Заканчивается утреня. Иду с кадилом по храму. Людей немного. Прохожу мимо иконы святителя Луки Крымского. Вспоминаю, как в октябре 2022-го после объявления частичной мобилизации торопливо, почти лихорадочно, чтобы успеть, приносили всё необходимое воинам. Кто что мог. Старались не забыть нужного. Какой-нибудь спасительной мелочи. Советовались, согласовывали, перекрикивали друг друга. Бинты, консервы, фонарики на случай темноты, карманные ножи, которые всегда пригодятся, туристические спички, которые не намокают, таблетки от простуды, тёплые носки, шприцы, сахар и пакетики чая, шоколад… За месяц было 11 отправок общим числом 160 человек. Из них 15 погибли. Владыка Лука, помоги нашим воинам. И раненым, и больным, и на поле брани сущим, пленным…

Не выходит из головы прошение великой ектеньи: «О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных». Уже многие годы, с самых тех пор, как миновали две чеченские войны, слово «плененных» воспринималось как нечто экзотическое, относящееся к какими-то джунглям или пустыням, где хозяйничают какие-нибудь племена бушменов… Прошли чеченские войны, в прошлом остались зинданы, выкупы, поиск заложников. И вот снова прошение «плененных» стало как никогда актуальным. Оно вошло в нашу мучительную реальность, стало ещё одной раной кровоточащего общественного сознания, народной души.

– Вам звонили на церковный телефон, – говорит Антонина из свечной лавочки. – Просили ваш телефон, но я сказала, что без благословения не даю. Сказали: «У вас батюшка грамотный, нужен совет. Сын дважды ранен на войне, но его снова посылают на фронт. Явно на смерть. Их всех там посылают на убой без всякого огневого прикрытия. У него трёхлетний сын и беременная жена. К кому только не обращались! И к Президенту, и к министру обороны, но футболят по инстанциям, а толку нет. Приближается время отправки, и он хочет скрываться от войны. К кому звонить, обращаться»?

– Что я, сельский священник, им могу посоветовать? Пусть обращаются в военную прокуратуру, в контрразведку… Командиры, по логике, должны беречь солдат, иначе и дело завалят, и сами не спасутся… Кстати, как его звать? Надо молиться о нём.

– Звать Игорь. Я первым делом спросила. Какие там командиры! – махнула рукой Антонина. – Приезжал в отпуск сосед. Пока трезвый – ни слова не услышишь, а поддал и рассказал за столом, что простые бойцы в блиндажах и окопах, а командиры в заглублённых убежищах, где и сауна, и диваны кожаные… Что им до жизни рядовых?

– Возможно, где-то и есть такое, но если бы это было повсеместно, то война уже на третий месяц закончилась бы нашим поражением.

«Но и победы нет, – думаю про себя. – Вот уже три года нет победы. Дураку понятно, что это не война, а игра липкими от крови картами. Какие слова сказать этой беременной молодой матери, у которой малыш на руках и тень смерти мужа у порога? Какие философия и богословие тут помогут? Слова о терпении, смирении, необходимости скорбей в этой жизни для спасения души будут для неё, в лучшем случае, пустым звуком, в худшем – издевательством. Она – простая земная женщина, со своей неизбывной болью и страхом, измученная бессонными ночами, дневными тревогами. Она не получила от родителей даже начатков веры, потому что и они её не имели. Но и ради неё родился и умер Христос. Это о ней Он сказал, что не здоровые нуждаются во враче, а больные. Нам ли поучать её? Только сесть рядом, заплакать, взять её тонкую руку и мысленно взмолиться Господу, чтобы не угас дрожащий огонёк её надежды…»

* * *

Выхожу. У входных дверей какая-то борьба. Женщина пытается втащить в храм мужчину. Он изо всех сил упирается:

– Не хочу видеть твоих клоунов! Насмотрелся!

– Я тебе говорю – заходи! Чего раскорячился? Не все же сволочи!

Мужчина средних лет, среднего роста, в красной куртке. Гладко выбрит, в глазах злость. В метре ощутим исходящий от него запах алкоголя. Полноватая женщина в зелёном пуховике, который ещё больше полнит её. Она решительно тянет мужчину за рукав. В какой-то момент он поддаётся и входит в храм. Смотрим друг на друга.

– По какому вопросу?

– Мы пожаловаться и посоветоваться.

– Может, завтра? Служба уже закончилась.

– Я же говорил тебе! У них всё по расписанию. Разве это люди? Это артисты за деньги и актёры на публику! Пошли отсюда! Они все заодно!

– Давайте присядем, – говорю и показываю на скамейку.

Женщина торопливо и громко начинает рассказывать. Сейчас они едут из Дивеева. Сами из Москвы. Погиб на войне крёстный их сына, Александр. Танкист. Воевал с самого начала СВО. Прошёл Чечню, две войны, за что и получил позывной «Чечен». Имеет орден «За мужество». Детдомовец. Из родных – только они. Отпели в Ростове. И вот они с мужем решили заказать сорокоуст в Дивеевском монастыре. Женщина в чёрном, которая принимала записки в лавочке, спросила, был ли он крещён. Муж говорит: «Если он крёстный у нашего сына, то само собой ясно, что крещён». – «Всяко бывает! Он исповедовался, молился, причащался?» – «Он три года на войне, вы понимаете? У вас тут даже написано, что участников войны поминают бесплатно». – «Да, если они верующие и причащались». – «На передовой бывают священники, возможно, и он причащался». – «Вы позвоните командиру, узнайте». Мы смотрим на неё, она – на нас рыбьими холодными глазами. «Вы вообще соображаете, что говорите?! Какой командир, куда звонить? Там огонь, смерть, война! Там и командира, может, уже нет в живых, вся часть, может, погибла!..» – «Так положено. У меня благословение». Мы готовы были заплатить. Не взяла даже денег. И разговаривать не стала. Это что такое?! Это христианство? Или она за тех, кто против нас? Муж говорит: «Да это просто вражина! Пойдём отсюда!» Та, что в окошке, крестится сама, потом крестит вдогонку нас, как какую-то поганую нечисть. Хорошо, муж этого не видел…

Мужчина рванул вниз молнию на куртке, глубоко вздохнул:

– Сашка отвоевал своё в Чечне, был ранен там, контужен, да и возраст немолодой. Семьи создать как-то не получилось. Работал сварщиком, выпивал, куролесил с друзьями, были приводы в полицию за хулиганку. Короче, не нашёл себя после Чечни. Но как-то увидел ролик, который сняли и выложили в сети эти ублюдки из «Азова»*, и сказал, что ни дня не может сидеть дома, пока эти твари ходят по земле. Ролик был о том, как они всем подразделением насилуют семилетнюю девочку лишь за то, что она русская, а потом «запенивают» её монтажной пеной. Снимают и хохочут над тем, как пена рвёт несчастную девочку, как она кричит и катается по полу в луже мочи и среди окурков. Хотел бы я увидеть матерей, которые родили этих существ! Не матери, это… подколодные змеи, которые, родив, сами ужаснулись тому, что из них выползло. И хотели бы сожрать их, но те юркнули в вонючее болото… И там превратились в мразей… Сашка говорил, что идёт воевать за наших девочек и мальчиков, за крестника, за женщин и стариков, чтобы выжечь эту ядовитую плесень, чтобы она не заползла на порог нашего дома… Иначе нам всем хана! Горячий был мужик, правильный, ничего и никого не боялся. Детдом его этому научил… А эта, в окне, с вопросами!.. Что ты знаешь о жизни, тётя? Что знаешь о Сашке? Что знаешь о войне и бесах? А если тебе показать этот ролик?..

Чувствую, как кровь ударяет в виски. «Спокойно, – говорю себе, – максимально спокойно и взвешенно. Следи за словами, не поддавайся эмоциям…»

– Значит, так, сейчас мы с вами пишем обращение к игуменье монастыря, излагаем всё, что было. Коротко и внятно. Это вопиющий беспредел! (Сказал и понял, что этого можно было не говорить.) Сегодня уже поздно, завтра после службы едем вместе и передаём прошение благочинной или самой игуменье. Как Бог даст. У нас есть гостиница, можно переночевать. Если вы спешите, то поручите это дело мне. Даю слово, доведу до конца. Давайте обменяемся телефонами…

Слышу, как звонит стационарный телефон. Антонина не хочет брать трубку, поздно уже, но я киваю, и она берёт: «Вы на часы смотрите когда-нибудь? Служба давно закончилась, батюшка уходит домой, ему некогда, у него люди… Что значит срочно? У всех срочно! Совесть надо иметь!»

Встаю и беру трубку. Антонина обиженно поджимает губы. Знаю её давнишнюю особенность: ни минуты лишней на работе.

– Кто умирает? Зоя Николаевна Грушева? Вы уже подъезжаете? Хорошо, сейчас выхожу.

 …Бывают дни и вечера, когда события и встречи сжимаются в такую пружину, что между её витками нет малейшего просвета. Одно стремительно накладывается на другое, надо успеть сориентироваться, выбрать правильное решение, потому что от этого может зависеть и судьба человека, и его жизнь. Обращаюсь к приезжим:

– Вы спокойно и обдуманно составьте обращение, а я сейчас поеду причащать умирающую, возвращаюсь, и мы всё с вами окончательно решим…

Иду в алтарь за Дарами, потом, не глядя на обиженную и расстроенную Антонину, направляюсь к выходу.

* * *

Зоя Николаевна Грушева – старейшая из прихожан. Ей хорошо за восемьдесят. Давно и тяжело болеет. Месяц назад я был у неё. Ноги частично парализованы, обмотаны кусками старой шали – суставы разрушены. По дому передвигается с великим трудом при помощи ходунков.

У ворот уже стоит машина, за рулём мужчина в строгом чёрном пальто, виски и усы седые. В салоне на заднем сиденье три женщины, как выяснилось, три сестры, которые сразу же взволнованно начинают говорить. Мужчина невозмутим.

Сажусь на переднее сиденье. Трогаемся. Их мама, Зоя Николаевна, умирает. Днём произошёл совершенно безобразный случай, который окончательно подорвал и без того слабое здоровье её. Они по очереди доглядывают за мамой, которая живёт в небольшом домишке на окраине. Наружную дверь запирают, чтобы кто посторонний и нежеланный не пришёл к ней. Телефон на громком звуке (она плохо слышит) всегда у неё возле подушки. И вот звонит телефон (это всё по рассказам мамы), она берёт трубку и слышит истошный крик: «Мама, мама, срочно нужна твоя помощь!..»

Зоя Николаевна слышит гудки машин, чьи-то крики, матерную брань.

«Дочка, дочка, Ниночка, это ты?» – испуганно кричит в трубку Зоя Николаевна.

Нина – старшая дочь, которая чаще других бывает у мамы.

«Да, да, мамочка, это я! Здесь в центре из-за меня произошла страшная авария. Я переходила улицу в неположенном месте, а тут из-за поворота машина, за рулём беременная женщина. Она свернула в сторону и врезалась в столб. Вызвали скорую, её повезут в больницу. Она вся в крови. Полиция уже тут. Они говорят, что меня посадят, если я прямо сейчас не заплачу пострадавшей двести тысяч».

Зоя Николаевна в панике: «Доченька, Ниночка, у меня столько не наберётся. Есть сотня с небольшим гробовых, они у меня вон там, в пакете… Приезжай!»

«Меня не отпустят, пока деньги не получат. Сейчас приедет сотрудник, ему передай. И ещё собери постельное бельё для госпитализации раненой беременной женщины. В больнице, сама знаешь, бельё плохое…» – «Как же я вынесу? Хотя, постой, я через дровяник!»

– Представляете? Глубокий инвалид, опираясь на ходунки, добирается до задних дверей, которые ведут под крышу в дровяник, бросает ходунки и прямо по разваленной поленнице – развалилась недавно, не успели собрать – ползёт к чёрному выходу, который мы не закрываем. Подъезжает машина, выходит какой-то мужик и забирает у неё пакет с деньгами и постельным бельём!

Как она вернулась в дом, как забралась на кровать и позвонила – один Бог знает. Немного отдышавшись, набрала Марину, среднюю дочь, и с рыданиями стала рассказывать, что с Ниной случилась беда. Той понадобилось совсем мало времени, чтобы узнать, что с Ниной всё в порядке, никакого ДТП не было, а случившееся – розыгрыш мошенников.

Полиция задержала одного из них в соседнем городе в 60-ти километрах. При нём был пакет с постельным бельём (погубила жадность), а денег уже не было.

* * *

Возле старого домика, у рассыпающегося палисадника скорая, в окнах свет. Зоя Николаевна лежит на кровати, запрокинув голову вверх. Лицо серо-белое, глаза закрыты. Рядом на табурете женщина-фельдшер, держит руку Зои Николаевны, проверяет пульс.

Здороваюсь. Зоя Николаевна открывает один глаз, делает попытку улыбнуться.

– Причащаться, собороваться будем?

Та с усилием зажмуривается.

– Инсульт, – говорит фельдшер, – будем госпитализировать.

– Сколько у нас времени есть? – спрашиваю. – Минут десять?

Вижу, что причастить не получится – рот у больной стягивает судорога. Только соборовать кратким чином… Женщины суетятся, ищут свечи, святую воду.

– Не найдём никак, – говорит та, что с аскетическим лицом и которую, как понимаю, зовут Нина.

– Нужно семь свечек, – добавляет она со знанием дела. – Будет читаться семь Евангелий и семь раз помазываться…

Где-то находят пучок коричневых мятых свечек, самокруток, ставят в миску с пшеном, туда же – стаканчик с постным маслом.. Всё Таинство занимает десять минут. Лицо Зои Николаевны неподвижно, глаза закрыты.

– Сделал что мог, – говорю. – Остальное предадим в руки Божии.

– Батюшка, а почему вы не помазали маму, как положено, семь раз? Это халатность. Так соборование не совершается…

– В крайних случаях, а у нас именно такой случай, достаточно и одного помазания.

– Вы помогите погрузить маму в скорую, – говорит сёстрам Нина, – а я доеду до церкви. Закажу что необходимо.

– Какие прогнозы? – спросил я фельдшера.

– Неутешительные. Или отойдёт к Богу в ближайшие часы, или будет долгой лежачей больной…

Она сказала это, не понижая голоса. Все услышали. Уже в машине водитель говорит:

– Ну что, Нинуся, ты хотела молитвы и подвигов? Получи и распишись…

Нина промолчала, но воздух в машине превратился в гранит. Доехали до храма, у порога уже одетая стояла Антонина, почти приплясывая от нетерпения.

– Придётся ещё немного задержаться, – говорю. – С их мамой, нашей старейшей прихожанкой, случилась беда. Надо принять записки, продать свечи. Это её дочь…

Направляюсь в алтарь.

– Хочу сказать, батюшка, что я не только за свечами, но и сообщить, что завтра же напишу жалобу в епархию на ваше бездушное отношение к умирающей…

Я с удивлением останавливаюсь:

– Это ваше право.

Наперерез мне стремительно идёт женщина, которая вместе с мужем составляла обращение к игуменье, и тихо говорит, глазами показывая на Нину:

– Это она! Только одета по гражданке… Муж вышел покурить, и я сейчас ухожу. Мы уезжаем. Иначе будет вселенский скандал.

– Будьте спокойны, – говорю, – обещанное выполню…

* * *

Днём поехал в Дивеево, встретился с благочинной, показал жалобу.

– Быть такого не может! Подойдите к любому окошку, подайте сорокоуст за убиенного воина Александра. Должны принять без всяких расспросов и денег.

Так и случилось. Молодая послушница, взяв записку, на мой вопрос о деньгах сказала, что по распоряжению Патриарха погибших на СВО поминают бесплатно…

Благочинная заметила:

– Нетрудно будет выяснить, кто дежурил вчера, и наложить епитимью. Или уволить, если будет выкручиваться или оправдываться. У нас на записках иногда работают наёмные…

– Епитимью на неё уже наложили, – говорю и рассказываю о вчерашнем происшествии.

Позже, по дороге домой, звоню вчерашним москвичам. Трубку берёт женщина: «От души отлегло. Сообщу мужу, что о Саше будут молиться. А ту, с каменным сердцем, Господь уже посетил…».

• Террористическая организация, запрещена в России

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска