Почему-то распространено мнение, будто в старину в России жили лет до 50 и в таком возрасте были уже глубокими стариками. На самом деле да, по статистике жили сравнительно недолго, но это оттого, что велика была детская смертность, смертность от болезней. А старики часто жили подолгу, и долгожителей было больше, чем сейчас. Мы нашли в старых журналах пару историй о долгожителях давних времён – как говорится, сравните.

* * *

Петру Григорьевичу Сахновскому исполнилось 124 года, когда я встретил его в первый раз в 1847 году, в доме моего дяди, старожила московского. Небольшого роста, с волосами, обратившимися из седого в жёлтый цвет, Пётр Григорьевич держался ещё довольно прямо, зубы у него были целы, слух и зрение до того сохранились, что с ним не приходилось кричать, как то делается зачастую со стариками, и читал он без очков. Глубокая его старость сказывалась только обильною растительностью волос, какими-то кустиками. На носу и на щеках размещались кустики, и владелец их не касался бритвою, хотя чисто брил усы и бороду. Костюм Сахновский носил современный сороковым годам.

Старик вошёл в столовую моего дяди, опираясь на камышовую палку с небольшим набалдашником, в то время, как мы обедали. Дядя просил его присоединиться к трапезе, но он отказался.

– Я, батюшка, – сказал он, – скоро буду уже ужинать, обедаю же не по-вашему, в 4 часа, а в полдень. Но всё равно, подсяду к вам, покалякаю.

Старика усадили.

– Э! Да вы постничаете, – заметил он (то было в Великом посту), – а я и постного никогда не ем.

– Почему же? – спросила его моя тётушка, очень набожная и строгая постница.

– Потому что в пустяки эти не верю.

Тётушка, чрезвычайно чуткая к охранению всех церковных уставов, очень обиделась таким резким суждением старика и с горячностью сказала ему:

– А это вы нехорошо делаете!

– Ну уж теперь поздновато слушать-то мне выговоры, матушка, – отвечал, улыбаясь, Пётр Григорьевич. – Прожил 124 года, а учителем моим был фернейский философ (Вольтер. – Ред.), его книжки только и читал с пользой.

– И это очень дурно. Учитель ваш был безбожник!

…Старик между тем, не обращая ни малейшего внимания на выговоры хозяйки, продолжал свою речь, обращаясь ко всем присутствующим:

– Нет, для спасения своей души постного я никогда не едал, а спасал её другим способом, зная, что как она пришла с телом, так и уйдёт с ним, и строго держался таких привычек. Вина и водки не пил, точно так же, как ни чаю, ни кофею, ничего, ничего горячего; супов ваших совсем знать не хочу. Каждое утро, проснувшись в 4 часа, окачиваюсь ведром холодной воды в сенях, зимой со льдом; после чего насухо обтираюсь и даю себе моцион в течение часу, больше всего хожу, а потом завтракаю. Оттого что горячего никогда не ел, сохранились у меня и зубы, ими прекрасно разжёвываю и теперь мясо, без него же не могу жить… Какое же тут постное!

Старик, выложив с откровенностью своё материалистическое мировоззрение, общее всем его современникам прошлого столетия, немного помолчал; но видно было, что потребность говорить о себе сильно в нём сказывалась, и он опять начал, как что-то твёрдо уже заученное:

– Родился я в 1723 году, в славное царствование Петра Великого, в Смоленской губернии. Отец мой был тамошним помещиком и служил прежде в военной службе, а меня при крещении записали в гвардию, в Преображенский полк.

В царствование Анны Ивановны потребовали на службу, и меня, ещё ребёнка, привёз дядька в Петербург и сдал в шляхетский корпус. Царицы Анны Ивановны я никогда не видал, да и не могу ничего сказать из своей памяти о её царствовании, знаю только, что все были им недовольны и крепко ругали немцев. …Когда воцарилась Елисавета Петровна, мне было уже 18 лет, имел уже я первый офицерский чин, участвовал в парадах, и с этой поры начинаются мои отчётливые воспоминания. Первый раз лучше всего разглядел я императрицу на Невской першпективе, а была она писаная красавица, и вся тогдашняя молодёжь с ума от неё сходила. Иду я это по першпективе, и вдруг пролетели верховые, а в народе послышалось: «Императрица! Императрица!» Все бросились навстречу к ней. Ехала она в открытой колымаге, кланялась на обе стороны и, вынимая горсти серебра из фартуков колымаги, бросала их в народ. Тут-то я её и разглядел. Чудо как была хороша! И помню так свежо, как если бы видал сегодня.

Из гвардии перевели меня в армию, бросали из одного края в другой, таскали и в походы. В Прусскую войну был ранен, пролежал целый месяц в кенигсбергском госпитале, а когда кончилась война, вышел в отставку с чином секунд-майора, женился и поселился в смоленской деревне, доставшейся мне после кончины отца. И покончил бы я свою жизнь деревенщиной, да вытащил меня опять на службу наш же смоленский, Потёмкин-Светлейший. Взял он меня к себе для особых поручений, и находился я при нём в течение нескольких лет. Поручения его были очень разнообразны, и нередко приходилось мне летать из Ясс в Петербург. Вознаграждал он щедро, и червонцы сыпались, а подчас ужасно был крут и такого напускал страху, что небо показывалось с овчинку. Но всё-таки милостями его пользовался, и благодаря им прикупил себе две соседние деревеньки. После его смерти, вдовый – первую жену схоронил я ещё до вторичного поступления на службу, – женился второй раз, вышел в отставку с чином полковника и занялся опять хозяйством.

В царствование Павла дела вызвали меня опять в Петербург. Проживая в столице, захотел я повидать императора и пошёл на развод, который каждое воскресенье производился на площадке возле дворца. На мне был отставной мундир, и я стоял в первых рядах зрителей. Государь вышел из дворца, обошёл войска, поздоровался с ними и начал упражнять их в маршах и ружейных приёмах. Но вдруг взглянул он в мою сторону и стал быстро подходить, а когда был уже шагах в двадцати, то громко крикнул, махнув мне рукой: «Эй ты там, отставной, поди сюда».

Я побежал. «Как ты смел явиться на развод в таком мундире? А? Как ты смел?» – «Я награждён этим мундиром при отставке, ваше императорское величество». – «А не знаешь ты, что для отставных установлена другая форма?» – «Не знал, ваше императорское величество». – «А вот теперь ты будешь знать!»

И пошёл меня государь бить камышовой тростью, которая была у него в руке, приговаривая: «Теперь будешь знать… будешь знать…» Трость треснула, и он, бросив её, повернулся ко мне спиною и изволил уйти. Я поднял эту трость, склеил её, приделал другой набалдашник и вот ношу её с тех пор до сего дня.

Тут Пётр Григорьевич показал нам свою трость, и мы все по очереди её рассматривали. На ней действительно видна была в верхней части трещина, и её сдерживал золотой ободок, а круглый набалдашник был из слоновой кости. Когда осмотр трости окончился, он опять стал продолжать:

– С тех пор на разводы я не ходил и, покончив дела, уехал из столицы. Вторая жена моя тоже не была долговечна, и женился я в третий раз на вдове Щербининой, когда мне было уже за семьдесят лет. Но и от неё, как и от двух первых жён, имел я детей, и меньшой сын мой, полковник, служит теперь на Кавказе при Воронцове, где тоже и пасынок мой, Михаил Павлович Щербинин.

После поездки в Петербург при Павле думал, что никогда уже не выеду из своей деревни, но француз проклятый, выгнав меня оттуда, разорил, разграбил и сжёг всё дотла, а самого заставил на 89-м году поступить в ополчение. Пришлось-таки насмотреться всякой всячины на своём веку, и вот, как видите, всё прошёл, пережил и цел покуда.

Этим и заключил Пётр Григорьевич, видимо, утомлённый долгим говорением. Обед кончился, и спустя несколько минут старик раскланялся и ушёл домой. Ходил он всегда пешком, а сзади следовал за ним ливрейный лакей.

В 1854 году судьба свела меня на Кавказе с сыном его, полковником Григорием Петровичем, и от него я узнал, что батюшка его скончался в 1851 году, 128 лет от роду. Почти до самой смерти он не терял ни чувств, ни памяти и кончил жизнь тихо, сидя в кресле, как бы заснул.

К. А. Бороздин. «Исторический вестник», ноябрь 1888 г.

* * *

В январе 1826 года г. Найдёнов по назначению начальства отправлен был в Пелымсий край для обозрения оседлых и кочевых инородцев; пробираясь чрез тёмные, дремучие леса (на тамошнем наречии волоком именуемые), наконец он увидел из-за лесов селение Пелым. Луна в тумане разливала слабый свет на несколько убогих хижин, раскинутых на высокой горе, где возвышался Божий храм. В то время в Пелыме было не более 30 домов. На другой день, с появлением утренней зари, г. Найдёнов был восхищён очаровательною картиною: утренняя звезда рассыпала радужные струи по вершинам убелённых снегом окрестностей, как бы усеянных разноцветными камнями, между тем и лучи солнца блеснули из-за туманных лесов; дикие остяки появлялись в оленьих парках, гусах и тому подобных азиатских одеждах; иные проезжали в нартах, запряжённых собаками, или проскальзывали на лыжах, с луком за плечами; иные возвращались с добычи…

В то время в Пелыме находился один 130-летний старец, помнивший твёрдо некоторые минувшие события и пересказывавший их, как живая летопись; г. Найдёнов послал за стариком, и вот к нему явился согбенный долголетием почтенный муж с высоким посохом в руках, на который опираясь, он шёл медленно, с помощью вожатых и с поникшею головою; волосы его от времени уже пожелтели, но вид его был спокоен, улыбка привлекательна, взор тусклый, но выражал добродушие и чистосердечие.

Крестьянин Антон Васильев Казанцов родился в царствование императора Петра Первого между ясачными вогулами, в то время ещё не говорившими по-русски; в простоте сельской жизни Казанцов вёл себя скромно, осторожно; не входил в сообщество людей буйных, был трудолюбив и воздержен, не знал горячих напитков до 50 лет; по силам же своим мог работать за трёх и четырёх человек; ходил за сохою в поле, а по лесам – за звериною добычею, и в своё время известен был под именем зажиточного; но когда уже дожил до 100 лет, то поневоле отстал от работ, обеднел и стал кормиться уже трудами детей и внуков. Он женился сорока лет и прожил с женою с лишком 80 лет; из 12 человек детей остался у него в живых один сын Дмитрий, ныне имеющий 46 лет, да три дочери в замужестве, 14 внучат и 6 правнуков. Некоторые из внучат живут в одном с ним доме, им самим построенном: они любят его, как отца, берегут, покоят жизнь его.

«Дедушка глуховат». Иван Андреевич Пелевин, 1889 г.

Казанцов при имени Петра Великого вздохнул тяжко, и слеза навернулась на седых его ресницах; он с умилением благословлял имя Великого. Почтенный старец помнил ещё бывших в городе Пелыме воевод: Патера, Страхова, Зубатова и последнего, Путилова, который закрыл город; помнил, как были сосланы в Берёзов князья Меншиков, Долгорукий, когда привезён был в Пелым граф Миних и другие. Вспоминая царствование Анны Иоанновны, Казанцов говорил о Бироне, называя его жестоким мучителем рода христианского. Царствование Елизаветы именовал золотым солнцем, тогда и мы, говорил он, в лесах своих добывали зверя изобильно; всё было дёшево, все веселились, самые нехристи незнакомы были с бедностью в краях наших!

Между прочим Казанцов вспомнил о фельдмаршале графе Минихе, который некогда жил 20 лет сряду на берегах Тавды. «Миних, – говорил Казанцов, – редко выходил из замка (который был построен с четырьмя башнями на самом берегу pеки и обнесён крепостною стеною), не любил никаких сообществ, ни народных увеселений и по большей части был задумчив. Иногда приходил он с удкою на берег реки, ловил с крестьянами рыбу, косил с ними траву или разводил молодые кедры; он щедро платил крестьянам за работы и ласково обходился с нами. Пелымцы долго вспоминали о нём с любовью… говорят, прежде он был строг, а мы видели только его доброту. Когда пришло повеление об освобождении Миниха, он роздал все свои пожитки крестьянам, потом объехал верхом вокруг Пелыма, прощался с жителями как отец, и мы благословляли путь его».

Крестьянин Антон Казанцов росту высокого, но зрение его потускло от старости, он смотрит на предметы как бы сквозь туман; ходит всегда с помощью посоха и вожатых; слух начинает притупляться, но память и чувства по летам его удивительны, говорит весьма твёрдо, иногда ещё шутит с правнучками своими, играет как дитя и, спокойно помышляя о смерти, всякой день благословляет их, чтобы не заснуть смертным сном, не благословив любезных ему. И.А. Вельяминов, которого память почтенна и заслугами Отечеству, и любовью к просвещению, и радушным доброжелательством, не оставил без внимания представления г-на Найдёнова и прислал значительное noco6иe престарелому Казанцову, озарявшее отрадою закат жизни 130-летняго старца.

Из записок г. Найдёнова, сообщённых генерал-губернатору Западной Сибири И.А. Вельяминову. «Маяк современного просвещения и образованности», 1842 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска