Каким испытаниям подверглись «Основы социальной концепции» за минувшую четверть века?

Ольга Мозгова – преподаватель московского Свято-Филаретовского института, изучает со студентами христианскую диаконию и историю благотворительности в России. Но ещё она – кандидат медицинских наук и врач, акушер-гинеколог. Именно эта сфера деятельности Ольги Борисовны и стала предметом нашего разговора в редакции «Веры».

Из-под давления

– Заранее отвечу на вопрос, который напрашивается у верующих, когда они узнают о роде моей деятельности. Клиника, где я работаю, не занимается абортами, а я лично ни разу не принимала участия в прерывании беременности. Тем не менее пациентки ко мне обращаются, задают вопросы об этом.

Ольга Борисовна Мозгова

– Думаю, среди врачей, которые специализируются на гинекологии и акушерстве, тех, кто ни разу не совершил операцию по прерыванию беременности, немного. Как вам удалось избежать этого?

– В Церковь я пришла в старших классах школы. Поэтому и курсовые работы в Первом медицинском институте писала соответствующие, например про святителя Луку (Войно-Ясенецкого). Он тогда, в конце 1990-х, ещё не был прославлен.

На старших курсах долго не могла принять решения, чем заниматься после выпуска. Выбор был велик: иммунология, неврология, генетика. Но я решила, что самое сложное и важное – это здоровье женщины. Тут есть место и для иммунологии, и для неврологии, и для генетики. А ещё требуется много терпения и любви.

– Вы понимали, что, возможно, на вас начнут давить и придётся делать аборты?

– На четвёртом-пятом курсах, начав заниматься гинекологией, я ходила на дежурства к знакомому врачу, где первое, что предлагали сделать, – это аборт. Считалось, что именно на этих женщинах, которые решили избавиться от ребёнка, нужно учиться. «Нет, не буду», – говорю. «А зачем тогда пришла?» Были косые взгляды: «Чистенькой хочешь остаться?» Но когда я ходила принимать роды, мне поручали выскабливание при остановившейся беременности, когда ребёнок уже умер.

– Вам встречался когда-нибудь ещё один гинеколог, который никогда не делал абортов?

– Да, в частной медицине такое встречается. Не каждый центр имеет лицензию на аборты, не каждая клиника хочет это делать, предпочитая заниматься сопровождением женщины во время беременности. Как уже сказала, клиника, где я работаю, этим не занимается.

– Но в конце 1990-х это было, наверное, большой редкостью.

– В государственных клиниках существует ротация: работаешь одно время в гинекологии, потом в акушерстве, сегодня принимаешь роды, а завтра совершаешь аборт. Очень сложно было отказаться тогда. Да и теперь непросто. У меня подруга около десяти лет назад пришла к Богу, и ей пришлось побороться за то, чтобы не поручали аборты. И это не окончательная победа – над ней постоянно висит угроза увольнения. Но она к этому готова.

– Господь как-то влиял на ваше отношение к прерыванию беременности? Были ли искушения?

– Да, был момент в ординатуре, когда все мы поскорее хотели научиться чему-то, приобрести специальность. Я носила тогда своего первого ребёнка, и состояние было не очень устойчивое. Случилось так, что в это время к нам поступила женщина, которая хотела сделать аборт. И я взяла в руки инструмент… Видимо, у меня в тот момент случился кризис веры. Но вдруг сильно закружилась голова, я не смогла к этой женщине прикоснуться. И поняла тогда, что мой отказ прерывать беременность – не надуманный, как могло кому-то показаться. Я физически не могу этим заниматься.

Давно забыла об этом случае, но вот когда вы сейчас спросили об искушениях, вспомнилось. Одно дело – знание о неприемлемости аборта, которое приходит извне, когда есть идея, которую ты разделяешь. Но очень важно, чтобы понимание пришло ещё и изнутри. Тогда это уже твоё.

Принятие решения о прерывании или сохранении беременности – тяжёлое решение, особенно если у ребёнка внутриутробно выявляется патология. У меня трое детей. Слава Богу, все они здоровы – прошла мимо такая беда, как рождение ребёнка-инвалида. Что было бы, если бы выяснилось во время беременности, что у меня родится такое дитя? Могу себя убеждать, что сохранила бы ему жизнь, но наши намерения не всегда выдерживают встречу с реальностью.

Уговаривать бесполезно, разговаривать необходимо

– Вам часто приходится иметь дело с последствиями абортов у своих пациенток?

– Очень сложно сказать, где последствия абортов, а где нет. Аборт сам по себе – простая медицинская процедура. Когда-то она была опасна для жизни, но постепенно угрозы снижались, и сейчас риск минимален. Другое дело, что каждая беременность – это чудо. Должно совпасть многое, с разницей в несколько часов организм может быть готов или нет, чтобы произошла овуляция. Многое зависит и от мужчины. Поэтому, когда женщина идёт на аборт, далеко не факт, что в будущем ей удастся забеременеть, что снова, как говорится, сойдутся звёзды. Тем более что с возрастом и у женщины, и у мужчины репродуктивные способности снижаются.

– Что сейчас делает Церковь, чтобы сократить число абортов?

– Попытки вывести их из системы обязательного медицинского страхования успеха не имели, потому что налогоплательщики в массе своей против. Поэтому сейчас церковное сообщество пытается добиться запрета на прерывание беременности в частных клиниках. В целом тенденция положительная. Сокращается число показаний для абортов. Возможно, будут сокращены допустимые сроки для прерывания. Но одними запретительными мерами общество не переделать. Не стоит использовать и такой аргумент, что в повышении рождаемости – государственная необходимость. Это скорее раздражает. Важно, чтобы люди лучше понимали ценность жизни.

– Как вы оцениваете деятельность православных обществ, которые борются против прерывания беременности?

– Мне приходится сталкиваться на приёмах с людьми, которые хотят совершить аборт. Уговаривать бесполезно, но разговаривать необходимо, особенно с теми, кто плачет, сомневается. Предлагаешь хорошо подумать, обсудить с домашними – возможно, они поддержат решение оставить ребёнка. Женщина решила за родителей, за мужа, что ещё одно дитя не нужно. Через неделю возвращается, говорит: «Поговорила с семьёй, все очень обрадовались будущему ребёнку».

Ещё одна приходит в слезах. У неё двое погодков, оба родились с помощью кесарева сечения. Сомневается, хотя муж за то, чтобы был ещё один ребёнок, и вот она хочет прервать беременность втайне от него. Говорю: «Не понимаю, что вас останавливает от увеличения семейства? Вы молодая, здоровая, семья не бедствует, можете позволить ещё одного ребёнка». Женщина очень переживает, говорит, что так любит своих детей, столько сил в них вкладывает, что на третьего их не хватит: «Я не выдержу, потому что и так ночи не сплю. У меня сердце разорвётся, если будет ещё один». «Сердце расширяется, – отвечаю. – Любви хватит на всех». Она поверила, родила. Не уверена, что она приняла бы такое решение, окажись на приёме у другого медика – не христианина. Этот пример показывает, что в борьбе за жизнь очень важно, чтобы на нашей стороне было как можно больше врачей. Поговорить, помочь женщине найти опору – и это спасёт много жизней.

Способны ли повлиять православные сообщества на конкретную женщину, которая принимает решение? Не уверена. Это работа, которая должна вестись глаза в глаза, к тому же без какого-либо давления.

ЭКО: за или против

– Давайте поговорим о проблемах биоэтики, тем более что, насколько я знаю, вы проводите круглые столы на эту тему для учёных, медиков и богословов. Со времени появления «Основ социальной концепции» Русской Православной Церкви прошло 24 года. Всё ли в этой концепции сохранило свою актуальность?

– Сейчас совершенно другие технические возможности. Медицина меняется, происходят открытия, совершенствуются методики. Напомню, что в двенадцатой главе «Основ…» речь идёт главным образом о начале жизни и её конце. И если говорить о конце, то тут ничего нового. К эвтаназии одинаково негативно относятся и Церковь, и государство. В некоторых западных странах у больного есть право отказаться от того, чтобы его реанимировали, у нас такого нет. Сложности начинаются, когда речь заходит о начале жизни. Тут разногласий и с государством, и с обществом значительно больше. Государство по-прежнему разрешает аборты, экстракорпоральное оплодотворение – ЭКО – и суррогатное материнство.

– Относительно ЭКО напомните, пожалуйста, почему Церковь против.

– Как объясняют наиболее радикальные противники метода, это противоестественная вещь, когда зачатие происходит в пробирке. По существу, проблема в другом. Есть большая опасность для эмбрионов. Используются лишь лучшие, остальные утилизируются, а ведь это уже жизнь. Мне не раз приходилось сталкиваться в православной среде, что женщины это понимают. Теоретически можно ограничиться двумя эмбрионами, использовав оба. В этом случае снимается главное возражение против ЭКО со стороны Церкви. Но они оба могут оказаться неполноценными, и всё придётся повторять снова. Это удлиняет процесс и делает его дороже. У пары может не хватить терпения. У меня были пациентки, которые долго пытались забеременеть с помощью ЭКО, а потом разводились с супругами – слишком большой стресс. Женщина ждёт, боится, переживает неудачу, снова ждёт. Чтобы через это пройти, нужна серьёзная поддержка семьи, но люди не всегда живут на такой глубине чувств, отношений.

Поэтому споров относительно ЭКО очень много. Есть традиционная, охранительная позиция. Есть либеральная, для которой даже некоторые из нынешних ограничений кажутся излишними. Согласно этой точке зрения, благом для людей будет всё по максимуму разрешить и тогда все, кроме «мракобесов», будут счастливы.

А между двумя этими подходами находится «серая зона» компромиссов, которая в начале века была значительно меньше. Это связано именно с развитием медицины и технологий. Возьмём то же ЭКО, которое тогда было редкостью, а сам метод был не слишком развит. На днях я посетила репродуктологов. За минувшие три года в этой клинике было совершено около трёх тысяч протоколов, родилось пятьсот или более детей. Мне показали лабораторию, рассказали, что в наше время метод стал рутинным и куда более совершенным: сведены к минимуму осложнения, появились качественные препараты. Да и стоят их услуги не как раньше, когда они были доступны только для богатых. В наше время ЭКО обходится примерно в сто пятьдесят тысяч рублей, до трёхсот-пятисот в лучших клиниках, то есть это доступно для многих.

И понятно, что даже воцерковлённые люди не всегда готовы остаться без ребёнка из-за того, что в «Основах социальной концепции» есть возражения против ЭКО, которые, замечу, высказаны так, что понять их довольно сложно. Это очень важный момент. Мне как-то приходилось выступать в одной епархии на эту тему, где я объясняла позицию Церкви, и вдруг слышу от священников: «Как же так? Ведь ЭКО благословлено». Удивлённо переспрашиваю: «Подождите, может, я что-то пропустила? Давайте перечитаем это место в “Основах…”». «Ну как же так?! Вы – доктор, а таких вещей не знаете! – удивляются. – Там же ясно сказано, что разрешено использование семенного материала мужа». Приводят выдержку из документа, которую приняли за разрешение ЭКО.

В «Основах социальной концепции», действительно, есть место, где говорится об этической допустимости такого метода, как введение семени мужа через катетер, как приближенного к естественному зачатию. Но некоторые решили, что это и есть экстракорпоральное оплодотворение. Это, конечно, не их вина, они не обязаны разбираться в подобных тонкостях, а разъяснения для людей, далёких от понимания медицинских тонкостей, в «Основах…» нет.

Коллеги мне говорят, что моя история, когда священники неправильно поняли «Основы…», не уникальна – у них то же самое. Некоторые пастыри сами прибегают к ЭКО, точнее их матушки, другие благословляют прихожан. Когда я репродуктологам несколько дней назад предложила принять участие в круглом столе, выслушать мнение богословов, духовенства, они ответили так: «Мы уже советовались. Священники нам говорили: “Благое дело делаете. Людям помогаете. Молодцы. Если Бог хочет, чтобы беременность наступила, она наступит, а вы лишь утверждаете волю Божию. А не хочет Господь, чтобы беременность наступила, она и не наступит, так что работайте”».

Священник публично такое, может, и не скажет, но в более-менее узком кругу, в разговоре со специалистами, как выясняется, может существовать и такое мнение. Вот она – «серая зона», где всё очень и очень неопределённо. И на святых отцов не сошлёшься, они про ЭКО не писали. Выбор у нас невелик: делать вид, что ничего не происходит, или уменьшать «серую зону» за счёт уточнения позиций. Речь ни в коем случае не идёт о компромиссах, сделках с совестью. Но бывает так, что ситуация с тем или иным репродуктивным методом изменилась, и для православных открываются новые окна возможностей…

Выйти из «серой зоны»

В 2021 году в Церкви вновь начали обсуждать возможность благословения экстракорпорального оплодотворения, но лишь в некоторых случаях и при определённых условиях. Был даже передан на рассмотрение Синода проект с подобными предложениями.

Предлагалось давать благословение на ЭКО при условии, что эмбрионы не будут уничтожаться, то есть их будет не больше двух. Чаще подсаживают один, иногда два, раньше и по пять бывало, и случалось, что выживали все. В этом случае женщину спрашивали, сколько она готова выносить, и проводили редукцию, то есть лишние плоды в утробе умерщвлялись. Понятно, что это для православного человека полностью исключено. Ещё в проекте оговаривалось, что использовать можно только семенной материал семейной пары, а не от другого мужчины или другой женщины. К подобному сейчас тоже прибегают. У меня была пациентка, которой в 16 лет по ошибке удалили яичники – приняли за опухоль. После сорока лет она вышла замуж. Муж хотел ребёнка, и она была согласна использовать донорский материал. Эта женщина не христианка, так что вопрос, допустимо ли это, остро не стоял. Всего в «Основах…» есть пять возражений против ЭКО.

– Чем закончилось обсуждение проекта?

– Было достаточно много возражений, но были и высказывания «за», ведь в «Основах…» запрещается не ЭКО само по себе, а убийство «лишних» эмбрионов. Если медики гарантируют, что без этого можно обойтись, это возражение снимается.

– Это кажется здравым.

– Не всё так просто. Там, где начинаются новые технологии, всё настолько непросто, что часто теряешься, не зная, что посоветовать.

У меня много православных подруг, которые в ситуациях гинекологических, акушерских, понятно, обращаются ко мне, консультируются. Мы обсуждали с ними вариант ЭКО, но никто из них не прибегнул к этому методу. «Основы социальной концепции» призывают православные пары принимать бесплодие как крест, молиться. И знаете, у кого-то через десять, у кого-то через пятнадцать лет дети всё-таки рождаются. А у кого-то – нет. Но позиция остаётся неизменной: положиться на волю Божию.

Другой выбор сделала одна моя верующая пациентка. Она заморозила два эмбриона, собираясь выносить двух детей. Но успела использовать только один с помощью ЭКО. А спустя какое-то время забеременела естественным образом: сначала одним ребёнком, потом другим – такое случается, и нередко. Сейчас у неё, соответственно, уже трое детей, а один эмбрион продолжает храниться. Женщина за него продолжает платить, плачет, переживает, но нет ни сил, ни здоровья выносить ещё одного ребёнка. Она надеялась пройти по тонкой грани между запретом Церкви на ЭКО и возможностью стать матерью, свести к минимуму этические риски, и сейчас не знает, что делать дальше. Это иллюстрация того, как рискованно для христиан входить в компромиссные области. Это показывает, что ограничения, накладываемые Церковью, не являются бездумными запретами, а уберегают людей от греха и сохраняют жизнь.

– А что вы скажете о суррогатном материнстве?

– Во время пандемии обнаружилось, что во многих случаях суррогатные матери в нашей стране вынашивают и рожают детей для иностранцев. Из-за ковида стало трудно летать в Россию забирать новорождённых, и только тогда открылись масштабы происходящего. Врачей обвинили в торговле детьми, осудили как преступников. «Основы социальной концепции» считают неприемлемым подобное использование женщин. Но основная проблема состоит в том, что применяется всё то же экстракорпоральное оплодотворение.

Новые вызовы

– Много ли появилось новых вызовов за двадцать четыре года?

– Немало. Например, редактирование человеческого генома. В 2018-м в Китае случилась история, когда отредактировали геном двух девочек: учёный попытался убрать ген, ассоциированный с носительством ВИЧ-инфекции в организме. Это вызвало протест и мирового сообщества, и китайских властей. Учёный был арестован и лишь недавно вышел на свободу. Девочкам сейчас по шесть лет, но что с ними – неизвестно, вся информация на эту тему является закрытой. Однако дело, возможно, не только в этике – что-то могло пойти не так. Ведь каждый ген отвечает не только за какую-то одну болезнь, но и за многое. Поэтому возможны непредсказуемые, даже катастрофические последствия такого вмешательства. В этом солидарны и Церковь, и учёные, и общество, и власти во всём мире.

Дальше – криоконсервация. Предлагают, пока родители молоды, замораживать яйцеклетки, чтобы впоследствии, когда им будет, скажем, уже за сорок, женщина могла бы с помощью этого материала выносить и родить. «Основы социальной концепции» относятся к этому, как и к другим репродуктивным технологиям, отрицательно. Однако здесь есть одно «но». Когда Церковь выступала против криоконсервации, гибло при замораживании-размораживании до 60 процентов эмбрионов – их травмировали кристаллы льда. Сейчас благодаря сверхбыстрой заморозке гибнет только два процента.

– А при естественном зачатии?

– Не меньше, но там зачатие так и называется – «естественным, традиционным», а криозаморозка – «вмешательство в отношения человека с Богом», поэтому, пока наука не добьётся выживания всех эмбрионов, Церковь едва ли изменит свою позицию. Попытки изменить отношение к этому методу были, но они закончились неудачей. Если позиция нашей Церкви кому-то кажется жёсткой, нелишне напомнить, что католики в этом отношении куда более строги: запрещено всё – от контрацепции до ЭКО.

Ещё из нового – преимплантационная генетическая диагностика (ПГД). Здесь мы возвращаемся к ЭКО. Когда уже получен эмбрион, его доращивают до пятого дня и проверяют на полноценность, на мутации, прежде чем подсадить женщине. Выявляют, скажем, синдром Дауна. Методика появилась ещё в 90-е, но тогда была практически неизвестна. А сейчас это – распространённая практика, проверка эмбриона стоит около пятнадцати тысяч, то есть весьма доступна. Это нуждается в осмыслении, квалифицированной богословской оценке, потому что можно услышать: «Почему бы и не подсадить эмбрион, из которого разовьётся ребёнок с синдром Дауна? Чем такие дети хуже других?»

Не хочу комментировать. Думаю, все понимают, что вопрос немыслимо трудный. Эта ситуация хорошо показывает, насколько усложнилась наша жизнь и как важно осмысление новых технологий со стороны Церкви, православного сообщества. Хотя бы тех, которые уже вошли в нашу жизнь и широко применяются.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска