Записки волонтёра – 5

Екатерина ШИРИНСКАЯ

Екатерина Ширинская в госпитале. Фото со стр ВКонтакте

Дадагма

Захожу в палату… или не в палату?

Передо мной стол, заваленный продуктами – сладостями и едой. Почти новогодний. Я даже подумала, что попала в сестринскую комнату отдыха.

Но нет. У стен стоят кровати с ранеными бойцами.

– Проходите, проходите! – встречает меня незнакомая женщина. – Будете чай пить с тортиком? Манты? Винегрет ещё есть. Да садитесь, не стесняйтесь!

Я ничего не понимаю. Сажусь. Знакомлюсь.

На меня смотрит женщина приблизительно моих лет и представляется:

– Аня. Я сестра вот этого героя.

Аня показывает на крайнюю кровать, где лежит крупный мужчина с ампутированной ногой и заштопанным лицом, да так, что и глаз почти не видно – он ими и не видит, как потом я узнала.

– А где вы живёте? – очевидно, я что-то не понимаю.

– Вот здесь и живём.

– А спите где?

– Раскладушка у кровати собрана, видите? На ней и сплю.

Мишу привезли в госпиталь всего изрешечённого осколками. Лицо было разорвано в клочья. А то, что я сейчас вижу, – это заслуга врачей и его сестры. Миша садится, переползает в кресло-коляску – раны затянулись, чистенький, стриженый, бритый…

– Да вы угощайтесь, не стесняйтесь! – подходит ко мне другая женщина, маленькая, с миской свежеприготовленных мантов. – Мы тут стараемся всё сделать так, чтобы как дома себя чувствовать.

– Вы тоже живёте тут? – спрашиваю я женщину, оглядывая палату и не находя второй раскладушки.

– Да, тут-тут! Мы с сыночком на одной кровати спим.

– Спите? Получается заснуть? – удивляюсь я, вспоминая лето, когда ко мне в кровать прибегала трёхлетняя внучка и я от этой тесноты не могла уснуть до утра.

– Конечно, получается! Почему нет? – удивляется и улыбается женщина. – Мы вот так обнимемся и всю ночь крепко спим.

– Как вас зовут? – я смотрю на эту чудесную женщину, как она показывает свои объятия с сыном, и думаю, что имя ей одно: МАМА. Именно с большими буквами!

– Меня Дадагма зовут, – и, глядя на моё «зависшее» выражение лица, повторяет уже по слогам: – Да-да-гма. Да, да и по буквам: Галя, Маша, Аня.

Глаза у Дадагмы маленькие и весёлые, сама уютная и домашняя.

– Давно вы тут? – интересуюсь.

– Месяц в этом госпитале, до этого лежали в ВМА… Там я на ночь уходила в гостиницу спать. А когда сюда приехали, меня спрашивают: «Вы останетесь?» Я удивляюсь: «А что, можно?» – «Конечно, можно!»

Я так рада была, что теперь всё время вместе будем, что не нужно на ночь расставаться.

– Сколько лет вашему сыну?

– Двадцать. Я ему, когда в армию пошёл, сказала: «Только контракт не подписывай!» Он сказал, что не подпишет. Ну я и поверила. Двое других сыновей отслужили срочную службу и вернулись, не подписали. Я думала, что и он не подпишет. Приехали мы к нему в армию – всё хорошо. Он нам ничего не сказал, что уже всё решил. Только когда я в такси села, он позвонил: «Мама, ты уже поехала?» «Да, – отвечаю, – еду». А он: «Мама, я контракт подписал. Завтра за нами комбриг приедет».

Я чуть с ума не сошла. Но что я могу, раз он решил.

Он ведь у меня в институт поступил, на пять лет ему отсрочка от армии была. А он взял да и бросил. «Неинтересно учиться, не хочу, – сказал, – в армию лучше пойду». Какая там армия! Я за голову схватилась. У него же жена и ребёнок уже. В 17 лет женился, я в загс ходила, чтобы им разрешили. Но ничего с ним поделать не смогла. Забрали.

А потом мне звонят: «Ваш сын ранен. 50 на 50, что выживет. Сейчас на искусственном дыхании, в коме». Я в тот же миг собралась – и к нему! Откуда? Из Бурятии мы.

Он на мотоцикле ехал и подорвался. Взрывной волной его так откинуло, что долго был в коме. А потом мало что помнил. Даже забыл, как нужду справлять, снова в младенца превратился. Я его заново учила. Всё заново…

Я смотрю на молодого парнишку, лежащего у окна, и поверить не могу, что с ним всё это было. Только когда встал и подошёл к столу, я увидела, какой он маленький и худой. Ну чисто ребёнок!

А Дадагма продолжает:

– Я когда в госпиталь приехала, как увидела всех этих ребят покалеченных, чуть с ума не сошла! «Как я тут смогу?» – думаю. А потом вот так закрыла глаза, как шоры надела, чтобы только сына видеть, чтобы сердце не разорвалось. Сейчас-то я уже привыкла. Меня тут все знают. Здороваются, когда в коридорах встречаемся. Говорят: «Спасибо. Вот мы смотрим на вас, и нам легче становится, что есть такие мамы, заботятся о сыне». А мне хорошо, что им хоть чуточку легче. Ребята такие молодцы, такие хорошие! И мой вон, только получше стал себя чувствовать, сразу: «Как там мои ребята? Надо мне к ним поскорее вернуться!» Переживает, душа у него болит за товарищей.

Нас уже скоро домой выпишут. Там будем долечиваться. У нас хорошие центры есть. Будем ходить на все процедуры, физиотерапию, пиявки ставить… Что надо – всё сделаем.

– Сколько детей у вас?

– Семь. Старшему 38, младшему 20, – Дадагма кивает головой в сторону лежащего на кровати сына. – Да вы не стесняйтесь, пейте ещё чай, пейте и тортик себе берите!

А я не стесняюсь. Мне просто совсем не до этого. Я под таким впечатлением от этой женщины! От всей этой картины вообще не до еды.

– Можно я вас обниму, чудо-мамочка? – говорю я ей на прощание, раскинув руки для объятий.

Дадагма улыбается, немного смущаясь. И снова у её глаз заиграли весёлые лучики.

– Это вам спасибо! – говорит. – Хорошо, что вы ходите к раненым, девочки!

Я восхищаюсь этой мамочкой, а потом узнаю, что этот младшенький не родной её сын, а приёмный. И история засияла ещё ярче.

Евангельский ответ

Разговариваю с двумя бравыми и весёлыми бойцами. Одному – 25, второму – 40.

Старший чувствует себя мудрым, прошедшим огонь и воду. Видит меня насквозь, отмечает во мне то, что не говорят вслух другие. Младший смеётся и про всё говорит через шутки.

Старший расхаживает по палате, рассуждая:

– Вы мудрая женщина, вы застаёте солдат в самый такой момент, когда им нужно говорить о том, что они пережили там. Вы узнаёте из их рассказов самую суть и самую жуть, что с ними там происходит. Потом они это уже не расскажут. Я знаю это по себе. Этот первый момент после ранения, когда веришь в Бога, в судьбу, когда хочется говорить и говорить о пережитом. Но я это проходил уже много раз. И теперь знаю, что это временно, это проходит.

Это сначала я от ужаса пережитого падал на колени, зажигал свечи, молился Богу, а сейчас просто пережидаю, когда это пройдёт. Я семь раз это проходил. Вот посмотрите на этого героя, – он показывает кивком на младшего. – Он ведь как только получит протезы, вернётся обратно к своим. Он нисколько не пал духом после ампутации двух ног. С ним всё нормально. А вот сосед в углу, – старший разворачивается к входу и кивает на кровать у стенки. – Ему явно нужна помощь. Он целыми днями лежит, уткнувшись в стену, с ним даже не поговорить нормально. У него: это грех, то грех. Мат – грех… Вот ему помогите, а с нами всё хорошо.

И я решила в следующий раз с этим молодым парнем познакомиться. По словам товарищей, ему совсем плохо: только и делает, что смотрит в телефон или в стену. Рядом с ним всегда мама. Но они не общаются. Он – в своём смартфоне, она – в своём.

Через несколько дней я заглянула в эту палату. Двоих знакомых уже не было – перевели. Зато сидела мама возле пустой кровати «парня в углу». Добродушная женщина с удовольствием откликнулась на моё предложение познакомиться.

– Давно вы тут с сыном?

– Месяц уже. С 8 января. Его как ранило 1 января, я сразу к нему в Ростов прилетела. Потом сюда нас направили. Долго решали: то туда хотели отправить, то сюда. А я очень в Питер хотела попасть. Красивый город!

– Как вы тут?

– Сейчас уже получше. А сначала было очень тяжело видеть всё это. Просто невыносимо. На улицу выходишь и вообще не понимаешь, что происходит. Как будто этого ничего и нет! Такой диссонанс в голове, похожий на сумасшествие. А вы тоже верующая? – спросила она меня.

– Да. А как вы к вере пришли? Давно? Кто первый – вы или сын?

– Да я всегда была верующей, но так, в душе. В церковь забегала свечку поставить, ели что случалось. А вот сын у меня серьёзно верит. Мне до него далеко, у меня так не получается.

Тут въезжает в палату молодой человек на инвалидной коляске, правой ноги нет.

– Руслан, можно с вами познакомиться?

– Да, конечно, – Руслан подъезжает к нам в круг.

– Можешь поделиться, как ты к вере пришёл?.. После того, как что-то случилось?

– Четырнадцать месяцев назад. Панические атаки случились. Или не атаки, не знаю. Такое, что описать невозможно… Я тогда в отпуск приехал. И меня ни с того ни с сего накрыло. Я в один миг почувствовал хрупкость жизни – что я могу просто умереть. И от этой мысли накатывал жуткий ужас. Совесть. Это совесть кричала, что я сам виноват во всём. Что придётся отвечать за бессмысленную жизнь! Это такой ужас, не передать…

Слушая его сбивчивые описания, мне в голову пришли слова – «дыхание ада». Его коснулось дыхание ада.

– Мы скорую вызывали, а они ничего не могли понять, – подключилась мама. – Ничего не могли сделать: сердце в порядке, всё остальное – в порядке.

– Да. А меня накрывало по несколько раз на дню. Этот ужас не передать. И ничего не мог с этим поделать.

– Так страшно было на это смотреть! – подтверждает мама. – И никак не помочь.

– Я обращался и к врачам, и к психологам, что только ни пробовал – ничего не помогало. Десять дней был как в аду.

– Когда отступило?

– Когда в церковь пошёл. Исповедовался, причастился. И сразу стало всё проходить. Я понял, что без Бога вообще никак нельзя! Просто нельзя быть и там и там. Либо ты с Богом, либо без. Нет середины. И если это примешь, то надо от чего-то отказаться. А если будешь пытаться и там и там – будет тяжело.

– От чего ты отказался? – спрашиваю Руслана.

– Я сразу бросил курить. Да так, что больше и не вспоминал, как отрезало.

– Телевизор перестал смотреть, сладкое есть, – подсказывает мама.

– Да что там сладкое! Это всё ерунда, когда чувствуешь рядом Бога! У меня тогда такая в душе появилась уверенность и спокойствие, что всё будет как надо. Прямо физически почувствовал эту защиту – что ничего не случится, если ты с Богом.

– Когда на фронт вернулся, по-другому уже смотрел на всё?

– Да! Совсем по-другому. Так легко стало! Никакого прежнего страха. Но тут важно не просто верить, а на деле быть с Богом всегда, молиться. Вдумчиво, с сердцем. Я там обязательно утром и вечером молился. Вставал за час до подъёма и молился. И правило, и другие молитвы – у меня на это часа три уходило. Я заметил, что утренняя молитва делает день. Надо обязательно, как встал, сразу помолиться, прежде всех дел, до завтрака. И тогда всё в течение дня сложится хорошо. И вечером перед сном важно молиться. Вот я однажды так устал, что сказал Господу: «Можно я сегодня без молитвы усну, нет сил, Ты же простишь?» И заснул. И мне приснился такой кошмар! Будто меня в какую-то жуткую воронку засасывает, и я ничего не могу поделать. Она такая огромная, тёмная, серая, схватила меня… Я в ужасе проснулся и стал молиться. Понял, что значит без Божьего благословения засыпать.

– А ты расскажи, как ты с Богом через Евангелие разговаривал, – просит мама.

– Было такое. В сложных ситуациях, когда не знал, что мне делать, открывал своё карманное Евангелие – я всегда его с собой ношу – и получал ответ. Однажды, когда уже был в пехоте и мы от дронов убегали, я оказался под деревом. Весь сжался. Дрон надо мною жужжит. В любой момент может сброс сделать – и всё, меня разорвёт. И бежать нельзя. И сидеть под ним, ждать, когда скинет гранаты, тоже такое себе… Я достаю Евангелие. Открываю. Читаю, что первое вижу, – первую главу от Иоанна. А там: «Ещё прежде, чем Филипп к тебе обратился, Я видел тебя под смоковницей». Меня так и пронзило. Я понял, что Господь говорит мне, что Он со мной, Он меня видит. И сразу успокоился. Переждал и потом спокойно добрался до места.

Таких случаев у меня было много. Было так, что отчаялся с ребятами о Боге говорить. «Всё! – думаю. – Никому это не нужно». Отошёл в сторону. В душе смятение. Открываю Евангелие от Матфея, а там: «Итак, всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным».

Я сижу вся в мурашках, а Руслан продолжает:

– А ещё был случай. Наша техника шла, и мне нужно было выбежать с дымовыми шашками, когда они подъедут к нам ближе, чтобы укрыть от обстрелов. А там огонь сыпал, как дождь с неба. Я из укрытия смотрю и понимаю, что без вариантов, даже не успею добежать. Но делать нечего. Приказ есть приказ. Я стою наготове и молюсь Богу. Прислушиваюсь к подъезжающей технике. Вдруг она заглохла. И всё. Мне нет смысла выбегать под обстрел.

Руслан глубоко вздыхает, заново переживая близость и защиту Бога.

– А как сослуживцы воспринимали твою веру?

– Хорошо воспринимали. Там неверующих нет. Со мной в бригаде и монах бывший был, и семинарист.

– А то, что ты им говорил, как принимали?

– А там не нужно говорить. Там они сами видели, что происходит. Как от меня Господь отводил пули и снаряды. Сколько ситуаций таких было! Ведь там не так важно, умеешь ты хорошо бегать и в какой физической форме. Там важно, что у тебя в душе. Если есть спокойствие и вера, то всё пролетит мимо.

У нас было очень сложное задание, очень. Небольшая лесополоса (бойцы произносят это как «лесополка»), а за ней чистое поле, 400 метров до коттеджного посёлка. Там уже наши были, и нам надо было туда же пройти, занять позицию. А в небе уйма заряженных дронов. Наши в посёлке сидели все по подвалам, нос было не высунуть. За водой 50 метров – а не добежать. И вот нам приказ идти туда. Я смотрю: двое пошли, их накрыло, потом ещё один и ещё один. Там почти невозможно пройти незамеченным. А перед посёлком ещё ров небольшой, в него нужно спуститься и подняться, а счёт времени на секунды идёт. И вот мы пошли с одним пацаном. У меня в душе так спокойно, такая уверенность, что всё будет в порядке, поэтому иду без суеты. Дошли до рва. Спустились. «Птицы» уже подлетают. Я спокойно молюсь. И вот мы с этим пацанчиком выбегаем изо рва и, пробежав несколько метров, прямиком в гараж попадаем! Сами не знали, куда бежим. Если на несколько метров правее или левее, то не успели бы скрыться от дронов. А мы аккурат в этот гараж попали с железобетонным козырьком. Он нас и спас. Просто чудо такое.

А потом была ситуация с ранеными. Трёх ребят затрёхсотило недалеко от лесополосы, не успели это поле пробежать. И мы с двумя ребятами решили их вытащить. А ночью нас прекрасно видит противник со своими тепловизорами, даже лучше, чем днём. И вот я, помолившись, кричу ребятам: «Ну что, с Богом?» Они такие, на подъёме: «С Богом!» И мы бежим до трёхсотого. Берём его и несём к нашим. Потом второго, третьего! Такой раж был. Такой подъём духа. И полное ощущение защиты Свыше.

– А ранение как получил?

– Какое? У меня их три было.

– Тогда начни с первого.

– Да меня в отпуск не отпускали, людей-то не хватает. Я уже взмолился Господу: «В отпуск хочу! Помоги!» Ну и контузило меня. На вертолёте в госпиталь в Севастополь привезли. Потом оттуда на самолёте вывозили. Во как!

– Доволен был таким отпуском?

– Конечно!

Я смотрю на Руслана и понимаю, что вырваться из этого ужаса хоть на немного, хоть в госпиталь – это уже большая удача.

– Второй раз тоже в отпуск не отпускали, хотя все сроки уже прошли. И тут меня ранило в ногу. Множественные осколки. В колено осколок попал, вытаскивали. Тогда я в Донецке лежал. Хороший госпиталь, новый, и врачи там хорошие, приветливые, внимательные, мне там понравилось. Я перед операцией святителю Луке сильно молился. Очень он близок тогда мне был. И вот выкатывают меня из операционной, я открываю глаза и… прямо над собой вижу большую икону святителя! Это меня тогда очень поддержало, словно ответ получил от него, что всё со мной будет хорошо.

– А как ты воспринял третье ранение, когда потерял ногу?

– Ой, с радостью! Это ж самое малое, что со мной могло случиться. Я благодарен за это Богу! Там надо было раненого одного на тележке везти, и мы вчетвером пошли. Двое впереди, двое сзади. Я шёл сзади с правой стороны. И вот прошли первые, тележка прокатилась, а я встал на мину. И от взрыва только меня ранило, даже осколками никого не задело! Ювелирная работа получилась.

Я не сразу понял, что случилось, подумал, что сброс. Глаза открываю: все разбежались, раненый обалдевший на тележке сидит, а у меня нога в трёх местах поломана. Пальцев нет, ступня еле держится на куске кожи, кость у колена наружу торчит, само колено раздроблено. И что удивительно: крови нет! Так, едва капала из одного только места. Меня забирать свои не хотели, боялись попасть под обстрел. Из другой бригады парни нас подхватили, лесополосу всю пронесли. Мне так с ними повезло, спасибо парням!

– А как ты из артиллерии в пехоту попал?

– Да я «в Сочи ушёл» (так у солдат называется самовольное оставление части). Контракт кончился, и я просто уехал. Я же после срочки в 2020-м контракт подписал на три года. Когда подписывал, там не было никакого автоматического продления. Это потом уже вышел указ никого оттуда не выпускать. И вот сижу дома, вдруг звонок. Зашли, скрутили меня и повезли как дезертира. А я же своё честно отслужил. Еду, волнуюсь. Что будет – не знаю. И как обычно, открываю Евангелие. А там вот такие слова от Матфея: «Это Я, не бойтесь». Ну, это когда Господь шёл к ученикам по воде, а они испугались, не узнали Его. Я как это прочёл, тут же успокоился. Положился на волю Бога, и всё. Ну, меня в пехоту и отправили.

– Вот скажите, почему отслужившие по контракту должны там пожизненно воевать?! Он же не военный! А другие вообще туда не идут, гуляют себе на гражданке, – возмущается несправедливостью мама.

– Что полагается за «Сочи»? – спрашиваю.

– По-разному. Многие соглашаются на тюрьму. Одному парню пять лет дали, но это, думаю, показательно, чтобы другим неповадно было. А так года три дают.

– Да всё нормально, – успокаивает Руслан свою маму, – всё происходит как надо. Люди тут ни при чём. Вот мне отпуск не хотели давать, а теперь вообще меня там не увидят. Всё хорошо.

– Есть планы, чем заниматься, когда выпишут из больницы?

– Нет, живу пока одним днём. Уверен, что всё сложится хорошо, Бог не оставит.

– Я тут такую красивую квартирку присмотрела, так мне её захотелось, – вступает в разговор мама, – но сын против, говорит, что это роскошь, ни к чему.

– Да, конечно, ни к чему. Что у нас жить, что ли, негде? Мы здесь на короткий срок, вся жизнь будет там, – Руслан взглядом показывает вверх. – Там придётся сдавать экзамен, как мы эту жизнь провели. Плохо – получи двойку, и всё. Здесь мы только готовимся к этому экзамену. Об этом и надо думать.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска