Усадьба и святые

Были мы в Костроме проездом, никаких адресов для встреч заранее не взяли, о гостинице не побеспокоились – большой город, неужто никуда не приткнёмся? И вот сидим мы с Игорем Ивановым в машине у очередного хостела, где «мест нет», названиваем по списку в поисках свободных мест. Я уже двадцать номеров набрал, взялся за пригород и ближайшие посёлки – и везде всё забито в связи с праздниками. Господи, неужели нам в машине ночевать?! И вдруг ответил девичий голос, мол, приезжайте. Какая-то «Усадьба» в городе, но на заволжской, правой стороне, за мостом.

Адрес мне сразу понравился: на Городской улице, между улицей Верхне-Селищенской и Кленовым проездом. Звучит как музыка, не Карла Либкхнета какого-нибудь. Подъезжаем – двухэтажный старинный дом напротив храма, а к самому дому церковка пристроена, с позолоченной маковкой. На «ресепшене» девушка объясняет, что гостиница приходская, но принимает не только паломников. И номера в ней необычные: «Терем», «Ситцевая», «Хоромы», «Изба»… Заглядываем в «Горенку» – домотканые коврики, кованый сундук в углу. В «Светёлке» – скатерти ручной работы, кровати деревянные, резные. В «Морской» – сигнальные флажки на стенах, корабельный штурвал, который можно покрутить.

– Это комната постояльцам с детьми нравится, – комментирует администратор. – Сам дом, построенный в 1880 году, прежде был помещичьей усадьбой, а при советской власти здесь располагались детские учреждения, детсад. И мы решили воссоздать быт девятнадцатого века, чтобы постояльцы могли в него полностью погрузиться. Не только в комнатах, но и в трапезной, в общей гостиной, в коридорах обстановка того времени, старинные предметы. Вот на столике, например, Бухгалтерская книга неокладных доходов, начатая в 1867 году. Её нашли замурованной, когда при ремонте стены выравнивали.

Пройдясь по «Усадьбе», выбираем комнату «Почивальня» с деревянным потолком – дело к ночи, пора «опочивать». А утром будет экскурсия, для газеты материал. Вот как Господь управил…

«Почивальня» – комната, в которой мы остановились

* * *

Экскурсовод Николай Арсеньевич Привалов – сухощавый и крепкий на вид, костромской типаж. Узнаю в нём знакомые черты и манеры, ведь у меня много родственников в Костромской области. Это такие «конкретные» люди, лишнего не говорят, всё по делу.

Наш экскурсовод Николай Арсеньевич Привалов

Путешествие в прошлое началось для нас с музея, что в отдельном здании, рядом с «Усадьбой». Но прежде попросили экскурсовода рассказать о себе, что его с музеем связывает. Ответил:

– В музее многие предметы из дома моих предков. Сам я после техникума работал наладчиком станков – здесь, на заволжской стороне, на заводе «Мотордеталь». В 2008-м попал под сокращение, на бирже направили на общественные работы. И знаете, это были самые интересные годы моей трудовой деятельности! За пять лет обошёл пешком всю историческую часть Костромы, многое узнал. И заинтересовался историей своего села Селище, вот где мы сейчас находимся. Стал в храм ходить, благо живу от него в двухстах метрах, в прадедовском доме. Помогаю там: травку кошу, за кладбищем приглядываю, где прямо у храма похоронены мои предки Приваловы, четыре поколения.

– Они все крестьяне?

– Мещане. В Селище половина сапожниками были, половина – портными. В доме, где я живу, прадед держал ещё чайную, а в подвале – лавку. Дом стоит на Кленовом проезде, по которому раньше проходил зимний тракт из Москвы, и ямщики всегда останавливались чайку попить. Почему зимний? Моста не было, только по льду в Кострому попадали. Такой патриархальный уклад держался до 1887 года, когда железную дорогу до Селища дотянули. А во время Первой мировой сюда ещё большой инструментальный завод из Риги эвакуировали, нынешний «Мотордеталь». В 1929 году на нём построили первый в Европе шагающий экскаватор. Здесь, в музее, есть предметы, относящиеся и к железной дороге, и к заводу, но начну я с самого начала – с нашего храма. Он единственный в мире освящён во имя святых мучеников Александра и Антонины Римских.

Как храм появился? В древности проезжал здесь один «именитый муж» с непраздной, то есть беременной, женой, и она родила двойню, мальчика и девочку. На календаре было 10 июня по старому стилю, и назвали их по святцам, Александром и Антониной, а на месте благополучных родов отец поставил храм. Это был мурза Чет, бежавший от своего хана на Русь и крестившийся в 1330 году с именем Захарий. От него произошли Годуновы, в том числе и царь Борис Годунов, а также Сабуровы и Вельяминовы-Зерновы. Считается, что после явления Захарию Божией Матери и чудесного исцеления он основал на месте явленного чуда Ипатьевский монастырь – будущую колыбель династии Романовых. Во всяком случае, сам Захарий и его сын Александр там похоронены. Ещё есть версия, что Захарий был не мурзой, а коренным костромичом, ведь здесь были его вотчинные земли.

Кстати, посольство из Москвы, перед тем как просить Михаила Романова на царство, останавливалось у нас в Селище и молилось в нашем храме. Была уже весна, лёд на Волге таял, и наши местные положили им мостки, чтобы они не замочили ноги. К Ипатьеву шли с иконами, крестным ходом. Как вы знаете, мать юного Михаила поначалу отказала посольству, мол, поставите сына на престол, а потом убьёте. Смутные времена ведь были. Но народ стоял, молился, и она сдалась.

Кострома вообще в истории России большую роль сыграла. Одно время была даже столицей Руси – когда до мизинного, то есть младшего, брата Александра Невского, Костромского князя Василия, дошла очередь стать Великим князем. Уезжать из родной Костромы не хотел и правил отсюда. Он же обрёл и знаменитую Феодоровскую икону: увидел на дереве во время охоты в лесу, за тем местом, где сейчас Ипатьевский монастырь. Позже она стала покровительницей царского рода. Всем известно, что костромич Иван Сусанин спас будущего царя, но не знают, что и Дмитрия Донского спас костромич – Фёдор Сабур, потомок Захария Четы. Именно он с Григорием Хлопищевым на Куликовом поле под трупами нашёл Великого князя и перевязал ему раны. Спустя год, когда хан Тохтамыш пришёл жечь Москву, Кострома опять спасла Великого князя – он с семьёй укрылся в Ипатьевском монастыре. Так что в Смутные времена история повторилась, когда Романовы в нём прятались.

Николай Арсеньевич показывает картину со сценой спасения на Куликовом поле. Тут же рядом – манекены царя и царицы в пышных одеяниях, фигура воина-латника, отдельно лежит различное средневековое оружие.

– Можете примерить на себя шлем, кольчугу, сфотографироваться с щитом и копьём, – предлагает гид. – Школьники, которые к нам приходят, очень радуются этому… А вот римский меч гладиус. Почему он у нас? Детям я рассказываю, что с ним воевал наш небесный покровитель, мученик Александр. Он ведь служил в элитном 12-м легионе римской армии, где, кстати, также служили Георгий Победоносец, Феодор Стратилат, сорок мучеников – много оттуда святых вышло. Когда девицу Антонину, которая отказалась стать жрицей и исповедовала Христа, бросили в темницу, чтобы отдать на поругание солдатам, начальником караула был Александр. Поражённый красотой христианки, он отдал ей свой плащ, и она под его покровом бежала из тюрьмы. Самого Александра схватили, бросили в камеру и объявили, что если Антонина не вернётся, то его казнят. И она пришла сама в тюрьму. Обоих казнили. Александр при этом крещён не был – может, поэтому в мире нет храмов, посвящённых им обоим, только наш. Но крестился он, думаю, в крови своего мученичества – это моё такое мнение.

Что ещё сказать. Вот здесь у нас копия подвенечного платья Екатерины II. Ей мы обязаны тем, что наш храм из деревянного перестроили в каменный. В 1767 году она на галере проплывала по Волге и дала указание, что такое красивое место на прибрежном высоком холме достойно благолепной церкви. Построили – и вот стоит. И ни разу не закрывалась, даже в советское время.

Костромские лики

– Пока не убежали в другой зал, несколько слов о боярыне Морозовой, – Николай Арсеньевич останавливается перед очередным экспонатом. – Одно время Селище было её владением. В наши времена Феодосия Прокофьевна считалась бы первой леди в государстве: красавица, да ещё самая богатая – даже царь у неё в долг брал. И набожная. После смерти мужа три года пост держала, на поленьях спала. Вообще же наша Кострома связана со многими знатными жёнами. Почему многие царицы, бывшие иноверки, Фёдоровнами были? Потому что приуготовлялись в Ипатьевском монастыре, и крестили их перед нашей Феодоровской иконой.

Вот перед вами список этой иконы. Если сбоку посмотреть, то видны следы мироточения. Она двухсторонняя, на обратной стороне – Никола Чудотворец. А у главной Феодоровской, которая в Богоявленско-Анастасьином монастыре хранится, на обратной стороне – Параскева Пятница. На наш престольный праздник, 23 июня, её привозят сюда на теплоходике – такая традиция. И всем такая радость! Традиция никогда не прерывалась, только в 1941 году праздник отменили, поскольку за день до этого война началась.

Как этот список в наш храм попал – неизвестно. Наверное, принесли из тех церквей, что закрывали в округе. А может, из второго храма, во имя Василия Блаженного, который был у нас в Селище. Его построили местные дворяне в память о войне 1812 года, в которой сами участвовали. В 30-е годы храм уничтожили; предлог – понадобился кирпич для строительства цехов экскаваторного завода. Но раствор оказался крепче кирпича, и всё это пошло только на бут в фундаменте. Мне рассказывали старики: когда этот храм разоряли, они, мальчишки, таскали тапки, бисером расшитые. Сняли со скелетов бабушек в храмовых усыпальницах. Времена-то беспорточные были, надевали на себя всё подряд. Сейчас на месте этого храма Поклонный крест стоит.

– Ваши предки в этом не участвовали?

– Упаси Господь! Верующие были, особенно моя бабушка-молитвенница. Кстати, сохранилось письмо против закрытия нашего храма и под ним стоят подписи, в том числе моих прадеда с прабабушкой. А разоряла храмы здесь и в Костроме комсомольская активистка Евлампия Привалова – это сноха прадеда. Мне тётя рассказывала. Она спрашивала деда, почему их не раскулачили, ведь дом-то большой, бывшая чайная. А потому, был ответ, что раскулачиванием занималась всё та же Евлампия, и «своих» она не тронула. А так бы не жить мне сейчас в этом доме.

Николай Арсеньевич подводит к фотографиям:

– Это мой прадед, Гаврила Николаевич, родился в 1854-м, умер в 1932-м. А это – дед Иван Гаврилович. Годы жизни: 1891–1952. А это брат деда, Николай Гаврилович. На «Авроре» служил, был награждён Георгиевским крестом. Года три назад наш местный историк обнаружил в архиве наградной лист на боцманскую команду. В день поминовения воинов в нашем храме прочитали его с солеи, и когда я услышал фамилию Привалов, то такая гордость во мне проснулась за него, словно я тот подвиг совершил.

– Вы на прадеда похожи, – замечаю.

– Когда мне было 18 лет, мой друг увидел это фото на стене и говорит: «Колька, где ты так вырядился?» На фото прадед молодой, тогда и вправду спутать можно было. Кроме моего деда, у него было ещё трое сыновей, и все воевали.

– Трёхлинейная винтовка здесь – в память о той войне? Она настоящая?

– Настоящая, можете в руки взять. Я её нашёл в сарае под верстаком. Дед припрятал. Сам он на войне был аэродромным техником и, конечно, не оттуда винтовку притащил, а с нашего завода – туда списанное оружие на переплавку привозили. Взял на всякий случай… Во время Гражданской войны ехал он на поезде, а банда эшелон остановила и всех вдоль вагонов выстроила. А дед, когда из вагона выпрыгивал, отбил каблук у сапога. И вот вдоль ряда пассажиров идёт мальчишка лет 15 с наганом. «Давай сапоги». – «Нету каблука». Выматерился и дальше пошёл. Так сапоги и сохранились. И когда в фильме «Свадьба в Малиновке» я слышал знаменитое: «Власть переменилась, скидай сапоги!» – то вспоминал деда.

У нас много предметов с нашего завода. Среди прочего он выпускал паровозные и фабричные гудки. Когда я маленький был и начинал кричать, бабка мне: «Что орёшь как Михинская труба?» В моём понимании было, что это она про Иерихонскую трубу, а оказалось – про ткацкую фабрику Михина, что стояла на нашей заволжской стороне. Там был самый громкий гудок в округе. Вообще у каждой фабрики свой голос имелся, даже у паровозов паровые свистки отличались, так что все знали, кто едет. Специально так настраивали. А во время войны на нашем заводе мины выпускали, траки для Т-34 отливали – возили их на барже в Горький, где танки собирались. Есть книжка про завод, и в ней упоминается Анна Семёновна Привалова, моя мама. Как и все, у станка ковала она Победу.

Идём дальше – и глаза разбегаются: вот пистолет-пулемёт Судаева времён Великой Отечественной, а вот флаг висит со словами: «С нами Бог» – копия того знамени, с которым Костромской полк шёл бить Наполеона.

– А эта картина просто для оформления? – показываю на «Бурлаков на Волге» художника Ильи Репина.

– Вон там, в центре картины, мужик в серой рубахе – это Василий Иванович Коровкин, прадед начальницы нашей Селищенской почты Жени Моториной. Когда он вернулся из Нижнего Новгорода, поработав бурлаком, то рассказывал, что был натурщиком у Репина. И, судя по фотографиям, художник верно его изобразил. Кстати сказать, это была отчётная картина Репина после учёбы в Италии, куда его посылали с полным пансионом. Увидев это произведение, министр транспорта выговаривал начальству Художественной академии: «Надо бы получше тратить государственные деньги – у нас давно пароходы ходят, а Европа знает нас по этим рваным онучам». Ну, на картине-то пароход тоже нарисован, только вдали дымит, на заднем плане. На самом деле бурлаки работали в основном на малых реках. Но даже там пароходы уже ходили. Вот расскажу про нашу Кострому, что в Волгу впадает.

В годы гонений

– Ещё в тридцатые годы прошлого века Кострома была судоходна на сто километров вверх. Капитаном там на одном пароходике был сын священника Василия Звездина, служившего в нашем храме. Всего у него было двенадцать детей, и когда его матушка умерла, на семейном совете решили: пусть дети откажутся от отца. Чтобы их не гнобили за родство со священником. Сам батюшка с этим согласился: им же учиться и работать надо! В последние годы его перевели в село Пуниково, что на реке Кострома. Сейчас его нет, затоплено. И вот такая сцена, о которой местные жители рассказывали: стоит священник на берегу, смотрит на пароходик со слезами на глазах, а сын в рубке в его сторону не смотрит, отворачивается, чтобы не укололи, что он сын священника. Умер батюшка в 1943 году, в возрасте 74 лет.

Бывает, что служение Богу связано с одиночеством. Долгое время наш храм дружил с Никольским приходом в селе Борщино – на праздники ходили туда и обратно крестными ходами. Служил там протоиерей Николай Барсук. Вот здесь у нас его дипломы, награды, его ряса. Обычный священник, правда одно время в Сергиевом Посаде был иподьяконом Патриарха Алексия Первого. И когда его послали в Борщино, то все думали, что на богатый приход, ведь кандидат богословия, «правая рука Святейшего». Но в селе была разруха полная, храм пришлось восстанавливать. Матушка его побывала там всего раз – даже чая не попила, сразу уехала. И жил он один. Вот на фото он с бабушками, с рыбаками и охотниками. А это подарки, которые ему дарили любившие его прихожане. Умер он в 2017-м. Такая простая история.

Уголок в музее посвященный о. Николаю Барсуку

– Священники репрессированные у вас были? – спрашиваю.

– В 30-е годы служил у нас священник Павел Островский, который, в отличие от отца Василия Звездина, кары не избежал. Несколько раз его арестовывали, потом отправили в ссылку, в Казахстан. А его внучка здравствует, недавно отмечали её 85-летие. Такая шустрая бабушка, на велосипеде гоняет, в храме помогает и поёт. Она нашла документы, что её дед и в ссылке крестил, отпевал. За что его в 37-м году и расстреляли.

Кого я застал из старых священников, так это отца Ивана Костина, который в советское время вместе с народом отстоял храм от закрытия. Служил он с предвоенных лет до 60-х годов и меня в детстве крестил. Батюшка военного поколения, перед которым преклоняюсь. Знаете, ещё в начале 70-х годов поразила меня сцена, увиденная по телевизору. Был День Победы, и вот к памятнику Неизвестному солдату идут священники в чёрных рясах. Как будто туча движется, и в ней блёстки – боевые ордена.

Сестра моей бабушки, Хиония Сергеевна, была замужем за младшим братом отца Ивана – протоиереем Василием Костиным. Служил он в селе Николо-Бережки, где было родовое имение драматурга Александра Островского, в Никольском храме, возле которого этот видный драматург похоронен. Мы ездили туда на пароходе, до Заволжска – яркое воспоминание детства. Дед мой водил меня на нижнюю палубу, показывал машинное отделение. Храм закрыли где-то в конце 1960-х, и отец Василий с матушкой остались без средств к существованию – ни пенсии, ничего. И пошёл он работать истопником в Дом творчества в Щелыково, где отдыхала театральная богема. Несколько лет тамошние печки топил, потом ему дали приход в Плёсе. А когда вышел на покой, то жил здесь, дом его был рядом с церковью Александра и Антонины. Я и хоронил его в 85-м году, он лежит рядом с моим дедом. И старший брат, священник Иван, неподалёку лежит, только с другим именем – Игнатий, монашество он принял.

– Рядом с вами были такие верующие люди, а сами вы в храм не ходили тогда? – задаю вопрос, ответ на который и так ясен.

– В комсомольские годы, кроме музыки, меня ничто не интересовало. Слушал музыкальные новинки по «Голосу Америки», за что бабушка меня ругала. И был такой случай. Пасхальный вечер, бабушка собирается на всенощную, а я верньер радио кручу. И как раз по «Голосу» поют песнопение пасхальное. Бабушка упала на коленки перед приёмником и запела вместе с ними. Меня это так поразило, что я дверь закрыл, не стал мешать.

У нас есть экспонат, связанный как раз с религиозными передачами на «Голосе Америки», – Библия с автографом епископа Сан-Францисского и Западно-Американского Василия (Родзянко). Он бывал в нашем храме ещё в советское время, во второй половине 80-х годов, когда уже можно было приезжать в СССР по приглашению. А пригласили его в какую-то костромскую глубинку. И вот он рассказывал. Ехали по лесной дороге и наткнулись на аварию. Грузовик раздавил мотоцикл. Водитель мотоцикла мёртвый лежит, а над ним сын склонился, плачет. Отец Василий спрашивает его: «Ходил ли отец в храм, причащался ли? Сейчас отходную молитву спою». – «Батюшка, у нас все храмы тут разорены, он только “Голос Америки” слушал и считал своим духовным наставником отца Василия». – «Так это я и есть!» Когда рассказываю на экскурсиях, у самого мурашки по коже. Каковы пути-то Господни…

– Всё-таки странно, – сомневаюсь, – о Боге узнавать из «вражеских голосов».

– Так мы многого не знали. Я вот ведать не ведал, что огромный постамент, на котором у нас в Костроме памятник Ленину стоит, был воздвигнут до революции, там должен быть памятник царской династии. А как на самом деле здесь царя почитали? В 1913 году по Волге из Нижнего Новгорода поднималась царская флотилия, и бабушка с дедушкой рассказывали, как ходили тогда царя встречать – тысячи людей стояли по берегам Волги, кричали «ура», шапки в воздух бросали. Колокола звонили, народ ликовал. Тут у нас неподалёку, на нашей стороне, напротив Кремля, артиллерийская батарея стояла – оттуда салют давали. И даже странно, зачем потом всё разрушили.

Когда мы музеем начали заниматься, нам подарили вот эту акварель на картоне. На ней изображено, как в 1934-м взрывали Костромской кремль. Вот видите: кремль уже в дыму и его геометрия нарушена. Как видно, картину сразу после взрыва написали. Авторской подписи нет, что и понятно: это была бы подпись под смертным приговором. А нашли эту картонку в доме бывшего старосты нашей церкви.

Вот у нас выставлены и обломки прежнего кремля. Тогда даже Горький, который часто по Волге путешествовал, сказал, что Кострому «обезглавили». Взрывали не один день – сразу порушить не смогли. Сохранилась жалоба комендантов общежитий, которые располагались неподалёку, в дворянских домах на улице Чайковского: «Мы только стёкла вставили, а опять взрывают». А вот храмы, что стояли у памятника Сусанину, ломали в зловещей тишине, только хруст шёл. Для этого наняли артель татар, которые сверлили стены, вбивали берёзовые клинья, и храмы обрушались. Ничего там не осталось, на их месте деревья насадили.

Из прошлого в настоящее

Тут надо сказать, что в наши дни Костромской кремль возрождается. Гуляя по городу, видели, какая там кипит работа. Уже сверкают золотом кресты на маковках Богоявленского собора, на очереди «сердце Костромы» – Успенский собор, который был первым каменным зданием города и где столетиями хранилась икона Божией Матери «Феодоровская». Грандиозная работа ведётся на средства и под руководством известного православного предпринимателя и благотворителя Виктора Ивановича Тырышкина, всё делается без излишней помпы, в рабочем порядке.

А наша экскурсия продолжилась – Николай Арсеньевич повёл нас в здание «Усадьбы» рассказать о быте девятнадцатого века. Там тем временем появились новые постояльцы, большая группа паломников, сразу же засыпавшие его вопросами: «А это что?.. А это?»

– Это мельница для резки капусты, она ещё маленькая, у меня дома больше. Потом капусту закладывали лопатами вот в такие бочки. Постились-

долго, и для поста капуста с картошкой – самое то… А вот эти лапти принадлежали моему отцу, я их на чердаке нашёл – висели аккуратно и хорошо сохранились. Хотя есть поговорка: идёшь в баню, меняешь бельё – меняешь и лапти. За неделю они рассыпались. У нас есть село Островское, которое раньше называлось Семёновское-Лапотное, и было оно известно тем, что только там в России плели лапти на левую и правую ногу. Обозами развозили эти лапти по ярмаркам, и они быстро расходилось.

– Ноги не натирали? – спрашивает городского вида женщина.

– Так не на голу ногу носили, а с онучами, портянками… А вот эта бутылка называется четверть. В Англии пинтами пили, а у нас – четвертями ведра.

Дальше путешествуем.

– Умывальник 1904 года, с медалью от производителя. Читали в детстве «Мойдодыра»? Так это он.

Рядом с храмом Александра и Антонины находится кладбище

После долгого знакомства с бытом наш гид ведёт нас к храму на кладбище. Показывает могилы своих предков и всех тех, о ком рассказывал:

– А вот у самого храма, на почётном месте, Пантелеймон Гладов похоронен. Смерть-то его была дурацкая. Двадцать лет было ему, когда в 1917-м он вернулся с войны. На глазах невесты решил на спор сыграть в «русскую рулетку», и мозги вышибло. Посчитали это несчастным случаем и устроили первые у нас в Селище похороны с духовым оркестром. Прошли от его дома до дома невесты, развернулись – и на церковный погост. Невеста в доме напротив нас жила, помню её – бабушка такая прямая, сухая. Затворница. Узенькая комнатушка, вся обложенная церковными книгами. Раскладушка деревянная с брезентом, солдатская. Мы, мальчишки, думали, что она «не того». А оказалось, она приняла обет безбрачия и всю жизнь замаливала грех своего жениха.

А вот рядом могила – и совсем другая история. Протоиерей Борис Втюрин, один из последних наших настоятелей. Годы жизни: 1939–2000. Очень грамотный человек, знал четыре иностранных языка. И был мастером колокольного звона. Во вновь открывавшихся храмах настраивал звонницы, в том числе и в Ипатьевском монастыре. Видели у нас в музее пластинку с колокольными звонами? Что удивительно, грампластинку выпустили при советской власти, в 50-е годы. На ней записаны звоны отца Бориса. Матушка его здравствует, в нашем хоре поёт.

Вот такие разные люди, а рядом лежат, и оба предстали на суд Божий.

У колокольни прощаемся с потомственным костромичом Николаем Приваловым – ему нужно возвращаться в «Усадьбу», вести приезжих в музей. Обозрев сверху замечательный вид на Волгу и на город, спускаемся и знакомимся с настоятелем храма отцом Игорем Шашковым. И первый вопрос – про Привалова: ведь интересно рассказывает, живая история, кому он это передаст, есть ли ученики?

Протоиерей Игорь Шашков

– Да, половина экспонатов музея из его дома, – ответил отец Игорь. – Но знаете, помимо замечательных черт, у костромских есть и такая: сам с усам. Говорю Николаю Арсеньевичу, а он отнекивается: какие ещё ученики, пусть сами историю копают…

– Но можно же записать его экскурсию! Могу прислать вам нашу аудиозапись, – предлагаю.

– Хорошая идея. Но мы поступим лучше: запишем несколько экскурсий на видео, а потом смонтируем.

– Привалов говорил, что главный генератор идей на приходе – это вы. Как вам пришла мысль создать музей и гостиницу с дореволюционным бытом?

– Да само собой получилось.

– Вы ведь из священнической семьи?

– Да, мой отец был настоятелем храма в селе Саметь, что под Костромой, а мама руководила клиросом. Но в священники идти я боялся: видел, какая это ответственность. После армии выучился в Иваново на дизайнера-графика, вернулся в Кострому. И такая история случилась. Познакомился с одним сорокалетним мужчиной, был у него репетитором. И от него узнал, что в Костроме возрождается духовное училище. Сказал мне, что хочет туда поступить. Спрашиваю: «Зачем?» – «Так ведь халява! Попом быть удобно: непыльная работа, все уважают, на пенсию рано не пошлют и, даже если будешь с одной рукой, тебя всегда накормят. Построю храмик на кладбище, там на похоронах заработки большие». Я был поражён: «Как ты священником можешь быть, ведь в Бога не веруешь?!» – «А какая разница? Буду честно выполнять свою миссию, и всё». После этого подошёл я к отцу: «Папа, позволь, я буду в училище поступать. Я думал, что самый плохой, а оказывается, есть ещё хуже меня». И вот в 90-м году поступили мы оба. Он, правда, через год отчислился, поняв, что никакой «халявы» не будет.

Закончил я училище, семинарию, женился. Отец Борис Втюрин, который дружил с моим отцом, предложил мне прийти сюда вторым священником. Но меня назначили в храм Воскресения Христова на Дебре – это церковь шестнадцатого века, на берегу Волги, одна из самых красивых в Костроме, расписанная знаменитыми иконописцами. Но мы с матушкой посоветовались и в молодецком запале решили отказаться от обоих вариантов: «Лучше поедем в область!» Архиерей Александр удивился: «Вы точно подумали?» И обрадовался, ведь мало кто хотел в глубинку ехать. Направил нас в село Палкино. Там мы деревянный храм построили, затем каменный. Владыка посмотрел: «Хороший храм. В деревне. А в райцентре нет. Стройте теперь там». Ну, стали одно из зданий в Антропове переделывать в церковь. И там, и в Палкино у нас были дружные общины, всё хорошо. Но тут в 2000 году умирает отец Борис. В Пасхальную ночь. Лежал в больнице с больным сердцем и дотянул до того момента, когда в храме должны были возгласить: «Христос воскресе!» Меня перевели на его место.

– Почему вас?

– Все знали, что отец Борис хотел меня видеть здесь священником, и такая преемственность должна была угасить страсти. Церковные люди меня поймут: в общинах с давней историей есть свои слабые места. Этот храм никогда не закрывался, сложились свои крепкие традиции, которые со временем переросли в заскорузлость. Появилась как бы многопартийная система – старики против «молодых и наглых». Пять лет я потихоньку это преодолевал, приводя в храм новых людей, и сейчас у нас приход довольно молодой, большая воскресная школа, есть приходской театр. И ещё помогло единению общины строительство нашей «Усадьбы».

Быт не забыт

– Поначалу я думал устроить в этом здании молодёжный центр, который бы действовал совместно с образовательными учреждениями города, – продолжает рассказ отец Игорь. – Но у нас был хороший губернатор, православный, и он сказал: «Забирайте дом в свою собственность». Я за голову схватился: откуда взять средства на его реконструкцию?! Ведь там всё требовалось поменять, кроме самих стен. И вот мы взялись всей общиной… Когда дом был готов, стали наполнять его содержанием. Первым делом купили воинские доспехи, муляжи средневекового оружия. А чем ещё привлечь к себе детей?

Идея была такая – показать через рыцарство, кто такие люди Церкви. Когда на рыцаря надевали доспехи, то молитвы читали. Точно так, как на праздничных богослужениях облачают священников. Что такое посвящение в воины? Вот Александра Невского в детстве в буквальном смысле постригли на ратную службу – отрезали клок волос. Как в монахи. Какой смысл пострижения в воины? В чём смысл присяги? Это добровольная смерть: я готов умереть, если будет необходимость. Так и смерть для мира ради Христа. Правая рука не только держит меч, она с мечом будет защищать слабых. Левая рука не просто держит щит, но и заграждает святыни и справедливость от поругания. И есть свои слова на надевание кольчуги. Они как псалмы читались.

Дети такое хорошо воспринимают. И после смотрят на священников и в целом на христиан как на воинов Христовых. Можно ведь не только мышцы свои укреплять, но и свою волю, свою душу, сознание нравственное. И это куда сложнее. И дети к этому очень хорошо подходят, даже не касаясь Библейской истории, – через нашу русскую историю. Чувствуют, что они – продолжатели дел богатырей русских, православных, что в них должен быть тот же дух. Всё это мы делали через погружение детей в старину, чтобы они смогли представить себя на месте наших предков. И получалась живая связь.

Ну а потом это начинание стало усложняться, расширяться. Пришли к тому, что для полного погружения в прошлое, где можно приобщиться к духу предков, одной военной тематики мало. Стали воссоздавать всю историю.

– Я заметил, что у вас большое внимание уделено бытовым мелочам. Важно ли это для духовного воспитания?

– А всё в мелочах и кроется. Знаете, какой есть недостаток у нас, современных православных? Мы отказались от православного быта. У иудеев есть большой Талмуд, который регламентирует повседневную жизнь. У мусульман имеются законы Шариата. И у нас когда-то был «Домострой» – по сути, толкование Священного Писания применительно к быту, обычной жизни. Но теперь его нет, и мы стали слишком «вертикальными», обращёнными лишь к духовному. Но мы же не только из духа состоим, но из тела тоже. Если у тебя зуб болит, ты же не думаешь о духовном, а ищешь способы, как его вылечить. Такое вот «телесное» имеется в том числе и в сознании человека, которое состоит из двух половин. В греческом языке есть понятия «ноус» – это как бы верхняя часть сознания – и «рацио» – нижняя часть. Рацио работает в физиологии, в мире, в быту. И если мы к Богу приходим, то обе части сознания просвещаются, восстанавливают единство с Богом. А когда дисбаланс, мы постоянно в тревоге находимся – так мозг устроен. И задавливаем своё рацио некоей духовностью, которая на самом деле неполноценна без этого самого рацио. Нам надо дать ему воцерковиться, а мы кидаемся из крайности в крайность. Чисто русская черта – подчинять всё или духу, или телу.

– Чаще духу, так думаю…

– И какой же это дух, если мы Божеское на полюса делим, противопоставляя дух материи? Из истории мы знаем, с каким трудом иконы вошли в христианский обиход – в них видели языческое поклонение материи. А ладан в храме? Его же ведь язычники воскуряли в своих храмах, бросали в жертвенный огонь. И как этому многие христиане сопротивлялись! Самая глубокая память – это, как утверждают учёные, память обоняния. И ладан был запахом «языческим». Но в конечном итоге мы, христиане, приняли и его. Потому что в ладане нет ничего догматического, это просто запах – это из сферы нашего телесного. В телесном плане мы ведь ничем не отличаемся от язычников: те же руки и ноги, те же уши, нос, глаза. Другое дело, что это телесное нам надо воцерковить, привести ко Христу. Точно так же и с нашим бытом. Да мы должны вообще весь мир воцерковить – такова наша задача!

– Многие считают, что мир во зле лежит.

– Почему он во зле, если не грешил? Согрешили-то люди, Адам и Ева, и перестали видеть Бога, стали животными, то есть частью этого мира. А сам по себе мир остался прежним. И он прекрасен, он есть Божие творение. Как писал Ломоносов, у нас есть две Божьи книги: видимый мир, природа, и Священное Писание; в одной Бог показал Своё величие, в другой – Свою волю.

Но это всё философия. Практически мы что видим? У мусульман семейная этика более развита, чем у нас сейчас. У них взаимоотношения в семье до сих пор священные, а у нас уже нет. Мы противопоставили себя миру. Взяли высший пилотаж, монашеское из православия, а быт вообще отрицаем. Потому что монахам-то некогда было этим заниматься, вилками-ложками, они руками ели и спали на камнях.

Почему русские пьют много? Потому что очень депрессивные. Откуда это? Нет духовной радости в быту. Мы «вверх» больше смотрим, а не себе под ноги.

– И вы в своей «Усадьбе» восстанавливаете православный быт?

– Пытаемся. Получается кусочками, фрагментарно. Но так и должно быть. Митрополит Антоний Сурожский говорил, что когда читаешь Псалтирь, то лучше отмечать карандашом не те места, которые непонятны, а, наоборот, которые понятны – и тогда при повторном чтении они загораются общим пониманием. Точно так же реставрируют иконы. Если раскрывать икону последовательно, с краю, то можно не понять, какой там красочный слой, и выскрести образ до левкаса. А надо начинать с понятных мест: вот ухо, вот рука, плечо, – и от них дальше двигаться.

Мы много работаем с детьми – к нам на выходные привозят их целыми классами со всей Костромской области. За два дня, надеюсь, удаётся их погрузить в те эпохи, где они узнают своих предков, проникаются их православной жизнью. Стараемся научить смотреть на мир глазами Божьими, чтобы они свою будущую обыденную жизнь смогли вполне воцерковить. Если это удастся хотя бы в малой степени, значит, «Усадьба» наша существует не зря.

* * *

На следующий день с отцом Игорем мы съездили в село Саметь, где у него второй приход (об этом мы расскажем в следующий раз). Там была праздничная служба. Появились у нас в Костроме и другие дела, так что неожиданно для себя трое суток прожили в «Приходском доме “Усадьба” на Селище», как полностью именуется гостиница. «Селище» – этим словом на Руси среди прочего называли «гладко выгоревшее или уничтоженное селенье», куда вернулись люди, чтобы снова жить. А «усадьба» – это понятно, «жильё у сада». Небольшой садик мы и вправду там видели. Но есть и невидимый сад, вертоград Божий, что взращивается с любовью прихожанами храма Святых мучеников Александра и Антонины.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска