Человек в руках Божьих
«Певчие, берегите вашего регента!»
Под Рождество
– Дух Рождественских праздников отличается от Пасхальных? – спрашиваю регента Чесменской церкви Рождества Иоанна Предтечи Юлию Бордиловскую.
– День рождения – это совсем не то, что Воскресение, – отвечает она. – Пасха долго приуготовляется сначала Великим постом, а потом Страстной седмицей. Ты проживаешь евангельские события за это время, а когда приходишь с крестного хода после погребения Плащаницы и читается паремия из Иезекииля, где пророк говорит: «сухие кости да восстанут», – вдруг появляется предчувствие радости. Ещё Великая суббота впереди, целый долгий день, когда молчит всякая плоть… А Рождество Христово – это тайна, чудо, начало новой эры. У меня это ощущение возникает на Великом повечерии. Ну и в конце Рождественского богослужения – волшебный момент, когда исполняется «Ночь тиха»…
– …всё вокруг замирает. И хорошо, что в России Рождество празднуют зимой, когда природа спит.
– Да. Не зря же у нас и в рождественских спектаклях время от времени возникает сюжет именно зимний, пастернаковский. Пустыня и пальмы – это замечательно, но у нас всё-таки ощущение зимы в этот праздник.
* * *
…Юлия Валентиновна – бессменный регент Чесмы, как называют прихожане церковь Рождества св. Иоанна Предтечи. Давным-давно эта церковь пленила меня не только необычным видом – в стиле екатерининской псевдоготики, но и хором первой литургии. Бывая в разных храмах, я поняла, что чесменский хор отличается от остальных разнообразием певческого материала и качеством исполнения. Но почти восемь лет должно было пройти, прежде чем я поднялась на хоры и задала вопросы, ответы на которые давно хотела узнать.
* * *
– Ты упомянула о рождественских спектаклях, в которых играют дети из хора и воскресной школы. А какое участие в подготовке к празднику принимаешь ты?
– За годы службы в Чесме мне приходилось работать и над рождественскими спектаклями, и над музыкальным оформлением, когда их ставил кто-то другой. Допустим, идея режиссёра – спектакль в стиле эпохи Возрождения. Значит, подбирается музыка средневековая, одно или двухголосные песнопения (на латинском языке). Мы ставили спектакли, украшенные только органной или только фортепианной музыкой. Необходимо было прослушать большое количество музыкального материала, огромные музыкальные пласты, но это – море удовольствия! Если на музыку «накладывается» стихотворение, то его с ребёнком разучивают с нужными интонациями. Потом записывают, совмещают с музыкой. Эту кропотливую работу в Чесме ежегодно выполняет замечательный звукоинженер и музыкант Кирилл Сокирко.
– Разве артисты выступают не вживую?
– Случается, что сложные тексты записываются на фонограмму. Костюмы ангелов и библейских персонажей для постановок мы тоже шьём сами. Мама моя – конструктор-модельер, научила меня шить, наверно, затем, чтоб одевать рождественские спектакли в Чесме. Когда мы в прошлом году начали репетировать детскую сказку «Ослик Марии», выяснилось, что у нас более 30 персонажей.
– Большим спектакль получился?
– Прошлогодняя сказка шла 45 минут. Мы никогда не ставили задачи делать масштабный спектакль. Но поскольку на празднике бывает всегда очень много гостей, настоятель отец Алексей настаивает: люди должны увидеть события, описанные в Писании. Поэтому часто спектакли делаются с евангельскими или библейскими текстами. Так, в одном из спектаклей были вставки о сотворении мира. Звучала органная музыка, и фрагменты Библии читал сам отец Алексей.
Второе непременное условие – в спектакле должен быть задействован весь приход: и семейный клуб, и детский хор, и женский вокальный ансамбль. Перед Новым годом дети заняты всегда, собрать их всех вместе невозможно. Репетируем фрагментами: волхвы пришли в одно время, пастухи – в другое… Эта мозаика складывается лишь на генеральной репетиции. Каждый раз это немножко флэшмоб, хотя тщательно подготовленный. При этом обязанности богослужения с меня никто не снимает. Я прибегаю с генеральной репетиции, и вдруг обнаруживаю, что вся церковь затихла в ожидании Рождественской службы… Каждый раз утешаю себя тем, что подготовка спектаклей – это, наверно, моё приношение Господу. Днями и ночами это занимает все мысли. Должно быть, потому, что я не профессиональный режиссёр.
– Уверена, что и профессиональные режиссёры целиком погружаются в свои постановки. Расскажи, а как проходит подготовка спектакля в этом году?
– У режиссёра появилась идея интересная, но с точки зрения профессионального музыканта – сложная. В воскресной школе есть дети, играющие на музыкальных инструментах. Мы хотим, чтоб наши маленькие ангелы играли и пели. Во время спектакля дети без дирижёра могут растеряться. Необходимо сделать запись и инструментов, и пения, чтобы это прозвучало достойно на спектакле. Сам спектакль будет основан на евангельских текстах. А перед спектаклем по нашей многолетней традиции женский вокальный ансамбль споёт колядки у вертепа.
– Предрождественское настроение, состояние – когда оно наступает?
– На богослужении ирмосы первого канона «Христос рождается» исполняются со дня празднования Введения. В чтениях тоже это отражается. Самое значимое событие – Рождественский сочельник, когда бывает очень протяжённая служба с Царскими часами, литургией Василия Великого, вечерней. После службы мы репетируем четыре часа с детьми и вновь отправляемся на вечернюю службу. Весь храм стоит затаив дыхание, псаломщик читает, и, наконец, звучит: «С нами Бог…» И тогда, совершенно измотанная после этих недель подготовки, я начинаю ощущать праздник по-настоящему.
Тяжёлый характер
По традиции прошу Юлию рассказать о себе:
– Наверно, стоит начать с того, почему ты стала музыкантом?
– В музыкальную школу меня отдали ещё в шесть лет. Папа и мама пели, родные тоже. Но ведь в те годы пели все. Не помню ни одного застолья, ни одной встречи без этого. Я и диплом в консерватории писала о том, что с появлением телевидения, радио мы утеряли певческую традицию.
После школы – общеобразовательной и музыкальной – музыкальное училище имени Римского-Корсакова при Ленинградской консерватории. У меня был совершенно потрясающий преподаватель – Борис Георгиевич Абальян. Сейчас он профессор, один из самых маститых специалистов по хоровому делу в Санкт-Петербурге.
В те годы Борис Георгиевич был ещё очень молод, необычайно хорош собой и остёр на язык. Ученицы смотрели ему в рот. Но я была очень обидчивой девочкой, поэтому всё воспринимала в штыки, хлопала дверями и рыдала. Я могла бы взять от него в 150 раз больше, чем я взяла! Кончилось тем, что в характеристике он написал: «тяжёлый характер помешал раскрытию творческих возможностей».
– И тебе удалось с ней поступить в консерваторию?
– Нет. Мне нужно было срочно выйти замуж! Ну какая консерватория, какое хоровое искусство?! Потом нужно было срочно родить ребёнка.
Но когда первенцу Никите стукнуло 5 месяцев, моя мама сказала: «Девочка, учиться надо в любом случае». И, несмотря на сопротивление мужа, свекрови, мы стали искать возможности. В Питере не существовало заочного отделения для дирижёров-хоровиков. Моя преподаватель по сольфеджио вспомнила про Саратовскую консерваторию. В тот же день я пришла домой с билетом: «Еду в Саратов!» Это был Промысл Божий обо мне.
Саратовские уроки
Саратовская консерватория выглядит необычно: псевдоготическое здание с островерхими красными крышами, похожее на рыцарский замок. Меня прослушивала ныне покойная Евгения Петровна Сидорова. Педагог-хормейстер, она стояла у истоков формирования кафедры хорового дирижирования. Преподавателем моим была её ученица Людмила Алексеевна Лицова. По её инициативе в 1991 году был создан Саратовский губернский театр хоровой музыки. Этот театр и сейчас процветает в Саратове.
На втором курсе я сделала попытку перевестись в Питер, но неудачно. Дело в том, что Московская консерватория во время войны в эвакуации находилась в Саратове. И школа там, соответственно, московская. Я с трудом перестроила свою голову на другую схему. К счастью, Людмила Алексеевна на первом курсе не стала меня переделывать. Она видела и слышала моего педагога Абальяна, ценила его мастерство и школу.
Зная, что у меня маленькие дети, Людмила Алексеевна разрешила закончить экстерном два последних года: «Такой практики в Саратове не было, но давайте попробуем». Она устроила меня на работу в свой хоровой театр, который тогда только организовался, обеспечив меня куском хлеба и потрясающим опытом.
Во время учёбы я убедилась в том, что нет студента продуктивнее заочника. Это люди, которые твёрдо знают, что им надо, и уже работают по специальности. Пока училась, я некоторое время пела во Владимирском соборе.
– Неожиданный поворот, – удивляюсь.
– Ещё один саратовский урок, – смеётся Юлия. – Очередная квартира, в которой я поселилась на время сессии, – место встреч городской богемы, где всё жило и двигалось не переставая. Я там прожила месяц, а хозяин, художник, учил меня жизни. Не знаю, жив ли сейчас этот человек…
Один раз я проснулась среди ночи от сильной оплеухи. Утром встала с пылающей щекой и за завтраком поинтересовалась: «Пашка, что за история?» Он посмотрел на меня сурово: «Мать, а ты крещёная?!» «Нет», – сказала я испуганно. «Так. Мы идём креститься». Дело было зимой, а зимы там под 40 градусов. Мы пошли в ближайший храм. И первое моё впечатление от православия – мороз, сумрак, все в шубах и тёплых сапогах. После крещения Пашка сказал: «Приедешь домой, устроишься в храм петь в хоре». Я приехала домой, вспомнила, что одна из моих сокурсниц (ныне композитор и певица Елена Иготти) работает во Владимирском соборе. «Алёна, мне велели петь в церкви», – позвонила я ей. «Ну, приходи». Так я познакомилась с богослужением.
– Давно это было?
– 24 года назад. А потом в моей жизни появилась Чесма…
Серёжа
– Для меня Чесменская церковь всегда была музеем. Я жила на улице Ленсовета с детства и не раз заходила в музей Чесменской победы. В 1994 году я занималась с молодёжью в Инженерной школе одежды, где преподавала мама. У нас был музыкальный театр, и для спектакля мне понадобились свечи. Одна из приятельниц работала в Чесменском храме. Я зашла к ней, купила свечи, разговорилась, оставила свой телефон. Через неделю из хора вдруг уволился альт. И регент Сергей Калинин, Царствие Небесное ему, позвонил мне. Я пришла. Так и пою с тех пор.
– А как ты стала регентом?
– Быстро. Я пела несколько месяцев, а потом Сергей сказал, что будет меня учить. Я отвечала: «Ни за что!» Мне казалось, что моя специальность – дирижёр хора – не имеет ничего общего с тем, что происходит в церкви. Но когда выяснилось, что у Сергея рак в последней стадии, я согласилась. Мы общались несколько месяцев, и он очень помог мне справиться со страхом. Тогда не было богослужебных указаний, и даже в Чесменской церкви служили по книжке какого-то дремучего года, которую чуть ли не на помойке нашли. Пока Серёжа ещё работал, я несколько раз провела литургию при нём. А потом он слёг в больницу, я к нему ездила, отца Алексея Крылова приглашала причащать его. Всё случилось быстро. Я пришла в Чесму в январе, а отпевали его на Преображение. И вот на кладбище, когда мы хоронили Серёжу, я и поверила в Бога.
– Ни после крещения и ни в период работы во Владимирском соборе?
– Да. Когда я прощалась с ним на кладбище, я совершенно отчётливо знала, что его здесь нет. То, что лежит в гробу, – это не он. И в эти же дни, приходя домой к его маме – а в этой квартире я была в последний месяц его жизни каждый день, – знала, что Серёжа здесь. Я видела, как его тело выносили санитары, и в то же время твёрдо знала, что он здесь. И прощаясь с ним, я знала, что не потеряла его.
Из профессионалов – в любители
– Серёжа, за которого мы молимся, оставил чудное наследство – тетрадочку, где написаны подробные конспекты самых сложных богослужений, – продолжает Юлия. – Храню её, невзирая на толстые богослужебные указания, которые теперь издаются. По этой тетрадочке даже удаётся построить духовенство иногда: «У меня написано вот так!» – говорю. Только благодаря Серёжиной помощи я вынесла первый год своего служения. Самый сложный.
– А что в нём такого? – спрашиваю, потому что мне, как неспециалисту, кажется, что музыкального образования и умения читать достаточно, чтоб сделать всё правильно.
– Главное для любого регента – пройти первый годовой круг. Служба на Успение Божией Матери очень сложная, читать книжку бессмысленно. Прочитав богослужебные указания, я с истерикой заявила мужу: «Не пойду, у меня не получится ничего!» Слава Богу, мне опять помогли. Я позвонила подруге, которая работала в Преображенском соборе, и она сказала: «Ты сейчас книжку закрой, возьми бумажку и записывай». Но всё же я рыдала на службе. Впоследствии оказалось, что литургия – это самое лёгкое и радостное, что бывает в жизни. Праздничные службы сложнее…
– Ты была новенькой, но остальные-то не первый год пели, должны были уже это знать?
– Тогда хоровой коллектив часто обновлялся. Как мы шутили с отцом Андреем: «Народ, не приходя в сознание, поёт по нотам». Однажды кто-то меня должен был заменить и не пришёл. Была суббота. Я стояла дома на кухне в пижаме и чистила селёдку. Наверно, уже пять минут шла литургия, когда мне позвонил настоятель со словами: «Бери такси и приезжай немедленно!» Я приехала. Вижу: где-то в районе Трисвятого мои певчие вертят в руках книжку, не понимая, где находятся. Музыканты часто приходили почитать ноты с листа и подзаработать. А последованием богослужения не очень интересовались в те времена.
– Значит, на клиросе важнее быть профессионалом, чем православным?
– Это зависит от настоятеля, что он хочет слышать. Хоровой строй – это сложно. Профессионалы – гибкие и подвижные, идут за рукой дирижёра. Непрофессиональный хор будет петь молитвенно, со смирением, но при этом сильно пострадает музыкальная часть. Когда люди начинают молиться, часто заканчивается всякое пение.
– Почему невозможно совместить?
– Возможно. Есть много музыкантов, которые пришли к Богу, и молятся, и поют. Если бы я не умела читать ноты, я бы сорвалась на первой неделе…
– Ты была профессиональным музыкантом, и тебе нужно было дотягивать богослужение, – заканчиваю я.
– Да. В нашу церковь тогда приходили профессионалы со всех сторон. Настоятель не приглашал людей, которые уже умеют служить. Отец Виталий Головатенко был музыкантом, отец Андрей Козлов и диакон Алексей Шишов – математики. Кстати, сам настоятель – физик. И они все церковной жизни учились одновременно, на моих глазах. Он брал людей, которые верят в Бога, и хотел сохранить такое чистое озерцо, незамутнённое. Мы выросли оттуда, из возрождённой Чесменской церкви 90-х. А в хор настоятель брал профессиональных музыкантов, потому что хотел, чтоб в его красивой церкви звучало прекрасное пение.
– Расскажи о тех, с кем ты начинала и поёшь до сих пор.
– Александр Говоров, талантливый дирижёр и педагог Хорового училища имени Михаила Глинки, – моя опора и надежда. Из старожилов остались Альбина Батурина, артистка хора Михайловского театра, человек очень деликатный, интеллигентный, Татьяна Злобина, профессиональный регент, и Елена Азова, чудесный человек и певица…
Сейчас, слава Богу, на клиросе равновесие, но бывало всякое за эти годы. Я знаю, что люди, которые стоят передо мной, если не глубоко верующие, то сочувствующие, все крещёные, причащают детей. Основной их заработок – в профессиональных коллективах Санкт-Петербурга. Стоит ли рассказывать, что такое театральная и музыкальная жизнь? Я благодарна Богу, что не оказалась там, а ведь когда-то я страдала, что сижу дома с детьми и кастрюлями. Сейчас я понимаю, что не выдержала бы. И вообще, – неожиданно заключает Юля, – я считаю себя не профессионалом, а любителем.
– Но ты же только что говорила обратное! – недоумеваю.
– А я тебе объясню. У нас был такой псаломщик Андрей Слуцкий, математик. Он мне как-то сказал: «У вас все с консерваторским образованием, дирижёры, а ты там что делаешь?» Я долго размышляла над этим, пока не ушла рожать третьего сына. Когда я стояла внизу на богослужении, мне мой хор ответил на этот вопрос. Всё зависит от того, кто перед хором или перед оркестром. «Каждый пишет, как он дышит»… Когда Васе было 4 месяца, настоятель сказал: «Вернись, пожалуйста».
Я наняла няню, которой платила свою зарплату. Она гуляла с колясочкой, а я бегала на службу. Я поняла, что на это есть Божья воля. И когда у кого-то возникает вопрос, почему я стою тут и управляю такими крутыми профессионалами, я пропускаю это мимо ушей. Наверное, многое мною упущено в образовании. Но я люблю музыку и богослужение. Я – любитель.
Я поняла это так: профессионал, приходящий в Церковь, может научиться жить по её законам. Он обогащает и украшает церковную жизнь. То, что Юлия Валентиновна называет себя «любителем», имеет смысл для всех нас – любящие стремятся к источнику Любви, несут то, что приобрели, умножив свои таланты. Так в разговоре постепенно раскрылся подход к формированию приходской жизни Чесмы.
Метаморфозы воскресной школы
– В суровые 90-е мы с подругой организовали мини-садик на дому. У неё были свои дети до трёх лет, моим – пять и два года, и мы путём расклеивания объявлений набрали себе группы. Это был наш хлеб. Каждый день до обеда занимались с детьми, собирая опыт знакомых преподавателей и художников. Мама, помнится, тогда сказала: «Девочки, вы всё это запишите и напечатайте! Будет польза». Я не поверила и как смеялась, когда спустя несколько лет начали выходить развивающие игры, раскраски, методики.
– Значит, Чесменская воскресная школа, которой ты занималась больше 10 лет, выросла из этого?
– Это пригодилось, но выросла она из хора. В Чесме воскресная школа по каким-то причинам перестала действовать, и остался один детский хор. У меня дома было несколько полок с книгами, откуда я черпала информацию к каждому уроку. Допустим, сегодня празднование иконы Казанской Божией Матери. Я приношу детям тропарь, мы его учим, говорим про образ. Постепенно создалось впечатление, что я что-то знаю. К концу года я устроила деткам праздник, попросила их прийти в костюмах библейских и евангельских персонажей. При этом я твердила: «Батюшка, нужна воскресная школа! Найдите же человека!» А он вдруг заявляет: «Ты будешь! Ты человек харизматичный». И я, как человек, который не умеет говорить «нет», стала думать, что делать дальше.
– Тогда ведь ещё не готовили преподавателей воскресных школ?
– Нет, и никаких пособий не было. Я стала брать пример с настоящих людей, которые что-то делали. Марина Валентиновна Михайлова – автор и ведущая радио «Град Петров», доктор философских наук, историк литературы – человечище! С 1998 года она вела в Чесме катехизационные встречи. Я увидела, что люди просто читают Евангелие, а потом о нём говорят. Мы целую кучу народу задружили и привели в церковь. Настоятель назвал эту деятельность «Семейный клуб». Я оставила это дело буквально два года назад по состоянию здоровья. Теперь этим прекрасно занимается матушка Екатерина Каптен.
В этом году детского хора, к сожалению, нет. Всё больше родителей предпочитает государственное музыкальное образование. Дети до первого класса благополучно ходят ко мне. Глухие, немые – разные. В шесть лет, наконец, начинают петь. А потом приходят с благодарностью родители: «Юлия Валентиновна, низкий вам поклон, нас взяли в музыкальную школу!» – «Братцы! А как же детский хор?!» – «Ой, знаете, у нас заняты пять дней в неделю…» – «Сочувствую», – говорю я, как научил меня отец настоятель.
Едиными устами
Мы с Юлией продолжаем разговор о её работе в приходе, но уже как преподавателя хорового искусства.
– Кроме детского хора, ты руководишь и женским вокальным ансамблем…
– Я беру людей, как минимум знающих нотную грамоту. Потому что для тех, кто начинает с нуля, существует огромный хор Александра Говорова.
Искусство пения, в том числе и сольного, в Санкт-Петербурге состоит в борьбе со своим голосовым аппаратом. Невзирая на больное горло или кашель – это умение выбраться из всего этого и издать человеческий звук. Как говорит один мой знакомый солист Мариинского театра, кто научился кукарекать в Петербурге, везде будет соловей. Мои девушки приезжают петь к восьми вечера, после рабочего дня. Прихожанки ходят, несмотря на то, что у них дети, болячки, работа.
– А ты встречала среди своих учеников нераскрытые таланты?
– Все средненькие, такие же, как и я. «Девочки, – говорю на репетициях, – среди нас нет такого голоса, который было бы приятно слушать соло». По моему глубокому убеждению, таких голосов вообще очень мало.
– Получается, где-то человека надо умерить?
– Постоянная утрамбовка себя со всех сторон плюс мастерство: обучение вокалу, пение на дыхании, держание хорового строя – это целое искусство. Поэтому наш козырь – хоровое пение. Как сказано, «едиными усты, единым сердцем».
– Культура таких непрофессиональных хоров развивается сейчас?
– Она едва не пропала в нашей стране. Когда я училась, у студентовхоровиков была практика на любительских хорах. Борис Абальян в своё время руководил Хором старых большевиков. Это был очень известный коллектив. Такая большая семья, для которых есть одно важное дело – пение хором. Сейчас таких коллективов немного осталось.
Мы одно время пели только богослужебные вещи, но в какой-то момент стало понятно, что для выступлений надо брать что-то ещё. Выбор есть, например обработки каких-то народных песен. В этом году мы взяли эстрадные песни из моего детства. В конце декабря поём на хоровых ассамблеях в Культурном центре «Троицкий».
– Твои ученицы поют на службах?
– Конечно. В этом году – по субботам раз в три недели. В ноябре мы пели в социальном доме у отца Алексея Макаренко. Сейчас в разгаре рождественские мероприятия, то есть всё время что-то происходит. Но я считаю, их главная цель – участие в богослужении.
Техника и драматургия
– За годы работы, – продолжает Юлия, – я не встречала одинаковой литургии. Мы постоянно меняем репертуар. Существует множество композиторских вариантов каждого из богослужебных песнопений. Поют разные составы хора. Служат разные священники. Кубики одни и те же, но комбинации выпадают разные. А если выпадает та же, меняется служба или праздник.
По мнению многих профессиональных музыкантов, репертуар у клиросного хора Чесмы интересный и богатый. С самого начала мы используем так называемые Лондонские сборники Божественной литургии и Всенощного бдения, когда-то неофициально ввезённые в Россию. В них запечатлён огромный пласт композиторского наследия русской эмиграции. Сергей Калинин оставил большую хоровую библиотеку, ныне поющие музыканты несут нотки: а вот мы тут пели, а вот я тут записывал… И если я начинаю искать что-то новое, то выясняется, что мы самое лучшее поём.
– А как вы взаимодействуете с отцами?
– Спинами, – улыбается Юля. – «Мы друг друга подозреваем», как сказал один юморист. Ты за рулём едешь в потоке и примерно представляешь, что сделает человек в соседнем ряду. Здесь так же.
Для меня главная задача – не мешать прихожанам. Мы здесь не на первых ролях. Мне кажется, что важнее общий строй богослужения, некая драматургия. В богослужении есть напряжение и цель, к которой мы идём, – Евхаристия. И нарушать это течение нельзя.
– Ты сказала «драматургия»… Есть такие, что упрекают Православную Церковь в театральности, в постановочности служб.
– Но мы же постоянно слышим о синтезе церковных искусств. Архитектура, иконопись, пение и само богослужение – не напоминает ли это некое действо? Возьми в руки книжку, где указан порядок движения батюшки, дьякона, псаломщика. Вот тебе аналогия к драматургии богослужения: человек входит в реку, и река его несёт. Любое отвлечение выбрасывает его из потока. А тогда – зачем он пришёл?
Евхаристический канон
Однажды на праздничной службе в Чесме я услышала непривычное для меня, очень динамичное исполнение «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!». Подумалось, что ангельское славословие в исполнении хора должно звучать именно так. Позже у митрополита Вениамина (Федченкова) я нашла: «Сердце, ищущее себе слов для выражения благодарности, нашло победный, торжественный язык и славит Бога вместе с небесными слугами Божиими. Кто бы ещё так пылал желанием хвалы? А вот – Серафимы!» Больше я не слышала полюбившегося исполнения, хотя других, в основном протяжных, было немало. Беседуя с Юлией Валентиновной, я не могла обойти этот вопрос:
– Тебе не кажется, что славословие должно звучать именно так – динамично и радостно?
– Когда-то я познакомилась с мнением митрополита Иллариона (Алфеева) об исполнении Евхаристического канона и согласилась с ним. Он говорит о том, что хор должен создавать фон для молитв, которые читаются вслух для всего храма… Выбор стиля исполнения зависит от регента, акустики храма, пожеланий служащего предстоятеля – ведь каждый священник читает тайные молитвы в своём темпе. Задача регента знать это и подстраиваться так, чтобы не было дыр в службе или батюшка не истомился, ожидая распевшийся хор.
К слову, сейчас анафора, то есть та центральная молитва литургии, во время которой происходит чудо преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, в основном читается священником в алтаре «тайно». Это происходит вопреки традиции Древней Церкви и лишает верующих активного участия в Евхаристии. Человек может всю жизнь оставаться активным прихожанином и не знать о главнейшей богослужебной молитве…
– Возможно, хор должен вступать именно в недолгую паузу анафоры, не задерживая её? – предполагаю я.
– Возможно. Однако в Евхаристическом каноне самое главное – здесь и сейчас происходящее по молитве верующих Таинство. Светская же традиция XIX века оставила нам огромное количество сочинений, где именно «бесчинные вопли» идут. Я-то считаю, что хор как раз не должен возвышать голос, потому что это Таинство страшное и необычайное – что же мы тут кричим?! Мне прекрасный Евхаристический канон митрополита Иллариона очень нравится.
Родина
– Кроме музыки, чем бы ты ещё хотела заниматься в жизни?
– Не знаю. Муж говорит, что я по натуре или аптекарь, или библиотекарь, потому что у меня любовь к упорядочению, всяким коробочкам…
– А сама что скажешь: кто ты?
– Человек в руках Божьих. Абсолютно! Когда я научилась слышать и видеть это, мне стало гораздо легче жить.
– Научилась – значит, не умела?
– Не умела, конечно. Обучение началось с прихода в Церковь. Здесь я нашла людей, которым поверила. Сейчас иных уж нет на земле, а я попрежнему пытаюсь увидеть что-то их глазами, услышать их голос и получить ответ. Получаю. Поэтому-то моя родина теперь – Церковь, богослужение, грядущие Небеса. И Чесма, потому что здесь мои братья и сёстры.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий