25 лет канонизации св. праведного Иоанна Кронштадтского

(Продолжение. Начало в № 735)

После дождя

14 июня. Село Сура. Полдень. За окном детского садика, переоборудованного в гостиницу, умиротворяюще блеет козлёнок. Пасётся где-то рядом. Что ему наши праздничные торжества, волнения, историчность происходящего?

На кроватях лежат батюшки, у них короткая передышка. И я тоже растянулся, строчу в свой блокнот. Мне-то что, а вот отцы с раннего утра на ногах, отслужили литургии. Затем долгое ожидание Святейшего Патриарха на ступеньках Успенского храма. Как было? Выстроилось священников двести, ждут. Люди подходят, спрашивают: «А здесь что такое?» Знающие отвечают: «Патриарх с батюшками фотографироваться будет». – «А-а… это надо посмотреть». Собралось много народа. Стоят, смотрят на выстроившихся священников, те смотрят на них. Прошло минут двадцать, и тишину нарушил седой протоиерей из средних рядов: «Ну что, всех нас сосчитали?» В толпе засмеялись, и среди батюшек произошло оживление, самые пожилые присели на ступеньки. Наконец появилась машина со Святейшим Патриархом…

А ведь некоторые сомневались, что он прилетит. Во время первой, ранней, литургии вдруг пошёл град. Крупные такие ледяные горошины стали падать с неба. «Ну всё! Погода нелётная, Патриарха не будет!» Но где-то к Херувимской тучи разнесло в стороны, землю озарило яркое солнце, и в небе послышался стрекот вертолёта.

Описывать праздничную службу, которую вёл Святейший Патриарх, пересказывать его проповедь в ознаменование 25-летия канонизации святого праведного Иоанна Кронштадтского, смысла нет. Всё это журналисты снимали на видеокамеры, пообещав показать по Центральному телевидению (несколько секунд из этого и правда вышло на экраны). После службы рядом с храмом накрыли столы, и угощения хватило на всех – и паломникам, и священникам. Некоторых батюшек народ обступил, так что за разговорами не скоро им удалось потрапезничать.

Подошёл я к митрополиту Барнаульскому и Алтайскому Сергию, который всё это время возглавлял наш железнодорожный крестный ход. Спросил его о впечатлениях. Владыка был растроган происходящим:

– Впечатления, которые у меня лично сложились, – это волны благодати, которые мы ощущаем здесь. Единение, единодушие, единомыслие – всё это придаёт силу нашей православной вере. А богослужение, которое сегодня совершил Святейший Патриарх, оно просто наполнило каким-то новым содержанием и наш праздник, и село Суру.

– Владыко, вы на Русском Севере не первый раз?

– Бывал уже в Архангельске и в Кижах. Север хорош в это время, летом. А зимой бывать ещё не доводилось.

– Кто для вас лично Иоанн Кронштадтский?..

– Для меня? Пример служения Богу, людям, Отечеству нашему. Он всегда спутник духовный, который помогает идти по жизни, выбирать те или иные пути. Думаю, участие в крестном ходе и молитве здесь, на его родине, ещё больше нас с ним сроднило. Наверное, в будущем Батюшка Иоанн будет отмечать нас – тех, кто здесь был: «Ой, это наши! Я их знаю: они были в Суре».

Отец Николай Беляев

Больше всего народа собралось вокруг протоиерея Николая Беляева, старшего священника Иоанновского монастыря в Санкт-Петербурге, силами которого здесь всё и устроилось. Отвечая на мои вопросы, он, как и владыка, тоже говорил о радости единства:

– Наша Иоанновская семья – чтобы объединить. Вот как большая семья собирается на праздник, правильно? Так и у нас. В России и в 22 других странах мира в настоящее время объединилось 284 храмов, монастырей, больниц и других организаций, носящих имя Иоанна Кронштадтского. И вот из всех этих стран приехали на праздник, всего из 184 епархий. Это великое дело, когда люди соединяются – тут и общая молитва, и общее дело. Это возвышает, заставляет думать не только о себе, но и о том, что вокруг нас есть беды и радости, которые надо разделять. Что говорит народ русский: разделённая радость – двойная радость, разделённое горе – половинное горе.

– Иоанновская семья и монастырю здесь помогает? – спрашиваю священника.

– А как же! Возрождаем Успенский собор. Колокольня выстроена? Выстроена. Звон есть в Суре? Есть. Монастырь возрождён? Возрождён. Это всё усилиями Иоанновской семьи. Напрямую юридически помогать мы не можем, но у нас открыты благотворительные фонды – через них и работаем.

– Мне волонтёры говорили, что праздник организован на пожертвования прихожан.

– Да, наши прихожане придумали такую акцию – «Дорожная книжка». Они подсчитали, во сколько обойдётся приезд и пребывание каждого батюшки из Иоанновской семьи – 30 тысяч рублей. И каждый говорит: вот я беру этого батюшку на себя. Подключает тёщу, свекровь, сына, зятя, золовку, все они скидываются… Это, вообще-то, немыслимое предприятие – купить целый поезд на несколько дней. Но у нас получилось.

– А почему государство не помогло? – спрашиваю. – Вроде это теперь государственный праздник

– Да, в прошлом году петербургские депутаты  установили памятную дату города – 14 июня, день памяти Иоанна Кронштадтского. Дай Бог, чтобы и на Архангельской земле 14 июня стало губернским праздником. И со всей России к вам приедут люди. А потом удастся и дорогу сюда нормальную сделать, и мост через Пинегу построить. И вам хорошо, и другим хорошо, правильно?

Женщина из местных вмешалась в разговор:

– Спасибо вам, батюшка, что такое устроили!

– Вот я-то не трудился, есть люди. Приход у нас дружный и жертвенный. Чтобы собрать… Одна говорит: «Я на холодильник копила. Но ради Батюшки Иоанна отдаю свои деньги, чтобы священник приехал». А если жалеть копеечки, боясь потратить, ничего хорошего не выйдет. Сами видите… И вам, конечно, спасибо. Вон какую погоду вымолили!

День и вправду был удивительно тёплый и свежий – после проливного дождя и града.

Батюшкина обитель

У игуменьи Митрофании много забот

Листаю блокнот с отметками, у кого брал интервью. Прикидываю: это же в скольких номерах газеты поместится? Ну хотя бы коротко надо передать разговор с игуменьей Митрофанией (Миколко), настоятельницей возрождённой Иоанно-Богословской обители. Записал его ещё накануне, перед вечерней службой в Никольском храме.

– Официально монастырь в Суре открыт три года назад. Много успели сделать? – спросил я матушку.

– Так работа давно идёт… Я здесь уже четыре годы. А первые сёстры приехали из Казахстана в конце 90-х. Ещё до них здесь образовалась общинка из сурян. Молельню они обустроили в деревянном доме, который до революции принадлежал монастырскому священнику отцу Георгию Маккавееву и в котором часто останавливался Батюшка. Позже там был освящён домовой храм его имени. Так всё начиналось.

А сколько сделано? Вот, видите, заново построили колокольню Никольского храма. В четырёх километрах от села поставили часовню и купальню у источника Святителя Николая. Строим церковь Святой Троицы в Летовской роще – это в нашем скиту, в 18 километрах от Суры. Но, конечно, не всё мы успеваем.

– Забот много?

– Людей мало. Нас ведь всего семь монахинь в монастыре. И всё, что сделано, – руками селян. Только стоит сказать: придите на субботник – ой, все идут! Вот в храм не сразу, а на субботник – пожалуйста.

– Планы у вас какие?

– Собираемся пекарню выкупить, вот это здание, – матушка показала на каменный двухэтажный дом справа от Никольского храма, в самом начале улицы Иоанна Кронштадтского. – Пекарню построил сам Батюшка, чтобы хлеб для сельчан был дешевле. Там же был магазин, где и другие товары дешевле продавали, чем у местного купца. Его магазин был дальше по улице, он и сейчас действует. А в Батюшкином здании пекарня продолжает работать, только она уже не монастырская.

– А зачем вам пекарня?

– Хотим в ней детский приют для девочек разместить. Благо здание стоит рядом с нашим келейным корпусом.

– А есть препятствие для выкупа здания?

– Нет, хозяева не против нам уступить. И карпогорские власти не против. Но взамен мы должны построить пекарню в другом месте.

–  В первую очередь вам какая помощь требуется?

– Средств не хватает на стройматериалы. А главное – сестёр у нас мало. Понимаете, просто так к нам не придут: очень далеко добираться, да и не такой уж у нас известный монастырь. Сюда могут прийти только с помощью Батюшки и по большой любви к нему. Вот таких сестёр нам надо. Чтобы не приходили так, по поговорке, «не зная броду, не суйся в воду». А вот если любят отца Иоанна Кронштадтского, то он правильно их направит.

– Вас Батюшка тоже так направил сюда?

– До этого я больше двадцати лет была в Иоанновском монастыре на Карповке. Ещё две сестры у нас тоже из Петербурга, три из Казахстана, а седьмая пока ещё в Петербурге, но скоро приедет. Да, всё его молитвами делается, на них и уповаем.

Пинежский узор

Листаю блокнот дальше. За окном смолкло блеяние ягнёнка, и стали слышны отдалённые звуки песни. Где-то выступает русский народный хор. Праздник в разгаре.

Один из священников, самый молодой в нашей комнате, присел на кровати и стал обуваться, рассуждая вслух:

– Вот был я раньше пономарём в соборе. Сразу на три придела меня поставили. И как было в праздники? Отцы отслужат, сразу идут в трапезную, а я убираю, аккуратно всё складываю, здесь надо пропылесосить, там… и только потом в трапезную. А сейчас как? Хочу что-то сделать – и мне: «Батюшка, не надо, мы сами». Говорю: «Так давайте помогу». – «Нет, нет, отдыхайте…»

Эта сентенция, не понять, кому сказанная, повисла в воздухе. Но на кроватях зашевелились. Полчасика-то всего и отдохнули, а пора собираться. И мне тоже пора – надо найти дом внучатой племянницы Иоанна Кронштадтского.

Выхожу на улицу, которая теперь носит его имя. Звуки песни здесь громче – вроде как доносятся с «никольского» конца. Ещё вчера я так сориентировался в селе Сура: вместо юга и севера здесь Никольский и Успенский храмы, в которые по оба конца упирается улица Иоанна Кронштадтского. С «успенской» стороны в «никольскую» неспешно валит народ – на народные гуляния, устроенные на площади перед храмом. Многие останавливаются у празднично украшенных торговых рядов, выстроившихся вдоль улицы.

Подхожу к одной из продавщиц в цветастом сарафане: может, она знает, где дом родственницы Батюшки?

Народный мастер Лидия Антропова с внучкой

– Да я неместная, из Карпогор на праздник приехала, – отвечает Лидия Дмитриевна Антропова, народный мастер узорного вязанья Пинежья (так на её бейджике написано). – Вот торгую своими произведениями. Сколько рукавичек было, всё продали. Сейчас-то лето, а в сезон они так хорошо идут!

Разглядываю узорчатые носки, коврики. Слово за слово, разговорились мы о Севере. Мастерица спросила, где я бывал. Рассказал ей о путешествии на лодке по Мезени, как останавливались в деревнях и с народом общались.

– Ой, а мы в молодости пешком вдоль Пинеги ходили, – обрадовалась пинежанка. – Была у нас агитбригада от комсомольской организации села Карпогоры. В начале 80-х в июле нас, одиннадцать комсомольцев, в село Пинега самолётом забросили, а оттуда до Усть-Почи везли по реке на водомерке, потому что проезжей дороги там не было. А из Усть-Почи мы возвращались в Карпогоры пешком по местам боевой революционной славы. Целую неделю шли от деревни до деревни: Ежуга, Матвера, Шеймогоры, Пиринемь… Ставили там концерты, заходя на сенокосы, встречались с ветеранами ещё Гражданской войны. Почти в каждой деревне были братские могилы, мы их в порядок приводили.

– И сколько километров пешком прошли?

– Километров сто будет. Ночевали чаще всего в клубах. Спальных мешков не было, брали с собой подушки и простыни. Расстелешь подшивки газет, накроешь простынкой – вот и постель. Но такой энтузиазм был… А второй год залетали в самые верховья Пинеги, там есть деревня Нюхча и за рекой – Занюхча. Настоящая таёжная глушь, в двадцати километрах от границы с Коми АССР. Оттуда дорог никаких не было, и на катерке добирались до Сосновки, а от неё также пешком в Карпогоры, это 135 километров.

– А я ведь тоже в Сосновке бывал! – вспоминаю. – Мы с другом из Коми на Пинегу через тайгу ходили – такое у нас было паломничество в Веркольский монастырь. Из леса вышли прямо на Сосновку. Это в 90-е годы, но и тогда дорог-то здесь не было. Когда подали автобус, то сначала я и не понял, что это для пассажиров – вездеход «Урал» с кунгом. Потом так укачало на ухабах, что захотелось выйти и дальше до Верколы пешком топать.

– У нас сухопутных дорог отродясь и не было, – кивает пинежанка.

– А после чем занимались?

– В доме народного творчества 23 года отработала. Учу детей, и взрослые ко мне очень хорошо ходят. Я-то больше по пинежскому орнаментальному вязанию, – мастерица взяла с прилавка шерстяной носок. – Вот семеричные узоры, видите какие? Это наше чисто пинежское верховское вязание.

– Почему семеричные?

– Вот семь рядков узора, каждый имеет своё название: «заслонки», «крынки», «собака», «рыбка», «скокуша», «огниво»…

– Всё на одном носке?

– Да. А между ними повторяющийся рядок – «куколки». Только это не носок, у нас на Пинеге их называют чулками. Они высотой почти до колен, зимой и осенью хорошо в них. Раньше ведь женщины ходили в галошках, и с чулками очень красиво.

Прощаясь с мастерицей, вспомнил словечко из словарика «Поморьска говоря»:

– Ну, до свидания. Желаю вам скорейшей… бороды. Так на Пинеге говорят?

– Да, «борода» – конец рабочего дня, – смеётся Лидия Дмитриевна. – Так это, докуль не опрестала ишшо, постою уж за прилавком. Вот и внучка Катя мне помогает…

Подмигиваю девчушке в цветастом платочке, которая всё это время с любопытством выглядывала из-под прилавка, покупаю круглый домотканый коврик (детство моё напомнил) и двигаюсь дальше, сунув в карман визитку мастерицы с указанием странички в vkontakte.ru. Бабушки у нас оногдысь продвинутые, комсомолки-то бывшие.

«Платье впору»

По улице навстречу идёт тоненькая молодая девушка в длинной юбке и платочке, а за ней – разновозрастная группка людей, озирающихся по сторонам. «Вот к ней мне и надо, – сразу соображаю, – экскурсоводы тут всё знают». Присоединяюсь к туристам.

– А сейчас мы с вами зайдём в музей народного творчества, – объявляет девушка. – Располагается он в доме селянина Данилова, которого прозвали «голым барином». Он был бездомным, и Иоанн Кронштадтский пожертвовал ему деньги на строительство этого дома. Кстати, родственница его на втором этаже покажет вам обработку шерсти.

Народ двинулся наверх по скрипучей лестнице, и я тоже заглянул там в одну из светёлок. Девица-краса с длинной косой показывала сарафаны из тканей «синяк», «пестрядь», «тафта»: «Особо же пинежскими девушками ценилась тафта. Вот пощупайте, какая гладенькая, шелковистая…» Глянув, спешу обратно к экскурсоводу, оставшейся внизу дожидаться группу.

– Уже всё посмотрели? – удивилась она.

– Да, сарафаны видел. В них только девушки ходили?

– Почему? Пожилые тоже.

– А там выставлены такие узенькие сарафаны, для подростков почти.

– На Пинеге в старину больше рыбой да овощами питались, вот фигуру и хранили. Даже обычай был: в каком платье девушка под венец пойдёт, в том же её в старости похоронят. Старушке девичье платье впору было.

– В вашем роду женщины тоже наряды хранили? – любопытствую.

– Да, мама рассказывала, что были старинные красивые сарафаны, из тафты, с переливами. На этом не экономили. Но они не сохранились. Во время Гражданской войны по нашей улице англичане проходили и сфотографировали нашу семью в русских нарядах. Дали карточки, а взамен попросили сарафаны.

– Это действительно англичане были?

– А кто же? У нас по домам до сих пор английские гильзы хранятся, а в школьном музее есть ствол от английской пушки.

– А вас как зовут?

Знакомимся. Елена Андреевна Панкратова представилась учительницей начальных классов Сурской средней школы.

– Ваши односельчане как возрождение монастыря восприняли? – спрашиваю Елену Андреевну. – Не раз я сталкивался, что местные насторожены к таким переменам.

– Нет, что вы! Наоборот, это же Божья благодать. Люди все откликнулись, на субботники ходили на храм так дружно. Там только стены стояли, а крыша внутрь обвалилась, и мусора было до окон, три метра высотой. Всё это выгребали, вычищали. Я тогда ещё школьницей была. И в воскресную школу ходила. На большие праздники ставили спектакли в нашей школьной столовой, принимала в этом участие. Занятия с нами проводили настоятельница монастыря и сёстры. Ещё ездили в паломничества в Верколу, в Антониево-Сийский монастырь, в Архангельск. Это было в 2003–2005 годах, когда ещё только начиналось возрождение монастыря. Потребовалось десять лет, пока его официально учредили.

– Ваши родители верующие?

– Верим в Бога, но в храм ходим от случая к случаю.

– Воскресная школа по-прежнему действует?

– Сейчас сёстры сами приходят в нашу среднюю школу, с детками занимаются, проводят нравственные беседы.

– А кроме вас, ещё есть те, кто прошёл воскресную школу и теперь здесь преподаёт?

– Из молодых… Тех, с кем я ходила, их нет сейчас. Многие же остаются в городе после учёбы.

– А вы что заканчивали?

– Архангельский педагогический колледж, а сейчас учусь заочно в Институте педагогики и психологии.

– А почему вернулись?

– Не знаю… Как-то домой тянет. Держат здесь не только родные и близкие, а вот именно это место.

Учительница объяснила мне, как найти дом внучатой племянницы Батюшки, но я решил пройти с экскурсией до конца.

Сурские сёстры

– А теперь расскажу вам про монастырь, – продолжила Елена Андреевна, когда мы остановились около Успенского собора. – Отец Иоанн Кронштадтский очень хотел, чтобы в его родном селе был монастырь. И он благословил этим заняться свою духовную дочь игуменью Таисию, настоятельницу Леушинского монастыря, которого сейчас нет, его затопило водами Рыбинского водохранилища. И вот на рубеже XIX–XX веков сюда приехали двадцать четыре леушинские сестры. Через несколько лет насельниц Иоанновского монастыря было уже около двухсот.

Монастырь находился в каменной ограде с белыми ангелами на воротах. Внутри находились домовая деревянная церковь во имя святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова и четыре здания, в том числе воскресная школа с общежитием для девочек. Ещё было шесть нежилых зданий, а за оградой – шесть жилых и 14 нежилых. В их числе  гостиница с трапезной и родной домик Батюшки, перенесённый поближе к монастырю. В 1909 году построили каменную колокольню, закладку которой совершил отец Иоанн в последний свой приезд на родину в 1907 году. Игуменья просила Батюшку построить большой каменный собор, но он сказал пророческие слова: «Не время строить храмы».

Между тем 13 июня 1914 года епископ Архангельский и Холмогорский Нафанаил заложил вот этот каменный Успенский храм, который освятили почти ровно через год. Он до сих пор таит несколько загадок. Во время строительства в целях экономии игуменья сократила его размеры. И когда привезли иконостас и стали его устанавливать, то он не поместился, его пришлось отпиливать. И уже тогда пророческие слова Батюшки начали сбываться. Храм закрыли в 21-м году, спустя шесть лет после освящения, и передали для нужд совхоза. Иконами топили школьную печку. Но часть икон суряне сохранили, спрятав у себя.

– А купол давно поставили? – показываю на несоразмерно маленькую маковку над собором.

– Да только что, перед самым празднеством.

Женщина, стоявшая рядом, пояснила:

– В храме долгое время клуб был. На первом этаже – кино и дискотеки, на втором – зал бракосочетаний. В 1973 году нам в бывшем храме школьные аттестаты вручали.

– А вы сурянка? – удивляюсь. Ещё раньше я заметил, что среди «туристов» в нашей экскурсионной группе нет москвичей или других иногородних гостей праздника – все по виду местные.

– Я из Архангельска приехала, но родилась здесь, – зачем-то стала оправдываться женщина. – Поэтому и интересно. Нам ведь тогда не всё рассказывали.

Экскурсовод ведёт нас дальше, догоняю её, спрашиваю: «А знаете, что Леушинский монастырь, о котором вы сказали, что его уже нет, – он сейчас возрождается в селе Мякса, напротив затопленной обители?» Девушка разводит руками – не слышала. Ну, понятное дело. Наверное, организаторы праздника тоже об этом не слышали. Уж к скольким людям я подходил, у игуменьи Митрофании спрашивал, приехала ли в Суру матушка Кирилла, настоятельница Леушинской общины. Никто ничего не знает. Не пригласили, видать. А было бы символично – наследницы тех леушинских сестёр, которые создали здесь монастырь, вновь на Сурской земле в такой знаменательный день!

– А что было с теми первыми монахинями? – спрашиваю Елену Андреевну.

– Часть сестёр увезли на барже  и, как говорят, затопили где-то под Архангельском.

– Напротив Ершовки, – подсказала паломница из нашей группы. – Я сама из Архангельска, а деревня Ершовка от города чуть выше по Двине, их ведь совсем немного не довезли. Сейчас там Иоанно-Богословский монастырь. В 90-е годы в самом Архангельске пытались вернуть здание бывшего подворья здешнего Сурского монастыря, чтобы воссоздать там обитель, уже и община из монахинь организовалась. А здание не отдали. Тогда монахини и обосновались вот в этой Ершовке, у места мученической гибели сестёр. На самом деле было две баржи: одна со священниками и монахами, а другая – с монахинями и детьми. Солдаты с ружьями загоняли жителей Ершовки в дома, чтобы не было свидетелей, но некоторые видели, как баржи затопили. Там, говорят, одиннадцать крестов поставили. Только не знаю, почему одиннадцать.

– Но на барже ведь не всех увезли? – спрашиваю нашего гида.

– Не всех. Несколько насельниц сами уехали в Архангельск, жили там на окраине города, послушничали при храмах и тайно собирались на совместную молитву. Одна из них, матушка Наталия, обладала даром прозорливости. Последние из сурских сестёр, которые были в Архангельске, умерли в 1970-х годах. Послушница Анна Одинцова дожила до 90 лет, а монахиня Савватия – до 96 лет.

– А остальные сёстры?

– Кто разошёлся по родственникам, а кто и на советскую власть пошёл работать, – пожала плечами Елена Андреевна. – Те, кто был у родственников, остались монахинями: молились, отпевали умерших, крестили. Навыки свои родным передавали. Меня ведь тоже крестила моя бабушка Маша. Она молилась вместе с бывшими сёстрами монастыря и всё у них переняла.

Буквы на камне

Учительница у могилы монахини

Дальше мы шли в молчании. Учительница привела нас на берег Суры к огромному Поклонному кресту. Сама же первая на него перекрестилась, поклонилась и объявила:

– Ну вот, здесь мы расстанемся, экскурсия по селу окончена.

– А в честь чего крест поставлен? – спрашиваю.

– Для молитвы просто. Чтобы жизнь в селе возрождалась.

– А что, село у вас умирающее?

– Село-то развивается. Но школа уменьшается. Десять лет назад было четыреста-пятьсот учащихся, а сейчас только двести. Многие дети в Суре у бабушек живут, а как достигнут школьного возраста, их родители в город увозят.

– Понятно. Скажите, а далеко здесь кладбище, где первые сёстры Иоанновского монастыря похоронены?

– А вот видите ограду? – Елена показала на лесок за Поклонным крестом. – Пойдёмте, мне по пути будет.

…Входим под сень вековых сосен. Моя провожатая приседает на колено и гладит ладонью по земле. Я бы и не заметил эту могильную плиту. Просто плоский камень в земле с зелёно-пушистыми буквами – мох вырос на высеченном. Внизу камня такой же проросший мхом знак смерти и бессмертия – череп с костями. Елена идёт дальше, снова наклоняется… У одной из плит останавливается и куда-то рукой показывает:

– А вот здесь моя прабабушка похоронена, в честь которой меня назвали.

Подхожу. Рядом со старинной плитой – свежеокрашенная оградка, две ухоженные могилы с живыми цветами. Читаю на кресте: «Мёрзлая Елена Васильевна, 1912–1968».

– Поморская фамилия, – замечаю.

– Да, коренная сурская. А рядом с ней похоронен прадедушка. Он от водянки умер. По семейным рассказам, сразу после его смерти вся вода укатилась в один из углов дома, и этот угол быстрее всех осел. Но дом до сих пор стоит, сохранился даже конь на крыше, хотя домов с таким охлупнем в округе уже нет.

– Они обычные крестьяне были?

Девушка помолчала и ответила кратко:

– Прадедушка был ярым коммунистом.

– И буквально рядом с монахиней похоронен…

– А после смерти это уже не имеет значения. Хотя, конечно, не нам судить… Ну, я пойду домой, он здесь рядом.

Только сейчас замечаю, что мы стоим почти у самой ограды погоста. Провожаю Елену Андреевну глазами: выйдя за калитку, она переходит дорогу и направляется в двухэтажный дом. Окна его смотрят прямо на крест, под которым лежит её прабабушка Елена. Вспомнились слова девушки: «Не знаю, почему в село вернулась… Как-то домой тянет».

Ну всё. Теперь уж никуда сворачивать не буду. Адрес Елена мне дала, пойду к 94-летней родственнице Батюшки Иоанна.

(Окончание в следующем выпуске)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска