Предгрозовые дни

Протоиерей Георгий Шавельский (snappygoat.com)

Отец Георгий Шавельский – последний протопресвитер русской армии и флота, почётный настоятель Фёдоровского собора в Царском Селе, член Поместного Собора 1917-1918 годов. Из-за своих весьма либеральных взглядов он был не слишком популярен в среде российского духовенства, а затем и в эмиграции. В то же время отец Георгий был человеком честным и весьма осведомлённым, лично знал церковных деятелей революционной эпохи и большинство светских, начиная с Государя. Поэтому его мемуары представляют большой интерес. Его оценки окружающей действительности довольно критичны, и к резкости его заявлений стоит относиться с осторожностью: хорошо замечая недостатки, он куда хуже видел достоинства. Впрочем, судите сами. Воспоминания отца Георгия публикуются с сокращениями.

…Как я уже говорил, в октябре 1915 года мне было высочайше повелено присутствовать в Св. Синоде.

Я сам с детства воспитан в глубоком уважении к святительскому сану вообще и к Св. Синоду, как сонму святителей, в особенности. Своё назначение присутствовать в Синоде я принял с трепетом и в залу синодальных заседаний вошёл с благоговением. Но в своих воспоминаниях я должен писать то, что было, а не то, чего не было, и руководствоваться древним изречением: «Платон – друг мне, но ещё более дорога мне истина».

В утешение же тех, кто может огорчиться, я скажу, что, во-первых, сила Божия никогда не умаляется от немощи человеческой, а во-вторых, мои воспоминания относятся к наиболее печальному периоду истории Синода, когда конъюнктура складывавшихся в государстве событий требовала от Синода особой мощи и силы, а Св. Синод в своём составе, особенно в лице своих старших членов – митрополитов, голос которых имел наибольшее значение, как и в лице обер-прокурора, отличался беспримерною бесцветностью и слабостью.

Во главе Св. Синода номинально стоял первоприсутствовавший, почти всегда – Петербургский митрополит, а с 1916 по 1917 г. Киевский митрополит Владимир. В петербургские митрополиты – их назначал Государь по докладу обер-прокурора – всегда назначались люди покладистые, спокойные, часто безынициативные, иногда беспринципные. Такая система не была случайной: она вызывалась существом всего синодального строя. Св. Синоду принадлежало право суждения, обер-прокурору же принадлежали инициатива и завершение дела. Обер-прокурор мог задержать любое поступившее в Синод дело, как всегда, мог повлиять на Государя, чтобы любое постановление Синода не было утверждено.

Обер-прокурор с радостью отказался бы от Синода и без него повёл бы все церковные дела, но он должен был пользоваться Синодом, как традиционной машиной, как учреждением, которому по церковному сознанию и государственным законам принадлежало право вершения церковных дел. Св. Синод с радостью отказался бы от обер-прокурора, если бы это было в его власти. История связала воедино Синод и обер-прокурора – две силы, отталкивавшиеся друг от друга и фактически мешавшие друг другу, – и поддерживала этот противоестественный союз на протяжении двухсот лет. При таком положении дела спокойный, покладистый, безынициативный первенствующий был необходим.

Даже состоявшееся в феврале 1916 года высочайшее повеление о предоставлении первенствующему права лично делать царю доклады по важнейшим делам не изменило дела: митрополит Владимир, как первенствующий, по-прежнему остался далёким от царя и, кажется, ни разу не воспользовался предоставленным ему правом.

Первенствующий, таким образом, не был хозяином в Церкви. Фактически во всё вмешивавшийся и всем распоряжавшийся в Церкви обер-прокурор также не мог считаться хозяином. На хозяйничанье его никто не уполномочивал, и хозяином его никто не мог признать. Он мог всё разрушить, что бы ни создавал Синод, но не мог ничего создать без Синода, или не прикрываясь авторитетом Синода. Так и жила Церковь без ответственного хозяина, без единой направляющей воли.

Св. Синод состоял из членов и присутствующих. Звание первых принадлежало всегда трём митрополитам: Петербургскому, Московскому и Киевскому. Иногда же оно, как награда, давалось заслуженнейшим архиепископам. В 1915 г., кроме митрополитов и экзарха Грузии, звание членов Св. Синода имели архиепископы Сергий Финляндский, Антоний Харьковский и Никон Вологодский.

В отношении чинопочитания даже военная среда не могла конкурировать с архиерейской. Хотя и митрополит, и самый последний викарий в своих благодатных правах совершенно равны, однако даже архиепископы смиренно держали себя пред митрополитами, уступая их голосам решающую роль. Значение митрополитов в Синоде поэтому было огромным. От их голосов прежде всего зависело то или иное направление дела. Их значение ещё тем усиливалось, что они каждый год заседали в Синоде, когда прочие члены беспрестанно менялись и вылетали из Синода, не успев осмотреться кругом и привыкнуть к ходу дел.

В конце 1915 года в Синоде заседали митрополиты Киевский Владимир, Московский Макарий и Петербургский Питирим. Лучшим из трёх был, конечно, митрополит Владимир. В нём было много такого, что делало его настоящим святителем. Его нельзя было не уважать за его благоговейность, благочестие, искренность, прямолинейность, простоту и доступность. В молодые годы на своей первой самостоятельной кафедре – Самарской – он слыл за праведника и пользовался огромной любовью паствы. Останься он провинциальным архиереем, не оставлял бы желать ничего лучшего. Но…

Вспоминаю следующий случай. Совершалась закладка придворной церкви в Павловске (близ Петрограда). Служил митр. Владимир, я сослужил ему. На закладке присутствовало множество народа и Вел. кн. Константин Константинович со всей свитой. Перед положением камня митрополит разразился длиннейшим словом. «Мы приступаем теперь к величайшему делу, – начал он, – к постройке величественного храма. Мы исполняем священный долг наш. Отныне никто не посмеет укорять нас: “вы живёте в доме кедровом, а ковчег завета стоит у вас под шатром; вы наряжены в златотканые одежды, а священнослужители совершают Божественную службу в убогих одеяниях; вы едите и пьёте из золотых и серебряных сосудов, а величайшее Таинство совершается в деревянных” и т. д. Я слушал с удивлением: откуда всё сие? В Павловске уже имелось несколько великолепных, богатейших церквей. Начал я вспоминать проповедническую литературу. Вернувшись домой, ухватился за проповеди архиепископа Амвросия (Харьковского) и там нашёл проповедь при освящении одной сельской церкви, близ богатого имения. Митрополит Владимир дословно, столь неудачно, повторил её в Павловске.

В 1915 году к митрополиту Владимиру прибыла группа священников, членов Государственной Думы, с прот. А. В. Смирновым, профессором богословия в СПБ университете, во главе. Группа эта предварительно подготовила почву в Думе для благополучного разрешения вопроса о лучшем материальном обеспечении белого духовенства и теперь обратилась к митрополиту, как первенствующему в Синоде, с просьбою, чтобы Синод со своей стороны сделал шаги к ускорению дела. Митрополит Владимир, сын священника, и сам был священником. Казалось бы, что он должен был знать, что нищенское существование значительной части белого духовенства являлось огромным тормозом для исполнения им своей великой задачи. Но… митрополит, получавший теперь при всём готовом, начиная от дворца Лаврского и кончая каретой, несколько десятков тысяч рублей в год, не понял, какова может быть жизнь семейного костромского или новгородского священника, годовой бюджет которого колеблется между 300-800 рублями.

– Зачем духовенству большое казённое содержание? Мой отец от казны не получал ни гроша и был отличным священником, – ответил митрополит депутации.

– Как зачем? Да затем, чтобы священник не протягивал руки за каким-либо пятаком или гривенником, чтобы избавить наших священников от необходимости принимать эти унизительные подачки! – воскликнул один из священников.

– А что же тут унизительного? Извозчик, когда вы ему платите, протягивает же руку, – не нашёл ничего лучшего, что бы сказать в ответ, митрополит.

Священники уехали от него с возмущением.

Таков был митрополит Владимир. В душе он был несравненно лучше, чем казался по внешнему виду. Надо было очень близко стать к нему, чтобы разглядеть его добрую и отзывчивую душу. Без этого же он скорее разочаровывал, чем очаровывал. В общем же, как исполнитель, он ещё мог сойти, но в творцы он не годился.

Дело с нашими митрополитами становилось ещё более безнадёжным вследствие отсутствия какой бы то ни было солидарности между ними. Митрополит Владимир питал и при всяком случае открыто выражал свою антипатию к митрополиту Питириму. Митрополит Питирим видимо для всех подкапывался под митрополита Владимира. При решении дел в Синоде несогласие между этими двумя митрополитами было хроническим. Митрополит Макарий занимал как будто нейтральное положение, но его игнорировали оба другие митрополита, учитывая его безнадёжную беспомощность.

За полтора года моего присутствования в Синоде, в течение трёх сессий, в нём перебывало много членов-архиепископов и епископов. Среди них были весьма достойные, были и недостойные, как хитрый, беспринципный прожектёр архиеп. Василий (Черниговский).

Чтобы прославить своё имя, он купил знаменитый Ляличский дворец, ранее бывший резиденцией екатерининского вельможи графа Завадовского, а теперь пустовавший, чтобы устроить в нём женское духовное училище своего имени. На покупку и приведение в порядок дворца потребовались огромные средства. Откуда было взять их? Черниговская епархия очень бедная. «Мудрый» епископ нашёл источник. Он все назначения и все награды в епархии обложил данью: за набедренник взималось 10-15 руб., за скуфью больше, за камилавку ещё больше и так далее. За сан протоиерея приходилось уплачивать что-то около 500 рублей. То же было с назначениями на места и с переводами из одного прихода в другой. В 1914 г. на этой почве епископ однажды жестоко промахнулся. Из Курской епархии в том году прибыл в Чернигов какой-то диакон и обратился к епископу Василию с просьбой посвятить его в сан священника. Епископ Василий запросил 800 рублей. Поторговавшись, сошлись на 600 рублях. Епископ Василий послал запрос Курскому архиепископу, без согласия которого он не мог ни принять этого диакона в свою епархию, ни посвятить его в священники. А сам, не дождавшись ответа, возвёл этого диакона в иерейский сан. Посвящение состоялось в церкви монастыря. И вдруг после посвящения он получает от грозного Курского архиепископа ответ, что упомянутый дьякон скорее подлежит извержению из сана, чем возведению в священники. Что было делать? Епископ Василий и тут нашёл выход: призвав новопосвящённого, он повелел ему: «Забудь, что ты посвящён в иереи, продолжай служить дьяконом!» Об этом казусе докладывалось Синоду. Синод не дал хода криминальному делу.

Атмосфера недоверия царила в Синоде. Члены Синода подозревали и боялись друг друга. И походил наш Синод на тот воз, который везли лебедь, рак и щука.

Заседания происходили по понедельникам, средам и пятницам от 11 до 1 ч. дня. В экстренных случаях назначались заседания и в другие дни, иногда в вечерние часы. Домой члены Синода обычно никаких дел с собой не брали и ими дома не занимались. Поступавшие в Синод дела предварительно переваривались в синодальной канцелярии и уже в переваренном виде докладывались секретарями и обер-секретарями этой канцелярии на заседаниях Синоду.

На заседания члены Синода прибывали без лент, но обязательно со звёздами на груди и занимали по старшинству места по обеим сторонам длинного стола, стоявшего против портрета Государя.

Центральное, высокое, с короной кресло под царским портретом, как предназначенное для Государя, всегда оставалось незанятым. Как обер-прокурор, так и прочие чины являлись на заседание обязательно в мундирах со старшими орденами и при звёздах, у кого они были. Словом, внешняя сторона синодальных заседаний в отношении благолепия и торжественности не оставляла желать ничего лучшего. Дело, вероятно, не пострадало бы, если б этой торжественности было немного и меньше.

Деловая же сторона синодальных заседаний была куда слабее. «Спят довольни» – вот какой фразой можно охарактеризовать тогдашнее настроение синодальной коллегии. Ослеплённые блеском сиявших на груди звёзд, убаюканные сытостью и великолепием своих кафедр, усыплённые окружавшими их лестью и низкопоклонством, одни из синодальных членов страшились заглянуть на изнанку жизни с её плесенью, затхлостью и гнилью, а другие просто ленились пошевелить мозгами.

Жизнь кипела и бурлила, события зрели и развивались, церковное дело, с одной стороны, ждало оживления, с другой – врачевания, а синодальная коллегия держала себя как уверенная в бесконечности своего благополучия. Только обеспокоенный этим Тверской архиепископ Серафим от времени до времени напоминал о необходимости скорейшего разрешения шумевшего тогда и в обществе, и в Государственной Думе приходского вопроса. Ни от кого из других синодальных членов за эти полтора года мне не пришлось услышать ни одного заявления о других назревших серьёзных церковных вопросах.

В дореволюционное время существовал, на мой взгляд, странный, ненужный и бесцельный порядок, по которому решительно все консисторские бракоразводные дела поступали на утверждение Св. Синода. В 1916 году на одном из синодальных заседаний я как-то заметил: «Брак совершается одним священником, ужель не могут расторгнуть его архиерей с консисторией? Зачем Синоду заниматься этими грязными делами?» Мне отвечали: «Иначе нельзя…»

Обыкновенно бракоразводным делам посвящалась вторая, иногда большая часть синодального заседания. Молодой кандидат СПБ Духовной академии Екшурский, смакуя и любуясь, подчёркивая самые пошлые моменты описываемых обстоятельств дела, начинал выкладывать.

– Дело по обвинению такою-то своего мужа в супружеской неверности, – обращался он с самодовольным видом к членам Синода, как бы говоря: «Хорошую штучку я вам сейчас расскажу!»

Одни из членов Синода сидели, потупив глаза, другие смущённо или лукаво улыбались, иные иногда позволяли себе даже остроты и шутки… Все знали, что большинство свидетелей подкуплено, что ложью, клятвопреступничеством и обманом окутаны эти дела. И всё же Синод тратил на них большую часть своего времени. Так и плыл Св. Синод, больше купаясь в бракоразводной грязи, чем устраивая церковное дело.

Думаю, что в прежнее время Св. Синод, когда его возглавляли митрополиты Иоанникий Киевский, Антоний Петербургский, был значительно иным. Я изобразил его таким, каким он был в последнее, наиболее опасное и ответственное время. Но в общем в течение последнего полстолетия перед революцией Св. Синод не оправдал своего назначения быть мудрым кормчим русской духовной жизни.

Я взял именно этот период потому, что после освобождения крестьян от крепостной зависимости началась новая эра духовной жизни многомиллионного русского народа, а не одной только сотой его части – интеллигенции, потребовавшая мудрой попечительности, проникновенной прозорливости и просвещённого руководства со стороны «стражей дома Израилева».

Рост народного сознания, а одновременно с этим и духовных запросов подымался не по годам, а по дням. Быстро росли промышленность, торговля, росло и ширилось народное образование, подымалось и материальное благосостояние народа. Одновременно с этим со всех сторон протягивались руки, чтобы захватить проснувшиеся русские умы, неудовлетворённые в своих духовных запросах русские души. Достаточно вспомнить массу развившихся на Руси за это время всевозможных сект. Церковь должна была в эту пору небывалого духовного роста страны мобилизовать все свои силы и использовать все находившиеся в её распоряжении средства. Направляющий же её орган, Св. Синод, должен был проявить в это время большое творчество мысли и широту размаха в работе.

В то же время только незнакомый с русской православной церковной жизнью может думать, что за последние десятилетия она не сделала никакого шага вперёд. Перелом в церковном деле в последнее время произошёл, и перелом очень большой. Я помню ещё время, когда во всех почти сельских церквах одиноко гнусавили дьячки, когда хоры в этих церквах были редкостью, о которой кричали всюду; когда всё служение священника ограничивалось совершением богослужений в храме и треб по домам. А в последние перед революцией годы едва ли находились на Руси храмы, где бы не раздавалось хоровое пение; устная проповедь вслед за богослужением стала обычным и даже обязательным явлением. Появились тысячи разных церковных братств и обществ, иногда, как Петербургское Александро-Невское общество трезвости, насчитывавших десятки тысяч членов.

Явились особые типы пастырей – общественные деятели в борьбе с пьянством, босячеством, с детской распущенностью и пр. и пр. Но все эти светлые явления церковной жизни своим развитием обязаны были вдохновению, инициативе отдельных выдающихся лиц, и преимущественно из среды белого духовенства. При оценке же деятельности Синода, к прискорбию, приходится больше говорить о минусах, чем о плюсах его работы.

Надо заметить, что Русская Церковь перед революцией располагала обилием и материальных средств, и духовных сил. Правда, бродившие в обществе рассказы о чуть ли не миллиардных золотых запасах наших лавр и других монастырей были значительно преувеличены. Но если принять во внимание всю массу церковных и особенно монастырских движимых и недвижимых достояний, то нельзя не признать, что Церковь обладала огромнейшими средствами, которые могла широко использовать для культурно-просветительных и благотворительных целей.

Наши митрополиты и архиепископы, пользуясь всем готовым для жизни, получали жалованья с доходами по 30, 40, 50 и даже, как Киевский митрополит, до 100 тысяч рублей в год. Некоторые монастыри утопали в сытости и довольстве. Но для целей высоких часто не находилось денег. Наши духовные академики до последних дней влачили нищенское существование. И ни один из митрополитов не задумался над такого рода ненормальностью, что ординарный профессор академии, иногда, как Болотов, Глубоковский, Катанский – европейская знаменитость, получал три тысячи рублей в год, без квартиры и квартирных, а псаломщик соседней с академией столичной церкви имел почти четырёхтысячный годовой доход и роскошную готовую квартиру. Таким образом, наши духовные профессора volens-nolens проходили обет нищеты. Академиям отпускались крохи на издание учёных сочинений, на приобретение книг, и почти ничего не давалось на учёные командировки.

При Синоде существовало издательство училищного совета, в Троицко-Сергиевской и Киево-Печерской лаврах, в лавре Почаевской и ещё кое-где издавались листки и брошюрки. Но всё это было слишком ничтожно в сравнении с тем, что должно было и что могло быть. В расходовании сумм на подобные высокие, огромного значения для Церкви цели Св. Синод проявлял какую-то осторожность и как будто скупость, которые становились сугубо непонятными и странными при проявлявшейся им в других случаях огромной щедрости.

Вспоминаю такой случай. На повестке одного из синодальных заседаний 1916 г. стояло дело об изыскании средств на увеличение содержания трёх сибирских архиереев – Иркутского, Тобольского и Томского, слабее других обеспеченных. Против необходимости лучше обеспечить этих архиереев никто из членов Синода на заседании не возразил. Задумались лишь, откуда изыскать средства. Архиепископ Новгородский Арсений дал совет: взять полтора миллиона рублей из капитала Перервинского монастыря (Моск. еп.) и из процентов от этих полутора миллионов выдавать указанным архиереям дополнительное содержание. Никто не возразил ни слова.

О, если бы эти полтора миллиона рублей – а их можно было бы, по крайней мере, удесятерить, взяв из нескольких монастырей, – были бы употреблены на духовно-научные и просветительные цели!

У нас, как ни в одной из других православных церквей, епископское служение и вся жизнь епископа были обставлены особенным величием, пышностью и торжественностью. В этом, несомненно, проглядывала серьёзная цель возвысить престиж епископа и его служения. Несомненно также, что пышность и торжественность всей архиерейской обстановки часто доводились до абсурда, до полного извращения самой идеи епископского служения. Они делали наших владык похожими на самых изнеженных и избалованных барынь, которые спать любят на мягком, есть нежное и сладкое, одеваться в шелковистое и пышное, ездить – непременно в каретах. Внешний блеск и величие часто скрывали от толпы духовное убожество носителя высшего священного сана, но компенсировать его не могли. В конце же концов жестоко страдала Церковь. Внешне величественная обстановка епископского служения менее всего способствовала развитию в кандидате епископства того смирения, которое должно отличать «раба Христова»; напротив, она укрепляла в нём мысль, что он не то, что другие. Владычная же, по существу бывшая неограниченною, власть, с одной стороны, раболепство, лесть и низкопоклонство, окружавшие владыку, а с другой – развивали в нём самомнение и самоуверенность, часто граничившие с непогрешимостью. Наконец, сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской Церкви, строго осуждённая церковными канонами система беспрерывных перебрасываний владык с беднейших кафедр на более богатые – в награду и, наоборот, в наказание – расплодили в святительстве совершенно неведомые в других православных церквах карьеризм и искательство.

В конце концов в предреволюционное время наш епископат в значительной своей части представлял коллекцию типов изуродованных, непригодных для работы, вредных для дела. Тут были искатели приключений и авантюристы, безграничные честолюбцы и славолюбцы, изнеженные и избалованные сибариты, жалкие прожектёры и торгаши, не знавшие удержу самодуры и деспоты, смиренные и «благочестивые» инквизиторы или же безличные и безвольные в руках своих келейников, «мироносиц» и разных проходимцев, на них влиявших, пешки и т. д. и т. д. Каждый указанный тип имел в нашем епископате последнего времени по нескольку представителей. Некоторые владыки «талантливо» совмещали в себе качества нескольких типов.

Имел наш епископат, конечно, и достойных представителей. Назову некоторых из них: наш Святейший Патриарх Тихон, Новгородский митрополит Арсений, Владимирский Сергий, Донской архиепископ Митрофан, Могилёвский архиепископ Константин и многие другие были настоящими носителями архиерейского сана. Но и они, думается мне, в своём архиерейском служении были бы ещё значительно выше, если бы прошли серьёзную школу и имели более счастливую архиерейскую коллегию.

Когда-нибудь современники удивятся тому, как при всём хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой.

В самые последние дни пред революцией, когда со всех сторон собравшаяся гроза висела над домом, когда даже немые заговорили, в Синоде царил покой кладбища. Синодальные владыки с каким-то тупым равнодушием смотрели на развёртывавшиеся с невероятной быстротой события и как будто совсем не подозревали, что гроза может разразиться не над государством только, но и над Церковью.

Вспоминаю такой случай. 25 октября 1917 г. государственная власть перешла в руки большевиков. Зловещие тучи сразу нависли над Церковью, ибо борьба с религией до искоренения её являлась одним из главных пунктов большевистской программы. Вдруг, через день или два после 25 октября, поступает в Совет Церковного Собора предложение одного из митрополитов (Платона): просить новую (большевистскую) власть немедленно передать Церкви для религиозно-просветительных целей все кремлёвские дворцы и Арсенал, тотчас очистив последний от находящихся в нём материалов.

Несуразность такого предложения была очевидна до осязаемости: 1) самая доброжелательная к Церкви власть не отдала бы ей всех кремлёвских дворцов, 2) в Арсенале хранились материалы, накоплявшиеся со времени Иоанна Грозного и исчислявшиеся миллионами пудов, 3) в это самое время власти не располагали перевозочными средствами, чтобы доставить голодавшему населению столицы муку из стоявших на московских товарных станциях вагонов. При таком положении дела самая любезная и попечительная о Церкви власть отказалась бы приняться за разгрузку Арсенала, не вызывавшуюся никакой экстренностью. И всё же предложение митрополита было единогласно принято. Мне пришлось разъяснять несуразность решения, чтобы владыки взяли назад свои голоса.

Скудость во «святительстве», бывшая слишком заметной для каждого, кто знал наличный состав нашего епископата, служила одной из самых главных причин церковного застоя и всяких неустройств в Церкви. Владыкам ведь принадлежала вся власть в Церкви. Миряне совсем были отстранены от церковного управления, белое духовенство лишь краем своих риз касалось его.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий