Про девушку из Прилузья, которая защищала небо над Москвой

Клавдия Афанасьевна Королёва сфотографировалась «при параде», с медалями, специально для нашей газеты

Она всегда сидит у окошка и смотрит на улицу: не покажется ли из-за дома кто знакомый и родной? На телефонный звонок не надеется, как и на дверной. Слышать стала плохо, но глаза ещё выручают, хоть и девяносто два годочка уже. Завидев кого-то из своих, радостно машет рукой. А проводив – снова на своём посту: долго крестит, благословляя, уходящего по улице человека, пока тот не скроется из виду.

Шесть лет назад Клавдии Афанасьевне Королёвой как ветерану войны и труда дали квартиру в одном из новых домов Сыктывкара, и она переехала сюда из села Сторожевск, где жила много лет. Всем хорошо новое жилище: светло, тепло, тихо. На одно только жалуется хозяйка: скучно одной, не с кем словом перемолвиться. Привыкла всю жизнь с людьми быть. Спасибо, от собеса помощники каждый день бывают. Иной раз знакомая по Сторожевску старушка заглянет, вместе «Тёмную ночь» споют или «Огонёк». А могут и дети по делам в Сыктывкаре оказаться – их у неё четверо, да все далеко. Потому и не покидает Клавдия Афанасьевна пост у окошка – она тут как часовой.

Боец в берете

Вот и 9 мая 45-го она на посту стояла, когда услышала о победе над Германией. Часа четыре утра было. Ради такого события пришлось на полминуты оставить пост.

– Не выдержала! – смеясь, рассказывает Клавдия Афанасьевна. – Бегом поднялась и дверь комнаты, где спали наши девчонки-аэростатчицы, настежь распахнула: «Девочки! Победа! Война кончилась!» И бегом обратно. Никто и не успел заметить, что меня не было. Трудно было в тот день часовым: вся Москва ликует, а ты стой навытяжку!

Человек она до того жизнерадостный, что, наверно, обо всём на свете говорит с сияющими глазами, рассыпая мелким горошком смех. Вспоминает случай, как получила наряд вне очереди за то, что, поднятая ночью по учебной тревоге, надела сапоги не на ту ногу. Когда командир сделал замечание, боец Урнышева выпалила: «Видно, в хозвзводе перепутали мой вес с размером ноги!» – сама-то маленькая, а сапоги выдали 40-го размера.

Наверно, её присутствие рядом очень скрашивало людям военную службу.

– Я с детства боевая была! Когда обижали кого из девочек, они говорили: «А мы Клане скажем!» От нашей деревни до школы-то – три километра. Пока идём, налупим всех, кто тронет нас.

Побаивались Кланю деревенские мальчишки, хоть и сами были крепкими. Хорошие солдаты потом из них получились. С одним из драчунов – Витькой Лобановым – Кланя сидела за одной партой, всё локтями толкали друг дружку. А он потом Героем Советского Союза стал. Золотую Звезду получил за то, что осенью 43-го трижды переплыл Днепр, доставляя донесения командования.

А Клавдия попала на войну в том же 1943 году. Только окончила школу в родной деревне Спаспоруб, как пришла повестка.

– До райцентра от нас 75 километров. Сейчас машиной за час можно добраться, а тогда путь был неблизкий. Отец повёз меня на одноколке – повозка такая в два колеса. Дороги-то были плохие; застрянешь где – лошади легче одноколку вытянуть из грязи, чем обычную телегу. Отец мой был конюхом, жалел лошадей. Так вот, в райцентре Объячево выдали мне карточку к значку ГТО, где было сказано, что я «отличный стрелок и лыжник» – в общем, спортивная девушка. Из нашего Прилузского района отобрали на фронт десять девчат, я была одной из них.

Пешком пошли до Мурашей – раньше ведь дороги не было, только просека, транспорт не ходил. Устали, конечно, страшно. Прошли несколько деревень, где жили сектанты, – ни кружки воды не подали, ни в один дом не пустили, хоть и видели, что девчонок в армию ведут. Закон у них был такой, Бог с ними.

– Дали нам в сопровождение молодого паренька, раненного на войне и комиссованного. А он ничего не знает, растерялся! – смеётся Клавдия Афанасьевна. – Ну, как-то добрались. От Кирова до Ржевского вокзала Москвы уже поездом ехали.

Не довелось девушке, «отличному стрелку и лыжнику», на войне ни автомат держать, ни на лыжах побегать. Уберёг Бог и от того, чтобы кровь чужую проливать, и от собственной безвременной кончины на снегу – в лыжных батальонах была очень высокая смертность. Определили её во 2-ю дивизию Особой Московской армии ПВО – охранять небо столицы. Нужно было запускать аэростаты – огромные капсулы, наполненные газом.

Благодаря заградительным аэростатам вражеские лётчики не могли прицельно сбрасывать бомбы и бросали их вслепую, не поражая стратегически важных объектов. К тому же могли столкнуться с этими летательными аппаратами. Серебристые «огурцы» висели в небе Москвы через каждые полкилометра и представляли для гитлеровцев серьёзную проблему. Сбитые пленные лётчики угрюмо признавали на допросах: «Уберите из Москвы аэростаты, и вы узнаете тогда силу немецкой авиации».

«Фашисты потеряли 1 305 самолётов над Москвой и подступах к ней» – так написано на одном из дорогих листочков, что хранятся у Клавдии Афанасьевны в «сейфе», которым служит морозильная камера вышедшего из строя холодильника.

– Как проходила ваша служба? – спрашиваю Клавдию Афанасьевну. – Это трудно – запускать аэростаты?

– А вот тут есть мой рассказ, почитайте, – достаёт она из морозилки книгу. – Очень хорошо написал паренёк-то. Такой миловидный. Четыре книги мне принёс. Про меня в четвёртой описано.

Читаю название: «Память о войне длиною в жизнь. Воспоминания фронтовиков Республики Коми» – о выходе её в мае 2015-го, накануне 70-летия Победы, сообщила местная новостная лента. Воспоминания ветеранов Великой Отечественной были записаны школьниками и студентами.

– Почитайте, почитайте, – говорит Клавдия Афанасьевна. Видно, что она очень дорожит книгой.

– «…Запускать аэростаты нужно было осторожно, без ошибок», – раскрыв заложенную страницу, читаю я. – А какие могли быть ошибки?

– О!.. Надо было высоко в небо поднимать. Если ниже, чем нужно, газ выйдет. Одна девушка не справилась в бурю. Взорвалась. Где-то у меня фотокарточка была. Вот она. Салют возле могилы Насти Васильевой… А ещё надо было следить, чтобы стропы не перехлёстывались, не путались.

В стропы немецкий самолёт мог попасться, как муха в паутину, а дальше уже работали наши зенитки. Сбитые машины часто находили со смятыми и даже срезанными крыльями – таковы были последствия встречи с аэростатами.

Вот какие грозные «воздушные шары» защищали Москву в радиусе восьми километров. И за двумя из них следила Клавдия Королёва со своими боевыми подругами. «У нас один только мужчина был, из Кировской области, – уточняет она. – Потом его взяли воевать, письмо нам прислал: “Девочки, еду на фронт”. Друзья его сообщили, что он погиб. А такой хороший мужчина был!»

– Вот они, аэростаты, – показывает моя собеседница старые снимки. – Всё небо закрыто! Блестящие были, светлые. Днём они находились на земле. А в пять вечера, по сигналу воздушной тревоги, уже поднимаем – и до пяти утра они висят… Вот на этом фото мы меняем резину. А это наши однополчанки готовят аэростат к подъёму. Сорок второй год. Тут они ещё в пилотках, а нам, пришедшим в сорок третьем, уже береты стали выдавать, – произносит Клавдия Афанасьевна с какой-то особенной, женственной, интонацией.

Поднимать заградительный аэростат – это не шарик воздушный запускать. Много всего надо уметь: подготовить площадку, развернуть оболочки аэростатов, заполнить их водородом, при переходе с позиции на позицию – вырыть котлован для лебёдки, откуда тянули трос аэростата. К тому же девушкам приходилось заботиться о маскировке и текущем ремонте боевой техники.

В обязанности девушек-аэростатчиц входил и ремонт аппаратов

А днём надо было ходить за газом.

– Далеко ходили, – рассказывает Клавдия Афанасьевна. – Меня командир всегда посылал: «Давай, Клавка! Ты хорошо маршируешь». Мы две Клавы были – Марьина, чувашка, и я. Идём за газом строевым шагом, сбоку газгольдер. Машины нас аккуратно объезжают, чтобы не взорвать наш аппарат.

– А он большой? На колёсиках? Вы его везёте? – не понимаю.

– Нет-нет, он сам поднимается, в воздухе плывёт. Большо-ой! Вверх тянет, поэтому мешочки с песком привязаны.

Так переносили аппараты с позиции на позицию

Но иногда мешки с песком не помогали, и бойцам приходилось привязывать к стропам самих себя. Но и это не спасало: в других дивизиях были случаи, когда нескольких девушек унесло сильным ветром вместе с боевой техникой.

А ещё обязанностью для красноармейцев было сдавать кровь для раненых – после удаления линии фонта в Москве в каждой школе был устроен госпиталь. По 400 г крови сдавали ежемесячно Клавдия с подругами. Давали за это талоны на дополнительное питание, и девушки покупали себе леденцов в магазине военторга, а табак меняли на семечки. Это напоминало о мирном времени, завалинке в родной деревне…

Отдых, весёлая минутка

Милый дом

Но оно, наконец, наступило – мирное время. Однако домой девчат-аэростатчиц не хотели отпускать, стали уговаривать остаться в столице на строительстве газопровода Москва – Саратов.

– Обещали и зарплату высокую, и квартиру в Москве. Но и я, и все девочки из Коми вернулись домой, ни одна не осталась. А как угова-аривали! «У вас там вечная мерзлота, ничего не растёт». – «Всё у нас растёт! Лес растёт, а в лесу – грибы, ягоды. Всё есть! Не останусь, поеду домой!»

Все житейские блага не смогли бы для Клавдии перевесить родину и семью, что ждала её в далёком Спаспорубе. Хорошие были у неё родители – работящие, верующие. На войне вспоминалось детство, разные смешные случаи. Как помогала отцу водить лошадей на водопой: сама с вершок, а сидит верхом. А наклонила лошадь голову к воде – Кланя и скатилась, как по горке, в корыто, обидно до слёз! Или как мама в Объячево ездила петь. Она простой колхозницей была, а петь очень любила. Однажды с другими сельскими певуньями побывала в райцентре. Нашёлся грузовик артистов отвезти, да дороги-то плохие, растрясло так, что обратно никто не согласился ехать, пешком шли все 75 километров. Дед шутил: «Что, попели песен? Садись в сарай, двери открой да пой сколько влезет!»

Вспоминалась Клавдии и бабушка.

– Как-то подхожу к дому – она лежит без сил на крыльце. Оказалось, в церковь ходила да заодно больницу новую посмотрела, которую построили километрах в трёх от дома, – село-то большое у нас. Бабушка прожила сто да один год, а подруги её рано умерли. И вот, говорит, будут подружки меня спрашивать на том свете: как это ты больницу новую не повидала? Ради них пошла, осмотрела всё, в палаты заходила, с больными поговорила. Врачи обрадовались такой разговорчивой старушке – посадили в палату, до пяти часов велели с больными находиться, жизненный настрой поднимать.

«Райком Королёв жена»

После армии Клавдия выучилась на учителя, в 47-м направили преподавать в подъельскую школу. Там и познакомилась со своим будущим мужем Михаилом. Судьба его складывалась похоже: после школы, в 41-м, был отправлен на фронт. Воевал на Волховском фронте в составе 86-го лыжного батальона (Михаил, как и Клава, тоже имел почётную запись в карточке к значку ГТО, и его умения очень пригодились на войне). Охранял Дорогу жизни. Почти все его товарищи полегли в сражениях, но Михаил уцелел. Внучка Ксюша в сочинении «Я горжусь своим дедушкой» написала: «В одном из боёв он был ранен в руку и ногу, но вытащил с поля боя раненого командира. За этот подвиг (дедушка никогда не считал это геройским поступком) был награждён орденом Красной Звезды. У дедушки было много наград. Но больше всего он ценил медаль с георгиевской ленточкой “За победу над Германией в Великой Отечественной войне”, со словами: “Наше дело правое – мы победили”. Это была простая солдатская, но самая дорогая награда для него».

Михаил Королёв участвовал в историческом Параде Победы 24 июня 1945-го. А ведь Клавдия Урнышева со своей дивизией тоже должна была пройти перед трибунами – девушкам давно уже сшили новенькую форму из хорошей «офицерской» материи, целыми днями они готовились, маршировали. Но в последний момент колонны с женщинами-защитницами и сынами полка не были допущены на Парад. Кто-то наверху всерьёз опасался, что иностранные гости решат, будто СССР защищали дети да бабы… Клавдия стояла в оцеплении возле Большого театра, а мимо неё двигались колонны войск и боевая техника.

Так что встретиться Клавдии и Михаилу было суждено не на Параде Победы, а в подъельской школе, когда оба стали учителями. Муж учительствовать, в общем-то, не собирался, но случилось вот что, когда ехал домой с войны и остановился в Сторожевске.

– Завроно стал упрашивать мужа: «Михаил Евгеньевич, оставайся! Учителей не хватает. Ноябрь месяц, а дети до сих пор без учителя», – рассказывает Клавдия Афанасьевна. – Ну, он и остался. У солдата имущество всё в заплечном мешке, мать потом приезжала из Подъельска на лошади, привезла что-то из вещей. Школа была маленькой – всего одна комната. Там и жить стал – уборщица свою кровать ему уступила, а сама на голбец переехала. Тесно было, но зато дети были хорошие. Поработав там, со временем муж стал заведующим наволокской школы. Оттуда отправили учиться в партшколу в Сыктывкар, потом работал секретарём райкома. Меня кто не знал, спрашивал: «Какая Королёва?» – «Райком Королёв жена!» – «А, знаем, знаем!»

– «Райком Королёв» давно уже нет, – вздыхает Клавдия Афанасьевна. – В девяносто первом году умер. Очень хороший муж у меня был. Любили его все.

Большая фотография мужа висит на стене, а под ней – ключик на гвоздике.

– Это ключ от квартиры, – поясняет хозяйка. – Я как ухожу куда, с гвоздика его снимаю, а муж мне напоминает своим взглядом: проверь, Клава, выключила ли газ, свет. До сих пор он мне помогает.

«Кто обижал мою?»

Замечаю в углу дивана вязание – неоконченный полосатый носок весёлой расцветки на детскую ножку. Плотная, хорошая вязка, ряды ровные, будто молодыми руками связаны. Удивляюсь: неужели работа Клавдии Афанасьевны?

– Вяжу, пока руки не отказали, – смеётся она. – Внуков-правнуков у меня много – тридцать да один! Вязать могу, вышивать, кружева плести. Всему этому уже взрослой научилась, когда работала воспитателем в сторожевской школе для глухонемых детей.

– Так вам и специальному языку пришлось выучиться?

– Конечно. Дети устраивали мне экзамен: посадят на табурет, сами напротив меня на диване – и показываешь им, какие слова узнала. «Собака» – ладошку буквой «с» складываешь, «девочка» – один палец, «мальчик» – три пальца. Вот смеху-то, когда я что-то неправильно покажу! Попа-адают! – смеётся Клавдия Афанасьевна, вспоминая эту весёлую картину. – Но потом 18 лет работала будь здоров как! Последние два года нянечкой. Если бы не перевели школу, может, и до сих пор бы там работала. Дети любили, уважали.

До сих пор приезжают ко мне из разных городов, сёл, если кто бывает в Сыктывкаре. Мамой называли, позже – бабушкой. Слышу: «Бабушка-а!» – это слово у них хорошо получалось. А квартира моя рядом со школой, на огороде что-нибудь делаю, увидят и зовут. Пойду: «Кто обижал мою?» – «Почему ты знаешь, что обижали?» – «Потому что бабушку зовёт!»

Одного кировского парня лет тридцати безвинно хотели у нас посадить в тюрьму на семь лет. Посчитали его соучастником преступления. Других не нашли, только его. Сам себя он защитить не мог – никто не понимал его языка. Обратились ко мне, чтобы перевела. Оказалось, он с озорниками и вовсе не был. Нарсудья выслушала меня – и освободили его тут же. Он – ко мне. Слезами обливается, обнимает, целует меня, без конца показывает кулачком от виска к подбородку – это на их языке «спасибо»…

– Вы спасли человека, получается.

– Просто перевела то, что он говорил…

Снимок на память

Перед расставанием, поблагодарив за беседу, прошу разрешения у гостеприимной хозяйки сфотографировать её для газеты «при параде», с медалями. Знаю, что фронтовики не любят этих парадных съёмок. Но Клавдия Афанасьевна кротко сказала: «Я всегда была послушная», – и направилась к шкафу. Пиджак с медалями оказался, на удивление, лёгким, и медали мелодично звенели, пока я помогала его надевать… Почему-то я думала, что награды будут сдержанно позвякивать. Наверное, характер хозяйки передался даже им…

– Выйдешь из подъезда – две машины стоят, – напутствует Клавдия Афанасьевна, перекрестив меня на дорогу. – От них махнёшь мне рукой. А я всегда тут сижу, у окошка. Всегда.

И правда, обернувшись на улице, вижу в проёме окна её маленькую фигурку. Машет и машет мне рукой. И крестит вслед.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска