Между рекой и магистралью

Тихвинский храм в посёлке Вычегодском: разговоры на крылечке

Песня и работа

– Чьё-то стихотворение, а чьё – не знаю, – признаётся Любовь Степановна.

На людях не подам и виду:

С улыбкой гордою пройду,

Свою печаль, свою обиду

Сама руками разведу.

Я к этому привыкла с детства:

На сердце горечь – запою!

Как драгоценное наследство,

Я людям песню отдаю.

Что проку в том – винить кого-то?

И клясть судьбу – не для меня.

Улыбка, песня и работа

Меня от всех невзгод хранят.

И смеётся. Всю жизнь работала от зари до зари, а когда не работала – пела. Девочка военной поры, вятская уроженка, оказавшаяся в этом загадочном месте – между двумя путями из Архангельской и Вологодской земель в Зырянскую: железной дорогой и рекой.

Любовь Степановна Григорьева: «Всю жизнь работала от зари до зари, а когда не работала – пела»

…Четверть века назад я уже побывал здесь впервые – правда, не дальше вокзала. Ехал в Сольвычегодск, вышел на станции с таким названием. Оказалось, что нужное мне селение находится на другом берегу Вычегды. А то, где я случайно оказался, называлось посёлок Вычегодский. Появился он в 1942 году, когда строилась железная дорога на Воркуту, и постепенно разросся. Симпатичный, очень зелёный, с виду, скорее, город. Это я теперь знаю, а много лет был уверен, что это небольшая станция.

Станция Сольвычегодск находится в посёлке Вычегодский. А сам город Сольвычегодск – в десяти километрах отсюда, на другом берегу Вычегды

 

В железнодорожном посёлке Вычегодский – и городские, и сельские черты

 

Храм Тихвинской иконы Божией Матери был открыт в 2003 году, а до этого в Вычегодском не было ни храма, ни прихода.

Да и сейчас оказался почти случайно, узнав, что здесь есть храм, построенный во имя иконы Тихвинской Божией Матери, решил заглянуть.

Батюшка задерживался в соседнем Котласе, в больнице – что-то с сердцем, но обещал подъехать. И на пороге храма по просьбе батюшки меня встретили прихожанки Любовь Степановна и Мария Фёдоровна. Так втроём и ждали его, разговаривая.

Любовь да Мария

Одна служит чтецом в храме, другая несёт послушание в лавке. Возраст совсем не чувствуется – обыденное чудо, с которым я сталкивался в Церкви много раз. Наверное, когда человеку интересно жить, когда он учится, а не поучает, то забывает о своих летах, и люди вокруг тоже забывают.

Голос у Марии Фёдоровны Старостенко грудной, интеллигентный.

Мария Фёдоровна Старостенко: «Когда приближаешься к Богу, становишься счастливой»

– Умер у меня муж, и я потеряла смысл жизни. В чём же он? Пришла в церковь, постояла на службе, и стало мне так хорошо, что подумала: здесь теперь моё место. Походила какое-то время, потом батюшка подошёл, спросил, не хотела бы я нести послушание в храме. Я сначала растерялась – у меня внучка, надо заниматься с нею. Но так тянет, так хочется. Стала читать литературу духовную и однажды поняла, в чём смысл жизни. Радость мне на него указала: когда приближаешься к Богу, становишься счастливой.

Любовь Степановна Григорьева некоторое время назад пела в храме, сейчас она чтец.

– В храм я пришла, когда мне было около семидесяти. Первое время не могла стоять: только начинается служба – становится нехорошо. А батюшка на клирос зовёт, где нужно и по три, и по четыре часа стоять. Но я поняла для себя одно: когда тяжело, думаешь, что вот-вот упадёшь, нужно перетерпеть. А перетерпишь – приходит благодать. И дальше легко-легко.

– Любовь Степановна, откуда вы родом?

– Деревенская я, из Даровского района Кировской области. В детстве, помню, ходила в храм, но помню об этом смутно. До храма было десять километров, вместе нас, взрослых и детей, немного собиралось, и шли туда в лаптях, а ботинки несли через плечо и надевали перед службой. Мама меня с братом обычно брала. Рано лишилась отца – он умер от сердца, когда мне было шесть лет. Осталось нас восемь детей в семье. Я последняя, сорок третьего года рождения.

Но крестили меня почему-то не в храме. Очень хорошо запомнила. Был у нас такой юродивый, Василий, у которого не было рук, так его и звали – Вася Безрукий. Так вот он у нас всю деревню крестил.

– Как без рук?

– Да вот как-то. Мы его почитали. Если к кому в дом придёт, считали за счастье.

В доме было много икон, которые я любила, и старинная книга – Библия. Детство. Помню один раз, когда мы пошли с мамой в лес в сильный мороз, я упала в обморок. Мама потом рассказала, что было дальше. Появился какой-то старичок, говорит: «Давай вези домой её быстрее». И помог выбраться, сопровождал, пока было нужно. Я думаю, это был Николай Чудотворец. Мама верила, что он меня оберегает.

Самое светлое воспоминание из детства – Пасха. Жили мы совсем худо, но Пасху всегда справляли. Шаньги пекли, мама всегда к празднику платье мне какое-нибудь шила, а потом мы на качелях качались – какая радость была! Все здоровались в деревне, все христосовались.

Мария Фёдоровна:

– Когда идёшь пасху в храм святить, всё так таинственно. Храм у нас разрушили, потому ходить тоже приходилось далеко. Идёшь по полю, солнышко играет, домой придёшь – пахнет так вкусно пирогами. Настоящий праздник. Все в новых платьях, Любовь Степановна верно вспомнила, мне их тоже шили, и качели у нас тоже были, хотя родилась я далеко от её родных мест – в деревне Хорошевка Гомельской области, это Белоруссия. Однажды кто-то донёс, что мы с подружкой ходили пасху святить, и нас выставили перед всей школой, опозорить хотели. Мы стояли, на нас смотрели, но тишина была гробовая, никто не осудил. Пусть! Зато пасху сходили освятить!

Родители верующими были, но молитвам меня научили не они, а одна женщина – как священника не стало, её вроде как наставницей признали. Спрашивает как-то меня: «Знаешь какую-нибудь молитву?» «Не знаю», – говорю. «А хочешь выучить?» – «Хочу!» Память у меня была феноменальной, так что запомнила легко. Мне было тогда лет пять. Ещё, помню, приходила к нам одна женщина, которая служила в храме: что-то начнёт рассказывать, а я лежу на печке и мечтаю, что однажды тоже смогу разузнать о Боге. Всю жизнь была эта мысль.

Любовь Степановна:

– Мы болтуньи?

– Нет, – смеюсь. – Чем больше вспомните, тем лучше.

Любови Степановне и Марии Фёдоровне есть что вспомнить

Работницы

Любовь Степановна:

– В храм меня всегда мама водила, а когда она умерла, молодой ещё, всего сорок пять ей было, а мне двадцать два, с тех пор я и перестала ходить. Всё откладывала да откладывала: вот, мол, думаю, сенокос закончится, схожу, а потом то одно, то другое. Наспех перекрестишься, молитвы прочтёшь – на другое не хватало. Муж умер, когда дети совсем маленькие были. Их у меня двое. Работала по 25 часов в сутки – ни выходных, ни проходных. Закончила сельхозтехникум, была главным зоотехником в совхозе «Котласский», от которого сейчас, почитай, ничего не осталось.

Мне поручили большой комплекс, где под моим началом было двадцать пять мужиков и четыреста диких быков, – ответственность такая, что страшно. Быки, нехолощёные, вырастали до полутонны. Было раз, что отвязался один такой, а я смелая была – стала привязывать эту махину, а он меня на рога. На сантиметр от смерти была, ребята прибежали, спасли.

Но, знаете, с мужчинами легче, чем с женщинами. У нас дойное стадо было и сколько-то доярок. У них всегда какие-то пересуды, всё время что-то придумывают, между собой ссорятся-ругаются, мужчин делят… Не-ет, с ними труднее. Всего с десяток-то и было их, но сложнее, чем с двадцатью пятью мужиками. Вот был у меня слесарь – пил запойно, но как работал! Скажет: «Любовь Степановна, всё, пришла мне пора, отпусти на неделю». Отпускаю на неделю, ставлю не прогулы, а рабочие дни. Но потом он выйдет – и всё, не пьёт, абсолютно. Мужики-то меня боялись, но так, немного боялись. В то время были у меня духи «Красная Москва», и по ним меня они угадывали, когда иду. Меня не видят, а духи чуют, слышу: «Степановна идёт, Степановна идёт». Делают вид, что сильно заняты, а прошла – опять за своё.

– Сильно ленились?

– Нет, раньше работали хорошо. В сельском хозяйстве особо не поленишься. Сенокос начнётся – не получается лениться. Я иногда, как начинаем сенокосить, говорю: «Застогуете – ставлю ящик водки». Всё сделают. Это не пишите.

– Обязательно напишу.

– Сельское хозяйство – самый тяжкий труд. Как страда – жара, мухи да комары покою не дают. Техники особо не было раньше, уже позже в кипы стали сено машиной упаковывать, а прежде стога ставили. Подводишь итоги сейчас, думаешь: зачем же так, зачем всю себя работе отдавала, так что на детей сил не всегда хватало? Ну а что? Мы, старые люди, все такие. Вон Мария скажет, она главным экономистом всю жизнь проработала.

Мария Фёдоровна:

– Да, раньше умели работать. Что я-то? Ни за что в жизни не справилась бы с тем, что делали родители. Тридцать три сотки огорода, поросята, сад огромный. Шили и шубы, и пиджаки, и брюки, ещё и ухаживать за больной бабушкой нужно. В четыре утра вставали, в восемь-десять ложились. А ведь ещё и в лес успевали за грибами, за ягодами. А сенокос! Раньше как было: чтоб один стог себе накосить по неудобьям, два стога должен для колхоза поставить, а перед тем высушить. Но мама говорила: «У меня столько силы было, что могла деревья выворачивать». Ведь всё с молитвой. Неграмотная была, но услышала в храме «Символ веры», «Отче наш» и запомнила.

А я, отучившись в Рижском кредитно-учётном техникуме, работала в банке в Белоруссии. Потом муж закончил Ленинградский ветеринарный институт и нас направили сюда. Пришлось стать экономистом на птицефабрике. И всю жизнь с утра до ночи все эти отчёты. Никакого отдыха, никаких выходных, особенно под конец месяца. И если вовремя сдаёшь, справляешься – ещё больше наваливают. Везёшь и везёшь этот воз, так что некогда опомниться.

Но что в советское время хорошо было? – всё чётко и понятно. В девяностые начался распад. Руководители менялись, потому что работать в новых условиях не могли: слишком быстро всё менялось, очень дороги стали энергия и сырьё. Мы понимали, что не спасут фабрику. Такие вещи только на высшем уровне решаются, но там было не до нас. И пошла разруха, а ведь 700 человек у нас работало, и дома отдыха были, и детские сады, котельные, подсобное хозяйство с теплицами – чего только не было! И люди работали на совесть, радость была. Сейчас встречаешь тех, кто за остатки фабрики зацепился, спрашиваешь, как живут. «Нет, – говорят, – радости». Осталась одна работа, отношения недоброжелательные, немилосердные, зависти много стало. Это всё потому, что от Бога отошли.

– А в советское время не отходили?

– Идея была.

– Какая?

– Не коммунистическая. Идея была – друг другу помогать, никого не бросать в беде, за каждого человека боролись, смотрели, чтобы в семье всё было у человека хорошо, с детьми всё в порядке. Это от старых времён шло, когда ещё верили. Такой запас добра был, что не сразу истратили. А как истратили, всё и закончилось.

Любовь Степановна:

– Раньше как было – просто. А где просто, там и ангелов со сто.

Артистическая жизнь

Любовь Степановна:

– Я красиво жила. Сто свадеб провела, сценарии сама писала, на баяне играла, с пяти лет пела. За телятами ходила и кричала, как Фрося Бурлакова, так что в правлении было слышно.

– Что пели?

– Сейчас:

Царице моя Преблагая,

Надеждо моя, Богородице,

Приятелище сирых

и странных Предстательнице…

Поёт Любовь Степановна, как оказалось, замечательно – душевно. Но уточняю:

– Вы это в детстве пели?

– Нет. Пели:

А сердце, сердце так стучит

Скажи – пусть будет больно мне,

Но только не молчи…

– Это же Зыкина вроде. У меня бабушка её любила.

– Сейчас вспомню, – улыбается Любовь Степановна. – Вот:

Коля, Коля, Николаша,

На край света я с тобой…

Когда шла по деревне, мне вслед смотрели: «Любка-артистка идёт!» Что там сельский клуб, какие там развлечения? Так что: «Любка, пой!» И я пою – и час пою, и два. Кроме сельхозтехникума, окончила культпросветучилище по классу баяна и дирижерско-хоровое отделение. Ансамбль у нас был – «Рябинушка». Куда только не ездили – Архангельск, Сыктывкар, Вологда… Сорок лет на сцене. А без песни как жить? Но самые счастливые воспоминания связаны с детьми. Встреча сына из армии. Выпускной у дочки. Она два института с красным дипломом окончила, да и с сыном всё слава Богу.

Самое памятное почему-то, как мы с сыном вместе выступали. Он тоже по классу баяна учился. Как-то раз на сцене играл, а я пела «Кнопочки баянные». Сын немножко спутался, а я погладила его по голове. Народу так понравилось! Слава Богу за всё. Было счастье в детях, счастье в работе, в песне, а потом Господь снова меня в храм вернул. Тогда и решила я из «Рябинушки» уйти. Идёт пост, а нам нужно ехать с концертом в Архангельск. И я поняла, что нужно выбирать – сцена или храм.

Цветок белоснежный

Подруги ведут меня по храму, показывают свои сокровища.

Храм в Вычегодском небольшой, но уютный и ухоженный

 

Киот с чтимой Тихвинской иконой Божией Матери

Мария Фёдоровна:

– Это Тихвинская Божия Матерь – хранительница нашего посёлка. Подарена нам в 2004 году. Сначала была очень тёмная, а потом высветлилась. И с каждым годом становится всё ярче и ярче. Здесь у нас Феодосий Тотемский. А эти иконы – Божией Матери и Христа – мироточили.

– Вседержителя тоже мироточила, – напоминает Любовь Степановна.

– Расскажите о приходе, о тех, кого уже нет, – прошу я.

Любовь Степановна:

– Не представляю себя без девчонок. Сколько нас, Мария, в храме служит? Десять?

– Да, – отвечает Мария Фёдоровна.

– Очень мы сдружились, – продолжает Любовь Степановна. – Отрадно, что и мужчины есть – Андрей и другой Андрей. Ваня – отрок Иоанн, Серафим – сын батюшки, Александр. Начинали без нас, мы позже пришли. Трудов было много, но сейчас к нам из Котласа и Коряжмы ездят, говорят: «У вас уютно, домашняя обстановка». Батюшка у нас аккуратист, так что порядок полнейший. О тех, кого нет… С первого дня в нашем храме была Галина Изосимовна Боброва. Всем, что знаю, обязана ей. Давление у неё было высокое, но заходила всегда с улыбкой: «Сёстры, здравствуйте!»

Мария Фёдоровна:

– Галина жила в полутора километрах от церкви, а дома отец с матерью больные и хозяйство на ней. У самой белокровие было, но она никогда не жаловалась. Готовила запивочку и пекла просфоры, пока в руках оставалось хоть немного силы. Помогала всем, кто бы ни пришёл, видела, кому и какое слово доброе сказать. Мы немного знаем о её пути. В молодости была энергичным человеком, далёким от Церкви. Но однажды в фотоателье, где она работала, зашёл человек, которого ни прежде, ни после в Вычегодском не видели, и подарил ей образок. Но когда она пошла в храм, в какой не знаю, перед ней захлопнулись двери. Сами. Это произвело на неё очень глубокое впечатление, и с этого, можно сказать, началось её воцерковление.

Любовь Степановна:

– Когда заболела, ей в Архангельске сказали, что осталось полгода жить. А она прожила восемь лет. Лечилась травами в Тимашевском монастыре. Там был отец Георгий, исцелявший травами. Из наших туда ещё несколько сестёр ездили. Как-то раз вышел смешной случай. Милиционер подходит, спрашивает: «Что везёте?» – «Травку». Посмеялся.

Мария Фёдоровна:

– Ходила она в храм до последнего. Стала такой смиренной, кроткой, терпеливой! Когда умерла, пришло очень много людей, но у всех нас была лёгкость на душе, не было сомнений, что Господь взял её в Свои обители. Она достигла всего, что могла.

Заветная тетрадка

Мария Фёдоровна:

– Я веду тетрадки, куда записываю самое важное. Иной раз и не поймёшь, что к чему, а рука выводит: «Преодолей к себе презрение, Господь пошлёт тебе терпение», – и только потом узнаешь, к чему это. Началось это с тех пор, как стала ходить в церковь. Звучит мысль, указание – сделай то-то, и всё будет ладно. Знаете, Господь просто так ничего не даёт. Шажок сделал, что-то преодолел, после этого открывает что-то ещё новое. Так интересно жить. Как премудро устроена жизнь, а я и не знала этого, пока одна была забота – работа. Однажды видение мне было: цветок белоснежный явился в тонком сне, такого не приходилось раньше видеть, и светлый-светлый лучик меня вдруг озарил, что-то странное и тайное он в душу мне вселил. Цветок тот красивый, который явился мне, не знаю, где рос он, на небе или на земле. Знаю, что лучик тот светлый с небес спускался, и потому таинственным мне показался. В чём странность и тайна всего, я не знаю. Может, то знак мне свыше, которого не понимаю.

– Это стихотворение?

– Так записалось. Потом он снова мне приснился, перед Рождеством. Всё тот же цветок белоснежный и капля прозрачной бело-голубой росы на нём – она перекатывалась по лепесткам цветка бережнобережно, сверкая лучами в отражении своём. Всё настолько отчётливо перед взором появилось. Может, опять какой-то знак с небес, которого я не могу понять.

Они смеются – Мария Фёдоровна и Любовь Степановна. Я тоже смеюсь, радуясь за них.

В этот момент появляется отец Сергий. Сердце в больнице ему немного наладили. Не скажешь, что болен – полный жизни человек. Мы идём с ним в красивую беседку возле крыльца церкви. Там много цветов – райский уголок, как и всё здесь, созданное его трудами. Так среди цветов его образ и запечатлелся в моей памяти.

Отец Сергий

– Население посёлка было четырнадцать тысяч, – говорит отец Сергий Рихтер. – Сейчас, наверное, десять или меньше.

– Что за место – Вычегодский?

– Железнодорожный посёлок. В прежние времена много было бывших заключённых, в том числе репрессированных. Вдоль веток железной дороги везде так – что в Коми, что в Архангельской области. Коренного населения почти нет, в основном приезжие. Своя специфика, но люди добрые, открытые, гостеприимные. На Севере мало людей злых, недушевных, живём без безобразий.

Отец Сергий Рихтер. Разговариваем с батюшкой в красивой беседке, среди цветов.

Беда почти всех северных городов и посёлков: народ оставляет Север и мигрирует на Юг, словно начался новый ледниковый период, а глобальное потепление – чья-то наивная выдумка. А батюшка, наоборот, приехал сюда из мест куда более тёплых.

– Я из города Богородицк Тульской области, – поясняет он. – Семья у меня была верующей. Папа – немец, мама из Воронежской области. Венчались мы с Ларисой в 1982-м, но священником я стал не сразу. Работал автокрановщиком, потом водителем на междугородных автобусах. А священником стал в конце девяностых, Господь сподобил. Колебаний не было, когда предложили. Ведь знаете, как бывает: иной раз думаешь, что никакого спасения, но обращаешься к Богу с молитвой, и Он тебя слышит.

Будучи диаконом, служил в Коряжме, а после рукоположения во иереи владыка Тихон отправил меня сюда создавать общину. Приехали на пустое место. Под церковь нам передали здание, где были когда-то ясельки, затем амбулатория. С первых дней стали служить молебны, потом люди потянулись. Дети мои подросли. Старший – протоиерей Максим – служит сейчас священником в Костроме, средний – иерей Артемий – в Краснодарском крае, младший – Серафим – учится в Университете дружбы народов в Москве.

– Почему не пошёл по вашим стопам?

– У него всё впереди. Алтарничал чуть ли не с первых дней своей жизни. Три годика ему было, когда он в церкви у стеночки стоял…

– С кем вы поднимали приход?

– Многих уже нет. Была у нас председателем приходского совета Антонина Ильинична, староста. Помню, зимой метель с утра метёт, а она уже здесь, снег чистит. И другие наши христианки к ней присоединяются с лопатами. Галина Боброва, тоже Царствие Небесное, была просфорницей. Много таких. Старой закалки люди не просили помощи, сами за всё брались: и штукатурили, и красили, и всё, что нужно, делали. Слава Богу, что они были. Сейчас молодёжь меньше приспособлена к труду. Не потому, что ленивая – просто не учат их этому. Но в храм всё равно тянутся. Несмотря на все ограничения этой весны, Пасхальная служба была очень радостной. Народу было поменьше, чем обычно, и наряд полиции стоял, но люди по чуть-чуть приходили.

– Что было самым сложным при создании общины здесь, в Вычегодском?

– Сплотить людей. Поначалу были те, кто противился моему переезду – привыкли руководить ещё в советское время. Они были не против, чтобы священник служил, но живёт пусть в другом месте, а здесь они хозяева. Где эти люди сейчас, не знаю, должно быть уехали. Без радости не остаюсь, особенно когда дети приходят в воскресную школу. Приход большой, храм часто бывает полон, особенно почему-то в Вербное воскресенье, когда людей приходит больше, чем на Пасху. Многие постоят и уходят – душно в небольшом храме, а до конца службы достаивают около ста человек.

– Знаю, что вы в епархии занимаетесь тюремным служением…

– Да, руководитель отдела, окормляю Котласскую колонию. Там сидят рецидивисты – люди, оказавшиеся в неволе не в первый раз. Но стараются приходить в храм, соблюдать посты, поют, читают. Своя небольшая общинка сложилась. Сказать, что все, кто приходят на службу, – верующие, не могу, иные и крестиков не носят. В лагерях, тюрьмах всё не так, как на воле. Пока ты в храме, тебя не задействуют на других работах. К тому же развлечение, отдушина – ведь там свой распорядок дня, территория режимная. Чтобы облегчить себе жизнь, прилепляются к общине, а как выйдут на свободу – отлепляются и спустя какое-то время возвращаются в колонию, и не по одному разу. Это одна часть тех, кто бывает на службах. Но есть и другая – те, кто относится к вере серьёзно, и таких много. После освобождения некоторые уходят в скиты, монастыри. Жить по-старому уже не могут, а ничего хорошего в миру их не ждёт – семьи-то распались. И тогда люди создают себе новую жизнь. Есть такие.

– Возможно, я о чём-то не спросил. Может, сами хотели бы что-то добавить, отец Сергий?

– Добавить-то мне что… Хочется вам пожелать, чтобы на вашем пути было больше храмов, в которых вы ещё не бывали, чтобы Господь укреплял вас душевно и телесно, помогал в работе.

От улицы Пионерской, где стоит храм, на вокзал провожают меня две девочки на самокатах. В больших городах незнакомцам вот так показывать дорогу не станут, а здесь село – не село, город – не город. Страничка Русского Севера, которую я прежде пролистывал не замечая, а потом вдруг она открылась мне, удивив и обрадовав.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. Галина:

    Мне понравился рассказ о этих женщинах, о их жизни, о служении Богу и церкви. Очень доброжелательно написано, спасибо!.

Добавить комментарий