Остановка в Лете

Перед соборованием

Название этой железнодорожной станции удивило ещё в детстве, когда родители везли меня из родного Беломорска в отпуск: «Почему “Летний”? Может, здесь всегда лето и нам не надо ехать куда-то на Юг?» Прошло несколько десятилетий, и хотя сотню раз проезжал я мимо Летнего, но ни разу не ступал на его землю. Стоянка там всего одна минута, и проводники никого не выпускают просто так. А нынче перед Пасхой решил всё же отправиться в посёлок Летнереченский, от имени которого станция своё название и получила.

Троицкий храм в посёлке Летнереченский

Был солнечный день, снег искрился в подтаявших сугробах, на деревьях и на крыше поселковой церкви Пресвятой Троицы. При дверях её висело объявление, что в 16 часов начнётся служба с соборованием. Видно, многие уже знали о приезде «корреспондента» от батюшки, с которым я созвонился перед тем, как отправиться в путь. Как только вошёл в храм и приложился к аналойной иконе, услышал за спиной:

– Вы Сизов? Из «Веры»? Я узнала вас по фотографии.

Знакомимся. Вера Григорьевна Иванова, сельский библиотекарь и краевед. Позже узнаю, что она мать взрослых детей, а первое впечатление – радостная такая девушка. Подходит ещё одна женщина:

– «Веру» мы выписываем, поучительная газета, спаси Господи!

А другая прихожанка без слов суёт мне в карман… денежную купюру. Строго посмотрела, чтобы я не рыпался: «Это на газету».

Ну словно к своим домой приехал! Время до начала службы ещё есть, подступаю к Вере Григорьевне с расспросами:

– Вы из верующей семьи?

– Не-е, у нас только я одна. Бабушки-то наши бывшие комсомолки, – смеётся прихожанка.

– А вы как в Церковь пришли?

– Ой, батюшка говорит, нехорошо пришла. Через знахарку. В 91-м году я заболела, а тогда была мода лечиться у экстрасенсов. Сестра моя в Питере живёт, привела к какой-то знахарке. Та и говорит: «Иди покрестись, а то мне трудно с тобой общаться». Покрестилась я 14 октября, на Покров. А в следующем году решила покрестить и своих детей, повезла их в Кемь. Там приобрела Библию, молитвенник, иконочки – стала воцерковляться. Но очень тяжело мне было – возьмёшь в руки молитвослов, а тут и какие-то дела возникают, дети маленькие отвлекают или вдруг нестерпимо захочется спать. Думала я, что эти искушения из-за того, что в Церковь не сама пришла, а по наущению знахарки. Но потом поняла, что это самооправдание – просто работать надо над собой, над своей душой.

Вера Григорьевна Иванова: «Работать надо над своей душой»

А тут ещё другие искушения. Храма у нас никогда не было, поскольку посёлок в 1933-м возник, когда Беломорканал строился. Только бабушки-подвижницы по домам молились. Когда в начале 90-х отец Виктор стал строить здесь храм, то всё бы хорошо, да только батюшка-то свой, местный, и это народ отпугивало. Семья его, конечно, уважаемая, из репрессированных интеллигентов. Но люди говорили: «Я что, Вите исповедоваться буду? Я ж его с детства знаю как облупленного». Или вот такое слышала: «Я его в школе учила, как же ему руку целовать?»

– Получается, учителя в храм не ходят?

– Только на большие праздники. Исключение – Ольга Борисовна Юринова, она математику преподавала, а сейчас на пенсии. Дочка у неё тоже верующая; когда из Петрозаводска приезжает, то всегда на службу приходит. А вторая её дочка у нас учителем работает, редко ходит. Получается, что за человеком священника не видят, стесняются исповедоваться знакомому. Однажды нам молодого батюшку прислали, а нашего в Беломорск отправили. Все сразу на службу потянулись. Но у молодого-то какие-то проблемы возникли, он уехал – и всё вернулось на круги своя. Так что община у нас невелика, только на большие события народ подтягивается.

Оглядываюсь: народ всё прибывает и прибывает, храм уже полный. Знать, соборование считается здесь большим событием.

Отец Виктор Островский масла не жалеет, тщательно каждого помазывает

– В Бога верить – это трудиться надо, – продолжает Вера. – Как ни горько говорить, но когда сына отправили служить в Чечню, то верить стало проще.

– В храме помогаете?

– Бывает, убираем, то да сё. Ещё мы с батюшкой в школу ходим. Прежде с этим были проблемы, потому что директор школы хоть и верующий человек, но держала «нейтралитет» между православными и баптистами: по её мысли, если одних пускать, то надо и других. А с новым директором стало проще. Уже четыре года с отцом Виктором мы проводим уроки, сейчас, весной, у нас «Неделя православной книги». Батюшка приносит старинные церковные книги, и детям очень любопытно, пытаются читать по-церковнославянски. В церковь-то они не очень ходят, а у меня в библиотеке постоянно бывают. Начинают подробнее обо всём расспрашивать. С некоторыми договариваюсь, чтобы пошли со мной на службу и всё своими глазами увидели.

Разговор наш прерывает работница свечного киоска – протягивает мне свечку и салфетку, поясняет: «Вытираться будете, если что. Батюшка-то наш на соборовании масла не жалеет». Близится служба, поэтому сворачиваю беседу:

– В Летнереченском, наверное, для молодёжи нет работы?

– Да, как и везде, – отвечает Вера Григорьевна. – Люди уезжают, в школе всего 160 учащихся. Но детки все хорошие, за знаниями тянутся, особенно до 6-го класса. А после уже редко кто в библиотеку заглядывает, разве только за книгами по школьной программе. Вот почему так? В детстве умные, ясные глаза, а потом какое-то замутнение находит.

Смотрю на Веру. Она такая юная, светлая. В ней осталось это с детства или вернулось, когда пришла в Церковь?

 

«Уже народ собрался»

Служба была долгой. Отец Виктор и вправду масла не жалел, тщательно каждого помазывал. В конце сказал простую проповедь – о смысле Таинства елеопомазания и что делать с освящённым маслом. Призвал не жалеть его, использовать, а то поставят у божницы, и пузырёк весь год пылится.

После службы народ не спешил расходиться, чем я не преминул воспользоваться. Обращаюсь к той женщине, что денежку газете пожертвовала:

– Давайте поговорим.

– Да что говорить-то?

– Давно вы при храме?

– С самого первого дня.

Усадил её на скамейку, чтобы беседа подольше была.

– Зовут вас как?

– Лидия Воробьёва.

Отмечаю про себя: фамилия обычная, но почему-то редко мне в жизни встречалась. Не могу вспомнить ни одного Воробьёва. Только мать моя, покойная, в девичестве была Воробьёвой.

– Если с первого дня, то помните, как церковь строить начали?

– Так не церковь хотели, а просто часовню. А потом к ней всё пристраивали, пристраивали, и вона какой красивый храм получился. Деньги по людям собирали. И наш участок Беломорского ЛДК брус дал.

Храм в Летнереченском начинался с этой часовенки

– Родители ваши приезжие?

– Да, поди, коренных здесь и нету. Моих-то из Воронежской области в 33-м сослали, как кулаков. Все были верующие.

– А в храме чем помогаете?

– Уборку делаем, две печки надо натопить, дров заготовить. Всё, что надо.

Лидия Воробьёва: «Уборку в храме делаем, две печки надо натопить»

Женщина отвечала односложно, явно стесняясь. Разговор не клеился. Спрашиваю:

– У вас уже внуки взрослые?

– Нет их. И детей тоже. Одна живу. При храме всегда.

Собеседница моя погрустнела, а я лихорадочно придумывал, как сгладить неуместный вопрос.

– Какой у вас любимый святой?

– Серафим Саровский, – сразу заулыбалась Лидия Воробьёва, и тень с её лица сошла.

– Помогает?

– Да-да. Ксеньюшка, Матронушка, все святые. Много святых. Нормально всё. А вы лучше с Татьяной поговорите, ей восемьдесят четыре года, всяко больше моего знает.

Напротив на скамейке сидит старушка, а рядом стоит её сын, Андрей Власов. По распределению он попал в Кемь, там живёт и работает, а когда домой приезжает, то всегда маму в храм возит. «Болеет мама, сама ходить не может, – объясняет он. – Она всегда была верующей, вот и мне передалось. Смотрю, здесь на службе мужиков мало, то же самое и у нас в Кеми. Плохо это. Я-то своих двух сыновей с малолетства приучаю, чтобы не стеснялись молиться. Наверное, только через род и можно веру передать».

– А вы, Татьяна Михайловна, тоже из приезжих? – спрашиваю старушку.

– Рязанские мы. Сюда по вербовке попали, – отвечает.

– Моя мать тоже рязанская и тоже по вербовке в Беломорск приехала, – удивляюсь. Странно как-то: с кем ни поговорю, все мне мать напоминают.

– А из какого района ваша мама? – оживилась старушка.

– Из Милославского.

– А мы из соседнего, Михайловского. Храни тебя Господь, сынок. Без Бога-то жить нельзя.

Вот ведь, просто так словами перекинулись, разговор ни о чём, а такое тепло внутри, словно от матери благословение получил.

Подходит свечница, смотрит на меня удивлённо:

– А вы что здесь стоите? В библиотеке уже народ собрался, вас ждут.

Библиотека – это в небольшой пристройке закуток с книжными полками и столом для трапез. Что-то вроде кают-компании в храме-корабле. Во главе столика восседает капитан, иерей Виктор Островский, по бокам на скамейках его команда, а роль старпома выполняет прихожанка Татьяна – чай разливает и, когда нужно, фразы в разговор вставляет. Здесь же, среди батюшкиной «команды», его мама, Зинаида Викторовна, и сын-подросток.

– Газету «Вера» мы любим, читаем, – начинает беседу отец Виктор.

– Ой, уважаем, такая поучительная, – подтверждает Татьяна.

Отвечаю на любезность:

– Извините, что нечасто у вас в Карелии бываем.

– Ну, в наш дальний угол… Как Бог даёт! – одновременно говорят батюшка и Татьяна.

– А это у вас и трапезная, и библиотека? – оглядываюсь.

– Ну такой вот уголочек получился, да, – кивает батюшка. – Думали, сторож здесь будет жить. Вам, наверное, интересно, как храм появился? Начали мы его в 1993 году, когда я ещё не был священником. Но прежде в другом месте хотели построить. Тёмные были ещё, всё наскоком делали: «Давай крест поставим на месте будущего храма?» – «Давай!» И вот устанавливаем его в парке: один человек крест поворачивает на восток, а я – на двадцать градусов южнее, чтобы он с аллеи хорошо был виден. Три раза крест поворачивали, спорили. В итоге он простоял там двадцать лет, недавно его поновляли. А строить стали здесь. Но тоже не сразу – было ещё одно место, на «пяти углах», где улицы вместе сходятся. Там подземные воды находятся ближе всего к поверхности, копнёшь на метр – и ключ из земли бьёт. Думали там и купаленку сделать, но из расчётов наших ничего не вышло. Господь судил быть Троицкому храму на краю села, в этом тихом леску.

«Господь судил быть Троицкому храму на краю села, в этом тихом леску»

– До вас ведь в селе были праведницы, которые за всех молились?

– Да, четыре женщины по благословению крестили и отпевали мирским чином. О них отдельно надо сказать, а пока покажу фото других наших молитвенниц, – батюшка достаёт с книжной полки фотоальбом. – Вот эта бабулька, Наталья, жива ещё, но к дочке уехала в Архангельскую область, а эта умерла, и эта умерла, эта тоже… А вот эта, Александра Дмитриевна Скрипкина, во вдовстве провела более пятидесяти лет и сподобилась дара утешения. За три года до её смерти к ней стали приходить люди. И уходили утешенными. Достаточно было с ней просто посидеть поговорить. Она немного и скажет, а человек выходит просветлённый.

 

Две судьбы

Позже Вера Иванова прислала мне сведения о летнереченской утешительнице, собранные ею для книги. Родилась Александра Дмитриевна в 1924 году в Курской области в семье крестьян-единоличников. В 33-м всю семью с шестью детьми за «кулачество» сослали в Карелию. Но на этом не остановились. В 37-м отца, Дмитрия Константиновича, объявили «врагом народа» и посадили в тюрьму. С началом войны семью эвакуируют в Коми АССР, в город Печору. Александра в другом городе учится в ремесленном училище, но узнав, что мама в Печоре заболела, бросает училище и на поезде зайцем едет к ней, выхаживает мать. По законам военного времени её могли арестовать, но местный участковый скрывает факт побега. В 45-м её ставят на комсомольскую – культмассовую – работу. Но Бог сберёг, быстро свернул её с комсомольской стези.

Александра Дмитриевна Скрипкина, «утешительница»

После войны Александра вышла замуж. Всей семьёй по вербовке едут они в знакомую Карелию, в посёлок Летнереченский. В 47-м у Александры рождается сын, далее – годы работы на кирпичном заводе… Обычная вроде судьба.

– Один месяц она не дожила до своего 90-летия, – вздыхает батюшка. – На Святках преставилась. У нас как раз епархия образовалась, и меня перевели в Беломорск, а сюда на приход в сопровождении благочинного приехал молодой батюшка. Сидим в трапезной, чай пьём, и вспомнилось, что Александра Дмитриевна приболела. И вот мы, три священника, пошли её навестить. Она нам говорит: «Давно не видела столько священников сразу. Это вы не так просто пришли, это Господь мне знак подаёт». И через несколько дней она к Богу отошла.

Помолчали. Вдруг кто-то вспомнил:

– А Лида Сидякина намедни тоже приболела…

– Кто это? – спрашиваю.

– Ещё одна наша старожилка и молитвенница, помогала храм строить, – говорит отец Виктор. – Дай ей Бог здоровья.

Лидия Иосифовна тоже из ссыльных. Дед её, Оскар Геншель, немец по национальности, ещё до революции приехал из Америки в Белоруссию и работал там кузнецом. Женился на польке, и появилось у них пятеро детей. Один из сыновей, тоже Оскар, взял в жёны сироту Софью, у которой во время Гражданской войны мама умерла в эшелоне, отец и старший брат погибли в боях, а младшие брат и сестра попали в детский дом и позже оказались в Польше. Перед войной у Оскара и Софии родилось четверо детей.

Александра Скрипкина с семьей

«В ту пору объявился аферист, назвался братом нашей мамы, Степаном, и так повернул дело, что выгнал маму с отцом и детьми из дома, – вспоминала Лидия Иосифовна (цитирую по записям Веры Ивановой). – Мы жили в сарае. Мама видела, что это не брат, но доказать не могла. К счастью, пришло письмо от настоящего брата из Польши, и обман раскрылся. Мы снова стали жить в своём доме.

Война началась с гулом самолётов; летали они низко, от этого гула выли собаки. Бой шёл в соседней деревне, совсем близко. Рядом с домом была вырыта яма – землянка, мы там прятались, а старший брат Лёнька забрался на крышу дома, чтобы посмотреть, и то ли из озорства, то ли от страха песни пел. Мама ругалась и просила, чтобы он спустился вниз – боялась, что шальная пуля может достать».

В оккупации было голодно, крапиву ели, и страшно было – постоянно расстреливали семьи партизан. Отец Лидии умер в 43-м. «Мама очень сильно переживала. Каждый вечер ляжем спать, а она причитает, просит у Бога смерти, а мы ревём, – вспоминает Лидия Иосифовна. – Ещё боялись, что немец сожжёт, да и убить могли ни за что – так, походя». После войны тоже голодали – надо было платить сельхозналог. В Летнереченский Лида приехала в 1954 году, устроилась сучкорубом и половину первой зарплаты отправила маме, чтобы купила картошки и посадила огород. Вышла замуж, жили хорошо.

– Вот две наши молитвенницы, – говорит батюшка. – Одна была мужняя, другая вдовая, но претерпели одинаково. И что наши болячки, наши проблемы по сравнению с их испытаниями?

 

Поповский сын

– Отец Виктор, а вы сами как в Церковь пришли? – спрашиваю священника. – Всё-таки необычно, что свой же, местный, стал настоятелем храма. Когда ваш владыка рекомендовал мне вас, то назвал «старейшим иереем епархии».

– По старшинству хиротонии я второй после беломорского священника Сергия, – уточняет батюшка. – А как пришёл? Мы всё ж слабы по сравнению с военным поколением, и у многих путь к Богу лежал через искушения.

– Крестились во время перестройки?

– В два года его крестили, – вступает в разговор мама священника, Зинаида Викторовна. – Свекровь моя настояла, когда её сын, мой муж-то, сильно заболел тогда. А я учителем работала в начальных классах. А ещё кружок вела по авиамоделированию и учила с парашютом прыгать. Крестили летом, а когда учебный год начался, то приехал уполномоченный – и на ковёр меня: «Как это вы – в школе работаете, а ребёнка возили в Петрозаводск крестить?» Я по-простому ему отвечаю: «Мне свекровь сказала, что со скотиной жить не будет: или крестите, или уходите из дома». Он пошёл к свекрови. А она была очень набожная…

– И умела раба Божия Евгения разговаривать с любым человеком. Директор ЛДК или сосед пьяный придёт – все её слушали, – посмеивается отец Виктор. – И вот они беседуют часа два. Уполномоченный возопил: «Ну где этот ваш Бог, покажите!» Она ему: «А вы мне воздух покажите, где он есть». Так и ушёл, не смог воздух показать.

– Она образованная была?

– Да просто крестьянка. А мама моя, такая ирония судьбы, внучка священника. И вот веру-то сохранила больше крестьянка, получается.

– А как вашего прадеда-священника звали?

– Василий Иванович Хвалынский, он служил на Вологодчине, в Белозерске. В 37-м его арестовали за веру и где-то в Ивановской области расстреляли, а семью его многодетную стали гнать, не давали куска хлеба. И деда моего Виктора тоже гнали, как «поповского сына».

– Нас трое малых детей было, – вспоминает Зинаида Викторовна. – Папа только устроится на работу, а тут узнают, что он «поповский сын», и увольняют, из квартиры выгоняют. Кочевали мы сначала по Вологодской области, потом по Ленинградской, добрались до Карелии, и здесь уже меньше гнать стали. Когда война началась, отец в 40-летнем возрасте сразу же записался добровольцем. Думал, так снимет «поповское клеймо» с семьи. Его, как грамотного человека и слабовидящего очкарика, посадили писарем в штаб. Когда стали награды давать не тем, кому надо, он сказал: «Я не буду это писать». Его из штаба убрали, чтобы следы подмены замыть, и определили в «истребительный отряд». Это что-то вроде военно-трудового ополчения. В основное время они работали в Олонце, а как только приказ, сразу выступали туда, куда укажут, какой-нибудь прорыв ликвидировать. Дали винтовки, сделанные ещё при царе, и по восемь патронов. Сказали, всё время держать винтовку при себе, а последний патрон беречь, чтобы живым не сдаться.

– И вот первый бой, второй, – продолжил батюшка. – Дед мой, как человек молитвенный, наверное, слышал глас Божий. Что-то такое почувствует и отойдёт в сторону – а в том месте, где только что стоял, взрыв от снаряда. Люди стали это замечать, и куда он, туда и они. Бомбёжка какая – все к нему. И вот со стороны Финляндии немцы наступали и его роту всю положили. Осталось двое, второй карелом был. Две недели выходили из окружения, питались зелёной морошкой и сыроежками. Было и такое: на них враги по лесу идут, а они замаскируются и винтовки наготове держат. А немцам и финнам то ли глаза Бог застилал, то ли что, но проходили мимо, едва не наступая на наших. В общем, выползли из окружения, а дома уж похоронки получили… Или нет?

– Нет, похоронок не было, – отвечает мама священника. – Мы каждый день ходили его встречать, когда машины с передовой приходили. Не дождались и с эвакуацией уехали на Урал. Когда финны Олонец захватили, ополченский отряд расформировали и отцу сказали: «Возвращайся к семье. Немного ты навоюешь в очках-то». А спустя время на Урале мы встретили человека из его отряда, в отцовском пальто. Мама загоревала: «Убили Витю?» А человек говорит: «Я это пальто нашёл, оно на земле валялось». А дело было так. Отец к нам не поехал, а вступил в регулярную армию. Пальто бросил, когда ему шинель выдали. Воевал до конца войны, живым вернулся.

– В общем, только после этого с него пятно «поповского сына» и сняли, – резюмирует батюшка.

– Он веру свою скрывал?

– А что оставалось делать «врагу народа»? – отвечает Зинаида Викторовна. – Молился втихаря, а если бы кто узнал, так сразу в тюрьму.

– «Враги народа» не только боялись веру исповедовать, – подтверждает отец Виктор, – но даже имена своим детям давали неправославные: Генриетта, Альберт – чтобы оберечь их.

– Альберт – это кто?

– Мой брат.

– Но вас-то всё же в честь деда-священника назвали. А по отцовской линии Островские – они откуда?

– С Украины, из польских дворян происходили. Деда моего, Болеслава Антоновича Островского, когда сюда сослали, попытались в стукачи завербовать. Он отказался. И вот со всего Беломорского района собрали 54 человека «неблагонадёжных» и 18 сентября 1937 года расстреляли где-то под Сосновцом. До сих пор не знаем место расстрела и захоронения. Не так давно попросили одного человека, бывшего милиционера, чтобы он в архивах поискал.

– Отец Виктор, вы всё про старшие поколения говорите. А сами-то как священником стали? – возвращаюсь к своему вопросу.

– Так говорю, с большими искушениями это происходило. Наверное, только молитвы предков и помогли всё преодолеть.

 

Возвращение домой

– Рос я диковатым кустиком, без веры, – рассказывает отец Виктор. – После армии поступил в Ленинградский автотранспортный институт, поскольку дядя мой с детства привил любовь к технике. Думал, в институте узнаю то, что нам в школе не рассказывали, и пойму, для чего мы живём, в чём смысл жизни. Но понюхал этот кирпич – историю КПСС, марксизм-ленинизм – и понял, что и здесь тоже ни до какой правды не докопаешься. И рванул я сам истину искать. Решил идти от противного – доказать, что Бога нет. Поиски завели в такой ад духовный, что жить не захотелось. Кошмарные сны, внутреннее охолодение какое-то. Наступил момент, когда из меня весь дух почти вышел. Чувствую: если сейчас ещё несколько мгновений смогу прожить, то это будет чудом. И откуда-то внутренний крик родился: «Мама!» Словно за соломинку ухватился. И чувствую, что суд надо мной приостановлен, я остаюсь жить. Понимаю: это сработала моя мольба к маме, которая находилась за тысячу километров. Значит, молитва реальна. И Бог тоже сможет услышать. Вот с этого момента я стал верующим.

– Вам сколько лет тогда было?

– Двадцать четыре года, я учился на четвёртом курсе. Это было в 1986 году, как раз перед самой катастрофой в Чернобыле. Тогда я понял, что надо оглобли разворачивать к Богу. А как это сделать? Я ведь уже адом наполнился, ходил ни живой ни мёртвый. Даже холодный стал физически – руки, как у покойника, ледяные. И слёзы перестали течь вообще. Что-то непонятное происходило. Пришлось уйти в академку и выбираться из этой трясины потихонечку, на резкие-то движения сил не было. Потихонечку оттаивал: сначала руки чуток потеплели, потом из правого глаза слеза выкатилась. Тут мне попало в руки Евангелие от Иоанна – в метро из-под полы его продавали. Прочитал и стал другим человеком.

Институт я всё-таки закончил, по распределению в Череповец не поехал, вернулся в Летний и всё время в лесу пропадал. Пытался внутренне собраться. Позвонили из прокуратуры: «С автоматами мы вас эскортировать не будем, лучше сами в Череповец езжайте». Приехал, там на меня посмотрели и отпустили, мол, не хотите, ну и не надо. Я снова стал в лес ходить, решил фермерством заняться. Тут бабушка моя, которая заставила меня крестить, умерла. Поехал в Петрозаводск, чтобы хоть заочно отпеть, исполнить её волю. Церковный чин отпевания меня потряс, понял я: вот здесь настоящая молитва, всё здесь от Бога! Думаю: «А почему у нас в Летнем храма нет?»

Первым делом надо было общину зарегистрировать. В этих организационных делах я уже поднаторел, когда регистрировал своё фермерское хозяйство и общество дружбы с финнами – была и такая страничка в моей жизни. Но чтобы к делу приступить, требовалось сначала с главными бабушками поговорить, которые крестили и отпевали в нашем селе. Четыре их было – Мария, Меланья, Иринья и Ксения. Вдруг почувствовал, что не смогу к ним подойти, если не причащусь. И вот на Троицу 1992 года первый раз в жизни я исповедался и причастился. На исповеди слёзы лились градом – окончательно отпустило меня то адское охолодение.

– Ба-аб, – вдруг раздался голос батюшкиного сына, – скоро домой пойдём?

Зинаида Викторовна шикнула на внука, а отец Виктор продолжал:

– Пока я готовился к встрече с бабушками, первая из них, Мария, умерла. Её сын отвёл меня к Меланье. Вошёл я, поздоровался, спросил, зарегистрирована ли община. Она насторожённо вопрос восприняла, ответила, что нет. Говорю, благословите тогда, чтобы у нас община была. Она сначала не поняла, а потом так обрадовалась, что братом меня назвала!

Поехал в Петрозаводск на приём к владыке Мануилу. Его не было, принял секретарь, будущий епископ Тихон. Первый вопрос – с регистрацией – он решил положительно, а на второй – можно ли мне стать старостой с моими грехами – ответил так: «Даже не знаю. Вам бы со старцами посоветоваться». И назвал мне несколько имён. Я выбрал старца Николая Гурьянова, решив, что он географически ближе. На остров на катере ехал вместе с иеромонахом Авраамом из Екатеринбурга, с ним и попал к старцу. Для отца Николая в Питере набрал я дефицитов разных, голодное же время было. Думаю: сейчас мы с ним денька на два закроемся, я ему всю душу раскрою, и он меня наставит и утешит. Наивный был. Но в итоге получил от старца всё, что чаял, и сверх того.

Перед кельей собралось много людей. Доходит очередь до меня, подхожу под благословение и спрашиваю: «Как нам спастись?» Батюшка отвечает: «С такими вопросами не ко мне. Кто я такой, чтобы знать?» И тут вдруг ощутил я своё духовное состояние, словно зрительно увидел кучу мусора, над которой мухи летают. В уме понимаю: вот это и есть моя душа. Он говорит: «Ко кресту тебе надо подойти и маслицем помазаться». Потом спрашивает: «Женатый?» – «Нет». – «Ну так и оставайся».

А я-то шёл с заготовкой, что не буду монахом. Но тут почувствовал себя уже Адамом в раю. Отхожу в сторону, и иеромонах Авраам мне: «Ты же хотел спросить благословения на старосту». А я и забыл – уже в раю пребываю. Подхожу снова: «Благословите жениться». Хотя перед этим он мне другое сказал. Думаю: если скажет «нет», тогда нет. А если благословит… Понимаю, что это дерзость с моей стороны. Добавляю: «И благословите стать старостой общины». Он: «Старостой – как архиерей решит, так и будет. А жениться…» Он стоит, смотрит на меня молча. Я тоже стою, жду. Наконец он улыбнулся: «Благословляю».

Уехал я с острова Залит несказанно утешенным. Не хотелось мне от старца отходить – как в Евангелии бесноватый, который исцелился, не хотел от ног Иисуса оторваться. Первый раз я видел реально святого человека.

– И после этого стали старостой?

– Да, владыка благословил и предложил…

– Ба-абушка, когда же до-мо-ой пойдём? – уже второй раз, громче прежнего, пожаловался ребёнок.

– А сколько времени? – насторожился я, глянув в окно, за которым стояла ночь. Все посмотрели на часы.

– Без пятнадцати десять, – озвучила Зинаида Викторовна.

– А у меня поезд в половине одиннадцатого. Питерский.

– Да вы что?! Почему сразу не сказали?! – всколыхнулась Татьяна. – Опоздали уже. Станция ведь на другом конце посёлка!

– Если на машине, то успеем, – успокаивающе сказал батюшка и неспешно поднялся. – Не волнуйтесь, всё будет хорошо.

Перекрестились на иконы, батюшка прочитал молитву после вкушения пищи. Паника моя как-то поутихла: «Будь что будет».

* * *

Вот ведь как уютно почувствовал себя в Летнем – забыл о необходимости уезжать. Батюшка усадил меня на переднее сиденье своей машины, сына на заднее, завёл машину, и мы, слава Богу, поехали.

– И что дальше было? – спрашиваю.

– Сразу после Покрова приехал кемский священник Владимир, собрались мы, православные. А Меланья-то как раз умерла в эти дни, когда стало известно, что священник приедет. Как-то они друг за дружкой стали уходить, когда возникла замена их служению.

– «Ныне отпущаеши раба Твоего», – понимаю я.

– Так и было. Матушка Ириния тоже недолго пожила.

– А вас когда рукоположили? – ускоряю я своё интервью.

– Когда владыка Мануил к нам первый раз приехал, то благословил меня на подрясник. Я уже женился тогда, матушка моя носила первого ребёнка. А встречала владыку хлебом-солью Ксения – последняя из четырёх наших праведниц. Было это в 98-м, когда храм стоял уже освящённый. Спустя год меня и рукоположили.

– Батюшка, мы успеваем?

– Ну давайте быстрее поедем, – отец Виктор переключил скорость.

– У вас же четверо детей? – сворачиваю я разговор, завидев огоньки станции. – А матушка у вас кто?

– Она сейчас в Беломорске, поэтому не была на службе, – односложно ответил отец Виктор.

На станции летнереченский священник благословил меня и уехал – сына укладывать спать. Станция – это небольшой диспетчерский домик, в котором нет даже зала ожидания. Перрона тоже нет, остановка прямо на путях. Вот в ночи показалась грохочущая звезда. Освещая прожектором рельсы, приблизился тепловоз, за ним появились вагоны с потушенными окнами. Вспоминаю, что стоянка здесь одна минута. Бегу, ищу вагон, затем, высоко задрав руку с зажатым билетом, долблю кулаком в железную дверь. Секунды уходят, тепловоз пыхтит, готовясь тронуться. С лязгом открывается дверь, заспанная проводница требует показать паспорт: «Вас здесь не должно быть. На вас данные не поступали». Рычу: «Какой ещё паспорт?!» – и лезу в тамбур поехавшего вагона.

Такое чувство, что я всё же остался там, в Летнем. И дело, конечно, не в том, что не было меня в списке пассажиров – ну бывают же сбои в электронике. А может, это потому, что разговор прервался на середине и он беззвучно продолжается? Или так сроднился я с этими людьми, что они всё время рядом? Земляки мои… как тепло быть вместе с вами! Словно вернулся в вечно длящееся лето своего детства.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий