И корабль плывёт
Сто лет назад в Усть-Сысольске стояла такая же, как сейчас, осень. Дворники махали мётлами, сгребали листья в кучи: порядок – он при любой власти должен быть. Даже когда мир летит в тартарары – одна революция, за ней другая, будь они неладны.
Вечера становились всё темнее, но редко в каком доме зажигали огонь – дороговизна, керосину не напасёшься. Да и что сидеть на пустой желудок – не лучше ли поскорей лечь и забыться сном. Посевы в 1918 году сильно побило заморозками, и больше половины населения Усть-Сысольского уезда голодало. Лишь излучина Сысолы слегка серебрилась ясными вечерами, а город спал – насторожённо и чутко. Его тёмные избы и смутно белевшие во мгле каменные дома, Народная площадь, которую все по привычке звали Базарной, его храмы – всё, казалось, было объято тревожным сном.
Но днём – чем ближе к седьмому ноября, тем чаще – с Народной площади доносились крики: «Левой! Левой! Ать-два-ать!» и звуки духового оркестра – там шли приготовления к манифестации в честь первой годовщины Великого Октября. Газета «Зырянская жизнь» напишет потом, что зрелище было красивым: от флагов и транспарантов площадь стала красной, стройными рядами прошли солдаты местного резервного полка и сотни людей сняли шапки, когда оркестр заиграл траурный марш в память павших.
А в душе Ольги Николаевны Лениной трагическая музыка звучала уже несколько недель. С тех самых пор, как забрали её мужа. Леонид Александрович был председателем съезда мировых судей Усть-Сысольска.
Арестовали, кроме него, ещё семерых уважаемых и, по-видимому, потому «ненадёжных» граждан Усть-Сысольска. Потомили какое-то время в тюрьме, а в сентябре посадили на пароход и увезли неведомо куда. Каждый день жёны, так же, как она, ждали вестей, но вестей не было.
И лишь через несколько лет Ольга Николаевна узнает, что её муж и семеро его товарищей по несчастью 24 сентября 1918-го погибли. Александр Веллинг, Василий Городецкий, Степан Клочков, Леонид Ленин, Николай Митюшев, Иван Петроканский, Василий Сидоров и Андрей Харьюзов были расстреляны без суда и следствия на заливном островке близ нынешнего города Коряжма. Такой приговор вынес им котласский полевой военный трибунал – точно военным преступникам. Вина состояла в том, что они пытались сопротивляться разрушению большевиками всех основ прежней жизни. Это было всё равно что пытаться сдержать прорвавшую плотину. Они написали обращение к Патриарху Тихону о том, что происходит в Усть-Сысольске. Вот строки из него: «Правление большевиков, захвативших власть в России в свои руки, непоправимо сгубило наше дорогое Отечество, и это надо признать за совершившийся факт. Их всеуничтожающие и разрушительные декреты внесли полную путаницу в жизнь народа, разделив его на два лагеря, и породили классовую вражду: крестьяне явно призываются к уничтожению интеллигенции. Мало того, теми же декретами возбуждается открытое гонение на Церковь Христову, Его учение: оно считается ненужным. Это ли не гибель Родины!..»
Написали о гибели Отечества – и погибли сами.
* * *
После ареста отца семейства началась у Лениных тяжёлая жизнь. Двухэтажный деревянный дом отобрали – мол, нечего буржуйствовать. Дом стоял на Троицкой улице, которую, по иронии судьбы, впоследствии назовут потом улицей Ленина – конечно же, не в честь невинно расстрелянного Ленина, а в честь вождя мирового пролетариата. Ольга Николаевна с четырьмя малолетними детьми терпела нужду и голод, но мысль, что муж вернётся, помогала переносить тяготы. Но однажды, под Рождество двадцать какого-то года, когда нечем было затопить печку и нечего на стол поставить, вдруг вошёл в дом человек – весь заснеженный, радостный, с мешком гостинцев из деревни, пушистой ёлкой и дровами. Оказалось, когда-то Леонид Александрович помог ему, спас от незаслуженной каторги, вот они с женой, помня добро, и решили перед Божьим праздником навестить Лениных. Это был словно последний привет родным от отца и мужа.
Спустя сто лет после того трагического события мы встретились в Сыктывкаре с внуком Ленина – тоже Леонидом, только Львовичем – в гостях у Анны Георгиевны Малыхиной (в своё время написавшей для нашей газеты про «Ёлку для Лениных»). Их семьи породнились в те тревожные годы. Дядя Анны Георгиевны – известный в Коми геолог Иван Михайлович Попов – стал вторым мужем Ольги Николаевны.
Думал обезопасить младшую дочь опального Ленина, дав дочке Лениных Наташе не только свою фамилию, но и отчество. Так Наталья Леонидовна Ленина стала Натальей Ивановной Поповой.
Однако в 30-е годы и сам он попал в жернова репрессий, был арестован и сослан, а его имя, выгравированное на доске почёта в Ленинградском горном институте, затёрли. Наталье Поповой, мечтавшей там учиться, дорога в этот прославленный вуз была закрыта, всю жизнь она прожила в Сыктывкаре.
– Жалею, что не был знаком с тётей Наташей, которая, по рассказам её сестры, моей мамы, была очень интересной личностью, – говорит Леонид Львович, сын другой дочери Лениных, Веры Леонидовны. И вспоминает с улыбкой одну-единственную их короткую встречу. – Где-то в 1946 году она приехала в командировку в Москву. Резкий стук в дверь – открываю, приглашаю войти. «Где мать?» «На работе», – отвечаю робко: уж очень решительная и строгая дама. «Ты Лёлик. Я твоя тётка Наталья. Скажи матери, что я приезжала. Сюда целуй», – и, подставив щёку для поцелуя, так же решительно вышла.
Больше не приезжала, да и мы с мамой не отваживались отправиться в такой дальний путь. А мне до того хотелось! Усть-Сысольск – много я слышал о нём в детстве. Но мама вздыхала: «Ты знаешь, как туда трудно добираться! Поездом, потом на пароходе, потом ещё как-то – нет, это очень сложно, да и дорого!» Она ездила лишь раз – проститься с бабушкой в 71-м.
А сейчас как добираться? Час с небольшим полёта – и сели посреди города!
«Не смей об этом говорить!»
– А вы знали о том, кем был ваш дедушка и что с ним случилось? – задаю вопрос Леониду Львовичу.
– Поначалу лишь догадывался. В середине 50-х бабушка приехала к нам в Москву и привезла с собой архив, он страшно заинтересовал меня, подростка: документы на старинных бумагах, датированных началом девятнадцатого века, бравые мужчины в гражданской и военной форме, дамы с причёсками и в длинных платьях… Книги ещё привезла дедушкины – редкие, великолепные издания. Там были полные собрания сочинений Шекспира, Шиллера, издательства «Брокгауз и Ефрон», у него была такая книга, которой нигде не увидеть, и я её читал, – «Дон Кишот Ламанчский», 1757 года! На всех книгах стоял экслибрис: «Леонид Ленин». Но у нас в семье боялись разговоров и о Лениных, и о судьбе деда. Как только я поднимал эту тему, на меня шикали: не смей об этом говорить!
– Все тогда боялись, – вздыхает Анна Георгиевна. – Даже в 90-е годы, когда я работала в редакции «Веры», в людях жил страх. Например, зайдёт человек, разговоримся, и выяснится, что в роду у него были священники; но как их судьба сложилась – «об этом говорить не могу…».
– Но сейчас-то говорить можем, слава Богу, и картина произошедшего постепенно прояснилась, – говорит Леонид Львович. – Год 1918-й – он самый страшный был. Противостояние было очень острым. Арестованным, в том числе моему деду, поставили в вину то, что они за Временное правительство, – а как могло быть иначе, если оно ещё поддерживало институты власти на местах? Ну они и сопротивлялись. Говорили, что нельзя рушить старое, не создав нового. Те же судебные органы: именно в то время нужно было, чтобы они были на острие. А их ликвидировали, заменили людьми некомпетентными, и больше того – непорядочными. В итоге при активном участии деда было написано обращение к Патриарху Тихону. Больше некому было жаловаться… И ведь у всех этих расстрелянных людей были дети. У Веллинга, например, их было пятеро, мал мала меньше. У Леонида Александровича было четверо.
Анна Георгиевна показывает семейную фотографию Веллингов в газете – детки словно по косой линеечке выстроились, младший совсем кроха.
– Кстати, внук Александра Веллинга и раскопал это дело, – говорит Леонид Львович. – Долго искал и нашёл в Архангельске. Получил справку о реабилитации всех восьмерых. Я тоже этим занимался, но мне было проще – в 91-м я был членом Президиума Моссовета. Обратился к начальнику КГБ по Москве и Московской области: прошу помочь найти дело моего деда, расстрелянного в 1918 году. Месяца три ждал, пока из Сыктывкара не пришёл отказ: дело не найдено. Позвонил генералу, что отказали; не волнуйся, говорит, будем работать дальше. И вот из Архангельска прислали ответ. Вызвали меня на Лубянку и положили передо мной во-от такое дело.
– Но скопировать-то вам разрешили? – живо интересуется Анна Георгиевна – долгое время она сама, можно сказать, жила в архивах, переписывая дела репрессированных священников Коми края, и на сегодняшний день благодаря её скрупулёзному труду собраны ценнейшие сведения не на один том.
– Я спросил, не разрешат ли мне взять какие-то документы. Говорят: что-то можете взять, а что-то – скопировать. Я даже удивился такой щедрости. Дали повестки, которыми дед вызывал членов мирового суда на заседания, ксерокопировали приговор. Письмо к Патриарху Тихону тоже дали. Четыре часа читал эту историю, и меня не торопили: «Работайте сколько нужно, товарищ полковник…»
– В начале 90-х такое послабление было, видимо, повсеместно, – подтверждает Анна Георгиевна. – Я тоже занималась поисками. В КГБ Сыктывкара мне выдали дело Ивана Михайловича, моего дяди, и никто за мной не наблюдал. А сейчас ведь дел не выдают, а если такое и бывает, то только под наблюдением. И вообще очень строго стало. Михаил Рогачёв, председатель общества «Мемориал», занимается этим на государственном уровне – так и ему перестали давать дела репрессированных. Наверно, опомнились – зачем возбуждать людей?
«Лениным я был до второго класса»
– У вас очень звучная фамилия. Не трудно было с ней жить? – спрашиваю московского гостя.
– На самом деле она звучная сама по себе, а не потому, что её присвоил Владимир Ильич Ульянов.
– Вы хотите сказать, что этот псевдоним был взят у кого-то из представителей вашего рода?
– Именно. В 1900 году Владимиру Ульянову для выезда за границу потребовался поддельный паспорт – он только что вернулся из ссылки и считался неблагонадёжным. И ему передали паспорт тяжело больного Николая Егоровича Ленина, отставного статского советника из Вологодской губернии (умер он в 1902 году). Передали сыновья Николая Егоровича, которые были знакомы и с Крупской, и с самим Ульяновым по Вольному экономическому обществу, членом которого являлся и Сергей Николаевич Ленин, тайный советник – двоюродный брат моего деда. Всё это расследовал историк из Петербурга Михаил Штейн. В 1990 году под его авторством вышла статья в газете «Литератор» – «Его именем назван наш город», а в 1997-м – книга «Ульяновы и Ленины. Тайна родословной и псевдонима», выдержавшая четыре или пять изданий. Я позвонил Михаилу Гиршевичу и спросил имя отца Николая Егорыча: «Не Егор Фёдорыч?» И когда он назвал имя моего прапрадеда, штабс-капитана Егора Фёдоровича Ленина, участника Отечественной войны 1812 года, я понял, что это моя семья. Через неделю мы встретились в Санкт-Петербурге, меня пригласили в Русский музей, из запасников достали картину «Ленин с калмыком». Подписано: «Алексей Никифорович Ленин». Это наш пращур, соратник Петра Первого, участвовал с ним в Азовском походе. А по должности он был стряпчий – это что-то вроде адвоката, юриста. Вот этот Алексей Никифорович и был праправнуком первого Ленина – енисейского казака Ивана Посника, или Посника Иванова, который является основателем очень многих населённых пунктов в Сибири. Например, Жиганск такой есть. Мне оттуда в 1990-м директор музея писала, прочитав в «Литераторе» эту историю: «Вы уточните, пожалуйста. У нас тут спор о годе основания нашего города: 1639-й или 1642-й?» «Хорошо, – говорю, – покопаюсь в памяти или пообщаюсь виртуально с Иваном Посником» (смеётся). Так вот, Жиганск, Зашиверск, Верхоянск, Якутск – это всё крепости, которые были подняты и поставлены Иваном Посником и впоследствии стали городами.
– Так как же ваш предок стал Лениным?
– Первый царь из рода Романовых – Михаил Фёдорович – щедро наградил вологодского казака, пожаловав сотнику Ивану Поснику за его заслуги в освоении сибирских земель грамоту на дворянство для него и его потомков, имения в Вологодской и Ярославской губерниях. А фамилия ему была дарована Ленин, то есть именитый человек, отличившийся на реке Лене. Так с середины ХVII века и служили дворяне Ленины. Кто-то военным стал, кто-то пошёл по гражданской линии.
– А каково вам было быть однофамильцем вождя мировой революции?
– Я класса до второго носил эту фамилию – меня звали Лёлик Ленин. Мы в 1944 году вернулись из эвакуации, потом началась школа. Мне поначалу разрешали поднимать флаг на торжественной линейке. Кому поднимать? – Ленину, конечно! А потом смотрят – Ленин-то всё двойки да тройки получает… Учился я весьма посредственно – сказались голодные годы и заболевания, перенесённые в эвакуации. У всех палочки в тетрадке перпендикулярные, а у меня кривые, и отметки мне соответствующие ставили. В какой-то момент терпение учителей лопнуло: «Тебе не стыдно с фамилией Ленин так учиться?!» И я взял фамилию отчима – Колосов. Но этот разговор на меня всё-таки повлиял: я окончил школу с серебряной медалью.
* * *
Время было такое. Кто-то из представителей славного рода стал Лёниным, а у одного из Лениных фамилия стала выглядеть совсем уж необычно: Le Nine. Это морской офицер Анатолий Ленин, умерший в эмиграции. Леонид Львович рассказывает:
– Я, ещё практически ничего не зная об этом нашем родственнике, сначала нашёл его могилу на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. В 1990 году я познакомился с князем Васильчиковым. Он был сотрудником фармакологической фирмы в Париже, а я курировал здравоохранение в Москве, и он ко мне приезжал с каким-то вопросом, мы познакомились. А через полгода я поехал в Париж с делегацией. Мы созвонились, и он ко мне приехал; повозил меня повсюду, за что я ему очень благодарен – денег при мне было всего два франка. Спросил, не сможет ли он отвезти меня на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. «Я вас отвезу, – говорит, – только потом мне надо быть в храме Александра Невского – я певчий в церковном хоре». Это меня удивило: такой серьёзный человек, джентльмен в костюме – и вдруг певчий. У нас тогда в храмах одни бабушки пели. Вот утром князь Васильчиков отвёз меня на кладбище, и я там всё ходил вокруг могилы фрегатного капитана Анатоля де Лени́н, на могиле его был флаг Андреевский, перламутровый… А лет через пять пришли ко мне в Москве два журналиста, моряки, принесли журнал «Военное обозрение» со статьёй о лейтенанте Ленине. Он был участником «Экспедиции особого назначения». Не слышали о такой? Вскоре после начала Первой мировой Сербия обратилась к России за военной помощью. И уже через четыре дня русский император своим указом создаёт в России для оказания военной помощи Сербии по Дунаю экспедицию. Небольшим колёсным пароходом «Граф Игнатьев», вооружённым с началом войны двумя 75-мм пушками, командовал лейтенант Ленин. Был энергичным, знающим своё дело офицером: в 1914 и 1915 годах успешно конвоировал транспорты в Сербию и обратно. Был удостоен ордена св. Анны 3-й степени и сербских боевых наград: ордена св. Саввы 4-й степени и Косовской медали. В Гражданской войне Анатолий Ленин участвовал на стороне белого движения, продолжая служить на старом колёсном пароходе «Румыния», к слову сказать, первом авианесущем корабле, а потом эмигрировал в Константинополь, оттуда во Францию. И фамилия его в телефонном справочнике писалась так: de Le Nine. В эмиграции бывший капитан 2-го ранга Анатолий Ленин торговал в Париже с лотка конфетами и очень любил угощать детей. Своей семьи у него не было…
«Радостного пейзажа она не могла написать»
– А о ком из восьмерых расстрелянных «ненадёжных граждан» ещё известно? – спрашиваю Анну Георгиевну и Леонида Львовича.
– Видите на стене пейзаж? – показывает хозяйка. – Это мельница на речке Човью. Его написала Вера Николаевны Городецкая, супруга сына расстрелянного Василия Никаноровича Городецкого, и подарила Наталье Ивановне – они были в дружеских отношениях.
– Да, фамилию Городецкие я слышал, – подхватывает Леонид Львович. – У меня тоже в Москве есть одна работа Веры Николаевны. Картину эту – на небольшой такой фанерке – привезла мама из Сыктывкара в 71-м году. Много лет она валялась в углу. Потом я нашёл её и спрашиваю маму: «Что это такое?» «Не знаю, – говорит, – вроде бы я когда-то привезла из Сыктывкара». Я стал реставрировать – у меня художники знакомые есть, спрашивал совета, как правильно расчищать. Проявился великолепный пейзаж. Хмурый, навевавший очень тяжёлое настроение. Но я тогда понял: Вера Николаевна Городецкая радостного пейзажа не могла написать.
– Участь Городецких была трагической, – рассказывает Анна Георгиевна. – Мало того что дедушку убили, так в 30-е годы начались гонения на мужа. А сына Всеволода, студента 2-го или 3-го курса архитектурного института, в 1933 году арестовали и отправили в Воркуту. Отсидев 14 лет в лагере, он погиб в 1947 году, и никого из потомков не осталось.
– Василий Никанорович был лет на 20 старше дедушки. Ну что же это такое, какую опасность он мог представлять?.. – с горечью произносит Леонид Львович.
– А ещё о Степане Клочкове известно многое – благодаря стараниям его внучек, Надежды Фадеевой и Елены Лукиной, проживающих в Сыктывкаре, – рассказывает Анна Георгиевна. – Они собирали сведения о нём, издана хорошая книга. Степан Клочков, сын священника, православный миссионер, был избран депутатом IV Госдумы от Коми края – в общем, в глазах новой власти был очень «ненадёжным гражданином». Перед расстрелом приложился к иконе, висевшей у него на груди, помолился: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» Леонид Ленин прочёл молитву и успел наложить на себя крестное знамение. Он не мучился – пуля попала в голову. Об этом спустя много лет поведал его дочери Наталье свидетель расстрела.
Семейные истории
Гость Анны Георгиевны склонился над её семейными альбомами. Почти каждая фотография вызывает какое-то воспоминание.
– Вот это Александр Леонидович, – говорит он, узнав своего дядю. – Он был старшим сыном, его могли тоже взять по любому поводу, и он бежал из Сыктывкара по рекомендации мамы в Ленинград – к её брату. А тот, оказывается, служил в органах. Дал племяннику переночевать и попросил больше не появляться. Видимо, опасался обнаружить своё родственное отношение к Лениным. С тех самых пор семьи Беловых и Лениных никаких контактов не имели.
– Смотрите, какая чудесная фотография! – восхищается Леонид Львович. – Подпись: «1916 год, Усть-Сысольская гимназия, Борис Леонидович Ленин». Это же первенец дедушки с бабушкой! Но он прожил всего 10 лет.
– С ним, кстати, Вячеслав Малышев учился, – добавляет Анна Георгиевна, – будущий нарком танкостроения, и Владимир Старовский, будущий начальник ЦСУ при Совете министров. Рассказывали, что Борис был очень талантливым мальчиком. А умер из-за того, что в мороз отдал шапку товарищу, которому далеко было ехать. «Мне-то, – сказал, – близко, добегу». Простудился и заболел менингитом… Сам погибай, а товарища выручай – так и получилось.
Беру из кипы фотографий необычный для 1927 года снимок некоего священнослужителя, с подписью на обороте: «Дарю сию фотографическую карту на долгую память гражданам новым хозяевам моего бывшего дома Ивану Михайловичу и Ольге Николаевне Поповым. Иеромонах Иоанн, бывший медицинский фельдшер».
– Это фельдшер Шипунов, у которого купили дом мой дядя, Иван Михайлович, и ваша бабушка – Ольга Николаевна, когда поженились, – поясняет гостю Анна Георгиевна. – А сам он ушёл в монастырь – видно, тогда ещё не все были закрыты. Помню этот жёлтенький домик с садом на улице Интернациональной, в 50-х годах. Представляете, когда стали его сносить чугунным шаром, из мраморного умывальника посыпались золотые монеты царской чеканки!
– Да что вы говорите! – весело удивляется Леонид Львович. – Это кто же их туда запихал-то?
– Неизвестно. А вот, смотрите, Леонид Львович, ваша младенческая фотография, 1941 год. «Милой бабуленьке», – подписано чьей-то рукой. Всегда была на виду у тёти Наташи. Она очень гордилась вами.
Анна Георгиевна перебирает аккуратные стопки документов, фотографий, газетных вырезок, рассказывая о них кратко, но красиво, так что оживают картинки из прошлого века и позапрошлого.
Ленинский характер
– В жизни вам, конечно, очень помогал твёрдый характер – фамильная черта. А помощь Свыше вы ощущали? – спрашиваю Леонида Львовича.
– Сложный вопрос. Я же по роду службы военный врач, а по характеру фрондёр. Так что меня и в должности понижали, и отправляли туда, куда Макар телят не гонял, с безнадёжной характеристикой, чтобы я сгинул там, но я вместо этого защитил кандидатскую диссертацию.
Послали в командировку на вспышку дизентерии в войсковых частях в Крым – получил благодарность от замминистра обороны по тылу и именные часы. Участвовал в оказании помощи пострадавшим в Чернобыле, в Афганистане пришлось служить, участвовать в событиях января 91-го года в Литве, но уже в качестве депутата Моссовета. Было очень нелегко. Что помогало выкарабкиваться? Может, то самое упрямство Ивана Посника, а может, Господь помогал. Я не воцерковлённый человек, но крещённый в детстве, верующий. Бабушка, когда жила у нас, постилась, ходила в церковь, а маме было всё равно – советское поколение, ну и я так воспитывался. Но вот кто действительно унаследовал ленинское упрямство, так это дочь моя, Вероника.
Он увлечённо рассказывает о дочке, которая вопреки его совету стала детским психиатром и оказалась права – это было её призвание, и сегодня она заведует отделением в Центре психического здоровья детей в Москве. Включает на телефоне видеоролик: аккомпанируя себе на гитаре, Вероника поёт песню о погибшем корабле. Красивый, глубокий голос: «Ах, бедный мой Томми, бедный мой Том! Зачем ты покинул старый свой дом! Твой парус оборван, в трюме пролом, твой ветер удачи тебя обманул…»
Про многих ярких, красивых людей из рода Лениных, пострадавших в лихолетье революции, так можно сказать. Но они ли виноваты в том, что пришлось покинуть свой дом, что «парус оборван»? Вечная им память. В корабельный журнал бережно вписаны все их трагические истории. А корабль славного рода плывёт дальше.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий