Перед концом света

Погода в Вознесенье – какую Бог только, наверное, в конце света даёт: тепло, сухо, листья уже облетели, и сквозь разросшиеся деревья видны и соседские дома, и даль реки.

И не знаешь, за что нам такая благодать!

И мысли – словно перед концом света: торопливо-суетливые, лихорадочные, но порою ясные, насквозь, через всю жизнь.

Нужно написать самую главную книгу. О детстве, когда ты был растворён в мире и не ощущал ни боли, ни страха, не запоминал себя, а только весь Божий мир, каким он был тогда.

А потом – это где-то в седьмом классе – произошло медленное, неотвратимое осознание самого себя. Тогда и появились и страх, и боль. И главное – постоянное ощущение своей ненужности для других. Неудержимое влечение к женщинам и при этом погружение в одиночество, полное незнание, кто ты такой и зачем, попытка нащупать себя и пробуждение какого-то бешеного честолюбия.

И ещё – постоянное ожидание, пока не открылось, что так, в ожидании юности, и прошла юность, что так, в ожидании жизни, и проходит жизнь.

Потом как-то смирился, пожертвовал чем-то в себе и всего вроде бы достиг, кроме того, что жизнь уже прошла и ты как бы и не жил.

Вот об этом и надо написать.

Только как написать, чтобы не превратить всё в унылое повествование, которым несть числа? Не знаю. Может быть, попробовать реализовать это в вознесенской книге: дневник, короткие рассказы-записи и всё время отступления, размышления о себе.

Не знаю.

Чувствую только, что уже время – писать эту книгу.

12 октября 1991 года, Вознесенье

Перемены

Как стремительно нищает жизнь!

Ещё в первые дни заезда сахар в столовой Дома творчества насыпали в сахарницу, а теперь выдают по счёту.

10 ноября 1991 года, Переделкино

Самоубийство Юлии Друниной

Перед отъездом из Москвы новость – покончила жизнь самоубийством Юлия Владимировна Друнина.

Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.

Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать…

– писала она в 18 лет.

Говорят, будто в предсмертной записке Юлия Владимировна написала, что невозможно оставаться такому несовершенному существу, как она, в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире.

26 ноября 1991 года, Переделкино

Меценат

Случилось это на квартире у однокурсницы.

Зашёл к ней и пожалел. Такая отчаянная нищета, что самому от тоски выть хочется! И сама однокурсница голодная, и ребёнок с голодными глазами.

К тому же и поговорить толком не удалось. Пришёл пьяный брат однокурсницы и сразу принялся о своих кооперативных делах рассказывать, о том, какой он великий меценат. Я решил уйти, но брат-меценат увязался за мною и долго, пока ехали к гостинице, рассказывал, сколько у него денег теперь, и то и дело вытаскивал из карманов пачки сторублёвок:

– Гляди! Я теперь всё могу купить!

– Ты бы лучше сестре помог… – сказал я.

– А что?! – обиделся меценат. – Я что, не помогаю, что ли? Да я, если хочешь знать, в прошлом месяце пятьдесят рублей ей подарил!

4 декабря 1991 года, Москва

Похмелье

Закончились новогодние праздники… В Грузии Новый год отмечают гражданской войной, а у нас – гигантскими, как раньше за водкой, очередями в овощные магазины.

Здесь пока ещё не поменяли ценники.

Зато в других магазинах не ценники, а цифры из учебника по астрономии.

Лица продавщиц растерянные и отрешённые. Никто не беспокоит их. Покупатели разглядывают ценники и уходят, ничего не спрашивая.

И просторно, непривычно просторно повсюду… В столовой – один-одинёшенек в огромном зале! – сидит какой-то мужик. Ещё двое ребят нерешительно топчутся возле кассы.

Прошёл Новый год.

Пришёл рынок.

4 января 1992 года, Санкт-Петербург

Мысли в тамбуре, занесённом снегом

На этот Новый год и на Рождество показывали множество старых фильмов.

Смотришь сейчас эти фильмы и изумлённо понимаешь, что почти всё так и было в нашей жизни. Конечно же, власть не шибко-то разрешалось ругать, конечно же, у евреев были проблемы с выездом из страны… Но ведь народная жизнь не ограничивается этими проблемами… Главное, что спокойно жилось. Главное, что уверенность была в будущем.

А сейчас этого не стало.

Думал об этом по дороге в Москву в занесённом снегом тамбуре. Настоящий сугроб в тамбуре надуло… То ли поезд такой попался, то ли это проводники свой вклад в шоковую терапию решили внести.

6 января 1992 года, Москва

Убийца Рубцова

В поезде не спал и, приехав домой, прилёг отдохнуть.

И вот только заснул – звонок…

– Это Людмила Дербина! – сказала телефонная трубка.

– Да… – я замялся, не умея спросонок сообразить, что же говорить дальше. Сказать: «Я слушаю вас. Что вам угодно?» – невежливо. Говорить: «Очень приятно…» – язык не поворачивался.

Но Дербина, видимо, к таким заминкам уже привыкла.

– Я с вами судиться буду! – деловито сообщила она.

– Вот как? А по какому поводу?

– Вы без разрешения воспользовались моими воспоминаниями! – сказала Дербина. – Вы оболгали меня. И вы нарушили мои авторские права! Всё! Встретимся в суде.

Слова эти – ведь это надо же, говорить об авторских правах на свидетельства о совершённом тобою убийстве! – буквально ошеломили меня. Можно как угодно относиться к Дантесу или Мартынову, но представить их в подобной роли – невозможно…

– Ради Бога! – сказал я, поскольку трубку Дербина после своей угрозы так и не повесила. – Только прошу учесть, что я использовал ваши воспоминания как свидетельство преступника, совершившего преступление. Разумеется, если считаете нужным, подавайте в суд. Это даже любопытно, распространит ли суд авторское право на свидетельства убийцы… А вот насчёт лжи я бы вас выслушал. По-моему, о вас, кроме того что вы убили Рубцова, я ничего особенно плохого не говорю… Я пишу…

Я не договорил.

Дербина, спокойно выслушавшая мой пассаж насчёт свидетельства преступника, сейчас взорвалась. Телефонная трубка в моей руке буквально заклокотала.

Минут десять я слушал монолог, который состоял из похвальбы и угроз.

Когда я услышал: «Рубцов в поэзии, по сравнению со мной, мальчишка», нажал на рычажок.

Дальше продолжать разговор было совершенно бессмысленно.

12 января 1992 года, Санкт-Петербург

Стыд

Позвонил художник Гоша Семёнов, рассказал, что участвовал в опросе общественного мнения. Спрашивали об отношении к реформам, не испугали ли отпущенные цены, можно ли выжить при них…

– И что ты ответил?

– А что отвечать? Стыдно же признаться, что я, здоровый мужик, теперь и себя прокормить не смогу. Сказал, что ничего, выживем как-нибудь.

– Это не нам должно быть стыдно, а тем, кто устроил такое! – сказал я.

– А чего им стыдиться? – сказал Гоша. – У них небось таких проблем нет… Да и стыдиться им нечем…

21 января 1992 года, Санкт-Петербург

В трамвае

Давно не ездил на общественном транспорте. Сегодня поехал и удивился. Никто уже не ругает демократов, все ругаются между собою. За те шесть остановок, которые мне надо было проехать, долго кричали о чём-то женщины, потом начали ругаться мужики: «Так и хочется тебе по морде дать!»

Ночью смотрели с Мариной кино «Вдовы».

Какое-то ностальгическое ощущение от этого фильма. Нас не сумели победить фашисты, а демократы всего за несколько месяцев не только разрушили могучую страну, но и народ непонятно во что превратили.

22 января 1992 года, Санкт-Петербург

Упыриное время

Пишу повесть «Пока не запел петух» про Бориса Николаевича Ельцина, как главного упыря нашего времени…

На душе тоскливо.

В магазинах такие цены, что и заходить страшно. По телевизору – распри с Украиной из-за Крыма, Литва требует Пыталовский район, Чечня – Ставропольский край.

– Сплошной ужас! – говорит приятель.

– Ужас… – соглашаюсь я. – Надо было патриотов выбирать, а мы выбрали демократов.

– А ты уверен, что патриоты не стали бы демократами, если бы их выбрали?

Я не уверен. В чём можно быть уверенным, когда такое упыриное время наступило…

24 января 1992 года, Санкт-Петербург

Помощники

Жить почти невозможно…

Чтобы поспеть за ценами в магазинах – ещё три недели назад килограмм говядины стоил 36 рублей, а сейчас цена выросла уже до 60 рублей! – надо идти воровать. Иначе погружение в какую-то оглушительную нищету, в которую мы и погружаемся все.

А на экранах – подловато-возбуждённые лица политиков, окривевшие от вранья физиономии дикторов…

И вместе с тем такое разнообразие духовной литературы. Какой журнал ни откроешь – везде про русских святых… Что это? Разве это светлое шествие наших великих заступников в трудную для нашей страны годину не есть Божие чудо?

Вспомнилось, как минувшим летом я работал над детской книжкой о Стефане Великопермском, вышедшей в серии «Русские святые». Над серией работали тогда и другие профессиональные писатели. Один из них раньше писал исключительно про пламенных революционеров. Недавно я встретил его в церкви… Не знаю уж, какая получилась у него книжка, но святой, про которого он написал, явно подтолкнул его на путь спасения…

Так неужели эти светильники земли Русской, которые засияли сейчас, не помогут нам, как этому писателю, найти правильный выход?

26 января 1992 года, Санкт-Петербург

Оборотни

Приснилось, что попал на какую-то выставку. Там картина. Занесённое снегом поле, перелесок… Сквозящая сквозь чёрные деревья красноватая полоска заката. На поле три волка. Они стоят над обезглавленным человеческим телом. Отгрызенная голова откатилась в сторону, к зрителю.

Я смотрю на неё и просыпаюсь от ужаса.

Это моя голова…

5 февраля 1992 года, Санкт-Петербург

Прогноз на осень

Пригласили выступить в школе, в Гатчине. Когда позвонили, хотел сразу отказаться – ехать далеко. А деньги – какие теперь деньги в школах за выступления платят?

Но не успел отказаться…

– Только извините… – раздалось в трубке. – Только простите… Мы заплатить не сможем… У нас и учителям тоже почти не платят!

Ну как тут отказываться?

– А за электричку-то заплатить найдёте денег?

– Да-да! Обязательно соберём!

Приехал.

День чудесный, солнечный, но такая отчаянная нищета в школе! Потом сидел в учительской, где меня угощали чаем, положив на блюдце передо мною две конфетки, и разговаривал с учителями.

– Скажите, – спросила пожилая учительница, – а Ельцина скоро снимут?

Я хотел отшутиться, но, встретившись с глазами учительницы, не стал шутить.

– Не знаю, – сказал. – Может, к осени изменится что-нибудь…

– К осени? – отчаянно переспросила учительница. – Но нам не дожить так до осени.

3 апреля 1992 года, Санкт-Петербург

Причастие

После вечерни дописал рассказ «Отлёт назначен на восемь», а сегодня встал в семь часов и пошёл на литургию – причастился перед Пасхой.

Когда вернулся, Марина рассказала, что видела с балкона странную птицу:

– Сама птичка маленькая, сидит бездельничает – как воробей, а головка у неё – как яйцо пасхальное расписано…

– Перед Пасхой прилетела…

– Ты это шутишь или серьёзно? – спросила Марина.

– Откуда я знаю, – сказал я. – Я же первый раз перед Пасхой причащаюсь…

25 апреля 1992 года, Переделкино

Троица

Троица. Ходили с Мариной в церковь.

Днём Лена Алексеева принесла нарисованное ею поле игры «Кто больше соберёт грибов». Поиграли. Придумали правила, и я написал текст к игре.

В телевизоре, когда включили его вечером, плачущая дикторша жаловалась, что пикетчики заплевали её возле студии.

Само по себе, конечно, ужасно, когда красивой женщине в лицо плюют, но, с другой стороны, усевшись в телевизионном экране, она ведь изо дня в день – все это видели! – обливала помоями русский народ… А за такое не только хорошие деньги платят, за такое и плюнуть в лицо могут. Так сказать, специфика профессии, чего же тут плакать?

Ещё показали Бориса Николаевича Ельцина в Троице-Сергиевой лавре. Он приехал помолиться перед отъездом в США.

– Потерпите, проявите смирение, дорогие россияне, до конца года, – говорил Борис Николаевич с патриаршего балкона и ухмылялся как-то вбок, словно хотел добавить, дескать, до конца года не так уж и много дорогих россиян дотянет.

14 июня 1992 года, Санкт-Петербург

Тираспольское утро

Утром в Тирасполе мирно. Только по-прежнему вдалеке раздаются редкие разрывы да ещё необычно много людей с автоматами: на автостанции, на улицах, в магазинах… Изредка проносятся машины «скорой помощи» с флагами Красного Креста на прогнувшихся от этой тяжести антеннах. Поражает после Москвы необыкновенная чистота улиц. Впрочем, этому секрету сразу нашлось объяснение.

– Блатные, ну и кооператоры тоже, как только в Бендерах началось, сразу свалили из города, – объясняет парень с автоматом за спиной. – Теперь на пляжах в Одессе отдыхают…

Никто не торгует на улицах, не мусорит. Чисто стало в городе. И тихо, как в давние, дореформенные, времена. Только из-за реки доносится редкий грохот разрывов. Там идёт война…

1 июля 1992 года, Тирасполь

Богородица в расстрелянном городе

Въезжаешь в город – и сразу словно из фронтовой хроники: подбитые танки, остовы сгоревших машин и автобусов, руины зданий. Здесь шла настоящая война… Под ногами осколки стёкол, гильзы. Улицы пусты. И странно, и страшно в этом безлюдье выглядят гигантские клумбы с розами. Розы засохли и как будто обуглились. Но они стоят – тысячи умерших роз в пустом, вымершем городе.

Строг и печален лик Спасителя. Он смотрит с церковной стены на пустые улицы города. А вокруг на белой извёстке – оспины пуль и осколков…

За углом, в переулке, БТР, взятый в бою гвардейцами. Теперь это их БТР.

Сами гвардейцы лежат рядом на раскладушках под деревьями. Отдыхают, обнимая во сне автоматы. Другие гвардейцы сидят вокруг трёхлитровой банки с вином. Пьют вино и едят абрикосы. Командир – красивый молдаванин Игорь. Фамилию назвать отказался: «У меня мать в Кишинёве живёт!» Сам он из Бендер, хотя уже полтора месяца не был в своей квартире. Остальные гвардейцы – русские, украинцы, молдаване – тоже здешние.

– Что бы ни случилось, – говорят они, – мы отсюда никогда не уйдём!

Две недели назад, 22 июня, когда «румыны» рвались к центру города, эти ребята встретили их. Ярость того, неравного и кровопролитного, боя до сих пор горит в глазах.

– Они на БТРах, на танках пришли, а у нас даже «осы» или «мухи» не было, чтобы укусить в ответ!

– Как же выстояли?

– Жадность румын спасла нас… Вместо того чтобы всем на исполком навалиться, они магазины грабить кинулись! А нас человек двадцать в исполкоме оставалось! Потом уже казаки прорвались. Помнишь, Петро?

Это Игорь адресует казаку, что сидит рядом и слушает наш разговор.

– Ещё бы не помнить! – говорит он. – Мы им дали тогда! Эти суки румынские как на парад сюда приехали!

– Не страшно было?

– А чего бояться?! – смеётся Петро. – Смотри, что у меня есть.

И он вытягивает из ворота рубашки ладанку. На медной ладанке – Богородица. Только барельеф почему-то смазан.

– Это пуля румынская в том бою прямо в ладанку ударила! – говорит Петро. – Понял?

И засовывает ладанку под рубашку.

– Срикошетила пуля… – говорит Игорь. – Петро контузило, конечно. Когда его в исполком затащили, мы думали, что убит. А он ничего… Оклемался. Только синячище на груди, и всё. Ладанка спасла.

– Богородица…

– Ну да, – соглашается Игорь. – Я и говорю, что Она…

Я смотрел на лица молодых ребят – самому старшему только ещё исполнится (исполнится ли?) двадцать шесть лет – и пытался понять, как сумели они остановить до зубов вооружённую маршалом Шапошниковым румынско-молдавскую армию…

Уже третью неделю ребята в бою, потому что и сейчас ещё рвутся на улицах Бендер мины, гремят выстрелы. И сейчас ещё падают на улицах города, из которого им некуда уходить, гвардейцы, казаки, а ещё чаще – простые мирные жители… Падают, сражённые пулями румынских снайперов.

– В том переулке девочку четырёхлетнюю вчера убили…

– Снайперы?

– Не… Румын автомат решил попробовать, вот и полоснул очередью.

– Неужели они убивают детей?!

– Ещё как убивают! Вон неделю назад мальчишку десятилетнего расстреляли. Полицейский-румын спрашивает у него: «За кого ты?» «За гвардейцев!» – мальчик отвечает. Ну, румын и застрелил мальчика.

– А почему такие жестокости?! У них ведь тоже дети! Ведь обычные люди…

– Обычные, конечно. Только Косташ им наши квартиры со всем имуществом пообещал отдать. Вот они и зверствуют, чтобы мы убежали.

2 июля 1992 года, Бендеры

Преображение господне

Приснился сон, будто меня повезли с каким-то мужиком на расстрел. Мужика расстреливают первым. Он долго дёргался, отбивался, и расстрельщики с трудом управились с ним.

А они такие деликатные оказались…

«Снимите, – говорят мне, – рубашку, пожалуйста. И обувь, обувь тоже не забудьте».

Снимаю. Потом вспомнил, что перед смертью помолиться надо.

«Господи! – говорю. – Помилуй мя!»

И сразу проснулся.

Ночь такая тихая, светлая, огоньки на воде… Так и сидел, не зажигая света, смотрел в окно, думал. То ли Господь меня уберёг во сне от расстрела, то ли ещё не готов я, чтобы Он помиловал меня.

Но под утро помутнела река, зарядил дождь.

А в прошлом году этот день мы провели на болоте, собирали бруснику и слушали приёмник, рассказывавший о перевороте в Москве.

19 августа 1992 года, Вознесенье

Язык

Раньше говорили, мол, начитанный паренёк, подкованный…

Но это раньше, когда знания в цене были. Теперь говорят: накачанный мужик! То есть мускулистый, сильный. Качок, одним словом.

Теперь, кроме силы, нет больших ценностей.

Язык очень чётко уловил изменения в системе ценностей и ориентиров, принятых в обществе.

20 января 1993 года, Санкт-Петербург

Пасха

Я редко хожу во Владимирскую церковь, хотя она и рядом с домом. Уж очень тесно здесь (рядом метро, рынок) – много народа, не повернуться в церкви, не перекреститься толком…

Но так получилось вчера, что поближе к дому храм выбрали. И до крестного хода вроде всё хорошо шло. Но с полуночи повалила молодёжь.

Запомнилась одна компания. Парни – прикинутые, накачанные. Спутницы их – туго налитые, упакованные… Все шли, сжимая в руках огромные, зажжённые свечи, выставленные наподобие пик. И решимость в остекленевших от водки глазах была такая, будто прямиком в Царствие Небесное ребята прорваться решили…

Народ испуганно шарахался в стороны. Жутковато было.

В обычной жизни редко сталкиваешься с новыми русскими. Не пересекаемся, поскольку в рестораны их мы не ходим, а в трамваях наших они сами не ездят. Но вот с церквями неувязка вышла. Не построили они пока своих храмов! Вот и встречаемся…

И в результате словно и Пасха не наступила, вместо праздника какая-то тяжесть на душе, смута.

А сегодня ещё сообщение по телевизору… В Оптиной пустыни в пасхальную ночь убиты иноки Трофим, Ферапонта и иеромонах Василий. И понятно, что никак не связано это преступление с вчерашними богомольцами с залитыми водкой глазами, а всё равно ту компанию молодых людей вспоминаешь, когда об убийстве в Оптиной пустыни думаешь…

18 апреля 1993 года, Санкт-Петербург

Свобода, утопленная в крови

В девять часов утра по телевизору передали выступление Ельцина. Голосом непохмелившегося человека он заявил, что «происходящие события в Москве – это запланированный переворот… Генеральная прокуратура получила указание возбудить уголовные дела против преступников. Вооружённый мятеж будет подавлен в кратчайшие сроки».

Через несколько минут после выступления Ельцина танки Т-80, выстроившиеся на Калининском мосту, начали палить по верхним этажам Белого дома. По телевизору всё это демонстрировалось в прямом эфире! – выметнулись из окон языки пламени.

Жутко было то, что происходило сейчас у Белого дома в Москве.

Ещё жутче то, что происходило в России, прильнувшей к экранам телевизоров. Эта прямая трансляция сокрушительнее, чем снаряды, выпущенные по Белому дому, била по сознанию миллионов россиян, вынуждая их покориться беспощадному режиму.

Быстро написал статью «Свобода, утопленная в крови» и повёз её в «Народную правду», однако в редакцию, хотя я и предупредил, что привезу статью, меня не пустили.

После долгих переговоров по внутреннему телефону за статьёй вышла наша бухгалтерша, вынесла мне полиэтиленовый мешок мелких купюр и объяснила, что в Смольный сотрудников газеты больше пускать не будут.

С этими деньгами – кажется, мне собрали месячную выручку от торгующих в розницу распространителей газеты – и вернулся домой. Снова включил телевизор.

Там продолжающее прямую трансляцию расстрела Белого дома истерическое, картавящее торжество демократической публики. Такое ощущение, что всё пространство вокруг телевизора залито ядом.

А на улицах Москвы всё ещё гибнут русские люди…

4 октября 1993 года, Санкт-Петербург

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска