Однажды утром

Утром к калитке нашего дачного дома подкатил на велосипеде сосед Юра с букетом жёлтых полевых лилий.

– «Я буду долго гнать велосипед, в глухих лугах его остановлю…» – улыбаясь, продекламировал он. – Натуру нашёл. Цветы нежные, долго не стоят. Сейчас я их сфотографирую и засяду за мольберт.

Юрию за сорок. Когда-то он был электриком, а теперь свободный художник. Настоящий художник, хотя и самоучка. Живёт бобылём в старом родительском доме, где у него всё чисто, скромно, без телевизора и компьютера. В углу висят две потемневшие от времени иконы – остались от бабушки. За занавеской стоит аккуратно заправленная кровать с подзором, а одна стена увешана его новыми работами. Пишет он в основном натюрморты и выносит к шоссе на продажу. У него покупают, даже иногда заказывают. На холст и краски этого заработка ему хватает, а ещё он кладёт печи, не чуждается и ягодного промысла. Всё это по минимуму, только чтобы прожить лето и осень. На зиму уходит трудником в Кирилло-Белозерский монастырь. С душевной болью оставляет зимовать рыжего красавца кота, но тот приспособился – ходит по соседям, ночует на чердаках возле печных труб.

Юра всегда спокоен, рассудителен. Сейчас, глядя ему вслед, я подумал: а может быть, так и надо жить – работать понемногу, только для жизнеобеспечения, а большую часть времени отдавать любимому делу и Господу Богу. Не так, как мы, горожане: суетимся, трудимся изо всех сил, чтобы обеспечить себе так называемый комфорт и чтобы обслуживать технических прогресс, от которого жить не легче, а всё труднее.

Таких людей, как Юрий, просвещённых светом христианства, в деревне немного. Вспоминается случай, произошедший несколько лет назад. Заблудился в лесу пятидесятилетний мужик Леонид: пошёл за грибами и пропал. Ни к ночи не явился, ни к утру. Сестра его, Нина, собрала людей, пошли на поиски. Дело затруднялось тем, что Леонид отправился на Тотарову гору – место, которое издавна пользовалось дурной славой. (В северных русских говорах «тотарить» означает «блуждать».) Кроме того, Леонид был почти совсем глухим. Когда-то, ещё в колхозные времена, ему сильно травмировало голову – по пьяному делу придавили трактором к стене гаража. Так что искать его было непросто: хоть кричи, хоть сирену включай – толку не будет. И действительно, искали весь день – никаких следов. К концу дня Нина поехала в райцентр к колдунье. Та написала ей «кабалу» – такую бумагу, которую надо с соответствующими заклинаниями бросить на перекрёстке дорог. Зашла она и в церковь, там ей подсказали написать записку о здравии и читать молитву святителю Николаю Чудотворцу, что она и сделала. Утром брат пришёл домой цел и невредим, проведя в лесу две ночи. Был он измучен, но от больницы отказался, отлежался дома. Потом моя жена в разговоре с Ниной сказала, что не стоило бы обращаться к колдунье. Та ответила: «Брата было жалко. Хотелось сделать всё возможное».

А насчёт того, что же всё-таки помогло, молитва святому или «кабала», ходили тогда разные толки.

* * *

Деревня, в которой последние 25 лет мы проводим каждое лето, отнюдь не захолустье. Она стоит возле федеральной трассы Москва – Архангельск, в ней осталось около восьмидесяти жилых домов, но живут в них теперь в основном пенсионеры и дачники. В деревне удалось построить часовню – небольшую, бревенчатую, но вполне пригодную для церковных служб. Из райцентра приезжает батюшка, проводит молебны, причащает старушек. Их немного – тех, кто посещает часовню. Из местных жителей всего пять-шесть пожилых женщин.

Когда-то здесь был центр крупного колхоза, а нынче наши внуки обнаруживают только остатки неведомой им цивилизации: разрушенные фермы, мастерские, гаражи с истлевающей техникой. Баня, столовая, начальная школа, детский сад, клуб, библиотека – всё это давно закрыто. Закрыт даже медпункт, а фельдшер, точнее, фельдшерица приезжает из райцентра раз в две недели. Народ идёт к ней в основном, чтобы купить лекарства.

В то солнечное утро пошёл туда и я, поскольку у нас в доме кончился корвалол, а ехать из-за этого в райцентр не хотелось. Подхожу, вижу: на двери пока ещё висит замок, а на крыльце сидят два знакомых мне деревенских жителя – Пётр и Анна. Обоим около семидесяти, почти мои ровесники, немного постарше.

Анна живёт в соседней деревне, где осталось только четыре жилых дома. Родом она из Череповца, работала на заводе, вышла замуж. Тяжким трудом вместе с мужем заработали квартиру. Вырастили дочку, но с зятем ужиться не смогли. «Пил, матерился, избивал дочь, – рассказывала Анна, – тошно было на всё это смотреть. Мы-то с мужем всю жизнь целовались».

Переехали они с мужем в его родную деревню. После череповецкого кошмара новая жизнь показалась Анне раем, хотя непросто было горожанке привыкать к деревенской работе. Но пять лет назад умер муж, и осталась она коротать свой век в заброшенной деревушке. В соседних домах живут пьяницы и грубияны, причём один держит злых собак, от которых Анне нет проходу.

Всё это и много других подробностей я узнал, когда подвозил Анну домой после службы в храме. В машине она говорит не умолкая. Говорит быстро, не уступая по скорости столичным теле- и радиодикторам, но те торопятся, чтобы дать место рекламе, а Анна спешит выговориться как человек, истосковавшийся по общению. В храм, расположенный в райцентре, она ездит регулярно. «Когда на автобусе добираюсь, а когда на попутке, – рассказывает она. – Водители меня знают, останавливаются. Денег у меня нету, я им дарю свои изделия – носочки из овечьей шерсти».

Я слышал, что этой зимой она сильно повредила спину. Сейчас, устроившись на крыльце, я услышал от неё подробности этой истории. Надо сказать, что, в отличие от горожан, для сельских жителей очередь или подобного рода ожидание не в тягость. Было бы с кем поговорить. А тут у Анны оказалось даже два внимательных слушателя.

– В январе расчищала снег, чтобы к автолавке пройти. Снег-то тяжёлый был, слежавшийся. Крутанулась как-то с полной лопатой, и хрустнуло в спине. От боли сознание потеряла. Сколько лежала на снегу – не помню. Потом очнулась, кое-как добралась до дома. На третий день позвонила в «Скорую». Мне говорят: «Какая у вас прописка? Череповецкая? Туда и езжайте». Ещё день держусь, по дому еле ползаю. Звоню снова. Приехали. Заходит врач – тот самый, который моего мужа лечил. Я кричу: «Не пущу! Вы моего мужа в гроб загнали!» Он постоял, говорит: «Дайте хоть давление смерю». Ладно, измерил: двести на сто. Сроду такого не было. Температуру меряет – под сорок. Срочно в больницу. Там полежала, потом перевезли в областную. Лечили долго. Врачи все в один голос говорят: «Ходить больше не будете». Я им отвечаю: «Нет, буду ходить! За меня трое батюшек молятся – двое в Череповце и наш батюшка». И вот хожу, слава Богу. Радость-то какая!

Пётр тоже оказался словоохотливым:

– А я давно спиной маюсь. С тех пор, как бык меня покатал.

Пётр – небольшого роста худощавый мужичок, очень хозяйственный. Когда-то работал в колхозе бригадиром животноводов. У них с женой большой огород с теплицами и единственный в деревне двор, откуда ещё доносится крик петуха.

– А когда это случилось? – спросил я.

– Пять лет назад это было. Тогда ещё кое-кто коров держал, всего восемь голов было в стаде. Я в свой черёд пас. Бычок-то был ещё невзрослый, только в силу входил, потому и не привязывали его. Он меня подбросил один раз, потом другой. Ну, думаю, конец мне настал. Корова рыжая спасла, между нами встала, он на неё внимание перекинул, а я успел в шалаш забраться… Рука была у меня разодрана, зубы выбиты, а самое плохое, что позвонки сдвинуты…

Я слушал Петра с большим сочувствием, ведь и сам в то лето чуть было не попался этому быку на рога. Только произошло это несколько раньше. Я шёл тогда за грибами и, спрямляя путь к лесу, двинулся через коровье стадо. Видно, такая наглость не всем пришлась по нраву. Слышу хрип позади, смотрю – за мной поспешает здоровый бычок: голова опущена, глаза навыкате. Вот тогда я понял, что означает русское слово «набычился». Я ускорил шаг, но ещё старался не терять достоинства. Мне казалось, что бычок слишком мал, чтобы напасть на человека. Однако гляжу – догоняет. Лес был близко, я нырнул под ёлки и даже испугаться толком не успел. Бычок остался на опушке и стал реветь. Его яростный рёв я слышал, даже когда уже зашёл далеко и увлёкся сбором грибов. Когда возвращался, стада уже не было, а на том месте, где я забежал в лес, была яма. Я тогда удивился: сколько ярости надо иметь, чтобы так разбросать дёрн и землю, а сейчас, выслушав Петра, понял, что был в серьёзной опасности. Понял и то, почему этот крепкий и заводной мужик последнее время стал домоседом.

– А как у тебя сейчас со спиной? – спросила Анна.

– Да то-то и беда, что сильно болеть стало. Вот пришёл сюда за обезболивающим.

Он помолчал, потом заговорил каким-то сдавленным голосом:

– Воры в деревне появились. Деньги у меня украли. Никогда такого не было, а как поселились какие-то пришлые, так и пошло. Сначала у Синицыной Марьи, потом у Лины Паниной, а теперь вот у нас.

– И много украли? – поинтересовалась Анна.

– Ну, может, по-городскому будет и немного – четыреста.

– Так это немного, – сказал я.

– Тысяч, – добавил Пётр.

Анна ахнула:

– Четыреста тысяч? Господи помилуй! Как же такое вышло?

– Не знаю. Я в огород выходил, дверь, конечно, не запирал. Жены не было, она в больнице лежала. Не сразу хватился, а потом смотрю – дверца у шкапа приоткрыта. Я рукой в пиджак, где деньги лежали – нету.

Вид у Петра был несчастный.

– А сейчас ой как деньги нужны на лечение. И мне нужны, и жене. Столько лет копил, резчиком работал – ну, по убою скотины. Работа тяжёлая, грязная… А ведь этого бычка тоже я резал.

Пётр оживился, стал сжимать и разжимать кулаки:

– Уж как я его резал! И ворюги эти, попадись они мне… я бы их разделал таким же манером…

Вот какие истории услышал я в то утро от двух разных людей. От пожилой женщины, которая в семь часов утра выходит на шоссе ловить попутку, чтобы добраться в церковь за двадцать километров. И от пожилого мужчины, который от веры далёк, но зато хозяин рачительный. Ничего и придумывать не надо.

А фельдшерица в тот день так и не приехала.

Вологда, август 2016 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий