«Горный штурман» Николай Рубцов

Вот и закончился январь – его месяц. В январе Николай Рубцов пришёл в мир и спустя всего 35 лет «в крещенские морозы» – как и обещал – ушёл. Не по своей воле ушёл, так судил Господь. Его не стало в самую ночь Богоявления, когда бабушки по деревням, крестясь на развалины храмов, набирали из речных полыней святую воду. И отражалась в иорданях звезда, о которой он написал когда-то:

Звезда полей, во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…

«Жизнь меня по Северу носила…»

Рубцов с юных лет словно предчувствовал, что жить ему недолго, и отчаянно пытался приткнуться к какому-нибудь настоящему хорошему делу. Из подросших ребят Никольского детского дома стал первым, кто решил уйти в самостоятельную жизнь.

Николай Рубцов в 1953 году (cultinfo.ru)

Страстно мечтая о море, с самодельным деревянным чемоданом, закрывавшимся на гвоздик, отправился поступать в Рижскую мореходку. Провожая, одноклассницы надарили ему на память вышитых платочков. Но принимали в училище с пятнадцати лет – «приходите через год». Легко сказать «приходите» – трое суток добирался с Вологодчины. С тех пор помотало паренька по Северу: немного поучился в Тотьме на мастера по содержанию лесовозных дорог, затем устроился в Архангельске помощником кочегара на рыболовецкий траулер… Николая будто что-то подгоняло в спину, не давая засиживаться на месте дольше года. Может, это была та безотчётная тоска, из которой рождались стихи, выплёскиваясь на странички истрёпанной тетрадки… И вот – новый неожиданный поворот судьбы: летом 1953 года 17-летний ладный морячок едет на Кольский полуостров, в Хибиногорск, как тогда назывался Кировск, поступать в горно-химический техникум. Мечтал плавать по синим морям, а оказался… посреди Хибинских громад, заснеженных даже летом, и стал постигать премудрости горного дела. Вот уж действительно «жизнь меня по Северу носила». Как же это могло случиться? И как жилось ему там? Наверно, только люди, знавшие Николая Рубцова в пору их общей юности, и могли бы ответить на эти вопросы.

Маргарита Анатольевна Салтан, c которой мы познакомились нынешним летом в Кировске, как раз из таких людей. В те годы Рита Стенковенко тоже была студенткой горно-химического техникума и Николая Рубцова хорошо помнит. Вся жизнь Маргариты Анатольевны связана с Заполярьем, с научной работой. Она – прихожанка храма Спаса Нерукотворенного Образа Господа Иисуса, что на Солнечной улице. В трапезной после службы наш разговор и состоялся.

Маргарита Анатольевна Салтан

– Одно время мы с Николаем Рубцовым в горном техникуме вместе учились на маркшейдерском отделении, – начала рассказ моя собеседница. – Он в 53-м году поступил, а я в 54-м, и наша группа была последней – после нас целых 48 лет не набирали на эту специальность. Учился он неплохо, но на втором курсе как-то охладел к учёбе. Завалил зимнюю сессию, получив три двойки, и в конце января 1955 года его отчислили. Видимо, такого короткого времени ему хватило, чтобы понять: «не моё». Маркшейдера ведь чем занимаются? (Маргарита Анатольевна произносит с ударением на последнем слоге, и это почему-то придаёт немецкому слову русской героичности). В наше время их ещё называли «горными штурманами», потому что они задают направление, определяют, где будет проходить разработка горных выработок под землёй и на поверхности, в карьерах. Это настолько точная работа, что мы называли её не «точная», а «тошная». Ведь измерения проводились до миллиметра, до градуса секунды!

– Что же привлекло Рубцова в маркшейдерском деле?

– Думаю, ему понравилось название. Он ведь морем бредил, а тут – «горный штурман»! А во-вторых, привлекла стипендия – у маркшейдеров она была самой большой, после голодного детства это много значило. Кстати, математику он сдал хорошо, а всех, кто выдержал экзамен по математике, уговаривали быть маркшейдерами. Я, конечно, с большей охотой поступила бы на геолога, но в тот год не было набора, да и маме помогать надо было – она растила ещё моего младшего брата.

– И вы всю жизнь проработали по этой специальности?

– Не совсем, но в близкой отрасли. В Кольском научном центре, в лаборатории открытой горной разработки при Горном институте – сначала старшим лаборантом, потом научным сотрудником, инженером. А когда перестройка началась, пришлось на вахте работать. Ну, во всяком случае, мне всё время приходилось с геологами и маркшейдерами на производстве объезжать объекты, работы исследовательские делать, проекты.

– Каким Николай Рубцов был в студенческие годы, помните?

– Он разным был. На гармони играл и пел морские песни, а ребята подпевали. Кстати, именно Николай бросил клич: «А давайте сбросимся на гармошку! Будем греться!» Дело в том, что общежитие наше находилось в дощатых, продуваемых бараках, и было в нём очень холодно. Зимой только тогда потеплее бывало, когда снегом до крыши заносило. Мы даже выходили через крышу, потому что дверь было не открыть. С лёгкой руки Николая и появилась у нас гармошка. Под гармошку плясали и… согревались. Ещё помню, что Николай был вспыльчивым и обязательно нарывался на выговор. Например, провожали в армию студентов. И так сложилось, что отмечали проводы в его комнате. Народу было много, но наказали лишь его.

* * *

После разговора с Маргаритой Анатольевной нашла я и другие воспоминания о юном Рубцове той поры, и отношение к нему разных людей можно выразить точной характеристикой преподавателя Лилии Алексеевны Перекрест: «Всегда улыбчивый. Шапка набекрень. Бушлат нараспашку. Я называла его “мятущаяся душа”, то есть человек, вечно ищущий что-то».

Недолго довелось поучиться Николаю Рубцову на «горного штурмана» в Кировске, но, как ни странно, именно там встретился ему человек, который впервые всерьёз оценил его литературный дар. Все последующие годы с теплом и благодарностью он вспоминал своего классного руководителя – преподавателя русского языка и литературы М. И. Лагунову. Маргарита Ивановна была талантливым учителем и необычайно душевным человеком, принимавшим Рубцова со всеми его угловатостями.

Маргарита Ивановна Лагунова, любимый преподаватель Рубцова. Она первая заметила его поэтический дар

Уж её-то уроков он никогда не пропускал. И именно ей спустя годы посвятил первый сборник «Волны и скалы», который послужил ему пропуском в Литературный институт.

Вполне естественно, что черчение – а это была «основа основ» горной инженерии – «мятущаяся душа» Рубцова полюбить не могла, и преподаватель этого предмета платила ему тем же. А вот по минералогии имел твёрдую пятёрку. Однокурсников поражало, как заворожённо он рассматривал на занятиях образцы минералов: не отрываясь, молча глядел своими тёмными глазами. Прежде Николай мог видеть столько камней-самоцветов разве что на картинках к сказкам Бажова. Наверно, для человека, тонко чувствовавшего красоту, это действительно было потрясением. Да и названия звучали как музыка: аметист, малахит, амазонит, яшма…

«…и по рынкам знойного Чор-су»

Летом студенты горно-химического техникума проходили практику на серном руднике недалеко от Ташкента, в посёлке Шорсу. Рита Стенковенко привезла оттуда с преддипломной практики сувенир – каменную ромашку из арагонита, с жёлтым прозрачным глазком из серы. Спустя годы она подарила его сыктывкарскому геологическому музею имени А. А. Чернова, который организовал её друг юности академик Николай Павлович Юшкин, также выпускник Кировского горно-химического техникума.

Маргарита Анатольевна вспоминает, что после первого курса отправился в Ташкент и Николай Рубцов. Правда, не на практику, а… искать следы Есенина. И заодно навестить друзей – двух ребят-земляков из техникума. На самом деле причина была в другом. В этом южном поезде уезжала с Севера его давняя любовь. Выучившись на учительницу, девушка получила направление в Азербайджан. Они уже простились навсегда на северной пристани, у старых берёз – и вдруг она увидела Николая в своём вагоне. «Не волнуйся, я за тобой не поеду – я поеду в Ташкент», – успокоил он. Издали смотрел на неё весёлыми глазами, распевая песни под гармошку. Внутри же будто выжгло всё.

…А с неба палило ташкентское солнце.

– Однажды над ним, почти умирающим, склонился какой-то русский немолодой мужчина, который жил недалеко от вокзала, – с болью в голосе рассказывает Маргарита Анатольевна. – Он его растолкал: «Парень, так ты ж умрёшь!» И видимо, в ответ Рубцов написал в Ташкенте это горькое стихотворение:

Да, умру я!
И что ж такого?
Хоть сейчас из нагана в лоб!
Может быть, гробовщик толковый
Смастерит мне хороший гроб.
А на что мне хороший гроб-то?
Зарывайте меня хоть как!
Жалкий след мой
Будет затоптан
Башмаками других бродяг.
И останется всё,
Как было,
На земле, не для всех родной…
Будет так же
Светить светило
На заплёванный шар земной!

У дяди Коли – того самого мужчины, что растолкал его, – Николай и прожил своё ташкентское, не самое счастливое, лето. Хозяин привязался к нему. Правда, как выпивал лишнего, так и выгонял своего незадачливого постояльца за его колючий нрав. Но потом раскаивался, искал по всему городу и приводил домой. Говорил про Николая знакомым: «Хороший парень, но бедовый. Боюсь, рано пропадёт…» Он, подобно всем добрым людям, встретившимся в жизни Рубцову, сочувствовал его невзгодам, но ничего не мог изменить. Разве что дал денег на обратный билет.

«Божий человек»

М. А. Салтан в Кировске много сделала ради памяти о Рубцове.

– В 2002 году судьба привела меня снова в техникум – администратором комнаты истории, – рассказывает она. – И оказалось, что там есть музей, и Рубцову был посвящён во-от такой стендик, сорок на шестьдесят… Но когда я уходила несколько лет назад, там уже был целый уголок, посвящённый ему. Хранится там и гармонь, на которой он играл.

– Гармонь! Где же вы нашли её?

– У Николая в юности был друг по детскому дому, Толя Мартюков, они на одной кровати, бывало, валетом спали. Анатолий выучился на речного штурмана и плавал по Сухоне, и Николай часто бывал у него на пароходе «Леваневский» в гостях. А из соседней каюты приходил Владимир Журавлёв со своей гармонью. На ней-то Николай и играл.

Николай Рубцов (в центре) и на службе во флоте не расставался с гармошкой (arch.rgdb.ru)

И вот несколько лет назад стало известно, что гармонь цела и Владимир Петрович согласен её передать в наш музей. Я ездила за ней в Вологду и в дороге за своими вещами не так смотрела, как за этой драгоценной гармонью. Ведь её касались руки Николая Рубцова… Он с ранних лет на гармошке играл. Ходил с ней по другим детдомам Тотьмы (после войны их там было несколько). Радовался, глядя, как пляшут ребятишки под его музыку…

А однажды меня попросили написать к рубцовскому юбилею статью о нём в журнал «Тиетта», который выпускается нашим Геологическим институтом. Получилось так. Восемь вечера, за окном темень, я одна в этом музее, и не написано ещё ни строки. Сижу за столом, смотрю на его фотографию и вдруг говорю: «Слушай, Николай, ну не пишется мне!» И вдруг как будто услышала… до сих пор мурашки, как вспоминаю об этом: «Ну что ты маешься! Посмотри на мои стихи с православной стороны!» Я думаю: а ведь действительно… И самое интересное: вот стопа газет на столе и на самом верху ваша «Вера»! А на последней странице – его стихи: «Афоня», «Русский огонёк» и «Звезда полей». Я как начала читать это последнее стихотворение – так это же о Рождестве!

Звезда полей, во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.

А когда люди смотрят в полынью? Да когда им худо! Меня даже оторопь взяла. И стала замечать: то слово, то сравнение – всё связано с верой. Мне задали вопрос: а может, это дань моде? Да какая дань моде? Мы учились в 50-е годы, особо про храмы и про веру не говорили, а у него это есть в стихах. Потом я узнала, что выпущена такая книга – «Рубцов и православие». Захотелось её прочесть, но не могла нигде найти: ни библиотеке в Мурманске, ни в Апатитах, где живу, ни в Кировске. И что вы думаете! Как-то побывала я в Тотьме на Рубцовских чтениях и повстречалась там с Владимиром Соколовым – он сказал мне, что эта книга у него есть. Но адресами мы не обменялись. И вот в том же году в Москве встретила его случайно на улице! Это всё равно что иголку найти в стоге сена! Идём друг другу навстречу. «Соколов Владимир!» – «Ага!» И первый вопрос: «Так тебе ещё нужна та книга?» – «Конечно! Я нигде не могла её найти».

* * *

Жил на свете такой человек – Николай Рубцов. Если смотреть на его судьбу сквозь очки здравого смысла, под углом «рыба ищет где глубже, а человек – где лучше», то ничего мы не увидим, кроме вечной неустроенности и бесприютства. Но не из них ли выросли его стихи? В них нет ни слова фальши. И даже когда он, служа на Северном флоте, написал во флотскую газету «На страже Заполярья» стихотворение о том, как приедет скоро бывалый моряк домой, обнимет мать… – в этих словах лишь неизбывная тоска о матери, которую он потерял ребёнком. И хочется привести одно воспоминание.

В своей книге «Искры памяти» Александр Романов, товарищ Рубцова, пишет: «Моя мать так вспоминала: “Только ты укатил в Вологду, а к вечеру, смотрю, какой-то паренёк запостукивал в крыльцо. Кинулась открывать. Он смутился, отступил на шаг. «Я к Саше, – поздоровался, – Рубцов я». Ведь сроду его не видала, а только слыхала от тебя, и то, думаю, догадалась бы, что это он, хоть и не назовись. Стоял на крыльце такой бесприютный, а в спину ему снег-то так и вьёт, так и вьёт. Ну, скорей его в избу. Пальтишко-то, смотрю, продувное. Расстроился, конечно, что не застал тебя. А я и говорю ему: «Так и ты, Коля, мне как сын. Вот надень-ко с печи катанички да к самовару садись…» Глянула сбоку, а в глазах-то у него – скорби. И признался, что матушка его давно умерла, что он уже привык скитаться по свету. И такая жалость накатила на меня, что присела на лавку, а привстать не могу. Ведь и я в сиротстве росла да вот во вдовстве бедствую. Как его не понять!.. А он стеснительно так подвинулся в красный угол, под иконы, обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне стихотворения. Про детство своё, когда они ребятёнками малыми осиротели и ехали по Сухоне в приют; про старушку, у которой ночевал, вот, поди-ко, как у меня, про молчаливого пастушка, про журавлей, про церкви наши христовые, поруганные бесами… Я вспугнуть-то его боюсь – так добро его, сердечного, слушать, а у самой в глазах слёзы, а поверху слёз – Богородица в сиянье венца. Обручальная моя икона… А Коля троеперстием-то своим так и взмахивает над столом, будто крестит стихотворения – вот они душу-то и трогают… Теперь уж не забыть его. Перед сном все карточки на стенах пересмотрел да и говорит: «Родство-то у вас какое большое!» Будто бы позавидовал. «Да, – говорю, – родство было большое, да не ко времени. Извелось оно да разъехалось». «Везде беда», – только ж услышала в ответ. Поутру он встал рано. Присел к печному огню да попил чаю и заторопился на автобус. Уж как просила подождать пирогов, а он обнял меня, поблагодарил и пошёл в сумерки. Глянула в окошко – а он уже в белом поле покачивается. Божий человек…”»

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий