Радости и горести деревенской жизни

«Под вятским небом» – книга с таким названием вышла в прошлом году в Кирове в Издательском доме «Герценка». Это своеобразный словесный памятник самым родным людям – родителям. Автор Л. В. Соломенникова записала рассказы своей мамы и дополнила их собственными детскими воспоминаниями. По словам редактора книги Р. Я. Лаптевой, вдохновившей автора на издание рукописи, «это лишь маленький ручеёк в реке народной жизни». А без таких чистых ручейков не было бы самой реки. Предлагаем вниманию читателей выдержки из книги.

13 февраля мама Любови Васильевны ушла из жизни. Пусть эта публикация послужит светлой памяти Раисе Андриановне Пироговой. Упокой, Господи, её душу в селениях праведных!


Любовь Соломенникова

«Мои корни – вятские»

Мама моя – жизнерадостный человек. С её круглого лица не сходила улыбка. А если начнёт рассказывать, то весело, местами захлёбываясь от смеха, широко раскрывая рот, обнажая последние четыре зуба и смахивая навернувшиеся слёзы. Её всегда и везде любили за «золотой» характер.

Мои корни – вятские. Родители, деды и прадеды жили в деревне Ашлашуда, позднее деревня Исаково Кировской области, или в окрестных деревнях. И даже фамилия была почти у всех одинаковая – Пироговы.

Мамин папа, мой дед Пирогов Андриан Петрович, служил на флоте. Раз после кораблекрушения находился в море один 24 часа, пока не спасли. В то же время жене Марии он привиделся в избе, где она спала с ребятишками на полу. «Андриан, Андриан!» Он повернулся и стал выходить из избы, перешагивая через спящих детей. Она испугалась, кабы не наступил! А он и наступил на Настю, та даже вскрикнула.

После этого случая Андриан не мог находиться в церкви, падал без сознания, его бил припадок. По-видимому, произошло сильное нервное потрясение. Вспоминал, как сутки был в море, как умолял Господа, Богородицу и всех святых спасти его… Больше нигде припадки не повторялись. В старости он много читал Псалтырь по умершим.

Раиса Андриановна:

Брат Ганя очень веровал в Бога. Не пропускал ни одного воскресения, ходил на службу, знал праздники. Советскую власть не любил и ругал её.

Однажды тятька велел Гане вычесать лошадь. Она лягнула, он отпрыгнул и схватился за живот. Трое суток промучился, мама всё гладила рукою. Потом фельдшер сказал, что ничего сделать не может, надо везти в Малмыж. Когда проезжали мимо церкви, Гаврил попросил: «Тятенька, сегодня большой праздник, завези меня на причастие!»

Матери, спавшей на печи, приснилась старуха, перелезавшая через порог, седая-седая: «Не видать тебе, Родионовна, сына больше никогда!» Гаврил будто сидел на кровати: «А мне операцию сделали!» Отец удивился, что послеоперационному больному разрешили садиться… И вдруг стал озираться по сторонам, хватая отца за руки: «Тятенька, тятенька, неужели вы отдадите меня им?!» – и душа отошла… Привидится же такое.

Дома Тоня (старшая сестра. – Ред.) пряла. «Тонь, да погоди-ка ты! Где-то поют…» А это возвращались домой отец и Лиза, которая убивалась над умершим мужем. Большущая толпа народа окружала сани. Все очень жалели Гаврила: «Такой молодой! Ведь всего двадцать второй год пошёл». Тятька часто говаривал: «Это его Господь забрал, а то бы советская власть сгноила в тюрьме». Шёл 1932 год…

Труды земные

Раиса Андриановна:

Я помню, как встречали первые трактора, ехавшие из Аджима в нашу деревню для вспашки полей. Все с букетами зелени, радостно окружив трактора, шли и пели: «Колхозами-совхозами за трактором стальным, ударными бригадами коммуны создадим…» А я надела только что купленные калоши с чулками. Мамка меня дома наколотила: «Зачем ходила? Все калоши изорвала!»

Тятька долго не шёл в колхоз, братья у него сразу вступили. Григорий уговаривал: «Андриан, вступай! Уж какая нонче пшеница уродилась в колхозе, одни пшеничники будем есть!» Правда, на трудодни получили мало – обманули. Тятька смеялся над братом: «Ну что, Григорий, одни пшеничники едите?»

Я окончила четыре класса. Тятька сказал: «В ШКМ (школа колхозной молодёжи. – Ред.) не пойдёшь, а пойдёшь на гумно развязывать снопы, трудодни зарабатывать». Подростков на снопы ставили. А снопы тяжёлые были, чуть поднимаешь, татара вязали.

Трава на лугах выросла большая, хорошая, а косить сил нету. Многие голодали, ели траву. Едем на покос в телегах, у каждой в коленях стоит горшок с едой. Моя напарница Зинка щепотью берёт сваренную кобылью кисленку и ест.

Везде пришлось поработать. Как-то возили навоз, а у Верки, подружки, лошадь была такая пропащая, Крокодилом звали, еле везла. Мы на своих бойких обогнали её. Длинная Верка соскочила с телеги, накинула вожжи на плечо и тащит за собой Крокодила. Мы со смеху так и упали!

Праздники

Раиса Андриановна:

Рано утром, как только ударит колокол к заутрене, я соскакивала с полатей и бежала по дороге в Аджим. В двух километрах от Исаково на горе стояла большая трёхпрестольная кирпичная церковь в честь святого Георгия Победоносца. Как праздники-то любили! В Рождество с утра шли по деревне славить. А в некоторых избах для нас ставили на средине скамейку, стлали шубу мехом кверху, чтобы овечки водились. Мы садились и пели: «Дева днесь Пресущественного раждает…» После этого в котомку положат гостинцы, больше всего – муку. Отец, увидев её в котомке, говорил: «Раиска, я у тебя муку покупаю!» – и давал мне денежки.

Накануне Пасхи все наряжались. Часов в деревне не было. Тятька открывал окно и кричал брату: «Григорий, ну чё, к всенощной ударяли?!» Начинали молиться: «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!» Я маленькая, стояла на лавке в новом платье. Потом мамка начинала стряпать. Когда приходили после обедни, всё на столе было готово. Вы не поверите, но в нашу церковь приезжал архиерей. Туча народу собралась на службу! Даже на всех окнах стояли люди, мама и меня поставила: «Смотри, смотри – архиерей! А сзади-то несут хвост мантии!»

Когда подросла, на Пасху пошла в Аджим. Перед всенощной пришли рано и отдыхали у монашек в келии на полатях. Они были старенькие, стежили одеяла, красивые получались, тем и жили. Ещё люди милостыню подавали, когда шли к обедне.

Любовь Васильевна:

Прошёл слух, что закроют церковь. Сказали: как придут, зазвонят в колокола. С утра раздался колокольный звон, и все побежали в Аджим. Поднялся шум. Старухи окружили милиционера. Моя бабушка Мария отобрала у него наган. Милиционер еле успел скрыться на чердаке келии. Комсомольцы пытались снимать иконы. Один из них подпрыгивал, стараясь сорвать голубка над Царскими вратами, но упал в припадке. Пошумели и разошлись. К вечеру начались дознания. Одна активистка указывала на баб: «Ещё одной беззубой старухи нет, которая наган отобрала!» И на телеге всех повезли в Аджим. Поднялся рёв. Посадили в подвал кирпичного дома, подростки бегали смотреть. Но наутро, слава Богу, всех отпустили! Службы в церкви бывали, но изредка.

Раиса Андриановна:

Мы с мамкой понесли прятать одёжу к братьям в Полневую (спасали от описи за налоги. – Ред.). Зашли посмотреть в часовню на горе, где раньше перед Тихоновым днём служили молебен. Висят кошка, собака, везде грязь, мусор. «Что наделали!» – посокрушалась мать…

Мы жали рожь. Слышим – разбивают колокола. Из колонии заключённых привезли для этого… Куски долго валялись у церкви, потом в Воробьях на пристани. И куда дели? То ли увезли, то ли в Вятке утопили?

Лён трепали, лыко драли

Раиса Андриановна:

Весной сеяли лён. Осенью надёргают с корнем и свяжут в маленькие снопы, немного подсушат и обмолотят: подстелют холстину и колотят деревянными вальками. Потом снопы развязывают и расстилают на пригорках. У речки все пригорки бывают устланы льном. Лежит долго. Потом собирают в большие вязанки и складывают в предбанник. После огородных работ, когда уберут картошку, овощи, перепашут землю, снова принимаются за лён, на всю зиму. С весны начинали ткать.

Если надо белое, то новины (отбелённые холсты. – Ред.) на реке вымоют, хлопая вальком, и расстилают на лужайке. У нас специально в огороде была оставлена лужайка под новины. Целый день на солнце белятся, а к ночи убирают. Утром снова расстилают, и так – подолгу. А побегать подростку хочется. «Сначала новины сними, – крикнула мамка, – а потом иди!» – «Накачались мне эти новины!» («накачались» – надоели. – Ред.) Собрала их и бросила в сенях у кровати, где спали под пологом. Отец всю ночь кормил лошадь у реки: корма дома не было, а у реки трава уже выросла. Утром подъезжает к воротам: «Мать, открывай, ведь нас обокрали! Окошко выставлено!» Мать выбежала, заголосила: «Новины украли!» На дороге были видны следы, как холсты сматывали. Сбежались люди, помогали искать: «Какое горе!» – «Сколько ведь работы было!» – «Не одну зиму пряли!..» Мать пошла в Аджим попросить, чтоб открыли Царские врата в церкви. А Тоня ходила вокруг овинной ямы, заросшей крапивой. Посулила отслужить молебен: «Только бы найти, Фёдору Барановскому отрежу на штаны и онучи!» Наклонилась – показался пестрядинный лоскуток из кирпичей в траве. Откинула их, потянула – тятькина рубаха, а в ней – новины! Все искали белое, а воры стянули с верёвки во дворе тятькину большую рубаху и сложили в неё украденное. «Нашла! Нашла! Слава Богу!» Отрезали старому нищему Фёдору на онучи и на штаны…

Из сельсовета приходили описывать вещи за налоги, а потом продавали на торгах. В понятые никто не шёл, один Иван по прозвищу Тришан, многодетный, бедный, одёжи не было, радёшенек был, если чего-нибудь дадут… Его не любили, ругали. Вот у одной бабки вытаскивает, что велели, а она ему: «Ну, Тришан, пропадёшь, никто провожать ведь не придёт!» – «Да вся деревня сбежится! И ты первая!» И вот что учудил: когда заболел, заказал хоронить с музыкой. Как заиграл духовой оркестр, и стар и мал побежали на кладбище: никто ведь такой музыки не слыхивал…

Все тогда ходили в лаптях с онучами. Мужики зимами плели лапти. Если у кого и были валенки, то больно берегли их. До церкви шли в лаптях, а только там переодевали валенки. Где-то на стороне увидели, что летом лапти носят с носками, и научились вязать из ваты тонкие носки. Потом сестра Тоня приехала с лесозаготовок и говорит: «Не будем больше лапти носить! В калошах ходить будем. Там ни на ком лаптей нет!»

У Василия Пирогова на фронте случай был.

Ранило бойца – открытый перелом, все боятся приступить к нему: «Василий, сделай что-нибудь!» И вспомнилось, как в детстве, лёжа на соломе, играл: брал в руки лутошку (лутошка – ободранная от лыка липка. – Ред.). Сломает, а потом вновь соединяет обе половинки так, чтобы не было видно места перелома. И как ему это пригодилось на фронте! Взяв себя в руки: «Господи, благослови!» – подложил дощечку и потихоньку стал соединять части костей, как в детстве соединял лутошки… Потом сверху положил ещё досочку и всё перебинтовал. Отправили бойца в медсанбат. Когда сопровождающий вернулся, отыскал папу: «Василий, врачи велели передать: «Танкисту – привет, всё сделал правильно!» А танкист участвовал в боях за Запорожье, был ранен, потерял кисть левой руки. Демобилизовали его в 1942 году, вернулся в родную деревню.

Счастливые мгновенья

Любовь Васильевна:

Папа брал меня с собою фотографировать в Кинерь. Я помогала нести ему треножник под фотоаппарат или сумку со стеклянными кассетами. С любопытством смотрела на марийцев в национальной белой портяной одежде с вышивками из цветных ниток, бусинок и разной мелочи. Они разглядывали образцы фотографий и хвалили: «Мотор, мотор!» – значит по-русски: «Хорошо!» На обратном пути, увидев на пригорках вдоль Аджимки красную крупную клубнику, всё побросали и, ползая, стали её есть. Потом насобирали в протез с папиной руки.

Весной бегали на Вятку смотреть сначала ледоход, а потом – как прибывает вода. Повсюду – вешки. Услышав первый гудок, большой гурьбой устремляемся на берег. Любуемся свежепокрашенным буксиром, который притащил баржи для погрузок. Весеннее солнце бликами играет на тёмных волнах. На противоположном берегу острова краснеют кусты ивы – краснотала. Вятка сильно разливалась, затопляя пойменные луга, дубовые рощи, селения. Все тогда ездили на лодках. В конторе вывешивались списки, кто куда переезжает в случае наводнения.

Начал папа один строить лодку. Долго строил. Соседи братья Ширяевы спорили. Юра говорил, что лодка будет полная воды, а Виктор: «Нет, не будет. Он всё сделает путём!» Лодка получилась замечательная. Все дивовались! Какой только рыбы ни ловили! Щуки, судаки, лещи, изредка попадалась запрещённая стерлядка, небольшая, вместо костей у неё хрящи, а уха в жёлтых звёздочках. Вкуснотище!

Как-то папа привозил подряд трёх сомов, пойманных на живца! Люди сбежались с завода посмотреть. Видя лежащего во всю лодку сома, удивлялись: «Назарыч, да как ты смог поймать?» – «Ведь с одной рукой!» – «Да ведь он тебя утащить мог!..» Со столовой приезжала машина, и брали целиком. Стряпали рыбники на продажу. Мама довольно улыбалась: «У нас горя не было, чем кормить гостей: всегда была свежая рыба. Ухи наварим, нажарим полную сковороду. А гостям только её и надо…»

Мама с папой очень хорошо пели на два голоса протяжные вятские песни. Маленькой я засыпала на руках у папы, когда распевали весело с гостями, раскачиваясь в такт песне:

Сказки морские, порою жестокие сказки:

Жил-был рыбак с черноокою дочкой своей…

Родители продолжали петь эту песню и тогда, когда остались старенькие вдвоём. Папа: «Ну, Раисья, чё будем петь?» Он зачнёт, а мама подхватит:

Выросла дочка стройна и красива собою.

Ветры и волны морские взрастили дитя.

И так 8 или 10 куплетов про любовь и смерть молодой рыбачки и её возлюбленного.

Посмотрели недавно в Интернете «Дворовые песни». Оказывается, у этой песни есть несколько вариантов. А я пытаюсь петь ту, отцовскую.

Когда Вятка только-только замёрзнет, лёд ещё гладкий, у самого берега подо льдом разглядывала, лёжа на животе, чудесные узоры и диковинные цветы. Сколько времени проводила за этим занятием, удивляясь, умиляясь, поражаясь, восхищаясь!.. Как природа создала всё это?!

Папа очень любил природу и меня с детства приучал. Ещё маленькой сделал лупу, чтобы я разглядывала цветы, а не рвала. В детстве сидели вечером на крыльце с ним вдвоём, разглядывая облака.

Конечно, папа был мой первый друг! Фотографировать научил и помогал учиться шить. Сам без работы не сидел. На разные инструменты у него были протезы.

Приезжая в отпуск, я обязательно ездила с ним по грибы.

Река Вятка – с островом в песчаных плёсах и зарослями ежевики, с бакенами, сильным течением и ракушками на дне, с трясогузками, быстро бегающими у кромки воды, с чайками, высматривающими рыбу под водой, с обрывистым берегом, в котором видны отверстия гнёзд стрижей!.. Черёмуха, смородина, шиповник, липа; клубника на лугах, разноцветье полян… А озеро Ошланское – с жёлтыми кубышками и белыми кувшинками, с пикирующими стрекозами. А дубовые рощи, где мы школьниками собирали жёлуди для колхозных поросят!.. Незабываемые впечатления!..

Когда ещё ходили по Вятке скоростные суда «Заря» и летали самолёты-«кукурузники», мама ездила на службу в церковь города Малмыжа. Поселковые с вечера уезжали, ночевали в доме колхозника, утром – на обедню. Потом аэропорт закрыли, пароходики ходить не стали, реку не чистят, добираться – одни проблемы. Изредка с Кильмези приезжал батюшка. Слава Богу! За сутки до смерти пособоровал, исповедовал и причастил папу. Я застала его за пять дней до упокоения…

(Текст – в редакции «Веры»)


← Предыдущая публикация    Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий