А как вы пришли к нынешнему роду деятельности?

– Я смолоду занимался реставрацией. Однажды, в 70-х, мне сказали, что раз я работаю с иконами, хорошо бы креститься. Мы пришли на берег реки Великой в Пскове, две девушки пели, ну вроде хора было, батюшка окунул меня трижды в реку. Так я стал крещёным.

Однажды один мой знакомый, который жил в тех краях, сказал, что есть такой храм замечательный, к настоятелю которого приехал человек, предложив: «Батюшка, давайте уберём этот ветхий иконостас, резьбу старую. У меня есть хорошая бумага – блестящая. Мы ею всё обклеим. Вот вам образцы. Всё замечательно будет у вас блестеть». Меня позвали, и я сказал: «Молодцы, что не стали этого делать, сохранили старину. Здесь нужна реставрация». После чего поселился в церковной сторожке и начал работать. Это было в интересном таком месте – Теребени, где похоронены родители Кутузова. Настоятелем на этом бедном приходе был отец Елевферий (Попов), насельник Печорского монастыря. Он был не слишком разговорчив, я даже местоимения «я» от него ни разу не слышал: «я пошёл», «я сделал» – он этого не говорил.

Реставрацией занимаюсь всю жизнь, то есть довольно долго, мне ведь 67 лет. Работал с монументальной живописью, преподавал, но главное – реставрация.

Историй с этим связано много. Горькие воспоминания остались о реставрации в костёле Святой Екатерины. После войны там хранилась трофейная немецкая литература, но произошёл пожар. Религиозная живопись была повреждена очень серьёзно – она буквально вскипела пузырями, которые лопались. Часть краски осыпалась. Однако всё это подлежало восстановлению. Кроме картин, там сохранился лучший орган в Петербурге, целиком собранный из дерева. Даже трубы были не металлические, а деревянные. Мы долго работали, а когда более-менее всё закрепили, случился – в день похорон Андропова – новый пожар, который выжег уже всё и безвозвратно.

Во время работы в костёле Святой Екатерины

Очень интересной была работа в Сампсоньевском храме Петербурга, где мне пришлось восстанавливать февральский месяцеслов. Это такая икона, где было много-много маленьких изображений – миниатюры святых на каждый день. Чем была сложна эта работа? Предыдущие реставраторы сместили фрагменты, красочный слой начал подниматься и частично осыпался. К сожалению, нередко реставрации приносят много проблем, хотя часто я просто любуюсь тем, что делали предшественники.

«Были великолепные мастера»

– В Эрмитаже вы занимались реставрацией икон?

– Да, есть очень интересные. Например, образ из кладбищенского храма, написанный на стекле. Краска отвалилась, нужно собирать и приклеивать обратно. Что ни вещь, то интересная история. Сейчас восстанавливаю иконку Святителя Николая, написанную иконописцем-старовером в девятнадцатом веке. Это как бы энциклопедия зарождения реставрации в России. На ней видны следы воска, ожог от лампады. За образом следили: мыли перед праздником, протирали лампадным маслом, время от времени реставрировали. Старообрядцы ценили, понятно, древнее и, когда создавали что-то новое, старались состарить, чтобы имело такой вид, словно сделано очень давно. Олифку подкрашивали, чтобы старше смотрелось, а на иконе Святителя Николая, над которой я сейчас тружусь, реставратор намеренно нарисовал трещинки, чтобы имела старенький вид. Здесь нет обмана, просто были определённые представления, как должен выглядеть образ.

Мастера встречались великолепные, описанные в своё время Лесковым.

Могли древнюю икону превратить в тоненький листочек, взять другую доску и вклеить туда. Было много иконописцев, которые обслуживали не только свои общины, но и другие храмы города. Великолепно писали. Когда мы ездили на Урал в экспедиции, то там именно староверы стояли, как правило, в основании иконописных мастерских.

Именно их навыки стали основой создания советской реставрации, где работало много старообрядцев – Чириковы, например. Приёмы передавались от отца к сыну, в советское время совершенствовались, появлялись новые технологии. Мы используем рентгенографические исследования – в ультрафиолетовых лучах просматриваем, в инфракрасных лучах, благодаря которым, как правило, виден и изначальный рисунок, и реставрационные вставки. Изучаем вещь, прежде чем что-то сделать.

С помощью микроскопа утончаем олифовые плёнки. Они со временем – в течение пятидесяти лет – темнеют, но полностью удалять такую плёнку нельзя, потому что она облагораживает икону, даёт ощущение времени. Не всегда можно удалить поновления, потому что иконы нередко мыли щёлочью, теряя красочный слой. Потом он восстанавливался уже реставратором, который сам мог написать исчезнувшее лицо. Очень сложно вернуть первоначальный вид. Нет одного рецепта, каждую вещь приходится реставрировать по-разному.

Но сначала нужно разгадать всю историю написания, бытования, реставраций. Только после этого приступить к работе, иначе можно испортить вещь безвозвратно.

Хотелось бы, чтобы церковная реставрация была не такой спешной. Вещи страдают, прежде всего, от нерадения людей, заброшенности или, наоборот, от чрезмерного рвения, когда вечно их поновляют, раскрашивают. Иконы от этого тоже портятся, становятся ненастоящими, что ли. Когда смывают старое, делая из старой вещи новую, она многое теряет.

– Какие материалы вы используете? Есть ли интересные из новых?

– Новые материалы тоже старятся, и бывает так, что портят вещь. Поэтому работаем только с проверенными материалами, чтобы много лет после нас вещь продолжала быть. Раньше применялись животные клеи – рыбий клей, например. У нас есть вещи пятнадцатого века на старом клею, они не разваливаются – это прекрасный материал, от которого нельзя отказываться. Никаких суперлаков, синтетических клеев, хотя бывают исключения. Эрмитаж долго выжидает, наблюдает, прежде чем использовать какой-то новый материал. Смотрим: там его применили, здесь. Если всё в порядке – начинаем осторожно с этим работать.

– Откуда иконы в Эрмитаже? Это ведь, кажется, не совсем его направление?

– Да, мало кто знает о нашем собрании. В Эрмитаже нет национализированных икон, как в Третьяковке и других музеях. У нас собирали их, как правило, в экспедициях. Многих храмов, откуда они пришли, уже нет. Есть иконы, принадлежавшие Царской Семье. Очень многим мы обязаны Фёдору Антоновичу Каликину. Именно с ним связано и появление у нас образа Николая Чудотворца, над которым я сейчас работаю. В войну Каликин эвакуировал коллекции Эрмитажа из блокадного Ленинграда, а потом возвращал их. Был заведующим реставрационной мастерской станковой живописи. Кстати, они были дружны с Морозовым, который спас портрет блаженной Ксении, – оба были «дяди Феди» и любили встречаться, беседовать. Один старовер, другой – православный, любили поговорить об иконах, о реставрации. Морозов был только искусствоведом, а Каликин ещё и иконописцем – учил своих сотрудников писать образа, показывал, как это делается.

 * * *

– Возвращаясь к главной теме нашей беседы: как долго продолжалась ваша работа над портретом блаженной Ксении?

– В течение года. Реставратор и днём и ночью думает о работе – нет такого, чтобы закрыл дверь в мастерскую и обо всём забыл. Приходишь домой, разглядываешь фотографии, думаешь, как лучше сделать. Это океан, в котором ты плаваешь. Не могу сказать, что мне снились иконы и картины, над которыми я работал, но иногда что-то приходит как бы извне. Это не голос, не изображение, но начинаешь вдруг что-то понимать, словно кто-то подсказал, что ты должен делать. Так было и на этот раз. Есть помощь в работе, которая постоянно ощущается.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска