Надо получить корреспонденцию, отправить письмо. Спешу на почту – её вот-вот закроют. Уже полгода или даже больше почта работает, словно тяжело больной организм: с перебоями, с недостатком почтальонов, а к зиме выяснилось, что ещё и отапливаться не будет, поскольку котельная в аварийном состоянии.

Открываю двери. В помещении не протолкнуться, суета, гомон. На меня оборачиваются.

Слышу из толпы знакомый голос Германа:

– О, ещё один поп к нам до кучи! А где там ваш Антошка? Пошёл копать картошку? Сбежал, говорят? Надоело быть ряженым клоуном!

На глаза попадается фиолетовая скуфейка отца Вениамина, седая борода, отдающая голубизной. Завидев меня, он протискивается к двери:

– Пойдём, отче! Невозможно в этой толчее! Герман орёт как полоумный! Да и не успеем ничего сделать – через пятнадцать минут закрывают… Что-то с почтой происходит непонятное. Важнейшую государственную структуру отдали в частные руки, а руки эти, похоже, творят саботаж в военное время: не ремонтируют принадлежащий им объект, систему отопления…

С облегчением выхожу за ним следом: не хватало мне ещё с Германом в толпе зацепиться языками. Это он летом при входе на рынок махал рукой и кричал: «Отец Михаил, а ты и вправду в Бога веришь?» «Нет, – отвечал я. – Надел вот подрясник и дурю легковерных, деньги зарабатываю…»

– …И мне он не по душе, – читает мои мысли отец Вениамин. – А вот с отцом Антонием были не разлей вода. Вместе выпивали, по злачным местам скитались… Как-то прижал Герман меня на улице к забору, смотрит своими глазёнками-свёрлами: «А что вам, попам, всегда тошно нашу исповедь слушать? Мне Антошка не раз говорил за рюмахой, что его просто тошнит, когда бабки ему по ушам ездят – во всём грешна, словом, делом, помышлением… А через пять минут собачатся между собой трёхэтажным. Это что за вера у вас такая? На словах одно, на деле – другое… Он-то, Антошка, всегда жалел, что в вашу стаю попал!..»

Отец Антоний – личность в епархии известная. Выпивоха, скандалист, любитель критиковать власти мирские и церковные. Далеко не глуп, много читал, был пропитан идеями «мира во всём мире» любой ценой. Осуждал СВО, проклял тестя, который в 60 лет, будучи полковником артиллерии в запасе, ушёл на фронт. Красавица жена, матушка Ксения, после этого забрала вещи и вместе с дочерью уехала к матери. К прихожанам отец Антоний был строг. Недельный пост перед причастием, даже для детей до семи лет. Вычитывание всех положенных правил. Никаких брюк женщинам, никаких украшений, никаких ногтей с переливами.

Летом епископ запретил его в служении после грубого произвола во время отпевания покойницы: не разрешил вносить гроб в храм по причине того, что она сильно выпивала. «Буду отпевать во дворе. Толком в храм не ходила, через пень-колоду раз в году исповедовалась, сына не воспитала! Так наркоманом от передоза и скончался!» Родственники написали разгневанное письмо в епархию, что и послужило последней каплей. Владыка подписал распоряжение о запрете отца Антония в служении и вызвал его в епархию. Отец Антоний не поехал. Он просто исчез. С лета его никто не видел, ничего о нём не было слышно.

Отец Вениамин взял меня за руку и сказал:

– Зайдём в кафе. Есть разговор.

Он даже не спросил, есть ли у меня время. Просто взял меня за руку и повёл к крыльцу кафе «Молодёжное». С навеса упала капля ему за воротник. Он поёжился:

– Как неприятно! Всегда в этих случаях думаю о наших ребятах, об их окопной жизни. Меня от капли холодной воды передёрнуло, а как им по шею в воде переходить брод или ложиться в грязную лужу, прячась от дрона?! Я ночью спросонок наткнулся на угол холодильника и охнул – и тут же мысль: «А если бы о броню танка? Что тогда извергнешь из себя, старая кляча?!.»

– Нам бы с отцом Михаилом отдельный кабинет, если можно, – сказал он администратору.

Принесли бутылку красного сухого, тарелку сыра.

– За рулём, отче! – я отодвинул бокал. – А по какому случаю выпивка? Вроде и праздника нет, с утра календарь смотрел…

– Праздника нет, а выпить хочется. Есть то, что в себе носить уже не могу. Мы с матушкой отца Антония, Ксенией, состоим в переписке, иногда созваниваемся. Ты ведь помнишь её? Библейская красавица: брови – весенние облака, ресницы – лучи зари. Так в Библии написано. Она в военном городке, где сейчас проживает с матерью и дочкой, организовала плетение маскировочных сетей, пошив маскхалатов и термобелья, льют окопные свечи и ещё много чего… Но для начала прочитаю стихотворение, которое она прислала:

Спаси, помилуй, сохрани!
Свинцовые дожди косые
Секут. Звереет лиходей.
Сетями матери России
Пытаются прикрыть детей.
Различий нет, чьи эти дети.
Плетут и молятся за них –
Три узелка вплетают в сети:
Спаси, помилуй, сохрани!
Побед желают и удачи.
Как тяжки в ожиданьи дни…
Для них молитва много значит:
«Спаси, помилуй, сохрани!»
Другой не требуют награды,
Плетут без выходного дня.
Им, матерям, одно лишь надо:
Спасти от пули и огня.
Чтоб время дал Господь и силы
Для Родины в тяжёлый час:
Спасти всех сыновей России,
Пусть разный цвет волос и глаз.
Чтобы в боях им было легче.
Чтоб знали, верили они,
Что здесь, в тылу,
Плетут и шепчут:
«Спаси, помилуй, сохрани!»

Отец Вениамин налил в бокал вина, хотел налить и мне, но я прикрыл бокал рукой.

– Как изволите! А я выпью! В этих стихах пульсирует сердце матушки Ксении, как, впрочем, и сердца всех настоящих женщин России. А теперь хочу рассказать невероятную, потрясающую, мистическую историю об отце Антонии.

Помнишь, за что его наш владыка запретил в служении? Да, отказался отпевать сначала сына Клавдии Кольцовой, Игоря, а потом и её саму, во гробе лежащую, безмолвную и неприкаянную. Допустил только во двор храма. Так вот, было это в середине июля. Жара, дождя не было больше двух недель. Поливаю огурцы в теплице и вдруг слышу: «Привет, отец Вениамин! Можешь отложить лейку и уделить мне минутку?»

В низком проёме теплицы, согнувшись, отец Антоний. Лицо красное, глаза красные и навыкате, правая рука перебинтована, сам дрожит мелкой дрожью. Присели в тени беседки. Наливаю из кувшина в стаканы воды с лимоном и мятой. Он осушил залпом один, второй и попросил ещё.

То, что рассказал отец Антоний, вызвало у меня полнейшую оторопь. Мы не совсем правильно представляли ту историю с отпеванием Клавдии во дворе церкви. Вернее, совсем не представляли. Оказывается, недели за две до своей кончины Клавдия приходила к отцу Антонию с Игорем, своим сыном. Просили благословения ему ехать на войну. «Иначе, – говорит Игорь, – сдохну здесь от наркоты. А так, глядишь, есть шанс стать человеком». «А если он сдохнет, – говорит Клавдия, – и я сдохну! Какая мне жизнь без него? Мы были в военкомате, отдали все необходимые документы. Там обещали взять Игоря по ускоренной программе в штурмовики, медкомиссию пройдёт за день. Даже направление дали в банк, чтобы карту получил, куда жалование будут перечислять!»

Отец Антоний посмотрел на них и пожал плечами: «Это не ко мне! Это ваш выбор! Куда ему, наркоману, на войну? Он горшок за собой вынести не может. Кроме того, вы знаете моё отношение к этой войне. Я категорически против! Только идиот не видит, что эта гражданская война затеяна нашими врагами для истребления православных братских народов, для того чтобы славяне убивали друг друга и расчищали территорию для тех, кто говорит на иврите».

Они ушли. Игорь как-то сразу сник после этого разговора и в военкомат больше не пошёл, хотя оттуда звонили. Видели его на микрорайоне с дружками. Через день утром нашли на скамейке возле автостанции. Передоз. Мать выла белугой, исползала-изъелозила весь пол под иконами в храме, а когда похоронила сына, бросилась к отцу Антонию, чтобы выплеснуть всю свою боль, раздражение, обиду, разочарование. Она просит исповеди, просит поговорить с ней, утешить, но отец Антоний говорит ей: «Мне кажется, от тебя несёт ещё вчерашним перегаром».

Клавдия плюнула ему в лицо и убежала из церкви. Стала заливать себя самогоном, который гнала сама и которым пробавлялась по жизни. Пила несколько дней, не выходя из дома. «Остановка сердца», – сказал приехавший по вызову соседей фельдшер скорой. Остальное уже известно. Отец Антоний отказался пускать в храм гроб с опившейся «алкашкой» – отпевали её во дворе. Родственники написали архиерею жалобу. Тот подписал указ о запрещении протоиерея Антония в служении.

Ну а дальше произошло то, что кажется полнейшей небывальщиной.

Снится отцу Антонию странный и страшный сон. Будто приходит к нему Игорь, сын Клавдии. Это он, не перепутаешь: крепкий круглый череп, надбровные дуги, словно козырьки над мелкими цепкими глазами. «Привет, Валун!» – «Я не Валун. У меня есть имя». – «Старшóй сказал, Валун – значит, Валун! Большущий тебе канкан (или капкан, отец Антоний не расслышал толком) от него! Держи краба!» Протягивает руку. Рука отца Антония, словно намагниченная, тянется к ней. Он чувствует пронзительную боль, как будто коснулся раскалённого железа. Тут же просыпается, трясёт рукой. В предрассветных сумерках видит, как чернеет рука, как вздуваются на ней волдыри.

Отец Антоний встал на колени передо мной, прямо на грязные плиты в беседке: «Отче, умоляю, исповедай меня прямо здесь. Никуда не води, ни о чём не говори!»

Бегу на всей скорости, на какую способен, в дом, хватаю епитрахиль, Евангелие, крест. Это была исповедь, какой я в жизни ни разу не слышал и, наверное, не услышу. Вывернул душу, как варежку. Ещё долго темнело влажное пятно от слёз на плитке в беседке. «Обними меня, отец Вениамин, покрепче! Ещё крепче! Успеть бы поменять себя, все внутренности мои, особенно поганое моё сердце!»

…Я сидел и молчал. Молчал и отец Вениамин. Потом взял бутылку и ещё раз наполнил бокал:

– Вчера мне позвонил из канцелярии епархии Никита, помощник заведующего канцелярией. Ты его хорошо знаешь. Твой ставленник, будут рукополагать в дьяконы. «Информация закрытая, – говорит. – Вы знаете погост, что на Сосновой горе возле Дивеево? Там хоронят монашествующих, священников и архиереев. Завтра будут предавать земле человека, которого вы знали. Если интересно, можете подъехать после обеда».

Естественно, я опоздал: какие-то, как всегда, неотложные дела, мимолётные и важные только на ту секунду разговоры… Приехал после трёх пополудни. Хорошо, что на воротах дежурил наш прихожанин Степан Белокрылов. «Стёпа, – говорю, – сегодня хоронили кого-нибудь?» «Да, утром приехал трактор и расчистил снег, около одиннадцати подъехал тёмно-зелёный катафалк военной ритуальной компании, шестеро молодых солдат вытащили закрытый гроб и понесли к вырытой накануне могиле. Перед этим был звонок из епархии: документов не требовать и пропустить грузовик с подъёмным краном, которые приедут следом. Моё дело маленькое: взять под козырёк и исполнить. Через какое-то время приехал отец Серафим, игумен, который служит на подворье. Отпел, предал земле, положил цветы, отслужил панихиду. Въехал “КамАЗ” с огромным гранитным валуном, за ним подъёмный кран. Под руководством отца Серафима водрузили валун на могилу. Ни креста, ни таблички. Кто такой упокоился? Почему военные? Не припомню, чтоб так на этом погосте хоронили! И вот всё закончилось, отец Серафим идёт последним, помахивает ещё дымящимся кадилом. “Батюшка, кто это в святой дивеевской земле без опознавательных знаков похоронен?” – спрашиваю. “Погиб на СВО при исполнении задания. Больше тебе знать не полезно”». «Можно, я пройду к тому месту?» – «Какой разговор, отец Вениамин! Вам разве кто откажет?»

Подошёл, осмотрел захоронение: громадный чёрно-серый гранитный валун в несколько тонн, свечи, цветы. И всё! В принципе, мне была понятна символика и смысл произошедшего. На сто процентов здесь упокоился наш опальный отец Антоний, который не захотел как-то обозначить своё присутствие на этой грешной земле. О своём желании, скорее всего, он сообщил архиерею уже оттуда, предполагая или уже зная наверняка исход командировки. Может быть, когда-нибудь удастся узнать об этом у владыки.

Я сделал несколько снимков на телефон и распечатал их у нашего умельца, фотографа Мочалкина, чтобы послать матушке Ксении. Собственно, ради этого и пришёл на почту. Посмотри, что получилось…

Отец Вениамин вытащил из кармана куртки конверт, надорвал его:

– Жалко рвать, дорогие стали конвертики-то! Но ради такого случая не пожалею.

Протянул мне несколько фото. Я машинально взял, потом непонимающе посмотрел на отца Вениамина:

– Что это? Фотошоп?

На граните чётко был виден белый крест, а сам валун был в обрамлении языков жёлто-голубого огня.

– Нет, дорогой мой отец Михаил! Это не фотошоп. Это то, что не видят грешные глаза человеческие, но что тайнообразующе запечатлела бесстрастная техника!

– Можно я одно фото возьму себе? А ещё, отец Вениамин, налей-ка мне вина!

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска