Выдержки из воспоминаний, написанных о. Димитрием в эмиграции. Посвящены они событиям второй половины 20-х годов.

Протоиерей Дмитрий Константинов

Мне почему-то не удавалось закрепиться в каком-то ленинградском храме. Поэтому я в церковном отношении «кочевал» по городу, стараясь найти во всех отношениях подходящее мне место. Как-то, беседуя на эту тему с жившей в нашей квартире верующей дамой, я услышал от неё совет посетить храм во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы, находящийся в Заячьем переулке, в районе пересечения Таврической улицы с Суворовским проспектом.

Введенская церковь в Заячьем переулке в дореволюционное время была домовым храмом при убежище Синего креста – общества помощи престарелым одиноким женщинам. В советское время убежище было разогнано, дом был превращён в обычный «жактовский» дом, а церковь в двадцатые годы была ещё открыта и превращена в обычный приходской храм.

Церковь Введения при Доме для бедных тружениц с детьми Литейно-Рождественского отдела Общества попечения о бедных и больных детях

Настоятелем этого храма был протоиерей Александр Аристотелев*, личность своеобразная и интересная. Мне понравился храм, настоятель, обстановка в храме. В нём ежедневно утром и вечером совершались богослужения. Отец Александр ежедневно служил Божественную литургию. Только по понедельникам он утром не служил, оставляя этот день для всякого рода житейских дел. Батюшка был вдов. Ему было лет сорок. Жил он вместе со своей сестрой, которая заботилась о нём. Была у него и взрослая дочь, которая в это время по счастливой случайности заканчивала какой-то вуз.

Я находился в среде советского студенчества двадцатых годов ХХ столетия, с избытком наполненного пафосом «советского строительства», ощущавшего себя как «молодая гвардия рабочих и крестьян». Особенно настырно и тоталитарно работал комсомол, в лице своего руководства, взявшего на себя функции слежки и доносительства на студентов, почему-либо казавшихся «ненадёжными». Приближалось время «решительной борьбы с религией», как известно, начавшейся в самом конце 20-х годов. Но уже в середине их чувствовалось приближение антирелигиозного шквала.

Видя нарастающую волну антирелигиозного террора, зная о закрытии ряда церквей, я посчитал для себя необходимым принять участие в защите веры и Церкви от наступающего советского безбожия. Но как? Прежде всего в активной церковной деятельности. С этим вопросом после окончания вечерней службы я обратился к отцу Александру, настоятелю церкви «Синего креста», как в просторечии называли этот храм верующие люди. На мой вопрос отец Александр сразу ничего не ответил, но потом сказал:

– Скажите, Дима, вы не могли бы взять на себя обязанности чтеца? Хотя бы по воскресным и праздничным дням и в будние дни, когда бываете в церкви нашей.

– Но, батюшка, я никогда не читал в церкви. Я был прислужником в алтаре, и только.

– А вы попробуйте… Завтра приходите и прочтите за утреней шестопсалмие. Вот, возьмите эту книжку и проштудируйте нужные псалмы.

Стояла осень 1924 года. Он явился для меня судьбоносным.

На другой день я стоял на клиросе, ожидая начала службы.

Мне исполнилось в то время 16 лет, и я не имел никакого серьёзного церковного опыта. Читал я несколько медленнее обычного, но не сделал, как потом мне сказал батюшка, ни одной ошибки. Неожиданно отворилась боковая дверь алтаря, и батюшка, появившись в дверях, поманил меня пальцем.

– Дима, прочти также и кафизмы, – сказал он. Кафизмы, состоящие из псалмов Давида, являются изменяющимся элементом богослужения и меняются в зависимости от дня недели, а также по праздничным дням. В этом случае слуховая память вряд ли поможет. Но без особого труда, легко и спокойно одолел я и кафизмы. После окончания службы спросил отца Александра:

– Много ли я сделал ошибок в кафизмах?

– Я заметил, – ответил батюшка, – две или три незначительные ошибки в ударениях. А так всё было вполне благополучно.

Надо сказать, что совмещать учение в любом советском учебном заведении и в какой-то мере служить церкви было нелегко. В 1927 году я закончил техникум, но закончил со скандалом. Чем ближе подходило время к окончанию техникума, тем больше внимания мне уделяли чьи-то злые и враждебные глаза, исподволь наблюдавшие за мной. Что-то тёмное и нехорошее приближалось ко мне, в чём я очень скоро убедился.

Однажды на большой перемене ко мне подошёл Вася Петров, один из партийно-комсомольских заводил на нашем курсе, и сказал:

– Пройди, пожалуйста, вниз в приёмную. Там тебя ждёт один товарищ из райкома партии и хочет с тобой поговорить.

– Из райкома партии? А я тут при чём?

– Там узнаешь, в чём дело… Иди скорее.

Я пошёл. Внизу действительно сидел прилично одетый «товарищ», вежливо поздоровавшийся со мной и старавшийся держаться по-дружески. «Товарищ» сказал мне напрямик, что он не из райкома.

Дело принимало не совсем приятный оборот. Я решил держаться выжидательно и послушать, что он мне скажет. Начал он издалека – о том, что я академически успевающий студент, о том, что никаких нарушений учебной дисциплины за мной не числится, но беда одна: они знают, что я верующий человек, хожу в церковь, интересуюсь вопросами религии, выступаю открыто против атеизма и так далее. Их интересует, как это всё может совмещаться с деятельностью советского педагога.

– Ведь не Евангелию вы будете учить детей? – провокационно спрашивал меня мой неожиданный собеседник.

О «Синем кресте» ни звука. Ни звука и о тех религиозных кружках по богословскому образованию, которые я еженедельно посещал. Я сидел в приёмной как на острие ножа, ожидая вопросов, за которыми последует катастрофа. Но, вопреки ожиданию, Александров (так он назвал себя) крутился только в пределах техникума, не выходя за более широкие рамки, столь опасные для меня.

– Мы знаем, – ласково ворковал он, – что вы иногда выступаете против антирелигиозников, выступаете довольно резко, но мы ничего не имеем против. Но вы также советский человек и, конечно, преданы советской власти. Мы вам позволим вести религиозную пропаганду и даже выступать против тех или иных комсомольских либо партийных мероприятий, связанных с религией, но вы со своей стороны, как честный беспартийный большевик, должны и нам помочь.

– Чем?

– Ну, всякого рода информацией о жизни и деятельности техникума. Вы человек умный – знаете, что нам надо.

Мне предлагали стать стукачом и за это обещали оставить меня в покое. «Что делать?» – лихорадочно мелькало в голове. Наотрез отказаться – реакция первая, но за ней последовала другая: затянуть этот вопрос на возможно долгое время, а там, Бог даст, всё как-нибудь образуется.

– Знаете, это дело серьёзное и важное. Дайте мне, пожалуйста, подумать.

– Хорошо, но помните, что ваша собственная судьба и возможность благополучно окончить техникум в ваших руках.

После окончания занятий я обратился к нашему преподавателю экономической географии, который был со мной в очень хороших отношениях, и сказал ему, в чём дело. Он усмехнулся:

– Изволили удостоить вас своим вниманием!

Он попросил подождать его в аудитории и куда-то исчез. Минут через десять явился и сказал мне, что директор техникума М. Н. Николаевский просит меня приехать к нему на квартиру около семи часов вечера.

– Во что бы то ни стало, любой ценой откажитесь от сотрудничества с охранкой, – сказал Николаевский, – иначе вы погибнете. У вас будут в техникуме неприятности, но теперь, когда мы знаем, в чём дело, весь педагогический персонал будет на вашей стороне и мы не дадим вас в обиду.

А обида приближалась. Дней через десять мне была вручена повестка для явки в одно из отделений городской милиции. Явившись туда, я получил указание войти в одну из дверей, выходивших в главный коридор, на которой, однако, не было никакой надписи, свидетельствующей о принадлежности этой комнаты к деятельности данного отделения милиции. Постучав, я вошёл. За столом сидел мой старый знакомый Александров, беседовавший со мной в техникуме.

– Ну что же, надумали?

– Да, надумал и никак не могу принять ваше предложение. Я человек верующий, и подобного рода деятельность мне никак не подходит.

Александров, видимо, обозлился. Допрос или так называемая беседа в этот раз длилась больше часа. Он явно брал меня на измор. Здесь были и угрозы, и ласковые обещания всякого рода благ, и помощь в устройстве по окончания техникума, и многое другое.

Прошло ещё некоторое время, и в четыре часа утра в нашей квартире раздался резкий и настойчивый звонок. Я спал в комнате, соседствующей с кухней, в которой была дверь для выхода наружу. Я первый вышел на кухню и открыл дверь. За ней стоял дежурный по дому дворник, который вручил мне повестку. Когда он ушёл, я открыл повестку и прочитал, что должен в этот день явиться в одно из довольно далеко находящихся отделений милиции и обратиться к товарищу Иванову. Мне было понятно, что это значит. На вопросы моих родных и других жильцов квартиры, слышавших звонок, отвечал, что вызов связан с призывом на военную службу, на которую я должен был попасть на следующий год.

В назначенное время я был в милиции, где на мой вопрос о «товарище Иванове» мне опять указали на плотно закрытую дверь. Постучал и после возгласа «войдите» вошёл. Теперь увидел совсем другого «товарища», которого мне не приходилось встречать. Разговор был длительный и совсем не утешительный. «Товарищ Иванов» на меня наседал и угрожал (как выяснилось впоследствии, совсем не зря), я отбрыкивался и изображал из себя перепуганного глупого мальчишку, жаловался, что дворник вломился в квартиру ночью и всех перепугал. И так далее, и тому подобное. «Товарищ Иванов» возился со мной битый час и, наконец, сказал:

– Вот что, Константинов, я вижу, что мой помощник тебя сильно запугал. При таком положении вещей ничего хорошего из этого не выйдет. Я тебя отпускаю. Подпиши бумагу о неразглашении наших переговоров и ступай домой.

Не веря своим ушам, я быстро подписал обязательство о неразглашении и радостно отправился домой. Был 1927 год. Приближались выпускные экзамены. Я без особого труда сдавал экзамены по всяким педагогическим предметам, по бесконечным методикам, по психологии, литературе, истории, и наконец приблизился страшный экзамен – по «обществоведению», являвшийся, по существу, формой партийно-политического контроля над студентами. Преподавал пресловутое обществоведение весьма неприятный и резкий молодой человек в морской форме, как выяснилось впоследствии, политрук одного из кораблей Балтийского флота, посланный по совместительству преподавать обществоведение по разнарядке от райкома партии. Совсем не случайно он прицепился ко мне. Давая всем задание написать зачётную работу, он заметил:

– А вы, Константинов, напишите работу на тему «Ленин о религии». Для этого вам надо прочитать ленинские статьи, которые я вам написал.

При этом он мне дал листок бумаги, на котором были написаны названия двух или трёх ленинских статей и названия книг, в которых они имелись.

Статьи эти были мне в основном знакомы, и я быстро справился с заданием, добросовестно его выполнив и написав подробно об отношении «Ильича» к вере в Бога. Я был неприятно удивлён, когда на следующем занятии, раздавая студентам их работы с отметками на них, он отдал мне мою работу и сказал, что считает её неудовлетворительной.

– Почему? – спросил я его.

– Вы изложили точку зрения Ленина на религию, но ничего не высказали собственного по данному вопросу.

– Но ведь ваше задание было: «Ленин о религии». Ничего другого вы мне не задавали!

– Ну это, так сказать, само собой подразумевалось. Должны же вы иметь и своё суждение о религии. Вы даже нигде не написали, прав был Ильич или нет, отметая всякого рода религиозную идеологию.

Мне, в конце концов, было в высшей степени безразлично суждение этого молодца в военном мундире, но дело заключалось в том, что неудовлетворительная отметка при выпускных экзаменах грозила второгодничеством на последнем курсе техникума, что меня никак не устраивало. Я взял свою злосчастную работу и передал её нашему преподавателю, историку В. Н. Вернадскому, рассказав ему, что произошло.

На другой день В. Н. Вернадский вызвал меня и сказал, что работу он прочёл, считает её вполне удовлетворительной, поэтому он будет возражать нашему обществоведу на педагогическом совете, посвящённом выпускному курсу. На педсовете произошло нечто вроде небольшого скандала. Обществовед настаивал, чтобы меня оставили на второй год для специальных занятий по обществоведению. Ему возражал Вернадский. Сторону последнего приняло большинство педагогов. Предложение обществоведа провалилось.

Учитывая эту обстановку, я постарался как можно скорее получить необходимые документы об окончания техникума и поскорее «смыться» из него, и никогда не возвращаться в это здание, в котором мне довелось провести несколько лет.

Мне было тогда 19 лет. Встал вопрос: что делать дальше? Вопрос совершенно естественный, а в условиях советского режима совсем не такой простой. Учителем я быть не хотел. Но тогда как устроиться на ближайшее время и начать становиться на свои ноги?

При этом надо учесть, что в Ленинграде в это время чувствовалась довольно сильная безработица. «Не имей сто рублей, а имей сто друзей» – говорит пословица. Из Публичной библиотеки, в которой работали мои тётушки и в которой было немало верующих сотрудников, знавших мою церковную деятельность, мне дали знать, что меня могут устроить на работу в общий читальный зал на выдачу книг читателям. Зарплата 70 рублей в месяц (рублей, отметим, довольно полновесных) при четырёхчасовом рабочем дне. Такой режим был установлен в читальном зале при трёхсменной работе.

Однако это трудное, но до известной степени безмятежное для меня время было неожиданно и неприятно прервано. После окончания дневной смены в читальном зале я был вызван к заведующему читальным залом. Им был молодой коммунист, приятный, в общем, человек, одновременно исполнявший обязанности учёного секретаря Высших курсов библиотековедения. Мы с ним были давно знакомы. Войдя к нему в кабинет, я сел на предложенный мне стул. Я сразу почувствовал что-то неладное. Мой собеседник явно мялся, не решаясь, по-видимому, приступить к делу. Человек он был мягкий и деликатный, при этом с серьёзным сердечным недугом.

– Я хочу вас просить, – начал он, – подать мне заявление о вашем уходе с работы по собственному желанию. Я не хочу портить вам ваш послужной список и поэтому прошу вас уйти, так сказать, самому.

– А почему я должен уходить с работы?

– Мне дано на вас заявление, что вы служитель культа и где-то служите дьяконом. А это практически несовместимо со службой в библиотеке.

– Я никак не могу служить дьяконом, так как для этого служения не подходит мой возраст и семейное положение. Православное духовенство должно быть женато. А, как вам известно, я не женат.

– Ну знаете, я не разбираюсь в этих тонкостях.

– Но я не состою в списочном составе ленинградского духовенства.

– Если так, то принесите мне официальную справку, что вы не состоите в числе духовенства Ленинградской епархии.

– Постараюсь принести…

На другой день я был в епархиальном управлении местной епархии, где изложил свою просьбу о выдаче соответствующей справки. Архимандрит, принимавший посетителей в канцелярии управления, выслушав меня, развёл руками:

– Знаете, если дело так дальше пойдёт, то мы будем вынуждены выдавать миллионы справок подобного рода, чуть ли не всему Ленинграду.

– Да, отец архимандрит, вы правы, но случай исключительный!

– Случай действительно исключительный, и поэтому я вам сейчас выдам эту справку… Господи Боже мой, когда всё это кончится!

На другой день я передал справку заведующему читальным залом. Он прочёл, ничего не сказал, но покачал головой. На время эта история затихла, но в конце концов мне пришлось уйти из Публичной библиотеки, о чём я искренно жалел. В ней мне было хорошо.

В конце 1928 года был арестован настоятель нашей церкви и после продолжительного следствия сослан на Север как «неблагонадёжный элемент». Вместо него стал служить другой священник. Но в начале 1929 года по распоряжению властей наша маленькая церковь в Заячьем переулке была закрыта, а её помещение было передано в распоряжение находившегося рядом трамвайного парка. Отслужив последнюю литургию и панихиду по создателям этого храма и всем служившим и молившимся в нём, мы разошлись в разные стороны, в надежде на приход более счастливых времён. Эта страница моей жизни была закончена.

Из книги «Через туннель XX столетия»

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска