Пётр значит камень

Собор Соловецких святых

18 июня 1712 года Матерь Божия, явившись соловецкому монаху Иисусу, сказала: «На этом месте пусть будет сооружён скит во имя страданий Моего Сына. Пусть живут двенадцать иноков и будут всё время поститься, кроме субботы и воскресенья. Придёт время, и верующие на этой горе будут падать от страданий, как мухи».

Мы все знаем, когда наступило это время, но судьбы новомучеников представляем лишь поверхностно. А ведь во все стороны от Голгофского скита на Соловецком архипелаге тянутся могилы людей, сила духа которых не меньше той, что была у древних страдальцев за веру Христову. Но сохранились письма, воспоминания, раскрывающие нам их судьбы и характеры куда более полно. Одним из них был владыка Пётр (Зверев), возглавивший Собор новомучеников Соловецких. Перед этим человеком робела охрана, при соприкосновении с ним рушились богоборческие мифы о слабости Церкви. Речь о тех, кто вошёл в меру апостольскую, взошёл ко Господу, подобно столпу света.

Священномученик Пётр, епископ Воронежский

Предсказание блаженной Прасковьи

В 1878 году в семье московского протоиерея Константина Зверева родился сын Василий. Батюшка служил в храме Александра Невского при доме Московского генерал-губернатора, где в 16-летнем возрасте Василий впервые увидел Великую княгиню Елизавету, будущую преподобномученицу.

Но не станем забегать вперёд. В детстве он был мальчиком очень живым, порой слишком. Он был несколько полноват, сверстники пытались его обижать и, обманутые внешностью, получали отпор с ходу – драться Василий научился рано, не желая считаться маменькиным сынком. Но перестарался и однажды увидел во сне Спасителя в красной и синей одеждах, сидящего за столом. Василия Он держал на коленях, а под столом была страшная собака. Христос взял руку мальчика и просунул её под стол со словами: «Ешь её, она дерётся». Мальчик был столь поражён, что с тех пор научился сдерживать порывы своей ярости.

Детей в семье было четверо – девочка Варвара и три мальчика, совершенно не похожие друг на друга. Арсений всё корпел за писчими листами, став впоследствии чиновником. Кассиан любил играть в солдатиков и стал офицером, погиб в самом начале Первой мировой войны. Василий же любил церковные службы. Когда они шли с отцом в храм (тогда ещё не губернаторский, а другой, в Вешняках), звонарь приветствовал их тремя ударами колокола, и мальчик был убеждён, что два раза звонят ему, а третий – отцу.

Отец Пётр принял монашество совсем ещё молодым человеком (фото с сайта blagochinie48.ru)

Закончив историко-филологический факультет Московского университета, он поступил в Казанскую духовную академию, где в 1900 году совсем ещё молодым человеком принял монашество. Когда вернулся в Первопрестольную, был замечен митрополитом Владимиром (Богоявленским) – он был направлен инспектором в Новгородскую семинарию. С этого и можно отсчитывать годы его пастырского пути.

* * *

В Новгороде его жизнь не задалась. Почти каждый месяц обер-прокурор стал получать доносы, автор которых жаловался, что иеромонах Пётр – насадитель разврата, скрывающийся под личиной святости. Сочиняли от имени его знакомой, которая, узнав об этом, написала батюшке: «Добрейший отец Пётр! Вашим известием крайне поражена; ни в Святейший Синод, ни обер-прокурору и никому другому решительно не писала никаких заявлений, тем более гнусного содержания, да и не имею к тому никаких оснований. Видно, враги Ваши всячески стараются повредить Вам, раз решились на подлог, – вот до чего доводит злоба людей…»

Из Петербурга письма возвращались в Новгород, где передавались местному владыке Гурию (Охотину). Тот, всё тщательно проверив, решил, что против молодого иеромонаха ополчились революционеры-богоборцы. Как впоследствии объясняли клеветники мотивы своих действий, «он хотел надеть золотую шапку, но этого не позволим, не допустим – мы доставим ему счастье проехаться на Соловки…». Спустя много лет владыка Пётр с горечью убедится, что последнюю угрозу бесы осуществили.

Не выдержав травли, Пётр решил покинуть епархию, и тут он получил очередное письмо – на этот раз с угрозой отправить донос в газеты. «Если хотите прикончить это дело, – сообщал безымянный негодяй, – то пришлите триста рублей денег. К полиции не обращайтесь». Очевидно, он был раздосадован, что добыча вот-вот вырвется из его рук.

* * *

Какое-то время отец Пётр прослужил настоятелем Николо-Моден ской обители, а затем – Белёвского Спасо-Преображенского монастыря в Тульской епархии, где началось его знакомство с оптинскими старцами. Полюбил он бывать и в Дивеево с Саровом, где Паша Саровская предсказала, что лёгкой жизни у него не будет и его ждут три ареста. Это звучало совершенно невероятно. Неужто враг дойдёт до самого Государя, подстроив великую пакость?! Но единственное, в чём ошиблась блаженная, – арестов было больше.

Блаженная Параскева Дивеевская (фото с сайта elitsy.ru)

С Прасковьей Ивановной они так сдружились, что эта святая душа подарила Петру холст, сотканный её руками. Он берёг это полотно чрезвычайно и доверил портным лишь в 1919 году, чтобы они сшили из него его епископское облачение. В нём он мечтал быть и похоронен.

Последние мирные годы

В Белёве прошли самые для него счастливые годы, с тех пор как он покинул родительский дом. Даже те люди из образованного общества, кто верил едва-едва, полюбили батюшку за его человеческие качества. Годы недоверия и тоски, вызванные доносами, его не озлобили. Быть может, именно тогда он начал понимать, что Христос готовил его к будущему, призывая не ненавидеть, а прощать, не позволяя отравить душу ненавистью.

К этому времени относится его знакомство с Картавцевыми, потомками тульских и курских помещиков. Глава семьи Михаил Николаевич был городским судьёй. Его супруга, Анна Сергеевна, в момент знакомства с отцом Петром особой веры не имела, но под влиянием батюшки сильно изменила своё мнение о Церкви и потянулась к ней. Особенно нежно отец Пётр относился к деткам из этой семьи – Илье, Верочке и Ирине, оставившей о нём воспоминания. Светлой печалью пронизаны эти строки. Первая встреча произошла в 1909 году. Ирину и других своих учениц привела к нему директор гимназии. Девушки были в форменных платьях, а Верочка Картавцева, увязавшаяся за сестрой, ещё не училась и была в белом, если не считать бантика. «А кто это там с красным бантиком?!» – воскликнул батюшка радостно. Эти слова Ирина будет вспоминать всю жизнь. Они свяжутся у неё с мученической смертью сестры в 1920-м, будут казаться пророчеством. Батюшка был монахом, и других детей, кроме Картавцевых и племянников, у него в жизни не было. «Мои богомолочки», – называл он сестёр. Чуть позже познакомился с их родителями, став своим человеком в доме.

* * *

Из записей Ирины Картавцевой:

«В церковь мы всегда ходили с сестрой вместе, держась за ручку. Один раз по какому-то делу мать послала нас к отцу Петру передать письмо. Дело было летом, помню, на нас были голубые платьица, рукава фонариками. Вошли мы в довольно длинный зал и видим, что он стоит в конце с широко распростёртыми руками. Когда мы подошли, он со словами “голубушки вы мои” сразу захватил нас обеих в свои объятия, прижал к себе и так и разговаривал. На Троицын день кто-то преподнёс батюшке роскошный букет цветов, и громадный вдобавок. Там были и розы, и лилии, и чего только там не было. Цветы были из какой-то усадьбы. Когда мы с сестрой подошли под благословение, он отдал букет нам.

Мне в то время часто попадало от матери за мою привычку спорить. Однажды, когда батюшка был у нас, она сказала ему: “Проберите вы Ирину как следует, она такой ёрш”. Он быстро обернулся ко мне, разгладил у меня волосы на голове по обе стороны и говорит: “У неё и так пробор хороший”. В другой раз, когда мать обратилась к нему с такой же просьбой насчёт меня, он прямо сказал маме: “Никогда ничего мне про неё не говорите, я всегдашний её заступник и защитник”. Теперь, после всего пережитого, когда никого нет из моей дорогой семьи, а осталась я одна и близок час и моей кончины, так хотелось бы, чтобы владыка действительно был бы мне заступником в ином мире…

Незадолго до войны 1941 года, уже в Москве, нас посетила одна из белёвских знакомых, жившая там в те времена. Мы с Марией Михайловной долго вспоминали старину и, конечно, покойного владыку. Вдруг она сказала: “А любил он вас. Я помню, как однажды мы шли с ним в крестном ходу, я была рядом. Вдруг он говорит: «Я смотрю, всё ищу свою маленькую любашку Ирочку Картавцеву». Потом добавил: «Она, как пчёлка, всё собирает». ”

…Из знакомых завсегдатаев бывал Александр Ильич Михайловский – генерал в отставке. Он был неверующий, но очень любил отца Петра, всегда подходил под благословение, и они целовались. Он был большой монархист, и они с батюшкой любили по этому поводу поговорить. Бывал также часто хозяин дома, в котором мы жили, врач Станислав Ильич Раковский. Он был поляк и католик, но, несмотря на это, очень уважал батюшку, и тот иногда лечился у него же».

Ещё вспоминала Ирина Михайловна, как поехали они к ст. Веженка за 8 вёрст, где был прекрасный лес. По приезде сговорились со сторожем, который должен был к известному времени поставить самовар, а девочки с батюшкой отправились гулять. «Всё цвело, красота была прямо райская, как на картинах художника Нестерова». Занялись сбором душистых белых фиалок, которых было множество. Нагулявшись, вернулись к месту, где уже стоял стол, накрытый скатертью, и кипел самовар. Началось чаепитие, когда невдалеке показалась корова с белым прямоугольным пятном. Заспорили: от природы ли это или на неё свалилось что-то из белья? Дети сбегали и, вернувшись, торжественно провозгласили: «Природа!»

* * *

Конечно, к подобному времяпрепровождению жизнь батюшки не сводилась, но он дорожил последними моментами того счастливого времени, которое уже истекало. Получила известность в то время его речь, обращённая к жителям Белёва по случаю одной из эпидемий, унёсшей жизни тысяч людей.

«Мы стараемся пользоваться разными сыворотками и прививками, – говорил он. – Все комиссии и подавляющее большинство частных людей совершенно оставляют в стороне только духовное начало в человеке – его душу, так как, кажется, и не подозревают, что она у них есть и нуждается в попечении гораздо более, чем тело. Они так далеки стали от всего духовного, что не могут поверить, что главное и единственное зло всех болезней, несчастий и страданий на земле есть грех, с которым и нужно бороться во что бы то ни стало, всеми силами. А все эти вибрионы, микробы и бациллы – только орудие и средство в руках Промысла Божия, ищущего спасения души человеческой».

В устах иного человека это прозвучало бы, быть может, и невежественно, но отец Пётр был человеком с двумя высшими образованиями, и он с горечью видел, что страна совершенно не умеет встречать испытания с верой и надеждой, – люди, пребывая в панике по случаю болезни, устремляются не в храмы, а в кабаки, пытаясь победить страх с помощью необузданного веселья. Между тем приближалась другая эпидемия – война, которая унесёт жизни уже многих миллионов, разрушив Россию.

С началом военных действий в Спасо-Преображенском монастыре был устроен лазарет для раненых на полном содержании монастыря. Одно время отца Петра хотел забрать с собой на другой конец света владыка Евдоким Тульский, назначенный епископом Алеутским и Северо-Американским, но в Синоде этому воспротивились, и поездка не состоялась. Вместо этого Пётр сразу после революции оказался на фронте в роли военного проповедника и, что удивительно, сумел завоевать немало сердец в морально разлагающейся армии.

Епископ

На праздник Сретения 15 февраля 1919 года отец Пётр был посвящён Патриархом Тихоном во епископа Балахнинского, викария Нижегородской епархии. Он был надёжен, и это для Предстоятеля было главным в непростые времена, когда даже среди архиереев шли брожения, а некоторые и вовсе вели себя недостойно. Первые два года после революции дались ему тяжело, как и всем. Прежде всего, пережил со всеми голод, ухитряясь помогать близким людям. Ирина Картавцева вспоминала, как батюшка подкармливал её семью, распределяя крошечные кусочки хлеба и картофельные оладьи. Как-то принесли ему малину, но он к ней даже не прикоснулся, всё отдав Ирине. Затем оказался в тюрьме, жестоко мучаясь почками, и лишь после освобождения удостоился епископского сана. Господь ему даром не давал ничего и никогда, да владыка и не просил. При наречении он произнёс слово о призвании апостолов на Генисаретском озере. Памятуя, что почти все они приняли мученическую смерть, и не особо надеясь закончить иначе, он вложил душу в каждое слово.

В Нижнем Новгороде владыка Пётр поселился в Печерском монастыре на берегу Волги, уже освящённом кровью мученика – епископа Лаврентия (Князева), расстрелянного прошлой осенью. Из прежней братии в обители остались немногие, но несколько монахов епископ Пётр привёз с собой. Молились крепко. Даже в малые праздники служили по пять часов. К пению в хоре владыка старался привлекать народ, самолично преподавал окрестным деткам Закон Божий, а однажды поразил всех, взявшись за обновление Успенского собора, почерневшего внутри от копоти. Призвал людей помочь и первым поднялся по лестнице с тряпкой в руке. Во время Страстной седмицы лопатой стал расчищать снежные завалы. Кто-то удивился: «Что это вы так трудитесь, владыко святый?» А он простодушно ответил: «Да как же? Надо будет в Великую Субботу с крестным ходом идти, а кругом снег».

Новая беда пришла не от большевиков, а от человека, которого он уважал, – архиепископа Евдокима, церковного начальника в Туле, вернувшегося из Америки и возглавившего Нижегородскую кафедру. Что за кошка между ними пробежала – Бог весть, но когда владыка Пётр пришёл к правящему архиерею на Прощёное воскресенье 1920-го со словами: «Христос посреди нас!», то вместо слов «и есть, и будет» услышал: «И нет, и не будет!» Позже их пути разошлись окончательно: владыка Евдоким стал обновленцем.

Из обители епископа Петра перевели за Оку, в Канавино, подальше от правящего архиерея, но его так полюбили сормовские рабочие, что часто приглашали к себе послужить. Когда владыку арестовали в мае 1921-го, они объявили трёхдневную забастовку. Им пообещали освободить архипастыря. Но не освободили…

* * *

Впрочем, и в тюрьме святитель нашёл себе богатую ниву для деятельности. Ему не успевали присылать со свободы крестики – столь многих он там возвращал в православие. Когда его переводили из Бутырской тюрьмы в Таганскую, то заключённые плакали, а надзиратели вышли его провожать. Причиной его ареста стало следующее обстоятельство. 19 июля 1920 года в Арзамасе он увидел над одним из храмов, где служил, белый крест из облаков, а на нём – распятого Христа в терновом венце. Видение продолжалось 15-20 минут, очевидцы заметили даже капли крови на ранах Спасителя. Осенью того же года владыка отправился в Петроград, куда был приглашён для освящения придела в Феодоровском соборе. Там-то он и рассказал об Арзамасском чуде. Пошла молва, петроградские чекисты потребовали ареста епископа Петра. Но до Северной столицы его не довезли, задержав в Бутырках.

Когда о волнениях сормовских рабочих узнал председатель ВЦИК Михаил Иванович Калинин, он написал резолюцию: «Т. Уншлихт, если нет реального обвинения, то я думаю политически правильным его освободить». Однако питерские чекисты смогли его перехватить и увезли к себе. Более трёх месяцев допрашивали, пытаясь состряпать дело, и решили всё же, обвинив, упечь в лагерь. Но тут Калинин добился-таки своего, и епископ Пётр вышел на волю в день святой Анастасии Узорешительницы, которой молился.

В январе 1922 года владыка Пётр был назначен епископом Старицким, викарием Тверской епархии, и принял самое деятельное участие в помощи голодающему Поволжью. Призывал народ жертвовать деньги и драгоценности, а убеждать он умел – сам отдал всё ценное из храма, где служил. Когда его стали осуждать за это, просто заметил: «У нас они стоят так. Они лишние. Они не нужны. У нас, значит, они будут стоять, а там люди пусть умирают от голода». Но именно в нежелании поддержать страждущих и обвинили власти и раскольники-обновленцы Церковь, арестовав Патриарха, а следом многих архиереев, в том числе владыку Петра, вставшего на защиту Святейшего и обличившего предателей Церкви. Один из близких владыке людей вспоминает письмо от него, где говорилось: «Твёрдо помни, что обновленческое движение 1) явление раскольническое, потому что отошло от единой истинной православной Церкви, 2) антихристианское, потому что нашло возможным молиться за еретика и врага Христова Толстого, и 3) просто безбожное, потому что, принятое под покровительство партии, гонит всех верующих. И способ борьбы у них жестокий, насильнический. Несогласных с ними они арестовывают, выселяют и прочее».

Ещё были такие слова: «Теперешние христиане, христиане последнего времени, будут малочисленны, но по силе духа и веры будут приравнены к христианам первых веков».

* * *

Дело закончилось ссылкой в Туркестан, где он потерял от цинги зубы. Можно представить, как ему жилось в этом благодатном краю, где о цинге прежде не слышали. После освобождения Патриарх Тихон подал властям список архиереев, без которых не мог управлять Церковью, – по сути, это был список будущих святых новомучеников и исповедников земли Русской. Было там имя и святителя Петра. Закончилась пора его викарного служения.

По просьбе народа Патриарх благословил ему возглавить Воронежскую епархию в сане архиепископа. Вместе с владыкой туда отправились его верный помощник, преподобномученик архимандрит Иннокентий (Беда), и многие другие отцы – его преданные друзья. Ирина Картавцева вспоминала, как уезжали они со словами: «На фронт», – в Воронеже большевики были особенно сильны и многих соблазнили. Там владыка возобновил борьбу с обновленчеством, но огорчали его и те священники, кто вернулся из раскола вслед за прихожанами. Порой они уходили с богослужений владыки, тяготясь их продолжительностью, иные же возвращались в раскол.

Блаженная Мария Дивеевская ехать в Воронеж епископу Петру не благословила. «Не хочется мне ехать, но еду, чтобы не упрекнули в шкурничестве», – объяснял он, не имея привычки уклоняться от опасности.

Последний арест

В ночь начала Рождественского поста 1926 года к архиепископу Петру ворвались сотрудники ОГПУ. Впрочем, не сразу им удалось до него добраться. Отец Иннокентий успел запереть дверь на щеколду, и, пока они ломились, владыка успел сжечь все письма и документы, которые могли повредить людям.

Арест не был неожиданностью. «Провести показательный процесс! Предать суду Петра Зверева!» – требовала газета «Воронежская коммуна». Рабочие создали группу охраны из 10-12 человек, которая везде сопровождала архиепископа, а когда его однажды пытались допросить, конной милиции пришлось рассеять Христово воинство из трёхсот воронежцев, вставших на защиту своего архипастыря. Ирина Картавцева вспоминала: «Как рассказывали воронежцы, в городе делалось что-то неслыханное, и многие говорили, что, вероятно, похоже было на то, как в Иерусалиме в дни распятия и смерти Господа нашего Иисуса Христа. Весь город был на ногах. Толпы народа не расходились ни днём ни ночью, особенно около дома, где владыка жил. Ничто не помогло, и когда пробил его час, тут его и взяли».

После обыска повезли на вокзал, оцепив перрон, чтобы верные не могли проститься со своим архипастырем. Вместе с ним арестовали других друзей из числа отцов, включая архимандрита Иннокентия, группу воронежских рабочих, сохранивших любовь к святому православию, в том числе их вождя – токаря железнодорожных мастерских Василия Сироштана, заместителя директора железнодорожного политехникума Дмитрия Москалева.

Осенью 1926 года они отправили телеграмму в адрес XV партконференции с требованием оставить в покое «единственного избранного народом, нашего православного архиепископа Петра (Зверева). Православные Воронежской губернии – 99 процентов исключительно рабочих и крестьян…». Пригрозили волнениями, но это взбесило власти окончательно.

* * *

Передач в тюрьму носили ему много, особенно воронежцы. Никакой связи с владыкой не было, за исключением его расписок о получении передач. Не было понятно, когда его повезут из Москвы. Но однажды Елизавета Михайловна Тьедер, всегда отправлявшая передачи, обратила внимание, что расписка составлена иначе, чем прежде. Вчиталась: «Рубашек — 2д, полотенец 3о, чулок 2с, мыло 1в…» Когда дошла до конца столбика, из букв, стоявших за цифрами, получилось слово «до свидания». Решили караулить отправку владыки на Николаевском вокзале, собираясь по 15-20 человек, притаившись где-нибудь по углам. Без конца подъезжали «чёрные воронки», выгружая жертв. К каждой подбегали люди, выглядывая родных и близких, но владыки всё не было. И так пятница за пятницей Великого поста, когда уходил поезд в Карелию, – все знали, что архиепископа Петра ждут Соловки.

На Пасху почему-то решили, что теперь его точно отправят, и собрали самую богатую передачу из всех, положив в неё, кроме денег, куличи, пасхи, пироги и даже большие сахарные яйца. Но вместо владыки увидели отца Иннокентия – его келейника, вышедшего из «воронка». Мгновенно решили отдать ему все дары, как другу любимого владыки. Смиренный, тихий, потрясённый, он кланялся и благодарил, кажется, в первый раз в жизни оказавшись в центре такого внимания и заботы. Недолго ему оставалось страдать на этой земле. «Одна у нас радость и утешение – это церковь, где находим абсолютный душевный покой, забываются все жизненные невзгоды далёкого Севера», – напишет он о себе и владыке Петре с Соловков. Добавит, что нездоровится. Медицинская сестра много лет спустя расскажет, что отец Иннокентий «умирал как ангел». Вся больница о нём плакала.

И снова потянулись пятницы в ожидании владыки на Николаевском вокзале, ныне Ленинградском. Когда владыку наконец привезли, из машины выскочил звероподобный охранник, рассказывала Ирина Картавцева, обнажил шашку и бросился на людей с криком: «Разойтись, разойтись! Если не разойдётесь, во всю дорогу не дам ему кипятку!» На архиепископа он смотрел с ненавистью. Владыка осенил любимых людей широким крестом. Его завели в вагон, к которому подошёл его брат, Арсений Константинович, и, сняв шапку, низко поклонился. Раздался свисток, поезд медленно, очень медленно, тронулся, а близкие архиепископа Петра шли рядом, провожая его, ещё живого, в последний путь.

Собор Соловецких святых

Владыка Пётр на Соловках работал поначалу сторожем, сменяя на посту митрополита Курского Назария (Кириллова). Затем счетоводом на продовольственном складе, где трудилось лишь духовенство, так как никому больше начальство не доверяло – только священнослужители не воровали. Служили в церкви Преподобного Онуфрия Великого, оставленной для тех соловецких монахов, кто не был арестован, но ставшей великим утешением и для остальных отцов.

В то лето и осень на островах Соловецкого архипелага находилось в заточении около ста пятидесяти пастырей и архипастырей. Их признанными духовными вождями стали двое людей могучего духа – архиепископ Иларион (Троицкий) и архиепископ Пётр (Зверев). Впрочем, владыка Иларион потихоньку начал отходить в сторону, признавая душевную мощь собрата – этот Пётр был воистину камень. Под его началом было составлено Послание соловецких епископов, где говорилось, что Церковь готова подчиняться всем законам и правительственным распоряжениям, касающимся гражданского благоустройства государства, но отказывается ему служить: «В задачу настоящего Правительства входит искоренение религии, но успехи его в этом направлении Церковь не может признать своими успехами».

Новомученики Соловецкие. Почти все они (за исключением владыки Илариона) есть и на снимке ниже

Заключённое духовенство на Соловках (фото с сайта поисков-рф)

После того как архиепископ Пётр возглавил соловецкое духовенство, лагерное начальство начало задумываться над тем, как его уничтожить. Шли, верно, сигналы и из Москвы. Так владыка оказался в штрафном изоляторе на Заяцких островах. Писатель Олег Волков, ещё один соловецкий узник, вспоминал:

«То была месть человеку, поднявшемуся над суетой преследований и унижений. Неуязвимый из-за высоты нравственного своего облика, он и с метлой в руках, в роли дворника или сторожа, внушал благоговейное уважение. Перед ним тушевались сами вохровцы, натасканные на грубую наглость и издёвку над заключёнными. При встрече они не только уступали ему дорогу, но и не удерживались от приветствия. На что он отвечал как всегда: поднимал руку и осенял еле очерченным крестным знамением. Если ему случалось проходить мимо большого начальства, оно, завидев его издали, отворачивалось, будто не замечая православного епископа – ничтожного “зека”… Начальники в зеркально начищенных сапогах и ловко сидящих френчах принимали независимые позы: они пасовали перед достойным спокойствием архиепископа… Преосвященный Пётр медленно шествовал мимо, легко опираясь на посох и не склоняя головы. И на фоне древних монастырских стен это выглядело пророческим видением: уходящая фигура пастыря, словно покидающего землю, на которой утвердилось торжествующее насилие… Епископа Петра схватили особенно грубо, словно сопротивляющегося преступника. И отправили на те же Зайчики…»

Камера тюрьмы на Соловках (фото с сайта mr-fact.ru)

Оттуда он отослан был на остров Анзер, в бывший Голгофский скит, где содержалось несколько сот мужчин и женщин – священники, монахини, проститутки, воровки. Там святой Пётр написал акафист преподобному Герману Соловецкому. Читая его, вспоминайте, кто и когда его создал. «У нас, по-видимому, настала настоящая зима, – сообщал владыка близким, – с ветрами и метелями, так что ветер едва не валит с ног. Живу в уединённом и пустынном месте на берегу глубокого морского залива, никого не вижу, кроме живущих вместе, и могу воображать себя пустынножителем».

Он скрыл, что началась эпидемия тифа, которая забирала одну жертву за другой. В последнем, кажется, послании на волю архиепископ Пётр говорил: «Да сотворит Господь со мною Свою милость, да дарует мне ещё послужить святой Церкви терпением, перенесением безропотным всех скорбей и напастей, покорностью воле Божией, смирением, любовью к ближним, наипаче к моей пастве, и молитвами за неё. А если Бог пошлёт по мою душу, то и смертью вдали от близких сердцу…» «Тяжело и грустно вдали от могилки отца Иннокентия», – добавил он, догадываясь, что и самому ему остаются считанные дни. Помните вечное: «О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! Впрочем не Моя воля, но Твоя да будет»?

В одной палате с владыкой Петром лежал его духовный сын – прежде, на воле, бывший ветеринарным врачом. Седьмого февраля в четыре утра он услышал шум, словно в палату влетела стая птиц. Открыв глаза, увидел великомученицу Варвару. Святая подошла к постели архиепископа Петра и причастила его Святых Христовых Таин. В семь часов вечера владыки не стало. На стене осталось несколько надписей карандашом, совершенно одинаковых: «Жить я больше не хочу, меня Господь к Себе призывает».

Лагерный начальник, татарин, разрешил похоронить его как должно, но подчинённые сбросили в общую яму. Это вызвало всеобщее возмущение, в том числе татарина, велевшего отыскать архиепископа Петра. На пятый день оказалось, что могила так и не была засыпана, лишь завалена еловыми ветками. По словам бывшей там монахини Арсении, «все умершие лежали чёрные, а владыка со сложенными на груди руками, белый, как кипельный». Это полностью подтвердилось во время обретения мощей: лишь его кости были белыми, кроме одной ноги, повреждённой во время служения в Балахне. А тогда, в феврале 1929-го, заключённые отёрли его лицо от снега и еловых иголок и начали прямо там облачать в новую лиловую мантию, клобук и омофор, вложив в руки крест, чётки и Евангелие. Похоронили напротив алтаря Воскресенского храма, поставив крест. Он умер от тифа последним, после этого смерти неожиданно прекратились. Весной все кресты на соловецких кладбищах были сняты на дрова.

* * *

Да, только святые не умирают и даже не оставляют нас надолго. Илья Михайлович Картавцев как-то увидел владыку Петра в окружении всех своих погибших и умерших родных – мамы, отца, сестры Верочки. Весь род восстал, присоединившись к архиепископу, освящавшему закладку нового храма. К Ирине он тоже пришёл однажды. Она не увидела его родного лица, лишь услышала голос в большой незнакомой церкви, среди других голосов, певших: «Христос воскресе из мертвых». «Приходите все ко мне Пасху встречать», – сказал владыка.

Крест святого Петра. Здесь он был погребён и его мощи оставались под спудом семь десятилетий

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий