Татьяна БЕРЕЖНАЯ

 Когда мне позвонили и сказали, что мой сын умер, я даже не удивилась. Ни шока, ни боли я не почувствовала – ровным счётом ничего! Где-то в моей голове тут же закрутились мысли, что нужно просить молитв: ехать в церковь, заказать сорокоуст, панихиду… В общем, делать хотя бы что-то. Но в душе у меня было в тот момент пусто. Он меня не слушал. Никогда не слушал! И вот чем всё это закончилось. А ведь я предупреждала! Ещё несколько дней назад я разговаривала с ним. Но разве он хотел меня понять, услышать? Конечно же, нет. У него всегда на всё был свой ответ. С самого своего рождения он хотел быть сам по себе, а я была для него просто скучной и назойливой старухой. Что ж, теперь он достиг того, к чему стремился. Рано или поздно все окажутся перед Богом. А вот те, кто в Него никогда не верил, – где окажутся они? Правильно сказал когда-то Апостол Пётр: к кому же нам ещё идти? Жаль, что Олег этого так и не понял. Но моей вины в этом уже нет, я сделала всё, что смогла. Каждый отвечает сам за себя.

Олег с детства был непослушным ребёнком. Он, кажется, так ни разу и не отстоял всю литургию целиком. Ему обязательно нужно было ходить по храму, с кем-то шептаться, толкаться, выходить во двор – словом, делать всё что угодно, лишь бы только не слушать, о чём читают или поют во время службы. Ему в церкви было неинтересно, о чём он мне честно и говорил. Это была, пожалуй, единственная положительная черта моего сына – честность. Жаль, что и её он часто использовал во вред себе. И всё же он ходил в храм, пока был маленьким. Сложный переходный возраст перечеркнул все мои слабые попытки сделать из него верующего христианина. В храм он ходить перестал, а на мои старания начать поститься вместе с ним он ответил очень просто – стал ходить обедать к друзьям. Пост он не признавал. Он мнил себя взрослым, а сам тем временем вёл себя как маленький ребёнок. Есть такая глупая шутка – первые сорок лет детства для мальчика самые трудные. Теперь уже не проверишь. Мой мальчик не дожил до этого возраста, за неделю до смерти ему исполнилось всего лишь тридцать семь. И на этом всё закончилось.

Моей главной целью было воспитать из сына христианина. Мне неважно было, какую он профессию предпочтёт, на ком женится – всё это дело только его выбора. Лишь бы ходил в храм! Лишь бы верил! Но он, словно мне назло, добивался в жизни чего угодно, только не этого. Он хорошо учился в школе, таскался по каким-то тренировкам, соревнованиям и олимпиадам. И даже по дискотекам, хотя я много раз плакала и пыталась запретить ему туда ходить. Я надеялась удержать его от всего этого разврата, но он упрямо лез туда, куда я его не пускала. Мы много спорили с ним, ссорились – и в конце концов он ушёл из дома. Ему тогда не исполнилось и восемнадцати лет. Потом он поступил в медицинский институт, поселился в общежитии, и видеться мы с ним стали очень редко. Грешно говорить, но я вздохнула с облегчением. Его присутствие, его вечное сопротивление начали меня угнетать. Я думаю, меня нельзя в этом упрекнуть, но мне и самой не хотелось жить вместе с ним. Он всегда был против меня. К тому же у него с детства была аллергия на животных. Поэтому когда он уехал, я первым делом завела себе двух кошек, и моя жизнь потихоньку стала налаживаться. Да, я не построила нормальных отношений с сыном, но моей вины в этом не было, и меня это успокаивало.

Довольно часто мои знакомые, спрашивая про Олега, говорили, что я должна гордиться своим сыном. Чем гордиться? Меня обычно коробило от этих слов, но я старалась молчать и никому не рассказывать о наших с ним проблемах. Ещё учась в институте, он женился на своей однокурснице. Меня он поставил об этом в известность ровно за неделю до свадьбы. И разумеется, даже не подумал спросить моего благословения. Зачем оно ему было? Развелись они в итоге так же быстро, как и поженились, но виновата в этом почему-то осталась я. А всё потому, что я тогда сразу его предупредила: не проживёте вы вместе долго! Для меня это было совершенно очевидно. Не моя вина, что он меня не послушал. Потом, правда, сын извинился передо мной, признал, что был несправедлив. Эх, Олег, Олег! Если бы почаще ты это признавал, то всё бы могло сложиться иначе.

Мой сын работал в клинической больнице и одно время ездил на скорой. Потом, кажется, бросил – я даже не знаю когда. Он нашёл себе женщину, с которой вместе и жил. Без брака, естественно, такому человеку бесполезно объяснять, зачем люди создают семью. Тем более что у его гражданской жены была дочь. Олег хвастался, что она называет его папой. Странный повод для радости, но я в это старалась не вникать. К чему? Только расстраиваться зря. Он изредка навещал меня, пытался присматривать за моим здоровьем и помогал деньгами. Что было нелишним – этого я не могу не признать! Пенсия у меня небольшая, а лекарств я тогда принимала много. За это ему, конечно же, спасибо, но всё равно тут нечем гордиться. Ведь есть же у детей какие-то обязанности перед родителями! Но всем своим знакомым это всё равно не объяснишь. Не стоит и начинать.

И вот мой сын умер. Упал прямо на улице, когда возвращался с суточного дежурства: у него оторвался тромб. Его привезли обратно в больницу, из которой он только что вышел, но спасти его так и не смогли. Такая судьба. Ни покаяния, ни примирения… Ничего! Я, конечно же, заказала в церкви все положенные требы, и всё же беспокойство меня не покидало. Я понимала, что душа моего сына находилась в опасности, и решила хоть чем-то помочь ему. Если, конечно, Богу будет угодно принять мою жертву. Поскольку суд над душой, как всем известно, длится сорок дней, я подумала, что неплохо было бы совершить сорок добрых дел в память о сыне. Не знаю, как мне пришла в голову эта мысль. Это очень странно, но я действительно этого не знаю. Однако идея показалась мне удачной, и я за неё ухватилась.

Сразу же записала себе целых три добрых дела. Во-первых, я заказала в церкви сорокоуст и панихиду. Во-вторых, не забрала сдачу. В-третьих, отдала какую-то мелочь цыганке, сидевшей у ворот. Ей она, конечно, на пользу не пойдёт, но меня это уже не касается. Для меня важнее помочь сыну. Может быть, сейчас где-то там он жалеет о том, что не слушал меня. Так что мой долг ему хоть чем-нибудь помочь. Облегчить его участь, если это будет в моих силах.

Начало было положено, но вот что делать дальше, я в тот момент не понимала. В голову вдруг влезла одна непрошеная и очень неприятная мысль: я с трудом себе представляю, какие добрые поступки вообще могу совершить. А настоящий христианин, по идее, должен весь состоять из добрых дел! По крайней мере, нас этому учат в Церкви. И вот как раз в этом и состояла загвоздка. Мне в какой-то момент показалось, что давно уже не делала ничего хорошего, но от этой мысли я сразу же отмахнулась. В тот момент мне было не до неё. У меня вдруг опустились руки. Тридцать семь лет, тридцать семь добрых дел. И мне нужно как-то с этим справиться.

Мне повезло, что похороны взяли на себя его друзья. Их у него оказалось очень много. Причём не только коллег, как я поначалу подумала. Были там и его бывшие одноклассники, и даже кто-то из родственников, про кого я сама давным-давно забыла. Там же, в морге, в первый раз увидела Лену – подругу Олега. Выглядела она ужасно, лицо было абсолютно красным, воспалённым. Забилась в угол и тихо стонала, словно ей было больно дышать. Все, кто находился там, по очереди подходили к ней, гладили её по плечу, что-то говорили. Странно. Ко мне, матери, подошли от силы два человека, ну да ладно. Ещё там была её девочка. Я думала, что она совсем маленькая, но на вид ей было никак не меньше семи лет. Её держал на руках какой-то высокий мужчина, и она плакала, уткнувшись ему в шею. Вот ей я поверила. Детям свойственно проявлять эмоции, а вот для кого старалась Лена, я так и не поняла. Неужели для меня? Но мне самой все эти эмоции непонятны. Я вообще никогда не плачу – такой уж я человек.

Отпевание было заочным. Хоть как-то о нём позаботились его друзья, уже не так плохо. Ещё одним сюрпризом оказалось то, что на похоронах был священник. В морге он был в мирском, но перед кладбищем переоделся, собираясь отслужить панихиду. Я сразу же подошла к нему за благословением, и он перекрестил меня, при этом как-то странно на меня взглянув. Может, я и ошибаюсь, однако после стольких прожитых лет такие вещи начинаешь чувствовать. Священник – отец Родион – был довольно молод, по крайней мере так мне показалось. Служил он хорошо, потом поговорил с каждым, кто к нему подошёл. Особенно тепло он отнёсся к Лене, которая почему-то называла его Родионом (как меня это покоробило – не передать!).

Мне сложно вспомнить, о чём я думала в тот день. Помню только, что засчитала себе ещё два добрых дела: подпевала батюшке во время панихиды и отдала кому-то свой зонтик. Всё равно у меня платок тёплый, а дождь был хоть и небольшим, но довольно противным. Так что зонтик мой пригодился. Ещё мне запомнилось, как много интересных историй рассказывали о моём сыне во время поминок. Сами истории я почти не помню, но было и вправду интересно. Лена, которая понемногу стала успокаиваться (не благодаря ли отцу Родиону?), сказала одну очень любопытную вещь. Уже под конец поминок, когда её девочка на что-то отвлеклась, она с грустной улыбкой произнесла:

– Раньше я думала, что счастье – это любовь, дети, интересная работа. И только с Олегом я поняла, что всё это здесь ни при чём. Счастье – это покой в душе. Радость. Он мне всё это подарил…

– Потому что сам был таким! – вдруг откликнулся отец Родион. – Радостным. Он дарил то, чем был полон изнутри. А теперь это есть и у тебя. И ты тоже можешь дарить это окружающим!

– Наверное, – рассеянно подтвердила Лена, целуя подбежавшую к ней дочь. – Мне сейчас очень больно, но я всё равно почему-то радуюсь. Просто потому, что он был.

Слова отца Родиона я почему-то осознала только на следующий день. Во-первых, меня поразило то, что он так тепло отзывался о моём сыне. О человеке, который был настолько против Церкви! Во-вторых, я всё никак не могла понять, что же его связывало с Олегом. Дружба? Невозможно. Скорее, профессиональное знакомство. Ведь сын был врачом, а отец Родион, как мне вчера объяснили, служит в маленькой церкви рядом с больницей. Может, он приходил к пациентам сына? Впрочем, это было не так важно. Меня удивило не только его поведение, но и поведение всех, кто присутствовал на похоронах. С такой любовью, с такой искренней теплотой они отзывались о нём, что мне даже стало не по себе. Я вдруг подумала, что на мои похороны, возможно, не придёт никто. В голову лезла одна очень нехорошая мысль – он не заслужил этого, в отличие от меня. Гнала я эту мысль изо всех сил, даже устала от этого напряжения. Какие-то совершенно непонятные, незнакомые мне чувства вдруг стали меня переполнять.

За всю свою жизнь я не испытала и десятой доли тех эмоций, что испытывали к Олегу все эти люди. Я помню только раздражение на сына, много недовольства и непонимания. Он ведь и в самом деле был таким! Или всё же нет? Неужели я так и не успела познакомиться с собственным сыном? А потом словно кирпич обрушился на мою голову. Что там кирпич – целый дом! Я не любила сына. Вся причина была именно в этом. Я никогда не любила Олега. Не любила его младенцем, когда он сутками захлёбывался от крика, а помочь мне было некому – муж сбежал, а моя мама была далеко. Не любила ребёнком, когда он бегал по храму, мешая мне сосредоточиться. Однажды во время Евхаристического канона он громко икнул и рассмеялся, а я дома отшлёпала его ремнём. Меня обманывает память или именно после этого случая он невзлюбил храм и всё, что с ним связано? До этого он ведь просто баловался. Хотя, когда он баловался, я тоже не любила его. Он мешал мне быть христианкой.

А ведь я христианка. Я свято верю в то, что Господь Спаситель пришёл на землю, чтобы научить нас Любви и показать дорогу в Царствие Небесное. Выходит, я ничему не научилась? Моё единственное сокровище, дарованное мне, несомненно, от Бога, – мой сын. А я так и не успела полюбить его? И не просто полюбить, а вообще заметить! Как же такое возможно? А меня ещё удивляло, почему Лене пришлось полдня объяснять, что Олег умер. Это я узнала на поминках. Несколько его коллег по очереди пытались рассказать ей о том, что случилось, а она всё повторяла, что этого не может быть, что это невозможно. Я-то как раз поверила сразу. Не потому ли, что она любила его всей душой, а мне было всё равно, жив он или нет. Как же так, Господи? В кого же я превратилась?

Весь следующий день после похорон мысли словно бы рвали меня на части. Я задыхалась, пила таблетки, измеряла давление, которое упорно утверждало, что оно в порядке. Наконец, намучавшись, я легла спать. Мне очень хотелось, чтобы всё это затихло, улеглось, спряталось куда-нибудь. Я говорила себе, что схожу завтра в храм, совершу ещё пару добрых дел и всё пройдёт. Что «всё»? Мне это было неинтересно и уже не зависело от меня. Самое главное случилось ночью, когда я проснулась от стука собственного сердца. А ещё – от ужаса. Мне стало так страшно, как никогда в жизни. Меня трясло настолько сильно, что я буквально подпрыгивала, лёжа в своей кровати. Мне было жарко, но руки сковывала острая ледяная боль. Я словно чувствовала, что лечу в пропасть, что рядом нет ничего, за что я могла бы ухватиться. Ничего и никого. И только мысль об Олеге билась у меня в висках: «Его больше нет, я его упустила. Упустила, упустила…»

Преодолевая какое-то физическое окаменение, я медленно сползла с кровати, упала на колени и зарыдала. Я уткнулась лбом в холодный пол и кричала: «Господи, спаси меня! Не оставь, прости меня, Господи!» А может быть, и не кричала, а шептала – я не знаю. Я молилась до утра. Впервые в жизни я действительно молилась – сейчас-то это понимаю. Внутри меня происходило что-то необъяснимое, словно в моё сердце вколачивали гвозди. Холодные, жестокие гвозди. «Моего сына больше нет. Боже мой, верни всё назад, верни! Я буду лучшей матерью на свете, я буду любить своего сына, я всё ему отдам, все свои силы! Я ошиблась, я хотела как лучше, но сама всё и разрушила. Прости меня, Господи, прости! Ведь это же не он мёртвый, это я, я, я! Уже давно, много лет, моя душа омертвела, а мой мальчик жив. Его добрая, великодушная душа теперь рядом с Богом, а я? Господи, где же я?!»

Но так не бывает. Ничего вернуть нельзя. Однако после молитвы мне стало немного легче. Я съездила в храм, как и собиралась, поговорила с батюшкой. Я знаю его много лет, но тогда впервые поняла, какой он всё-таки необыкновенный. Батюшка очень помог мне тогда. Не могу объяснить, что именно он мне говорил и что я ему отвечала. Только он смог отвернуть меня от того страха, в котором я оказалась, и вселил в меня надежду на исцеление. Моё собственное исцеление. Батюшка сказал, что мне нужно молиться за сына от всего сердца, и я молилась. Я много читала Евангелие в те дни. Я столько раз в своей жизни его читала, что мне начинало казаться, что помню его наизусть. Но читала тогда словно впервые! Каждое слово как будто было обращено лично ко мне, каждое слово как-то по-особенному мягко ложилось на моё сердце. Я понимала, что недостойна Божией милости и прощения. И всё же чувствовала – Он меня простил. И это чувство вызвало во мне столько слёз, что трудно было в это поверить. Впрочем, рассказывать об этом ещё труднее. Знакомым, которые навещали или звонили мне, я ничего не говорила о переменах в самой себе. Да и как рассказывать, о чём? Я ведь и сама толком ничего не понимала! Проще было всё-таки промолчать.

Недели через две, когда немного пришла в себя, я поехала в храм при больнице, где работал Олег, и сразу же встретилась там с отцом Родионом. У Бога совпадений не бывает, мне действительно необходимо было его увидеть. Очень многое я узнала об Олеге. Батюшка рассказал мне, что видел в своей жизни не так уж много настоящих христиан и что мой сын был одним из них. Он рассказал, как Олег относился к пациентам, как утешал, лечил, не спал ночами. Он мог обнять бомжа, который плакал, и успокаивал пациентов в глубокой деменции – он один, другие так не могли. Это в больнице признавали все. Олег не гнушался никем и ничем, потому что в каждом видел прежде всего человека. Того, кому может помочь. И он помогал – и днём и ночью, невзирая на собственную усталость. Это ли не настоящее христианство?

И про храм я ошиблась. Олег всё же пришёл на литургию – за месяц до своей смерти. Долгое общение с отцом Родионом не прошло для него даром. Этот удивительный священник смог исправить то, что натворила я. Ведь именно я отвратила сына от Церкви! А отец Родион его вернул. Как и почему – я не знаю, мне этого батюшка рассказывать не стал. Сказал только, что после первого же возгласа на службе мой сын опустился на колени и стоял так всю службу, до самого причастия. Мой Олег… который сейчас молится за меня перед Богом, благодаря которому я сейчас здесь. Мой сын, которого я считала великим грешником. Да что уж теперь об этом вспоминать!

С Леной я тоже познакомилась. Мне просто очень хотелось узнать, какая же она – женщина, которую любил мой сын. Она многое рассказала мне о нём. Оказалось, что именно она отказывалась выходить за него замуж – боялась, что история с первым браком повторится. Там было много нехорошего, поэтому Олег и не торопил её. Он ждал, потому что любил её. А она любила его. И говорила, что Олег был удивительным отцом для Иринки, пусть и не родным. Сам он об этом словно и забыл. Мой сын умел любить всем своим сердцем, поэтому я точно знаю: Господь принял его к Себе и меня помиловал только по его молитвам. Я в этом уверена. Когда-то я – глупая, гордая – собиралась спасать его душу. А вместо этого он спас мою. Вот как случилось!

Нашей Иринке недавно исполнилось двенадцать лет. Такая красавица растёт, вся в мать! Леночка, слава Богу, тоже в порядке, работает, на клиросе стала петь в нашем храме. Замуж выходить не хочет, говорит, что после Олега ей уже никто не нужен. Мы часто с ней видимся, я ей помогаю, чем могу, да и она мне тоже. Не чужие ведь! Иринка мне всё-таки внучка, она так и зовёт меня – бабуля. Очень нежно у неё это получается! Иринка, конечно, самостоятельная, но я всё равно иногда встречаю её со школы или вожу на тренировки. Мне приятно, да и она почему-то мне радуется. Наверное, я напоминаю ей об Олеге, которого она помнит и любит до сих пор. Я тружусь, как могу, в храме помогаю. Столько всего хочется успеть сделать! Увидеть, почувствовать, понять – и просто помолиться! Не знаю, сколько лет жизни отпустил мне Господь, но теперь я стремлюсь к тому, чтобы каждый мой день был посвящён Ему. По крайней мере, я стараюсь. Получается, если честно, мало, но опускать руки я не собираюсь! Своей вины перед сыном мне не забыть никогда, но всё равно я счастлива за него. Он был по-настоящему хорошим человеком. А мне это ещё только предстоит – попытаться им стать.

Про сорок добрых дел я тоже не забыла. Мой счёт остановился на пяти и с тех пор не двигается. Я стараюсь делать всё, что в моих силах, но что из этих дел по-настоящему угодно Богу, знает только Он. Слишком самонадеянно давать оценку своим действиям. Я недавно в очередной раз поняла, что ошибалась: христианин не должен состоять из поступков. Лоскутки одеяла никого не согреют, пока не сошьёшь их воедино. Христианин должен быть цельным. Впрочем, я с опаской размышляю на такие темы. На самом деле, не моё дело решать, кто и каким должен быть. Моя задача – исправить саму себя, а всё остальное в руках Божиих. Слава Ему за всё!

Октябрь 2022 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска