Домодедово

– Богородице Дево, радуйся, я еду к Тебе на Афон, на Святую Гору Твою, – сам собой выговорил мой язык. Мне стало весело. Получается, что я словами Архангела Гавриила приветствую Богородицу, а Она как бы радуется за меня, что я новогодние праздники проведу на Афоне – в Её саду, с благочестивыми людьми ангельского чина.

А что? Всё верно. Богородица – тёплая Заступница перед Христом Богом за нас, грешников. Только Ей и молиться надо, особенно если сам чувствуешь, что рыло в пуху…

Я иду по аэропорту «Домодедово» на посадку в самолёт. Настроение у меня – лучше не бывает: особо радостное, так как впереди январские каникулы, которые я планирую провести на Святой Горе Афон.

Вот я прохожу паспортный контроль. Внимательный взгляд пограничника. Паспорт, виза. Всё в порядке. Иду дальше. Подхожу к оградке, где на своём посту стоит миловидная девушка в форменном сюртучке с блестящими пуговками. Она строго:

– Валюта есть?

Я отвечаю:

– Есть наличные, евро, в пределах нормы.

Она:

– Если не знаете точной цифры, то доставайте всю валюту, будем сейчас пересчитывать. А рублей сколько? Тоже точно не знаете? И рубли доставайте. Их тоже посчитаем.

Я пытаюсь шутить:

– Девушка! К чему такие строгости? Холодную войну мы проиграли. Кому сейчас нужны рубли за границей?

Она:

– Так положено.

Мы пересчитали и евро, и рубли. Оказалось, что наличных у меня в пять раз меньше, чем можно вывозить без декларации.

– Так, – не унималась девушка в сюртучке, – кладите свой рюкзак на ленту транспортёра, сейчас проверим рентгеном, нет ли у вас запрещённых к провозу предметов.

Некоторое время девушка внимательно разглядывала на компьютере содержимое моего рюкзака.

– А это что у вас тут такое – оружие, взрывчатые вещества?

– Нет, что вы! Это фотоаппарат, кинокамера и три ручных фонарика на батарейках.

– Доставайте их, показывайте. А вы знаете, что батарейки запрещены к провозу на воздушных судах?

– Знаю. Но эти батарейки находятся в герметичных изделиях, поэтому протечки от изменения давления или температуры им не грозят.

– Ладно. А это что у вас? Книги? Вынимайте и показывайте, сейчас будем разбираться, что это за книги и зачем вы их вывозите. Ах, это у вас современные книги? А где документы на вывоз книг? Где хотя бы чеки или квитанции? Вот как? Так вы ещё и автор этих книг? О, и фотография ваша есть на обложке. Ну ладно, можете опять всё убирать в свой рюкзак.

Я собрал свои вещички и застегнул тугие и неудобные молнии своего нового рюкзака:

– Девушка, скажите, чем я провинился в ваших очах? Почему вы стали меня досматривать? Что вам не понравилось? Может быть, моя борода?

– Нет, не в бороде дело. Просто вы слишком самовлюблённый тип. Вас проучить надо. (И это говорит мне пигалица по виду младше моей дочери!)

– Да, верно. Есть у меня такой грех, как самовлюблённость. Простите. Каюсь. Но как вы без рентгена смогли этот грех во мне определить?

– Нас этому специально учат.

– А учение ваше проистекает сверху или снизу?

– Что за грязные намёки?

– Я хотел спросить: учение ваше от Бога или от лукавого?

– Это к делу не относится.

– А что относится?

– Ничего не относится.

На том мы и разошлись.

Пантократор

Я быстро прошёл таможню Святой Горы Афон в порту Иериссо и на небольшом пассажирском кораблике «Панагия» отправился в монастырь Пантократор (Вседержитель). Паломников на борту было мало. Море ровно дышало. Утреннее солнце только набирало силу. Дул лёгкий летний ветерок. Лепота! С верхней палубы было приятно наблюдать за плывущими мимо нас скалистыми афонскими берегами, голубым небом, которое было исписано белыми крестами от пролетевших самолётов.

Монастырь Пантократор впервые упоминается в 1358 году

Но вот, наконец, объявили остановку возле монастыря Пантократор. На носу нашего кораблика был установлен трап для схода паломников на святую землю Афона. Мне вспомнился то ли какой-то забытый фильм, то ли что-то слышанное или читанное о том, как человек прилетает на Землю обетованную, спускается с трапа самолёта, становится на колени и целует эту землю. Я был единственным пассажиром, который сходил с борта на Пантократоре, поэтому кораблик не полностью ошвартовался, то есть даже не коснулся причальной стенки. Но в надежде на мою ловкость и резвость ног капитан лишь сбавил скорость, а потом сразу включил задний ход. Этого было достаточно, чтобы я успел соскочить с трапа. Однако кораблик немного повело на волне, меня пошатнуло и чуть не повалило. И в тот момент я испытал желание тоже встать на колени и поклониться, а может, даже и поцеловать камень причальной скалы – так я соскучился по Афону. Но постеснялся оставшихся на «Панагии» матросов и паломников. Вдруг подумают, что какой-то бесноватый приехал на Афон смущать монашествующих.

Вскинул рюкзак на плечи и пошёл к стоящему на высоком каменном утёсе монастырю по хорошо заметной тропинке среди скал.

В Пантократоре шёл большой ремонт – в открытые монастырские врата шмыгали взад-вперёд строители. Архондарик тоже не был готов, и нас, немногочисленных паломников, что прежде меня пришли в монастырь, попросил подождать в гостиной приятного вида молодой монах. Он же предложил нам кофе, холодную воду и лукум, густо усыпанный сахарной пудрой. Для меня, как для единственного русского, приготовил чай из горных трав, в котором преобладал вкус шалфея.

Когда все паломники успокоились и расселись по лавкам, вкушая угощение, сам монах отошёл в сторонку и занялся хорошим делом – стал достругивать ножом из толстой древесной коры кораблик. Что же, это дело Божье: церковь Христова – это корабль спасения.

В монастырской лавочке я накупил благочестивых сувениров: крестиков, иконок, тонкой работы небольших, влезающих в карман, сундучков для ладана. Был большой выбор деревянных посохов – все с верёвочной петелькой, чтобы не потерять где-нибудь в пропасти в горах, а некоторые украшены резьбой, все с металлическими острыми наконечниками. Цена недорогая за такую красоту – всего 10 евро.

Монах за конторкой внимательно наблюдал за мной, а когда я стал расплачиваться, он заговорил, отвечая мне на хорошем русском языке. Сказал, что очень хочет побывать в Троице-Сергиевой лавре в Москве. Я поинтересовался, откуда он так хорошо знает русский язык. Монах Никитос ответил, что русский он выучил по благословению отца игумена по книгам, так как в последнее время очень много паломников прибывает в Пантократор из России.

Побродив в окрестностях, я нашёл беседку, откуда можно было любоваться морскими видами и хорошо видно монастырь Ставроникита, что стоит на выдающемся в море мысе.

Скит Илии Пророка

Совсем недалеко от нас видны огромные строения Ильинского скита. Ласкают глаз лесистые афонские сопки. Отличное место – эта беседка. Одна беда: она, оказывается, предназначена для курильщиков, а курильщики греки заядлые. Как рассказал мне один из них в этой самой беседке, греки просто чемпионы мира по курению, наравне с кубинцами. И пальма первенства, то есть количество выкуренного табака на душу населения, переходит один год к грекам, а следующий год – к кубинцам. И так они состязаются долгие годы. Чтобы не задохнуться от дымного зловония, приходится отходить в сторону. Когда беседка пустеет, возвращаюсь.

Свежий ветер с моря обвевает меня такой лаской, такой негой! Жаркое солнце нагрело каменную крышу беседки. Быстрые ласточки стригут крыльями на уровне глаз. Лепота! Наслаждаясь покоем, шумом ветра и волн внизу, я сомлел и растянулся во весь рост на лавочке, подложив под голову рюкзак. Подумал, что вот так, наверное, праведники в раю тешатся… Потом вроде задремал. Не пойму, то ли сон, то ли явь – всё чувствую, всё понимаю, но глаза закрыты. Молюсь: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

Вдруг слышу голос, ко мне обращённый: «Что хочешь?» Почему-то не удивившись, бойко отвечаю: «Сделай крылья ласточкам пошире». Голос спрашивает: «Зачем?» Я: «Очень сильно крыльями машут, много сил впустую тратят». Голос: «Люблю я русских. Они ни мудрости себе не просят, ни денег, ни женской любви, ни искусства в бою». Потом помолчал и добавил: «Но ласточкам крылья я уширять не буду».

Через три дня я всё понял насчёт ширины ласточкиных крыльев, когда гостил в монастыре Костамонит. Ласточки сделали во внутренних галереях монастыря гнёзда, и чтобы кормить птенцов, они, как птички колибри, зависали, трепеща крыльями, на одном месте. Если ласточкам сделать широкие крылья, то их птенцы умрут от голода.

Я полюбил эту беседочку и часто туда захаживал без видимых дел, в тайной надежде услышать ещё раз тот голос. Сижу и наблюдаю: не откроет ли мне ещё нечто тот, кто обладает таинственным голосом и сверхъестественными возможностями? Или: не удастся ли мне узнать что-нибудь значительное и полезное для души?

И я узнал. Смотрю, внизу на плоской скале у моря стоит монашек и что-то вынимает или запихивает к себе в сумку. Понятное дело: что-то плохо лежащее стянул и прячет, тряпьё какое-то.

Вспомнилась притча про трёх монахов. Они стояли в своих кельях и молились. И каждый увидел брата, который в наступающих сумерках перемахнул через монастырскую ограду и скрылся. Первый монах подумал: «Ага, ясно… Брат побежал на блудное дело». Второй монах подумал: «Брат задумал лихое дело. Будет в ночи грабить путников». А третий монах подумал: «Брат под покровом ночи побежал делать дела милосердия – кому-то огород вспашет либо дров натаскает из леса или иное что-то нужное людям».

Молодой монах стоит за скалой, и ему кажется, что его никто не видит. А я с верхотуры своей вижу, что он оглянулся по сторонам и вдруг встал на колени на это тряпьё. Начал молиться.

Мне казалось, что монахам и в обители хватает молитвы. А тут человек сам, своей волей, да ещё стоя на камне, молится на коленях! Для меня это было большое удовольствие и радость – невидимо наблюдать за ним. Потом вижу: молитвенник мой вскочил, отошёл к воде. Думаю, в чём дело. Это его спугнули беззаботные голоса приближающихся людей. Смотрю, выходят на место молитвенных подвигов монаха какие-то паломники, по виду молодые, пёстро одетые разгильдяи. Монах подошёл ближе к воде и делает вид, что он просто вышел прогуляться, свежим воздухом подышать.

Паломнички покричали-пошумели, походили взад-вперёд, побросали камешки в море – кто дальше – и ушли. Монах опять спрятался за скалу, встал на колени и продолжил молитву.

Я уходил из беседки и приходил. А он всё молился и молился. После ужина, усевшись у ворот монастыря, я вновь увидел его. Он мерно шёл в гору, как солдат после тяжёлого боя, в руках у него была куртка, на которой он стоял своими коленями. Когда поравнялся со мной, я понял, что такая курточка не слишком умягчает стояния на камне.

А заглянув в светлое лицо самого монаха, подумал, что по молитвам таких вот подвижников Господь может отодвинуть кончину мира, чтобы дать нам, грешникам, возможность раскаяться, отстать от греха и начать жить чистой жизнью.

Хиландарь

После греческих монастырей особо чувствуется аскетический, воинский дух сербского монастыря Хиландарь. Тут и вспомнишь слова святителя Николая Сербского: «Многим кажется, что будь они на другом месте, они были бы лучше. Это самообман и признание своего духовного поражения. Представьте, если бы плохой воин оправдывался – на этом месте я буду побеждён; дайте другое – и я буду храбр. Настоящий воин всегда мужественен – победит он или погибнет».

Сербский монастырь Хиландарь

Мне доводилось побывать в этой обители до пожара 2006 года, после которого обитель не оправилась по сей день. А тогда нас, троих паломников, поселили в бараке снаружи монастырской стены. Это был самый настоящий барак где-то на 60 шконок. Правда, внутри имелись современный туалет и душ с горячей водой.

Мне у сербов всё понравилось: и служба, которая ведётся на понятном русскому уху церковнославянском языке, и сытная трапеза с красным вином, и общий дух монастыря – такой суровый, мужественный. Хотя сербы-монахи все радостные и приветливые.

Понравились и сами сербы-паломники: все, как на подбор, высокого – от 180 сантиметров – роста, спортивного сложения, чувствуется в людях выправка и военная закалка. У многих на лицах заметны боевые отметины и шрамы. Я пожалел, что не подготовился как должно ко причастию. Мне захотелось встать с сербами в одну очередь к Чаше, чтобы стать сопричастным их воинскому духу.

Я вспомнил, как в такие же ноябрьские дни, только в 1941 году, с парада на Красной площади Москвы уходили наши русские военные колонны прямо на передовые сражаться с фашистами. И сейчас я ощутил в сербских людях такую же решительную готовность вступить с врагами в бой. Кроме духов злобы поднебесной, нам, славянам, есть против кого воевать вместе.

В монастырской лавочке я попросил у величественного вида старца-монаха благословение монастыря – виноградную лозу и несколько сушёных виноградин. Монах спросил имена: «Кому берёшь?» – чтобы записать их в толстенную, в два кулака толщиной, тетрадь.

Всемирно известно, что хиландарское благословение помогает бесплодным парам зачать детей. Я произнёс женское имя, а потом мужское. Монах меня поправил: «Говори сначала мужеское имя. От Адама жена Ева пошла есть». Я в простоте сказал, что Адаму рожать не нужно было, рожала Ева. Монах ничего не ответил, пожевал губами и жестом рук показал, дескать, может, ты и прав, но у нас заведён такой порядок и ради тебя я его нарушать не буду. Мне стало стыдно, что я начал спорить с благолепным старцем, ведь в монастыре как: на всё про всё лишь два слова: «Простите, благословите».

* * *

Мы с другими паломниками купили в лавочке знаменитого хиландарского вина, чтобы подкрепить свои силы и угостить братьев. Закусочки никакой не было, и я спросил у монахов, где бы нам взять немудрёной пищи. Один из монахов встрепенулся, сбегал и принёс открытую пачку галет – вот держи. От денег отказался. Сказал, мол, мы же братушки. У меня защипало от его слов глаза и в груди, где-то посерёдке, потеплело – кроме сербов нас, русских, никто так искренне не любит.

* * *

В бараке горел ночной светильник. Читать нельзя, но в полумраке всё видно. Вижу, к двери подходит очень молодой человек. Начал креститься и кланяться с поясными поклонами. Наконец, намолившись и накрестившись досыта, подвижник благочестия размашистым метровым крестом осеняет впереди себя дверной проём и, сильно толкнув рукой дверь, решительно выходит из барака, оставляя за собой дверь нараспашку.

«Пошёл на брань», – с уважением подумал я. Стылый ноябрьский воздух стал наполнять барак сыростью. Я лежал до тех пор, пока у меня не замёрз нос. Затем, балансируя между своей ленью, заставляющей меня кутаться в одеяло, но не вставать, и холодом, проникающим в самые кости, начал приподниматься со шконки, чтобы пойти закрыть распахнутую гигантом духа дверь.

«Да, – думал я, – это настоящий воин Христов. Молитвенник. А вот любви в себе не имеет. Ведь нет больше той любви, кто душу свою положит за други своя. А тут такая малость – душу класть не надо: закрой за собой дверь, подумай о своих православных братьях. Не май месяц на дворе».

Я его не осудил, просто подумал, что любовь, забота о ближнем приходит к человеку с возрастом и опытом. Или, как Божий дар, даётся человеку от рождения.

Потом я вспомнил свои молодые годы и свои бесчинства, и мне стало смешно от малости проступка юного молитвенника. Встал и закрыл дверь.

Вершина Афона. Храм Преображения

Есть такие евреи, что и не подумаешь: простое рязанское лицо с конопушками, светлые волосы, голубые глаза. Затем через год, а то и через два выясняется, что у него мама еврейка, да и папа еврей.

А вот Олег у нас не такой, его ни с кем не спутаешь – еврейские черты у него столь яркие, что и впотьмах заметны. Бориса, нашего спутника, это, кажется, раздражало.

От храма Пресвятой Богородицы (Панагии) по неглубокому поначалу снежку мы тронулись к вершине горы Афон таким порядком: впереди Олег, за ним я, за мной Борис, а замыкал восхождение иеромонах М.

Солнце ушло за горизонт, на небо вышла луна. Похолодало, снег стал скрипеть под ногами, чувствовался мороз. Мы сбились с едва заметной тропинки и пошли, как нам казалось, самым кратким путём. Сначала идти по снегу было легко, подъём в гору был не особо крутым, можно было подниматься, опираясь лишь на крепкий посох. Я старался молиться Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». Постепенно уклон горы повысился, и, для того чтобы подниматься вверх, мне пришлось бросить посох и помогать себе обеими руками.

Накатила усталость. Полной Иисусовой молитвой стало тяжело молиться – мысли и слова в голове путались, и я начал молиться кратко: «Господи, помилуй».

Стемнело. Мороз всё прибывал. Глубина снежного покрова увеличилась и местами доходила до груди. Луна светила ярко, как уличный фонарь. Скалы и утёсы на нашем пути бросали густую тень, и мы старались, где возможно, её огибать, чтобы проползти вверх по светлым участкам горы.

В полном изнеможении, отупевший, я продолжал продвигаться всё выше и выше. Как добрался до вершины – не знаю, не помню. Помню только, что я молитвенно повторял лишь одно слово: «Господи, Господи, Господи…» Видно, Господь меня и вытянул наверх горы.

Вот в каком-то забытье я вижу в лунном сиянии вершину горы Афон с православным крестом, вижу храм Преображения, похожий на сарайчик из камней. Неужели дошли?

– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе…

Храм Преображения. Вершина Афона

Открываю дверь – вижу, что Олег затеплил свечи. Вижу иконы на стенах, маленький алтарь с Царскими вратами. Силы оставляют меня. Я падаю, бьюсь затылком об каменный пол, и на какое-то время сознание моё отключается.

Я лежу на спине, не сняв рюкзака, и, как майский жук, которого дети перевернули для забавы кверху лапками, пытаюсь шевелить руками и ногами, чтобы подняться.

Слышу, как снизу ветер доносит голос отца М.: «Боре, Боре помогите. Он совсем застрял».

А как же помочь Боре, если помогать нечем? Сил нет…

Олег крестится и выходит из маленького храма, спускается вниз спасать Бориса. Я немного отдохнул, засовестился, снял рюкзак и тоже вышел вон.

Вижу, Олег взял себе на спину рюкзак Бори, а сам помогает ему карабкаться к вершине. Вдвоём с Олегом с помощью иеромонаха мы кое-как затащили полуобмороженного, обессилевшего Бориса в храм Преображения, положили его на полу, стали отогревать, приводить в чувство. Растёрли ему помороженные участки тела, вскипятили воды и вина, напоили теплотой Бориса, укутали и оставили его отдыхать до утра.

Ночью я проснулся, почувствовав на себе взгляд. Боря твёрдо посмотрел на меня и сказал: «Более я Олежку никогда не назову жидом. Он русский православный человек. Просто лицо у него еврейское».

Монастырь Каракал

– Почему мы молимся каждый день за монахов Святой Горы монастыря Каракал?

– По обетованию.

Монастырь Каракал

Мне очень понравилось, как Борис подвязал свою плащ-палатку специальными ремнями книзу своего рюкзака. Я попросил его помочь мне сделать так же. Борис удивился: дескать, зачем это тебе? – наше двухнедельное пребывание на Святой Горе Афон подходит к концу, послезавтра мы должны улетать домой. Я ответил, что хочу место освободить в рюкзаке. Борис спросил, мол, зачем тебе место в рюкзаке.

– А пусть будет, пока не знаю.

Утреня. Третий час ночи. В монастырском храме Петра и Павла, построенном в середине XVI века, очень темно – редкие лампадки почти не дают света. Монахи двигаются по храму – как тени. У моего уха раздался шёпот:

– Вы по-русски говорите?

– Говорю.

– А читать умеете?

– Умею.

Служба закончилась. Монахи, а за ними и мы, паломники, двинулись в трапезную.

После трапезы к нам подходит греческий монах и, чуть поклонившись, подаёт мне книги – пятитомник «Добротолюбия». Говорит:

– Филокалия. В дар от нашего монастыря.

Я открыл одну из книг и прочитал на первой странице: «Добротолюбие в русском переводе, дополненное, том первый. Иждивением русскаго на Афоне Пантелеимонова монастыря. Санкт-Петербург, типография Н. А. Лебедева, Невск. просп., дом № 8. 1877».

Издано почти 130 лет назад.

Я смутился, потом достал купюру и протянул её монаху – спасибо. Евхаристо. Возьмите деньги.

Монах покачал головой. Сказал, что денег ему не надо.

– А что надо?

– Молись за братию нашего Каракалова монастыря.

– Я?.. Я не смогу.

– Сможешь.

Место в рюкзаке, освобождённое от плащ-палатки, идеально вместило в себя все пять томов «Добротолюбия» в русском переводе святителя нашего Феофана, Затворника Вышенского.

Мороженое

– Знаете, чего мне больше всего хотелось на Афоне? Мороженого, – сказал Борис, когда мы после двухнедельного паломничества по Святой Горе сошли с парома «Агия Анна» в Уранополе.

– Не припомню, когда я дома в последний раз ел, а тут прям по ночам снилось, как я этим мороженым объедаюсь, – продолжил Борис. – Просто какая-то навязчивая идея: налупиться бы мороженым этим!

– Так в чём же дело? – сказал Олег. – Пойдём на автобусную остановку около пристани, там магазинчик допоздна работает, и купим.

Магазин работал, но ящик с мороженым оказался запертым.

– Уже поздно, – объяснил нам местный грек. – Ноябрь, не сезон, вечером теперь никто мороженым не торгует.

Несолоно хлебавши, побрели обратно в гостиницу.

– Да, теперь я понял, – грустно промолвил Борис. – Это Матерь Божия мне так поясняет, что не духовный я человек. Все люди на Афон приезжают за духовной пищей, Духом Святым здесь напитываются, а мне, видите ли, мороженого приспичило поесть. Думать о другом не могу!..

Мы вошли к себе в келейку. Потрапезовали чем Бог послал и начали готовиться ко сну.

Вдруг за дверью раздалось:

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!

– Аминь, аминь, – ответили мы.

В дверь заглянуло бородатое молодое лицо.

– Ребята! Тут такое дело. Мы сегодня здесь готовились встречать владыку нашего с сонмом священства. Да они сразу, без остановки, поплыли на Афон. Еда осталась, а самое главное – десять килограммов мороженого. С собой забрать мы не можем – растает и протечёт. Возьмите его у нас.

Мы сидели, как поражённые громом.

Первым в себя пришёл Борис…

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска