(Продолжение. Начало в № 769)

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Из школы в бой

Мы в Краснодоне, в музее легендарной «Молодой гвардии». Хотя почему «легендарной»? Чем музей поражает, так это тем, что не оставляет места ни легендам, ни каким-либо домыслам. Все предметы и документы здесь подлинные, собранные для экспозиции спустя год после казни юных подпольщиков.

Старая потёртая парта, школьный портфель одного из будущих молодогвардейцев, учительский стол, огурец, выращенный внутри бутылки на уроке биологии, – эксперимент школьника Васи Левашова.

Краснодон. В музее «Молодой гвардии»

– Школа № 6 дала семнадцать молодогвардейцев, – поясняет наш гид Елена Викторовна Стешенко, – среди них была будущий Герой Советского Союза Ульяна Громова. Вот она на фото, в платье с большими пуговицами. А это её аттестат, выданный за месяц до оккупации фашистами, в нём – три предмета на «хорошо», остальные на «отлично», в том числе и немецкий язык. На допросах Уля скрывала, что понимает немецкую речь, и слышала от палачей, кого из ребят и родителей схватили. Когда их вели к шурфу, по разговорам немцев девушка поняла, что их расстреляют, но держалась стойко.

А школа № 22 дала четырнадцать молодогвардейцев, среди них была Тося Елисеенко. Перед войной она успела закончить курсы учителей и вернуться в родную школу преподавателем русского языка и литературы. Многих своих учеников она привлекла к подполью и, оказавшись в застенках, переживала за ребят, винила себя, что не смогла их уберечь.

Наибольшее число подпольщиков – 28 человек – дала школа № 1, которая находится напротив нашего музея. Среди них были будущие Герои Советского Союза Олег Кошевой и Ваня Земнухов. Вот школьный аттестат Вани, выданный 21 июня 1941 года. В нём много оценок «посредственно» – хулиганистым парнем он был, но, представьте, ещё школьником стал чемпионом Ворошиловградской, впоследствии Луганской, области по шахматам. Его дерзость и выдумка ставили в тупик фашистов.

Также Героями стали Серёжа Тюленин и Люба Шевцова из школы № 4, давшей 17 подпольщиков. Серёжка был шебутной парень. Вот, смотрите – один из номеров районной газеты «Социалистическая Родина». В заметке «Почему меня считают неисправимым» Тюленин пишет, что на школьном педсовете дал торжественную клятву исправиться, взяться за учёбу и стать примерным пионером. И тут же делится мыслью: вот если бы на меня побольше обращали внимания, то я бы стал покладистым парнем. Это всё были искренние ребята с чистыми сердцами…

Елена Викторовна говорит о молодогвардейцах с такой любовью, словно их лично знала. И немудрено – сама она местная, застала ещё родителей подпольщиков, всю жизнь в этой теме. К стыду своему, вдруг понимаю, что ничего со школы не помню о «Молодой гвардии». В советскую пору её заидеологизировали, так что сама тема набила оскомину, а в наше время… В июне нынешнего года Председатель Союза писателей России Валерий Ганичев обратился в Федеральное Собрание с просьбой вернуть в школьную программу роман Фадеева «Молодая гвардия», которому как раз исполнилось 70 лет. Обратился в том числе от имени учителей средних школ, которые и прежде писали письма в Минобрнауки и просили восстановить патриотическое воспитание на примере молодогвардейцев. Ответа пока нет.

Слушаю рассказ Елены Викторовны и невольно соотношу с нынешней войной, поднявшей дончан на защиту своей земли и свободы.

– Немцы рвались в Краснодон, где на то время действовало 20 шахт. Думали, что уголь в Германию потечёт рекой. Не тут-то было! Все шахты оказались или затоплены водой, или взорваны. Немцы в шоке: что делать? Они открывают мастерские, куда насильно сгоняют мальчишек 15-16 лет и шахтёров, ещё остававшихся в Краснодоне. Начальником поставили Андрея Андреевича Валько. Краснодонцы знали его как хорошего партийного руководителя и стали шептаться: как это так, Валько работает на немцев! Но какая там работа… В мастерских должны были восстановить выведенное из строя шахтное оборудование, но время шло, а результата нет – тихий саботаж. У немцев терпение лопнуло, и в ночь с 28 на 29 сентября 42-го года они построили всех мастеровых в колонну по четыре, обмотали колючей проволокой в три ряда и повели в парк Ленинского комсомола, который находится здесь, за нашим музеем. Там была приготовлена яма, куда всех живьём и закопали. Три часа земля ходила ходуном. Фашисты пригнали своих солдат для утрамбовки земли, и они топтались сверху.

Когда наша армия освободила Краснодон, родственники закопанных «32 шахтёров» – так стали называть эту группу – попросили генерал-майора Илюшенко организовать их перезахоронение. Когда стали снимать землю слой за слоем, то увидели, что люди стоят плечом к плечу. Судя по искажённым лицам, они пытались выкарабкаться на поверхность, но проволока не давала, впиваясь в тело. Увидев это, родственники сказали: «Не станем их разлучать. Пускай это будет братская могила». Когда начали закапывать обратно, родственники стали бросать на головы мучеников свои кепки, нижнее бельё, рубахи. Позже установили на могиле памятник – вы его видели рядом с музеем.

Храм, построенный на месте гибели шахтёров, был разбит украинской артиллерией 6 июля 2014 года

– А бельё и кепки зачем бросали? – не понимаю.

– В народе принято хоронить в чистом, а раз проволоку не стали снимать и переодевать тела, то бросили им одежду. Обычай такой. Но вернёмся в осень 42-го. Свидетелями казни в городском парке были Ваня Туркенич и Серёжа Тюленин. Придя домой, они были в ярости: «Что же это на нашей земле творится?! Хотят нас запугать!» И Туркенич сказал: «Будем бороться». Он собрал группу, в которую вошли Ульяна Громова, Ваня Земнухов, Олег Кошевой, Серёжа Тюленин, Люба Шевцова, Вася Левашов и Виктор Третьякевич. Это был штаб «Молодой гвардии». Начали с того, что по радио слушали сводки с фронтов и писали листовки, которые распространяли по всему Краснодонскому району. Дали клятву друг другу, которую написал Олег Кошевой.

Когда в июне 2014 года к нам пришла первая группа ополченцев, они эту клятву сфотографировали на планшет и на её основе написали свою, приняв которую, пошли в бой.

– Ополченцы ваши, краснодонские?

– Не только, было много приезжих. Всего сорок человек примерно.

– А другие ополченцы у вас бывали?

– Постоянно. Говорили: «Боже мой, мы думали, что музей в вашем маленьком городе – какая-то избушечка. А тут такой музеище! И главное, не закрыт. Магазины и рынки закрыты или разбомблены, а музей работает!» Думаю, музей сыграл свою роль в те тяжёлые месяцы, ведь пример наших краснодонских героев очень поддерживал народное ополчение.

Дончане не сдаются

– Фашисты сразу установили свои порядки, – продолжает экскурсию наш гид. – За уклонение от сдачи оружия – расстрел, за неявку на регистрацию – расстрел, за прослушивание радиоприёмника тоже расстрел. Вот, посмотрите, объявление на водоколонке: «Вода только для немецких солдат, нарушение – расстрел». Вскоре молодогвардейцы узнали, что недалеко от Краснодона действует небольшой, в 35 человек, партизанский отряд.

– А где у вас партизанить-то? – удивляюсь. – Степь кругом…

– Ближе к России, в сторону Изварино, есть леса. Хотя скрыться там партизаны всё равно не смогли – вскоре их выдал немцам затесавшийся предатель. Так что в леса молодогвардейцы не пошли, выбрав другую тактику – вредить захватчику под самым его носом…

Тут наш гид обернулась в сторону подошедших посетителей – по всему видно, что местные, папаша с женой и две дочки.

– Здравствуйте! Вы хотите послушать экскурсию? Присоединяйтесь… При оккупации бить врага недостаточно, надо ещё и своих морально поддерживать, звать их на борьбу, – обращается гид к нашей, увеличившейся втрое, группе. – И вот в канун 25-й годовщины Октябрьской революции на самых высоких точках нашего города, на шахтных трубах и школах, были вывешены красные флаги. Краснодонцы со слезами на глазах смотрели на знамёна: не всё потеряно, в городе работают наши! Немцы сбились с ног, разыскивая «партизан», не догадываясь, что им противостоят ребята от 14 лет до 20 лет.

– Там один флаг был заминирован, – со знанием дела вставил отец семейства.

Гид подтвердила:

– Да, на 4-й школе Серёжа Тюленин табличку оставил: «Заминировано», хотя мин никаких не было. Немцы были в ярости, но не смогли снять флаг, пока к трём часам дня из Ворошиловграда не приехали сапёры.

Немцам требовался уголь, а мастеровые отказывались работать – даже та страшная казнь в центральном парке их не запугала. Тогда собрали всех мастеровых и построили в шеренгу: «Если в течение двух недель хотя бы одна из шахт не начнёт работать, мы станем расстреливать по одному человеку в день». Что делать? В «Молодой гвардии» придумали следующее: открыть одну шахту, но устроить там аварию. Юра Виценовский подрезал канат, и когда стали поднимать на-гора первую тонну угля, трос лопнул и вагонетка улетела вниз, устроив в стволе обвал. «Несчастный случай» – и никто не виноват.

Много листовок от руки не напишешь, и ребята сумели достать типографские шрифты. Вырезав недостающие литеры из резины, они запустили печатный станок, на котором отпечатали и самодельные комсомольские билеты. Их вручали ребятам, которых принимали в комсомол на подпольных собраниях.

Рассматриваю книжечки из простой бумаги с плохо отпечатанными, неровными строчками. Сам я в 70-е годы в школе в комсомол не вступал, считая его идейно чуждым, только в армии меня туда «записали». Но к этим книжечкам невольное почтение… Рядом за стеклом какой-то мешочек и клочок бумажки с непонятным текстом, состоящим из отдельных букв. Только четыре слова связные: «Во имя отца и святого духа».

Ладанка Любы Шевцовой и увеличенный текст шифрованной записки

– Эту ладанку с запиской нашли, когда перезахоранивали тело Любы Шевцовой, – заметив наш интерес, пояснила экскурсовод. – Ладанка была вшита в её платье.

– Она зашила или её родители?

– Нет, она сама. Родители её тоже были верующими, но сказали, что про вшитую записку ничего не знали. Кстати, её мы так и не смогли расшифровать.

– А Любе сколько лет было? – спросил отец семейства, глянув на своих двух дочерей. Явно для них спросил.

– Девятнадцать. Вот на стенде её платьице, в котором находилась ладанка. Видите, какое узенькое, какой хрупкой была девочка, – вздохнула гид. – Вскоре фашисты вывезли целый эшелон краснодонцев на «райскую жизнь в Германию». С этого эшелона Марии Кузнецовой и ещё одной девушке удалось передать домой записки с сообщением, что на самом деле их везут в концлагерь. Действительно, девушки попали в Освенцим, где вели антифашистскую деятельность, за что их живьём сожгли в топке лагеря. Они, кстати, ничего про «Молодую гвардию» не знали, как и другая молодёжь Краснодона, готовая к борьбе.

В начале декабря 42-го года аусвайсы на отправку в Германию выписали и нескольким молодогвардейцам. Вот тогда Люба Шевцова, Сергей Тюленин и Володя Лукьянченко и подожги биржу труда. Она сгорела дотла вместе со всеми документами, и более чем две с половиной тысячи юношей и девушек остались в Краснодоне.

Хочу вам рассказать одну историю. Ещё до войны к нам приезжала группа из Франции в составе шестнадцати человек. Разный возраст – и школьники, и пожилые. Женщина, которая организовала их приезд, была на коляске, неходячая. И вот когда я на экскурсии дошла до того момента, как биржу сожгли, она показала мне жестами: я плачу, я ничего не хочу. Её развернули и увезли. Я сама расстроилась: переводчик что-то не так перевёл или я не то сказала? После экскурсии она подъехала и на ломаном русском сказала: «Вы знаете, эту всю группу я привезла на свои деньги. Я сама уроженка Краснодона. Мне сейчас 87 лет. Так вот, когда вы стали рассказывать о поджоге биржи, я вспомнила. Нас было четыре девчонки в семье, я была старшая. И вот отца наутро должны забрать в Германию. Мать плачет, мы на печке тоже ревём. И вдруг среди ночи влетает соседка, кричит: “Нюра, ты чего ревёшь?! Биржа горит!” А мать не поняла: “Какая биржа, у меня Василия забирают в Германию, как мы будем…” – “Нюрка, не реви, никто никуда не поедет!” Мы еле-еле дождались утра, мать меня, как старшую, берёт за руку, и мы идём к бирже. Там пепелище, но местами ещё огонь пробивается. Смотрим, у людей в глазах тоже огоньки, вот сейчас крикнут: “Ура! Наши!” Но нельзя, немцы кругом. И мать берёт пепел, заворачивает в платочек, приносит домой и говорит отцу: “Ты ведь всё равно на фронт пойдёшь, когда придут наши, возьмёшь с собой”. Действительно, как только отец увидел вошедших наших солдат, сразу пошёл искать командиров, чтобы записаться добровольцем. И ладанку с пеплом взял. Мать, провожая, сказала: “В Германию не отправлен был, жив останешься”. И в самом деле, мой отец прошёл всю войну, дошёл до Берлина с этой ладанкой и ни разу не был ранен. После войны он работал учителем истории».

– А как она сама попала за рубеж?

– Когда мать умерла и отец женился на другой, она уехала в большой город учиться. Там познакомилась с французом, вышла замуж. Говорит, её дом напротив Лувра.

– Всё-таки увезли за границу. Не отца, так дочь, – заметил Игорь.

– Ну, отец-то её в Германии всё же побывал, – улыбнулась Елена Викторовна, – не как раб, а как освободитель. Понимаете, даже здесь присутствует что-то… Судьба? Бог? Не знаю, как сказать.

– А этот халат полосатый откуда? Настоящий, из концлагеря? – подала голос одна из дочурок отца семейства.

– Да, настоящий. Это нам прислали, – ответила гид и продолжила рассказ: – Какие ещё операции проделали наши ребята? Освобождали военнопленных, подрывали эшелоны с шахтным оборудованием, которое немцы пытались вывезти, уничтожили автоколонну. Немцы искали партизан, а они были на виду – выступали в клубе перед немцами. Там, в клубе, подпольщикам было удобнее встречаться, поэтому они и устроили любительский театр. Вот перед вами подлинные их музыкальные инструменты и костюмы. Это красное платье принадлежало Нине Минаевой – если приглядеться, то можно увидеть пятна крови, хотя платье несколько раз прошло химобработку. А это сценическое платье Любы Шевцовой. Ну, когда выступала Любка, конечно, был аншлаг. Она пела не только на русском и украинском, но и на немецком, в том числе их частушки. Порой немцы вскакивали с мест, подбегали и подпевали. И никто не мог представить, что в это время за кулисами юные подпольщики продумывают планы диверсий. Они много успели сделать, пока не случилось предательство.

«Не плачьте!»

– О предателе в «Молодой гвардии» разное пишут, как было на самом деле? – спрашивает Игорь.

– Поводом для провала стали сигареты, – ответила сотрудница музея. – Наши ребята узнали, что в ночь с 25 на 26 декабря из Ворошиловграда будет идти немецкая машина с оружием. Решили оружие забрать, спрятать и потом с ним присоединиться к Красной армии. Но когда они остановили машину, то увидели, что там не оружие, а шнапс для новогоднего празднования, сигареты и письма для солдат. Что делать? Бутылки разбили, письма сожгли, а сигареты ребята разобрали по домам – с условием молчать. Но был один мальчишка 14 лет, который взял две пачки сигарет и пошёл на рынок обменять на хлеб. Он был из многодетной семьи, захотел сделать подарок своим на Новый год. Его схватили, ниточка повела к дому Жени Машкова, напротив которого жил Гена Поченцов. Женя в окно увидел, что к Гене зашли полицаи, испугался и всё рассказал отчиму, который работал в немецкой жандармерии.

1 января 43-го года начались аресты. Ребят держали в шахтной бане – сажали на раскалённые печи, вырезали звёзды на теле. Лёшу Попова били шомполами до такой степени, что кровь брызгала на стены, затем заставляли языком слизывать собственную кровь. Ребятам имитировали казнь через повешение: те начинали задыхаться, и в это время верёвку обрезали. Вот на стенде щипцы, которые накаливали на огне, и ими вырывали человеческую плоть. Чтобы заглушить стоны и вопли, фашисты включали патефон, говорили: «Мы работаем под музыку». Здесь же, на стенде, вы видите протокол допроса Вани Земнухова. Во время пыток он стал немцам дерзить, и его так ударили по лицу, что осколки разбитых очков попали в глаза и полностью ослепили. В камере за ним ухаживала Клава Ковалёва. Когда их повезли к шурфу, Клава сказала: «Ваня, мы проезжаем мимо твоего дома». Юноша через боль от вырезанной на спине большой звезды подполз к борту машины и крикнул: «Мамочка, папочка, уезжаем, сейчас расстреляют. Не плачьте, я вас очень люблю!» Наверное, сердце отца почувствовало, но именно в этот момент, в 9 часов вечера, он вышел на улицу покурить трубку и услыхал последние слова сына. Об этом он рассказал другому сыну, Саше, который передал уже нам.

В шурф ребят бросали по несколько человек в день, с 5 по 31 января. Всего в шахту № 5 на глубину 53 метра был сброшен 71 молодогвардеец. Восемь человек не долетели до дна – одеждой зацепились за выступы. Несколько дней были слышны стоны, а полицаи стояли возле ствола, охраняли. Когда им надоело дежурить, они стали ещё живых забрасывать шахтным оборудованием.

Избежать ареста и перейти к нашим смогли 16 молодогвардейцев. Из них половина не вернулась с фронта, а оставшиеся заходили к нам в музей, рассказывали о «Молодой гвардии». Сейчас уже никого нет. В 1996 году умерла Валерия Давыдовна Борц, которая, кстати, почему-то назвала Виктора Третьякевича предателем. Как простой связной, Борц знала мало, но её показания до сих пор вызывают путаницу. По завещанию прах её развеяли над шурфом шахты № 5. А последним в Петергофе умер Василий Иванович Левашов, который был членом штаба «Молодой гвардии» и командиром центральной группы. Он дошёл до Берлина, затем на флоте дослужился до капитана 1-го ранга. Дожил до 2001 года, составил перед самой смертью «Обращение последнего молодогвардейца к молодёжи».

Елена Викторовна ведёт нас в Зал славы, где экскурсия заканчивается, а я задерживаюсь перед ладанкой Любы Шевцовой. Всё-таки разных людей объединила «Молодая гвардия». Одни в Бога и посмертную жизнь верили, другие надеялись оставить память в своём пепле на братской могиле, в обращении к молодёжи. Разглядываю «шифровку», составленную из начальных букв. Слова молитвы зашифрованы, а «во имя Святого Духа» – нет. Так может сделать только благоговейно верующий человек.

– В Зале славы мы проводим мероприятия на героико-патриотические темы, – доносится торжественный голос нашего гида, и я подхожу ближе.

– Например, здесь в 2014 году наши ребята, ополченцы, получали знамя полка, которое тут же было освящено батюшкой.

– Священники у вас бывают? – спрашиваю.

– Когда батюшки приезжают из других городов, то наши их сюда приводят. Послушают, говорят: «Да ведь они же дети!» 30 января у нас «чёрный январь» считается, последняя казнь, – и обязательно священники панихиду служат возле братской могилы. Радоницу на могиле тоже проводим, а цветы возлагаются постоянно.

Ещё у нас сейчас строится церковь, которая войдёт в мемориальный комплекс: музей, могила молодогвардейцев, стела «Скорбящая мать» и храм.

– Давно он строится?

– Начали в 2011 году, но закончить война помешала. Там и звон колокольный уже есть, в 12 часов каждый день звонят… А вот здесь, в Зале славы, у нас саркофаг с землёй, привезённой со всех могил наших молодогвардейцев. Их же много. Например, Ваня Туркенич похоронен в польском городе Жешув, который он освобождал с Красной армией. 58 человек похоронено у нас за музеем, 14 человек – в посёлке Краснодон, пятеро – в Ровеньках, в Гремучем лесу, где они были расстреляны и где стоит большой мемориальный комплекс.

Переглядываемся с Игорем: мы ещё не знаем, что экспедиция наша завершится как раз в Ровеньках, близ пограничного перехода, через который будем возвращаться домой. И так получится, что молодогвардейцы и встретили нас, и проводят.

– Саркофаг тоже освящённый? – спрашиваю наобум.

– Конечно! Ещё в конце 1970-х.

– Так ведь тогда советская власть была.

– Ну и что? Директор наш Анатолий Григорьевич пригласил священников, и никто не смог запретить. Знаете, у нас много удивительных случаев… Начали мы замечать: идёт дождь, а камень на памятнике «Скорбящая мать» совершенно сухой, только по лику её как бы слёзы текут. Многие это видели, обсуждали, но ничего не предпринимали. И тут в 2010-м или 2011 году из Луганска приезжает один преподаватель института и говорит: «Я отправляюсь на Святую Землю, на реку Иордан. Дайте мне фотографии ваших ребят, ведь они неприкаянные, а там я их освящу, хотя бы изображения их». Освятил он, привёз, и мы фото на стенд поместили. Пригласили священников освятить братскую могилу. Пришло пятнадцать человек духовенства, совершили молебен за упокой. И после этого, знаете, наша Мать перестала плакать на стеле! Хотите верьте, хотите нет, но мы, работники музея и горожане, всё это видели своими глазами. А ещё наш директор спрашивал священников, можно ли молодогвардейцев канонизировать. Они же мученики. Он даже документы подготовил, но тут началась война…

Мы с Игорем молчим. Не хочется расстраивать подвижницу музейного дела, говоря о канонических условиях для прославления в Церкви. Для неё-то они святые.

Самое страшное

Экскурсия закончилась, но осталось что-то недоговорённое.

– Красивая у вас мозаика, – показываю на огромное панно в Зале славы.

– Его сделали ещё в советское время из разноцветных камешков, поднятых из недр наших шахт и привезённых из Абхазии, – объясняет Елена Викторовна. – А в 1991 году панно хотели закрыть.

– Почему?

– А вы обратите внимание: на панно женщина подняла руки и над головой держит герб Советского Союза.

– А где герб-то? – вглядываюсь.

– Мы его закрыли белой окантовкой, чтобы не придирались. Из Киева ещё до войны начал веять странный дух – стали запрещать нашу историю. Надеемся, скоро откроем панно полностью.

– Из Краснодона много людей уехало?

– Поначалу, когда началась война, уезжало очень много, в основном в Ростовскую область. Сколько – трудно сказать. Улицы были пустынны, и была надежда, что люди просто прячутся от обстрелов. Но идёшь мусор выносить, а помойка пустая – значит, соседей вообще нет. Больше всего я боялась, что люди не вернутся. Рассказывали, что в лагеря беженцев в Ростовской области приходят автобусы и увозят, кто куда хочет. Даже в Омскую область, в Мурманск, в Архангельск. Некоторые там прижились. Например, мои знакомые остались в Новосибирске – им там дали дома с землёй, которую можно обрабатывать. И они довольны, хорошо живут. А другая часть всё же вернулась на родину.

– Вам теперь проще рассказывать о Великой Отечественной, пережив эту войну?

– Конечно. У нас за музеем стояли зенитки, стреляли, а мы падаем, плачем: «Я хочу домой, отпустите меня домой!» А наша директор Наталья Ивановна говорит: «Я тоже хочу…» Вот так обнимемся, стоим и рыдаем. Но ни на один день музей не был закрыт. Каждый день приходили люди – и ополченцы, и приезжие гуманитарщики. В музее тогда оставалось человек шесть из тридцати семи сотрудников. Одна из сотрудниц говорит: «Ну, мы доели всё, что было». Спрашиваю: «А у вас что-то оставалось разве?» – «Да вот открыла шкафчик, где крупу хранила. Смотрю, на полке немного гороха рассыпано. Я собрала. Там немножко и гречки. Тоже собрала. Две-три рожки в углу завалялись. Всё это собрала – и у нас был суп!» Первая гумпомощь к нам пришла в декабре 2014-го, под Новый год, а зарплату нам перестали платить ещё в июне. Когда привезли эту гуманитарку, верите, мы целовали этих ребят, обнимали, не знали, как и куда их посадить.

– Вроде из России же ещё раньше шли гуманитарные конвои?

– Эту гуманитарку раздавали в первую очередь детям, многодетным семьям, престарелым. Оставшееся – по организациям, но наш музей ни к кому не относился. Он областного подчинения, а области-то нет, начальство всё на Украину уехало. Остались мы сами по себе.

– Что было самое страшное?

– Смерти людей. Танки хотели прорваться сюда – полчаса им не хватило, чтобы взять Краснодон в кольцо. Ополченцы, казаки полностью отстояли. Там, конечно…

Наш гид замолчала, окаменев лицом, удерживая слёзы.

– Вы про Изваринский котёл? Мясорубка там была?

– Ещё какая! Лето было очень-очень жаркое. Помню, приходят ополченцы – это ещё из первой волны, – говорят: «Можно музей посмотреть?» Тут их командир, позывной «Батя», тоже подходит, извиняется: «Ничего, что мы все в пыли? Мы ведь только что от Изваринского котла. И хотели бы побольше узнать о “Молодой гвардии”, чью землю защищаем». Разговорились мы. А он с планшетом был, предлагает: «А хотите, я вам покажу? Мы всё засняли». И показывает – машины сожжённые, тела сожжённые. Это очень страшно. Говорит: «Самое страшное то, что мы прекращаем огонь, кричим в рупор: “Мы отходим, заберите тела своих ребят”, – а нам в ответ: “Они нам нужны?” Что нам оставалось? Вырывали котлованы, заворачивали трупы и просто кидали…» Неподалёку от Изваринского котла есть карьер, где люди раньше купались, а после к нему подойти было невозможно. Потому что многие тела просто не успевали закапывать, запах ужасный.

– Как я понял, вы сейчас на новом, республиканском, бюджете, – перевожу на другую тему. – Легче стало?

– Платят пока мало, но работаем. Даже директор получает меньше четырёх тысяч.

– Гривен?

– Рублей. У нас теперь рубли.

– Предприятия в Краснодоне работают?

– Три шахты действуют, но шахтёрам тяжело. Сейчас у них работы больше, чем раньше: кроме добычи угля, надо постоянно откачивать воду, ремонтировать. При этом шахтёры получают треть от прежних зарплат. А другие предприятия не действуют, так что большинство мужчин безработные, на заработки в Россию уезжают. Но постепенно всё налаживается. Собираются ещё лавы открывать.

Стоявший рядом отец семейства – видно, что из шахтёров – кивнул: всё верно. Мы прощаемся с Еленой Викторовной, и она ведёт семью краснодонцев в начало экспозиций, поскольку те присоединились позже. Могла бы и не делать этого, но, как позже мы убедимся, луганские и донецкие работают на совесть.

Из путевых заметок Игоря Иванова:

Территория войны

Мы едем в сторону Луганска. Пейзаж примерно тот же, что и в Ростовской области, ведь одна и та же земля, казацкий край: холмы, балки, поля (радует, что возделанные), разрезанные лесополосами, а на горизонте – обязательно террикон. Значит, где-то там шахта, заброшенная или действующая. Самсоновка, Придорожное, Новоанновка… С дороги степные сёла – как близнецы-братья. По сторонам всё больше хатки – ну разве что на современный лад крыты: не соломой, а шифером или металлом. Вспоминаю начало прошлого путешествия по Украине – два года назад мы начали путь с Галиции. И какая же разница! – дома там выглядят куда богаче. Помню, как жители Львова нелестно нам отзывались о своих согражданах, живущих на востоке страны, – говорили, что дончане ленивы, не умеют работать, не умеют вести хозяйство и т. п. Но ещё в ту поездку я убедился, что это не так. Они просто плохо себе представляют, что такое труд горняка. И вот смотрю в окно на эти вспаханные под зябь поля, на шахты повсюду, на аккуратные, хотя и скромно выглядящие жилища. Почему так? Ведь шахтёры на Украине были далеко не бедными людьми. А может, просто люди другие? Я не говорю, хуже или лучше – просто душа другая. Иначе здесь относятся к жизни, какое-то более философское, что ли, отношение к земному. Ближе, понятнее нам, русским… А может, не в характере дело, а в историческом опыте: когда в генах запечатлевается спокойное отношение к стяжанию земных богатств в этой гуляй-степи, когда сегодня есть всё, а завтра налетели вороги – и уже нет ничего, главное, жизнь и свободу не потерять…

Еду, и такие вот мысли в голове ворочаются. Что ж, есть возможность их проверить в разговорах с людьми. А дорога ровная, недавно заасфальтированная, с разметкой и… совершенно пустая. Как выехали из Краснодона, так встретилось пять-шесть стареньких легковушек, и всё. А ведь это главная дорога на Россию, здесь не только луганские, но и донецкие ездят. И грузовиков нет. А это о чём говорит? – что жизнь экономическая не дышит. А если так, то как выживают люди?.. В общем, на все эти вопросы предстояло мне найти ответ.

* * *

У дороги мелькнул знак: «Новосветловка». Та самая! Помню, в дни, когда на Луганщине шли боевые действия, именно произошедшее здесь событие привлекло моё особое внимание… Но, впрочем, по порядку.

Вот говорят, что Церковь в гражданском противостоянии должна занимать позицию «над» схваткой, призывая к миру обе стороны. С этим не поспоришь. Но только к какому именно миру? Миру Божьему, я так понимаю, а не какому попало, ибо не всякий мир – благо. Не призывает же нас Спаситель к примирению со грехом или с сатаной?

Вот что случилось здесь, на реке Луганчик, в августе 2014 года. В Новосветловке есть старинный Покровский храм конца XIX в. Тогда, 13 августа, посёлок был на две недели занят украинскими военными. Находилась здесь и нацгвардия, но в половине посёлка хозяйничали боевики батальона «Айдар». Спустя неделю в дома жителей, к нескольким десяткам людей, которые не смогли уехать, заявились каратели и, отобрав телефоны, приказали им немедленно явиться к храму.

Вот как это происходило со слов выжившей жительницы посёлка Евгении Ивановны Ковтун:

«18 августа заходят в девять часов четыре автоматчика во двор. Говорят: “Идите в церковь… Сейчас будут со стороны Лобачево палить «Градами», и, чтобы сохранить ваши жизни, мы хотим вас в церкви собрать”. Я, конечно, понимаю, что это церковь, но так-то это такое же здание, как и остальные. Мы привыкли обстрелы в подвалах пережидать. Я говорю: “У меня раненая дочь в подвале лежит, я не могу”. Он отвечает: “Слушай, бабуль, я тебя уговаривать долго не буду, мне легче бросить гранату в твой подвал”. Ну что, против гранаты я не попру. Говорю зятю: вытягивай Татьяну из подвала. Вдвоём мы притащили её сюда, под церковь. Там уже люди были, возле церкви. Человек с автоматом на лавочке сидел. Он говорит: всё, мол, садитесь под стенку церкви, с этой стороны. А зачем? Вы же хотите нас сохранить якобы, так зачем вы нас сажаете под стенку? Чтобы мы все осколки на себя собрали? Говорит, мол, не хотите под стенкой сидеть – ломайте замок, заходите в церковь, там сидите. Мы зашли.

Потом явился военный. Как у нас говорят, грузинской национальности. Спрашивает: “Православные есть? На колени становитесь и молитесь”. Стоит с автоматом и заставляет нас молиться. Ну, все встали на колени, и я тоже встала. Молюсь и думаю: это последняя, наверное, минута жизни моя и моего ребёнка.

Потом пришёл молодой человек. Сказал, что он представитель батальона “Айдар”. Говорит, мол, там, возле Лобачево, где ополченцы стояли, есть ложбинка, если вы скажете, что там прячутся танки, вас всех помилуют. Да откуда я знаю? Я что, была в том лесу или в той ложбинке? Никто ничего не сказал.

Дальше. Уже часиков десять. Заходит человек, берёт шандал на восемь свечей, вставляет в него свечи, зажигает. Ставит возле среднего окна. Мы же знаем, что ночью ни свечей нельзя, ни электричества, ни подсветки от мобильных телефонов. А он у окна шандал ставит. И нам велит под стенку ложиться. А сам на стуле у дверей садится, с автоматом.

Потом раздаются три выстрела. Он выходит за дверь, и через секунду-две начинается ураганный огонь. Церковь выстояла, наверное, действительно только благодаря Богу. Её трясло со всех сторон. Это такой ужас – я даже рассказать не могу. Потом в купол попало. Темно, ничего не видно, дышать нечем, потому что облетела вся штукатурка. Мы ломимся в двери на ощупь, а она закрыта. Потом в другие двери. Нас не выпускают. Рвутся снаряды. Под обстрелом была южная стена. Так вот, Лобачево у нас на севере, а на юге Комиссаровка, где стоят ВСУ. Стреляли с Комиссаровки по нам. И дырка в куполе была с южной стороны.

Потом чуть-чуть стихло. Я подхожу к автоматчику и говорю: “Либо сразу стреляйте, либо я пойду домой – оставьте в покое меня, я заберу свою дочь и уйду”. А он отвечает: “Мать, не нервничай. Сорок минут не будет обстрела, если за эти минуты вы успеете добежать до своего дома, то идите”. Ну вот откуда у него такие данные, что сорок минут не будет? Вы не знаете? И мы бежим огородами, а над нами снова стреляют “Грады”. Я вам даже рассказать не могу, как страшно…»

Записала этот рассказ журналист и поэт Анна Долгарева в начале 2016-го. Записала рассказы и других свидетелей. А тогда, в 2014-м, ведь невозможно было добыть правду – всё в огне. И вот я думаю: вероятно, на это и был расчёт. Ну окажись обстрел церкви «удачным», рухнуло бы всё здание, свидетелей не осталось бы, вместо них трупы… Ясно, о чём закричит пропаганда на весь мир. Собственно, некоторые украинские СМИ даже эту сорвавшуюся провокацию использовали, написав тогда: «20 августа террористы нанесли артиллерийский удар по Свято-Покровскому храму в п. Новосветловка, в котором на тот момент прятались от обстрелов мирные жители этого посёлка».

Сегодня я вижу, что Покровский храм уже восстановлен, он сделался ещё краше под ярким новым куполом, игрушка просто. Сейчас неурочный час, он закрыт, жаль. Остаётся смотреть на строения вдребезги разнесённого в том, горячем, августе посёлка – около сотни домов было разрушено полностью, остальные практически все были повреждены. И восстановление идёт трудно. Но это стены, их можно поднять. Но жизни-то людей не вернуть. В списках погибших я насчитал 29 человек. Скорее всего, их больше.

Примечательно, что за время немецкой оккупации в феврале 1943 г. здесь было расстреляно именно 29 жителей – стариков, женщин, детей. Ещё 150 человек – раненых бойцов и мирных жителей – бросили в яму, залили бензином и подожгли. Эти зверства, в общем, были типичны для эсэсовцев – а ведь здесь базировалась как раз 2-я танковая дивизия СС «Дас Райх». Ещё одно совпадение – именно у этого подразделения Вермахта эмблемой был рунический знак «волчий крюк», точь-в-точь такой, какой используют ныне нацисты из запрещённого «Правого сектора» и «Азова». В отличие от украинских националистов, хозяйничавших в Новосветловке две недели, эсэсовцы в Великую Отечественную здесь стояли долго, но оголтелого мародёрства такого они себе не позволяли, дома сознательно не рушили.

Я подробнее остановился именно на этом эпизоде, потому что хочу разобраться: должны ли мы, православные, тут, как обычно, говорить про то, что «в гражданской войне нет правых и виноватых», что «дело Церкви – молиться о всех», «Бог воздаст каждому» и другие правильные слова. Или можем назвать вещи своими именами? Или сделаем вид, что нашу православную совесть это не тревожит; гражданская совесть – да, а вот православная наша часть погружена в молитву и не замечает ничего вокруг…

Уже после изгнания националистов из посёлка настоятель храма протоиерей Владимир Гвоздицкий показывал журналисту Грэму Филлипсу икону Николая Чудотворца на стене: на ней виден был след слезы из левого глаза святителя. «Во время боевых действий икона плакала, а как бои закончились – слезоточение прекратилось», – рассказал батюшка. Получается, что Бог заметил и оккупацию, и зверства «айдаровцев», и танковое сражение в Новосветловке и отреагировал на это совершенно определённым образом. А мы?

Плачущая икона святителя Николая из Новосветловки

Местный корреспондент спрашивает уважаемого протоиерея Владимира, служащего в этом храме уже более 20 лет, человека исключительно боголюбивого и доброго: «Разрушены купол, крыша, крестильная. У людей разрушены дома. Кто ответит за это преступление?» «Давайте не будем судьями всем сразу, – отвечает батюшка. – Знаете, в чём разница между “осудить” и “обличить”? Если человек украл и ты говоришь, что он украл, то ты его обличаешь. Но если ты сказал о человеке, что он вор, то ты его осудил. Всего человека в своё время будет судить Бог. А мы давайте не будем судить: ни народ, ни, в данном случае, “Айдар”, тем более весь “Айдар”. Там ведь тоже не все люди одинаковые были. И цель у них была двоякая, когда людей в церковь сгоняли: вроде как оградить от обстрелов, но в то же время и мародёрством заняться…»

Мне, человеку мирскому, у которого нет паствы «по обе стороны», проще, и я позволю себе не согласиться с настоятелем. Эти самые «айдаровцы» в Новосветловке по доносу одной из своих женщин поймали парня, якобы снайпера. Ему отрубили руки, затем привязали к технике и разорвали на части, потом ещё отдельно «проутюжили» голову. Можно, конечно, «обличить» их – дескать, казнили, чего на войне не бывает. А по мне, так тут именно суд нужен не Божий, а человеческий. И Церкви должно своё слово сказать.

Мы молимся о мире, самой главной ценности общества. Но не о мире на условиях фашистов. А ещё у Церкви есть традиция молиться об изгнании супостата, то есть противника, дьявола. В ситуации, когда заложники согнаны в храм и не знают, когда им ждать смерти, – кто тут Божий, а кто сын дьявола? Я не верю в такую церковную политику, которая не желает отделить свет от тьмы, пусть даже намерения у неё самые благие.

* * *

Следующее село – Хрящеватое, уже почти на въезде в Луганск. В поле по сторонам дороги видны полуразрушенные брошенные дома. И у дороги – танк! Настоящий, Т-64, но весь в бумажных цветах. Тормознули. С Михаилом подошли к нему. На стволе написано: «За наше и ваше будущее!!!» Надпись белой краской сделали недавно – на старых фотографиях у этого подбитого, сгоревшего танка ополченцев раньше только на правом крыле была надпись: «ЛНР». На тех, старых, снимках шоссе, по которому мы теперь едем, всё было изрыто воронками от снарядов и мин. А посреди него – разбитый танк. Потом его оттащили в сторону, а люди стали носить цветы на сгоревшую броню – так появился классический народный мемориал. Потом его поставили на специальные плиты у дороги, установили оградку, покрасили… Только перебитый трак напоминает о его судьбе.

Несколькими снарядами 14 августа 2014-го танк был подбит. Но люди не дали ему умереть

Сфотографировались. Жаль, нет рядом таблички, из которой проезжающие могли бы узнать, кто же сражался на этом танке 14 августа 2014-го, при контратаке на Новосветловку. В том бою, когда танк был подбит, командир экипажа Александр Головко был смертельно ранен и через три дня скончался от ран. От ран умер и наводчик Вячеслав Шуйский. Механик-водитель Александр Козловский сгорел в бою.

Здесь шли решающие бои лета 2014-го: ВСУ и батальон «Айдар» пытались замкнуть окружение Луганска. Трасса, связывающая Луганск и Донецк с границей России, была как раз в этом месте перерезана ими. Оставляя село, ополченцы предупреждали о грозящих зачистках. Кто смог – уехал, кто-то погиб на шоссе, которое простреливалось, – то самое, по которому мы едем. Остальные местные жители – в селе осталось всего 350 человек из нескольких тысяч – попрятались по подвалам. Самым населённым стал подвал старой школы – туда пришли те, чьи дома превратились в руины.

Обелиск погибшим в Хрящеватом

Армейские пацаны, как вспоминали местные жители, воевать не хотели и проклинали власть за то, что она направила их сюда обманом. Зато «айдаровцы» прибыли добровольно и поиздевались как могли. «Стоит здоровенное быдло, накачанное наркотой, построил нас и детей и тыкает пистолетом в голову, спрашивает, мол, кого из вас первого застрелить», – возмущался один из жителей Хрящеватого. «Те фашисты не уничтожали дома, не расстреливали мирных граждан, – вспоминали старики 1943-й. – А эти даже поля с пшеницей сожгли, чтобы голод или выгнал, или убил людей». Всего погибло около пятидесяти человек в селе, многие не перезахоронены, покоятся в общих могилах.

Вот так невольно мы вернулись на два года назад. Что было – остаётся с нами, никуда не уходит. Да и не только в душе остаётся в виде шрамов – странно думать, но в каком-то десятке километров отсюда, возможно, именно сейчас идёт стрельба, а на той стороне, быть может, ещё в строю те, кто бесчинствовал здесь. Впрочем, досюда звук перестрелок, во всяком случае, не доносится. Это ещё впереди. Одно чувствуется: как бы ни выглядел мирно-патриархально пейзаж вокруг, пустынность и тишина полны мрачного напряжения. Мы въезжаем на территорию войны.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска