Ленинград спасли в Тихвине в декабре 41-го

Осенью 1941-го фронта под Волховом не было, были лишь очаги сопротивления. Они возникали как придётся – там, где никто не планировал. Обескровленные дивизии Красной армии упрямо цеплялись за землю, братские могилы, из которых каким-то образом продолжали стрелять и ходить в штыковые. Три немецких корпуса пытались похоронить их навсегда.

Таким было начало ноября. Всё изменилось с падением Тихвина, когда немцам осталось восемьдесят километров до финских войск. Два дневных перехода, которые могли стать приговором для Ленинграда. Соверши их фашисты – и замкнулось бы второе кольцо блокады, уже восточнее Ладоги. И тогда остановилась бы Дорога жизни, погибли бы в окружении наши армии и истаяли от голода ленинградцы. Наивно думать, что немцы, взяв город, стали бы их кормить. «Теперь Ленинград должен будет сдаться без пролития крови немецких солдат», – ликовали газеты в Германии. Тихвин был ключом к Северной столице, и требовалось вырвать его из рук врага любой ценой.

Тихий Тихвин, о котором будущий академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв написал в 30-е, по выходе из лагеря: «Тихвин был красив, как красив бывает лес поздней осенью…»

«Мама, ты говорила!»

В 41-м от красоты этой мало что осталось. Провинциальный городок обрёл такое значение, что бои за него шли от Новгорода до Ладоги. Истончившийся Покров Пресвятой Богородицы перестал быть защитой от смерти. Самый страшный налёт произошёл 14 октября, когда немцы шесть часов бомбили станцию, забитую составами с горючим, эшелонами с ранеными красноармейцами, эвакуированными из блокадного Питера женщинами и детьми. Говорят, это был последний состав, ушедший из Ленинграда перед тем, как сомкнулось кольцо блокады.

Детей везли сюда, в Тихвин, с июля, определяя в наспех созданные садики и детские дома. Малыши прибывали непрестанно. Однажды поезд, который должен был прийти в полночь, задержался, и тихвинцы семь часов ждали его на вокзале, никто не ушёл. Потом каждый взял по ребёночку, и народ гуськом потянулся обратно в город. Но 14 октября вражеские самолёты превратили станцию в огненный мешок, в котором сгорели десять тихвинских пожарных, превратившись в живые факелы. Гибли от осколков железнодорожники, солдаты, простые горожане, пытавшиеся спасти хоть кого-то. «Дети сильно обгорели, – вспоминал очевидец, – они ползли и ковыляли, умирая от боли, от станции к городу, и не хватало людей и подвод, чтобы помочь им…» Дочери машиниста Гале Даниловой было восемь лет. Она жила рядом с вокзалом. Когда налёт закончился, люди побежали к горящим составам, и Галя увидела то, что изменило её навсегда, что невозможно забыть, – сотни детских тел.

Петербургскому поэту Анатолию Молчанову было девять лет, когда началась блокада. Несмотря на это, он помогал тушить пожары и фугасы. В 1943 году, помогая задержать вражеских шпионов, был ранен. После войны награждён медалью «За оборону Ленинграда». Он тоже мог оказаться среди тех, кто сгорел в Тихвине, но его не успели отправить в тыл. Несколько лет назад, за год до смерти, он написал реквием по сверстникам, погибшим в Тихвине:

…Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: «Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!»

Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим…
Только вдруг крик протяжный за окнами: «Воздух!»

Как хорошо не иметь воображения, чтобы не переживать, не видеть этого снова и снова:

…А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
«Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!..»

Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняют знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.

А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.

Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: «Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!»

Николай Оплеснин

Среди воинов, пытавшихся удержать фронт, которого не было, один человек мне особенно дорог. Это сыктывкарец Николай Оплеснин – Герой Советского Союза и внук новомученика Ефима Кочева. Николай знал, что такое драться за своё: вырастивший его дед научил – погиб, защищая родную церковь.

А Оплеснин в сентябре 41-го спас свою 111-ю дивизию. И ведь то была не просто дивизия, а одна из лучших. Она встретила войну под Псковом, потеряв, а потом почти отбив обратно город Остров. Но немцы пробились в других местах, пришлось отступать.

Затем был Лужский котёл, где сгорели все попавшие в неё части и соединения. Все, но не 111-я. Уничтожив имущество, она тремя колоннами пошла на прорыв, опрокидывая гарнизоны противника, прорвалась и вышла к Волхову. Здесь-то и совершил свой подвиг командир дивизионной разведки Николай Оплеснин. Прошёл сквозь боевые порядки немцев, трижды переплыл ледяной Волхов, наладив связь с основными силами и подготовив форсирование реки. И быть может, именно благодаря этой дивизии немцам не удалось захватить Тихвин в октябре. Чем это обернулось бы тогда для Ленинграда, объяснять не нужно. Но потом был ноябрь, падение города, наступил и декабрь – освобождение.

Николай воевал после этого ещё несколько месяцев и погиб в марте 42-го. На два дня пережил командира дивизии полковника Сергея Рогинского.

Вечная память 111-й, сгоревшей дотла, выполнив свой воинский долг.

«Что тебе у нас надо?»

Тихвин пал 8 ноября. В тот же день начало действовать подполье, больше половины которого составляли подростки и дети. Самому младшему, Мише Комендантову, было десять лет.

Стал подпольщиком и грузчик Райпотребсоюза Павел Светлов. Он раз за разом переходил линию фронта, чтобы сообщать нашим о немецких войсках. Вспоминал, что стало с городом во время оккупации: «Когда мы ходили по Тихвину, однажды вышли на Советскую улицу, к «Комсомольцу» (к кинотеатру, в который был превращён Спасо-Преображенский собор. – В. Г.), и вдруг остолбенели. Мы увидели впервые в жизни виселицу. Была повешена женщина. И на груди у неё надпись: “Она помогала раненым красноармейцам”».

Её звали Елизавета Ивановна Андреева – работница лесопильного завода, казнённая за милосердие. На месте её гибели сейчас стоит памятник с надписью: «Земной путь краток, память вечна».

В руинах Тихвин, были сожжены
Библиотека, школа и больница.
И были в сизые превращены
От пепла человеческие лица.

Так написала о тех днях поэтесса Ольга Доронина.

Дом, где родился великий композитор Римский-Корсаков, германцы превратили в казарму и сожгли в нём всю мебель. Каждое утро фашисты читали на входной двери надпись, сделанную на немецком и обращённую лично к каждому из них: «Что тебе у нас надо?» Надпись стирали, но ночью она появлялась снова.

Город не сдавался, не сидели сложа руки и наши войска. Как писал не то с сожалением, не то с возмущением немецкий генерал Вальдемар Эрфурт, «русские думали не о том, чтобы прекратить бой восточнее Тихвина, а о том, чтобы… перейти в контрнаступление в направлении группы армий “Север”».

Надо сказать, русские не только думали, они ещё и делали..

Начало наступления

Генерал Мерецков отбивался от финнов у Лодейного Поля. Кто бывал в Александро-Свирском монастыре, знает это место, восточнее Ладожского озера.

Он едва начал приходить в себя после ареста. Его взяли как «пособника фашистов» на второй день войны, избивали, мочились на голову. Кирилл Афанасьевич не выдержал, всё подписал, но в конце августа обратился к Сталину с просьбой отправить его на фронт. К этому времени было потеряно столько генералов, что Мерецкова выдернули из камеры, отправив командовать 7-й армией. Словно не было ничего, даже в звании не понизили. Нет, он ничего не забыл. Открыто говорил, что больше не хочет жить, что сломался на допросах.

Он презирал себя, но, думаю, продолжал надеяться, что позор можно искупить. Тихвин, который ему поручили взять, приняв командование 4-й армией, был для него символом спасения. Спасения не только Ленинграда, но и собственной души.

 Началось всё плохо. Дивизии его новой армии по численности были в лучшем случае полками, в худшем – батальонами, как 44-я Петроградская. Они всё ещё ходили в летнем обмундировании – в чём встретили войну, в том и остались. Не было патронов, гранат, давно забыли, что такое горячая еда.

С едой Мерецков вопрос решил быстро: перебросил самолётами полевые кухни 7-й армии. Это было отличное решение – на запах потянулись даже те, кто потерял связь со своими частями. Потом нашлись и боеприпасы, и тёплая одежда. Армия начала оживать и даже верить, что она армия, а не несколько тысяч выживших в страшных боях. Одиннадцатого ноября атаковали. Немцы этого не ждали, откатились. Не до Тихвина, конечно, километрах в пятнадцати от города пришли в себя, но это всё равно была настоящая, большая победа. Вместо того чтобы совершить последний бросок навстречу финнам, враг, потеряв немало танков и солдат, вынужден был занять оборону. Пришла его очередь напряжённо ждать удара, поражения, смерти.

Через три дня прибыла сформированная в Тюмени 65-я дивизия. Полнокровная, хорошо вооружённая, все бойцы в полушубках, всё как надо. Приодели их для парада на Красной площади 7-го ноября. Сам Ворошилов постарался, растряс интендантов. Прямо с парада – под Тихвин. Мерецков любовался этими сибиряками, полными жизни. Две трети из них погибнут в ближайшие недели и пролежат в снегу до весны. Они так и не увидели города, за который отдали жизни, но тогда, в середине ноября, не хотелось думать о плохом. Одна за другой прибывали свежие части. Они так нужны были под Москвой, нужны как воздух, но Тихвин значил немногим меньше.

До Тихвина осталось пять километров. Час хода до вой-ны. А сейчас впереди – леса, снега по пояс и множество укреплений. И лишь купола Тихвинского монастыря напоминали, что город совсем рядом.

* * *

Тихвинский монастырь. Послевоенное фото.

Обитель давно была закрыта большевиками, но они, однако, так и не решились тронуть одну из главных русских святынь – Тихвинскую икону Божией Матери.

Оклад, который украшался сотни лет, само собой, экспроприировали. Среди камней был изумруд, пожалованный императрицей Анной Иоанновной, бразильский топаз в 66,5 карат, подаренный Великой княгиней Екатериной Павловной, голубой сапфир в 80 карат, пожертвованный императрицей Марией Фёдоровной. Всего же в ризе имелось 594 бриллиантовые розы, 4 изумруда, 141 алмаз, 5 рубинов, 5962 жемчужины.

Только я не думаю, что Царица Небесная обо всём этом богатстве хоть капельку переживала. У Неё и в земной-то жизни ничего не было, а после и вовсе стало без надобности. Она продолжала взирать на тихвинцев с образа, написанного, по преданию, евангелистом Лукой, и глаза Её словно говорили: «Бояться не надо». Рассказывают, как один наш танкист во время наступления спросил встретившуюся монашку: «Как же так, мы Её монастырь разорили, а Она нам помогает?» Почему-то он был уверен – помогает. Монахиня ответила: «Дурачьё вы, Она ждёт, когда вы вернётесь».

Так воевать нельзя

Армия Мерецкова крепла, собиралась с силами. Но немцы тем временем тоже готовились. Вместо того чтобы отправиться под Москву, оказалась в Тихвине свежая дивизия, только что прибывшая из Франции. Для прорыва глубоко эшелонированной обороны фашистов нужны были снаряды и мины. Но их как раз не было, особенно поначалу. Однако наступать всё равно надо, а значит, нести жестокие потери.

На юго-восточных подступах к Тихвину остановились сибиряки 65-й, генерала Петра Кирилловича Кошевого. Будущий дважды Герой Советского Союза, будущий маршал Кошевой на грани отчаяния. Артподготовка – несколько снарядов. Потом идут танки БТ с противопульной бронёй и десантом на борту. Немцы их жгут из чего попало. Десант рассыпается по полю, отползает назад. Потом всё повторяется. Так воюют танкисты. Сибиряки осыпают их матом. Кошевой вне себя от ярости.

«День показался мне вечностью, – писал Кошевой много лет спустя. – Когда стемнело, я, оглушённый, перемазанный глиной и болотной грязью, добрался до места, где осталась моя “эмка”, и – прямо в Павловские Концы к командующему… Я ехал по фронтовой дороге, а перед глазами стояла картина действий танкового десанта. Сердце моё и сознание протестовали против того метода наступления, свидетелем которого мне только что довелось быть. Не так следовало атаковать и готовить бой. Не были продуманы ни подготовка, ни обеспечение успеха. Бойцов и технику бросили на съедение врагу… Представлялось, что никто из командиров должным образом не подумал о том, что побеждает живой, а не мёртвый воин».

Рассказал обо всём Мерецкову. Тот выслушал впервые побывавшего в подобных боях командира, не перебивая. Потом сказал: «Знаю. Разберусь сам. Но нельзя медлить».

Так воевать нельзя. А как можно? Он не знал, как объяснить Кошевому, что других танков нет, нет других командиров, нет снарядов. Зато есть приказ. Впрочем, кое-что сделать всё-таки можно.

«Завтра пошлю на передовую командиров полков. Пусть понюхают пороху», – с тяжёлым сердцем произносит Мерецков. Подразумевается – пусть сами увидят, к чему приводят глупые приказы. А Кошевой – молодец! Знает, где место командира в бою.

«Возможно, кто-нибудь теперь и усомнится: зачем, мол, рисковать людьми, устраивая подобные “экскурсии” на передний край? – писал потом Кошевой. – Но я на собственном опыте убедился в необходимости и огромной пользе такой науки. Я хорошо запомнил тихвинский урок Мерецкова».

Правда, пытаясь преподать этот урок – командир должен знать, что происходит на передовой, – Мерецков иногда перегибал палку. 19 ноября он лично поднял в атаку один из залёгших полков. Заметив его, вражеский пулемётчик открыл огонь. Лишь мужество адъютанта и ординардца – капитана Бороды и ефрейтора Селютина – спасло командарма. Они повалили его на землю и закрыли собой. Но в целом он был прав. Отрыв штабов от передовой, даже полковых, не то что армейских, стоил большой крови Красной армии.

«Война – дело непростое, – говорит Мерецков не то генералу Кошевому, не то самому себе. – Она – борьба двух воль, а гитлеровцы – сильный противник, сломать их нелегко. Сразу, как видишь, это не удаётся. Подумайте ещё раз о причинах неудач, найдите способы, как их избежать в будущем. Думаю, что мы сумеем найти правильное решение».

Боевой опыт растёт с каждым днём. В один из дней стали думать, что делать с немецким кордоном впереди. Можно по старинке ринуться лавиной и, теряя сотни солдат, смести фашистов. Или, обессилев, откатиться назад. Вместо этого разведчики Кошевого подползли к кордону почти вплотную. Дождались, когда немцы, оставив пулемёты, беспечно собрались вместе покурить и поболтать. Работая гранатами и штыками, разведчики ворвались в окопы: враг побежал, наши – следом. Через два километра новый сильный заслон. Но этого очень много – два километра. Тихвин совсем рядом. Уже слышен брёх собак. Что бы ещё придумать?

* * *

Тем временем Гальдер – глава Генштаба Сухопутных войск – спорит с фельдмаршалом фон Леебом, командующим группой армий «Север».

«В ближайшее время можно ожидать прорыва русских, – говорит фон Лееб, – Тихвин нужно оставить».

«Тихвин следует удерживать во что бы то ни стало», – возражает Франц Гальдер.

Штурм Тихвина начался 9 декабря.

«Русь в монастыре»

Среди дивизий, бравших город, 44-я Петроградская была самой потрёпанной. Её перебросили из Ленинграда на маленьких мощных самолётах, по двенадцать человек на борту. Впрочем, это было не так уж и сложно. Из десяти тысяч человек, что записались в июле, в живых осталось семьсот. Это было ополчение, в котором около четверти состава были студенты и преподаватели вузов Петроградского района – Электротехнического, 1-го Ме-дицинского, Химико-фармацевтического, Педагогического институтов. Заявление с просьбой о зачислении в дивизию подали композитор Шостакович, актёр Черкасов, шахматист Ботвинник. Но их не взяли, и они остались жить. Остальные погибли, защищая Питер. Тех, кто выжил, и перебросили под Тихвин. Цвет ленинградской интеллигенции, они спустились с неба, как ангелы. Их осталось семьсот, но это были люди, успевшие закалиться в боях.

Чего стоил один только Коля Моисеенко со своим отрядом разведчиков.

* * *

Николай Андреевич Моисеенко

Учился он сначала на историка, но потом решил стать экономистом – там же, в Ленинградском университете. Когда началась война, однокурсников Моисеенко мобилизовали на рытьё противотанковых рвов, а сам он занял место в очереди – это была очередь в ополчение. Впереди стоял Александр Сергеевич Данилевский, видный советский биолог, который воевал потом санинструктором. А Коля попал в 176-й отдельный артиллерийско-пулемётный батальон. Лейтенант, который зачислял его, сказал: «Чемпион СССР по самбо? Крепкий парень. Хороший артиллерист получится». Позиции заняли по юго-западной части периметра Гатчинского парка. Не верилось, что немцы подошли так близко. Было отчаянно страшно, однако признался в этом Николай лишь много лет спустя.

Но дальше было куда страшнее. Спортсмен, известный всему городу, младший лейтенант Моисеенко нужен был в другом месте. Его разыскали и отправили в партизанский отряд Дорофеева, состоявший из студентов и преподавателей ЛГУ. Виктор Дорофеев тоже учился одно время на историческом, а потом перешёл на философский, но был значительно старше Николая Моисеенко. За спиной была армия, где Виктор дослужился до старшего лейтенанта. Приказ у партизан был простой: «Создать невыносимые условия для вражеской армии». Они старались. За первые 20 дней – 14 операций, убиты 170 гитлеровцев, сожжены 6 бронемашин и танкетка. И так далее. Потом новые и новые выходы, взорван железнодорожный мост, уничтожен состав с техникой. В ноябре вышли к Тихвину. Виктор погибнет в январе 42-го, нарвавшись на пулемёты врага. Николая ждала другая судьба.

* * *

Там, под Тихвином, 44-й дивизии нужен был командир разведки. Моисеенко оказался лучшей кандидатурой. Учил бойцов ходить за линию фронта, участвовал в боях. В дивизии каждый человек был на счету, да что там, ополченцев так мало осталось, что почти все знали друг друга по имени. В начале декабря в одном из боёв Николай принял на себя командование батальоном, больше было некому. Седьмого числа его отряд взял деревню Пагода, а восьмого получил новую ориентировку – Тихвин. Никто не знал тогда, что на следующий день Николай Моисеенко войдёт в историю.

Участник операции Порфирий Муштаков вспоминал: «Бои были тяжёлыми. Я вам расскажу о подвиге ополченцев. Николай Андреевич Моисеенко, который стал потом академиком, а тогда был лейтенантом, командовал ротой разведчиков. Ему командование поставило задачу – проникнуть в Тихвинский монастырь. И вот в ночь с 8-го на 9-е декабря он с разведчиками пробрался незаметно и такую панику фашистам устроил, что те открытым текстом передавали по радио: “Русь в городе, русь в монастыре”. 60 пленных вместе с автоматами они захватили. Фашисты разбегались кто куда, побросав тяжёлые орудия и автомобили. Всё это было на моих глазах. Вообще Тихвинская оборонительная операция была очень тяжёлой, с большой кровью. У немцев много танков было, они давили нас. А потом в результате действий нашей разведывательной роты в монастыре мы смогли овладеть Тихвином без особых потерь».

Конечно, хорошо помогали морозы: шкала термометра опустилась ниже тридцати, а выше минус двадцати не поднималась с начала наступления. Ледяной воздух сметал немцев с улиц, для разведчиков – самая благодать. Насладиться погодой мешали только шинели вместо полушубков и сапоги вместо валенок. Нужно было срочно искать, где бы согреться. Монастырь подходил для этого идеально, а то, что он набит немцами, не смущало совершенно. Бросок был внезапным и точным благодаря тому, что в роте были двое тихвинцев, знавших все тропы и подходы. Существует легенда, что в монастырь разведчики пробрались по тайному подземному ходу. Но не было там никаких ходов, пришли поверху: рывок, огонь из всех стволов – тридцать гитлеровцев уничтожено, остальные спешат поднять руки. Пытаясь вернуть монастырь, немцы потеряли ещё взвод убитыми.

И вот удивительная вещь, спасибо Пресвятой Деве Заступнице, – в разведроте ни одного убитого, из 60 человек лишь один был легко ранен. Всегда бы так.

Говорят, что Николай Моисеенко спас монастырь от взрыва его немцами. Не знаю, так ли это, планы их остались неизвестны. Но одно можно сказать точно: если бы не разведчики, штурмовать монастырские стены пришлось бы всерьёз – едва ли от Тихвинской обители тогда много осталось. А ещё рассказывают, что орден Красного Знамени Мерецков вручил Николаю прямо на поле боя. Он дрался потом в Сталинграде и Севастополе, закончив войну в Кёнигсберге 25-летним командиром полка. Вернулся в университет, где в семидесятые годы стал деканом экономического факультета. Умер в 96-м. Пусть тоненький, но всё же крест на надгробии говорит, что богоборцем он не был.

Освобождение

Жители Тихвина возвращаются в город

Ещё один памятник Николаю Моисеенко и его ребятам-разведчикам стоит в возрождённой обители. Деньги тихвинцы и петербуржцы по рублю собирали семь лет. Настоятель благословил. Монастырь был тогда у всех на устах. Вернулась из зарубежья Тихвинская икона. Немцы вывезли её, когда поняли, что город им не удержать. В город она пришла когда-то, «светозарно шествуя по воздуху», а унесли её воровато, не знаю зачем. Может быть, фашисты понимали, что, пока икона не вернётся на место, освобождение Тихвина не будет завершено. Она вернулась через 63 года.

Взяв монастырь, разведчики сильно дезорганизовали оборону гитлеровцев, но бои могли продолжаться ещё не один день. Помогли удары наших с флангов, охватывая город в кольцо. Враг побежал, опасаясь окружения, вопреки приказу Гитлера. Восемь немецких дивизий потеряли под Тихвином более 70 процентов личного состава, от Силезской моторизованной дивизии вообще почти ничего не осталось. Когда говорят о победе в Московском сражении, забывают обычно две других, очень весомых: освобождение Ростова и Тихвина, где немцы потерпели серьёзнейшие поражения. Три этих удара привели к психологическому перелому в войне, рухнул миф о непобедимости фашистов. Окружать их мы ещё не научились, но громить уже получалось. И ещё, главное. Освобождение Тихвина почти втрое сократило протяжённость автомобильной трассы до Ладоги – с 320 до 110 километров. Благодаря этому паёк в Ленинграде вырос на 75-100 граммов. Спасены были десятки, а может, и сотни тысяч жизней.

Месяц Тихвин был под властью фашистов, ещё сколько-то они бомбили его перед тем, как захватить. За это время уничтожили четыреста жилых домов, школы, предприятия, почту, музей и многое другое. Когда наши войска вошли в Тихвин, во дворе монастыря лежали трупы советских воинов – они были захвачены в плен ранеными и замучены гитлеровцами. Улицы завалены брёвнами, кирпичами, электрическими столбами. Везде огромные воронки. В городе оставалось 30 или 40 жителей.

Потом потянулись из лесных землянок и окрестных селений остальные. Через десять дней вернулись около трёх тысяч, но лишь много лет спустя население достигло довоенного уровня. Жизнь возвращалась медленно. Ткала заново Покров Свой Пресвятая Владычица после безбожных лет. Но и того было довольно, чтобы спросить: «Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?»

Тихвинская икона Божией Матери

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска