Шесть арестов епископа Германа

15 лет назад, 6 октября 2001 года, имя епископа Германа (Ряшенцева) (10 (22) ноября 1883 г., Тамбов – 15 сентября 1937 г., Сыктывкар) включено в Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской.

На Тентюковском кладбище

Среди семнадцати новомучеников, в земле Коми просиявших, епископ Герман (Ряшенцев) занимает особое место. На иконах он изображается во главе Собора новомучеников Коми.

Его не смогли сломить многолетние преследования, аресты, допросы. До конца своих дней он оставался жизнерадостным, непоколебимым и стойким в вере человеком. И в ссылке сумел снискать любовь осуждённых и местных жителей.

Архимандрит Герман (Ряшенцев)

Архимандрит Герман (Ряшенцев)

В Коми крае владыка сменил до двух десятков мест назначения. Последним стало село Кочпон под Сыктывкаром, там ему удалось устроиться регентом в Казанском храме. Когда была возможность – служил, а если такой возможности не было, вечерня тайно устраивалась дома для небольшого числа ссыльных.

– Епископ Герман имел особый дар проповедника, – говорит исследователь его жизненного пути Александра Георгиевна Воробьёва. – К сожалению, до наших дней не сохранилось его проповедей. Не оставил он и богословских трудов. Но его личность замечательно выразилась в письмах. Искренние, написанные с несомненным литературным талантом, они живо изображают весь исповеднический путь владыки. Немало в них и духовных наставлений.

– Он ведь ещё обладал и даром живописца, даже в ссылке продолжал рисовать, – добавляю я.

– Да, один из его рисунков сохранился, – подтверждает Александра Георгиевна. – Тонко он чувствовал и музыку, прекрасно пел, играл по слуху на фисгармонии.

* * *

Вместе с Александрой Георгиевной, приехавшей в Сыктывкар из Москвы, чтобы посетить место последней ссылки владыки Германа, мы поднимаемся вверх по тропинке Тентюковского кладбища. Расположено оно за городом, на берегу небольшой лесной речки Дырнос. Там и находится могила владыки Германа. Сопровождают московскую гостью четверо сыктывкарцев. Среди них – краевед Анна Георгиевна Малыхина. В своё время она писала про владыку Германа в газете «Вера». Именно после её интервью «Где упокоилась “Священная дружина”» («Вера», № 694, октябрь 2013 г.) Александра Воробьёва и узнала о месте погребения владыки.

…Неспешно доходим до места, где уже стоят ожидающие нас люди – родственники священномученика Стефана Ермолина и других похороненных в этом месте. Горят свечи.

По устному преданию, здесь упокоились в двух братских могилах 12 или 13 человек, расстрелянных в один день. Тентюковская жительница Александра Титова не знала их имён, но почитала казнённых как невинно убиенных страдальцев за веру и ухаживала за их могилами. Профессор-историк Николай Алексеевич Морозов показывает нам могилу с деревянным крестом: «Вот здесь, в общей могиле, захоронены все священники, а в этой, рядом, где железный крест, все миряне».

na-tentyukovskom-kladbishhe

На Тентюковском кладбище. А. Г. Воробьёва – в центре, около могилы с деревянным крестом, где, возможно, похоронен св. Герман (Ряшенцев)

Над могилами мы читаем акафист новомученикам. Через шатровую крышу высоких елей на кресты и на всех присутствующих льются солнечные лучи. Поют птицы. Меня не покидает ощущение пасхальной радости.

Письма, адресованные нам

Когда мы вернулись, я расспросил Александру Георгиевну Воробьёву, как она стала заниматься поисками материалов о священномученике Германе.

– Когда в 1995 году я начала преподавать церковнославянский язык в Свято-Тихоновском институте, – отвечает Александра Георгиевна, – то одновременно с этим мне предложили подготовить к печати в институтском издательстве «Письма владыки Германа». Так их называла Наталья Александровна Верховцева, которой значительная часть этих писем и адресована. Перепечатанные на машинке, они имели хождение в церковном самиздате. Как обычно бывает в таких случаях, при перепечатке появились какие-то смысловые искажения, отсутствовали примечания, за исключением самых кратких. Рукописный вариант самой Натальи Александровны нам удалось найти у её наследницы. Текст я проверила, насколько это было возможно, но оригиналы писем, кроме двух, и нескольких открыток, очевидно, пропали во время обысков накануне войны.

– Верховцевы были духовными чадами владыки Германа?

– Нет, скорее, духовными друзьями. У них были духовные отцы среди лаврских монахов, так как они жили в Сергиевом Посаде. А с владыкой Германом познакомились, когда он стал ректором Вифанской семинарии, расположенной на окраине города. Он бывал у них дома, и духовная связь между ними сохранялась до конца дней владыки. Надо сказать, что Вера Тимофеевна, мать Натальи Александровны, была духовным чадом отца Иоанна Кронштадтского и написала очень интересные воспоминания о нём.

Владыка Герман (Ряшенцев)

Владыка Герман (Ряшенцев)

– В книгу «Письма владыки Германа» включено и его жизнеописание?

– Да, работая над письмами, я попутно начала составлять жизнеописание владыки, потому что о нём самом к тому времени было известно очень немного. Основные сведения содержались в словаре митрополита Мануила (Лемешевского), но, как оказалось, там были ошибки. Ещё известно последнее следственное дело – расстрельное, сыктывкарское. Между прочим, в 2001 году от нашего института в комиссию по канонизации был представлен проект жития владыки, в котором были рассмотрены материалы почти всех сохранившихся следственных дел. А от Сыктывкарской епархии были присланы материалы лишь одного – последнего – дела. Этого могло не хватить для прославления, так что помощь института оказалась очень кстати. Получается, что в лике святых епископ Герман был прославлен нашими общими усилиями.

– А сколько раз он был арестован?

– Шесть. Первый раз – в ночь на 19 февраля 1921 года, через год своего служения на Волоколамской кафедре. Его заключили в Бутырскую тюрьму. Любопытный факт: там же сидел в то время и митрополит Сергий (Страгородский), будущий Патриарх. Первое время, пока их ещё не развели по одиночкам, они служили вместе в камере, а желающие заключённые могли присутствовать на этих службах. После его ареста верующие Волоколамска не раз обращались к властям с прошениями о его освобождении. Вряд ли по этой причине, скорее по своему усмотрению, ГПУ сочло возможным выпустить епископа Германа. 22 апреля 1921 года он был освобождён, дав подписку о невыезде из Москвы до суда, и поселился в Даниловом монастыре. В конце ноября в связи с четвёртой годовщиной Октябрьской революции была объявлена амнистия. Но недолго владыке пришлось быть на свободе.

Сибирская ссылка

– Уже в июле 1922 года он вновь был арестован и выслан на три года в Тобольск. Там после тюрьмы его сослали в село Самарово, где владыка мог служить в местной церкви – для этого он сам изготовил себе архиерейский жезл и митру.
Вот как он, со свойственным ему мягким юмором, описывает эти события:

«В день ваших именин нас с великими предосторожностями, как ценный груз, с попечительными проводниками, более ревностными, чем их предшественники, погрузили на пароход, который и доставил нас 13-го в 11 часов в Самарово. За время пути мы не видели ни неба, ни воздуха, такое было неудобное место около машины. Можете отсюда судить, какая радость заполнила душу, когда мы вышли на берег, увидели перед собой к югу могучий Иртыш и к северу красивый горный кряж, покрытый могучим хвойным лесом, главным образом кедрами. У подножия этого кряжа, который тянется несколько вёрст, приютилось Самарово, с правильными улицами и переулками, с большей частью двухэтажными чистенькими домами, деревянными тротуарами, напоминающее больше пригород у города и совсем не похожее на наше великорусское село. На самой высокой горе высятся мачты радио…

В этот же самый день мы взобрались на гору… и, купаясь в лучах яркого и ласково греющего солнца, любовались огромной равниной, расстилавшейся перед нами на многие десятки вёрст, большею частию покрытой листвой уже начинающегося золотиться леса и изрезанной всюду извилинами Иртыша и его маленьких притоков. Вдали на горизонте (от нас двадцать-тридцать вёрст) виднеется гористый, покрытый пурпурно-золотым убранством лиственного леса берег могучей Оби. У наших ног расстилается и Самарово. Над домами, как у нас обычно галки, кружились и стрекотали бесчисленные сороки. Около нас по деревьям сновали весело, напевая свою задорную песенку, синицы. Кричали и смело на нас поглядывали красивые сорокопуты (немного меньше вороны), прыгали белки, вились горные орлы и стаи чаек-рыболовов, на горизонте носились такими же стаями, как у нас осенью, скворцы, дикие утки и гуси; кедры дышали на нас своим смолистым дыханием, небо – своей бездонной глубиной, воздух – своей чистотой… Со всем только пережитым был такой резкий контраст, а для меня была такая близкая душе моей красота природы, что без слов молилась душа Богу и благодарила Его за посланный отдых…

Стоит такая дивная погода, что я буквально умиляюсь, каждый день спешу изучать и горы, и берег реки, и леса. Но много здесь не находишь. В лесу жутковато (это не наш лесок), так как медведи водятся в большом количестве и в нынешнее лето уже скушали несколько коров. Недалеко от нас, на так называемой полуденной горе, покрытой лиственным лесом, водятся олени и лоси. Белок множество, порядочно лисиц… Сообщение только водой, или с трудом можно пройти пешком или верхом на лошади до ближайших селений, от нас верстах в тридцати-сорока. Это считается здесь пустяковым пространством. Сибирская лошадь легко в сутки делает по сто вёрст».

Впоследствии владыка, познав грубые унижения и лишения, назовёт эту ссылку «отдыхом», даже «баловством». Здесь он пытается осмыслить происходящее: «Какое счастье и какая бесконечная и неизживаемая радость быть хоть отчасти участником тех язв, которыми все исцелены, и хоть маленькой частицей той могучей Вечной Силы, указавшей всей твари вечно древний и вечно новый путь к Воскресению через самоотречение и любовь».

В другом письме мы читаем: «Совершенно справедливо и то, что теперь не благоухание роз, а крепкий аромат помойки и такие чудные произрастания, как крапива, репейник… Конечно, логика христианской правды и должна каждому из нас говорить: стало меньше храмов – сам будь, и ты должен быть, храмом Бога; стал неудобен вход ко многим святыням – сам стань этой святыней и живой иконой; не стало многого внешнего, много влияющего на внешних и младенцев ещё в вере – дай им то, что несравненно выше этого и одинаково понятию и близко и мудрому, и младенцу, дай им теплоту искренней и нерассеянной молитвы и высшее изящество веры: простоту и глубину благоговения и смирения».

Осенью 1924 года владыку перемещают в другое русское село, за 150 километров от Самарово, а затем в остяцкую деревню – Чучелинские юрты. Здесь епископ Герман провёл оставшийся срок ссылки. В Чучелях он получает известие о кончине Патриарха Тихона, погребение которого воспринял как перенесение мощей.

Три года в туркменских палестинах

– После окончания сибирской ссылки епископ Герман вернулся в Москву. Но на свободе ему пришлось побыть только четыре месяца. Последовал новый арест по так называемому «делу черносотенного Даниловского синода», или «делу митрополита Петра (Полянского)». Арестовано по нему было около тридцати человек. Несмотря на то, что в Даниловском монастыре епископ Герман успел побывать лишь несколько раз и с арестованными ревнителями, критиковавшими даже Патриарха Тихона, был мало в чём согласен, его признали виновным в разжигании вражды между Церковью и советской властью. Сослали на три года в Среднюю Азию, город Турткуль в Каракалпакии.

В письме Наталье Александровне из Турткуля владыка писал: «На дворе сейчас мягкая, прохладная, но не холодная лунная ночь. С разных сторон несётся лай собак. Изредка закричит ослик, нарушая своим скрипучим криком ласковые тоны ночи. Стройными тенями маячат пирамидальные тополи. Как мохнатые шапки туркменов, раскинули под лучами звёзд и луны свои ветви карагачи. Людских голосов почти не слышно, и я один в своей небольшой комнатке-мазанке с каменным полом и маленькой русской печью… До моего вселения эта комната тринадцать раз была Сионской горницей, и потому всё в ней так чисто и строго. (В письмах из тюрем и ссылок владыка прибегает к эзопову языку. «Сионом» он называет храмы; «санатории», «больницы», «дома отдыха» «базар» означают тюрьмы; «трапеза» – это литургия; «доктора», «друзья», «благодетели» и «радетели» – сотрудники карательных органов. О себе, из осторожности, часто пишет в третьем лице, как о некой «Масе». – Е. С.) Я совершенно изолирован от других квартирантов… Сзади двора плантации хлопка, люцерны и других злаков, и тут же большой арык (канал) с водой. Много воздуху. Близко деревня. Близко и ГПУ, и друзья, и базар…

Здесь всё дышит не только Азией, но и Палестиной. До того всё самобытно, оригинально и красочно, что, не видя, трудно представить. Эти четвероногие здешние велосипеды-ишаки (ослики), снующие туда и сюда с важными всадниками в восточных халатах и огромных барашковых шапках, арбы (двуколки) с огромными колёсами, в сажень диаметром, караваны верблюдов, яркие краски туземных нарядов, крытые базары, огромное количество всевозможных фруктов, сравнительно доступная жизнь, имея всё необходимое, постоянное оживление и почти полное отсутствие “матерных поминаний” – разве это не благодать?!.»

Как только ссыльные устроились на новом месте, их на каюках вниз по Амударье отправили в уездный городок Ходжейли, где владыка провёл остаток ссылки.

На Крайнем Севере

Фото Германа (Ряшенцева)из следственного дела, 1928 г.

Фото Германа (Ряшенцева) из следственного дела, 1928 г.

14 января 1928 года он получает разрешение на выезд и возвращается в Москву, встречается там с митрополитом Сергием и получает от него назначение в Вязники. На Вязниковской кафедре епископ Герман пробыл также четыре месяца. Следует новый арест по сфабрикованному делу, и владыку как «идейного вдохновителя группировки», достаточно показавшего «своё подлинное реакционное лицо», приговаривают к трём годам лагерей: вначале отправляют в Кемский лагерь-распределитель, расположенный на побережье Белого моря, а затем на Соловки, где он заболевает тифом. Как ни странно, но эта смертельная болезнь, ежедневно уносившая жизни на Соловках, возможно, спасла его от гибели в лагере. За время болезни, которая продолжалась два с половиной месяца, он превратился в инвалида, и его «вместе со стариками, больными и калеками» отправили на материк.

Вот как об этом он пишет в письме Наталье Александровне: «Да, моя родная, много, много насмотрелась за эти три года разлуки с вами Мася. Вы знаете, что тиф почти познакомил её со смертным часом, что после другой призрак – смертельного голода – подходил к ней почти вплотную, а уж людских страданий и горя она насмотрелась настолько, что и посейчас никак не может распутать какой-то сложный узел постоянного нервного напряжения. Может быть, в этом сказываются года и постоянные передвижения, быть может, это те муки, в каких переплавляется живая человеческая душа, когда уже окончательно в ней выкристаллизируется всё Божье, что осмысливает и оправдывает её жизнь, но этого так много, что посидеть около Вас Масе было бы не только радостно, но и прямо необходимо…»

В удел святителя Стефана

Из Архангельской области владыку вместе с другими ссыльными переводят в Коми край, постоянно перегоняя этапом из одного села в другое. Однажды ему пришлось совершить пеший переход по колено в снегу в сто километров из Деревянска через районный центр в Воч, вдобавок были мороз и сильная метель. «Очевидно, Господу было угодно, – пишет владыка о своих злоключениях Наталье Дмитриевне Шаховской-Шик 12 ноября 1931 года, – чтобы моя открыточка удивительным образом нашла Вас, а Ваша ответная – нашла меня, хотя я теперь в шестистах верстах от Великого Устюга. После Премудрой Софии и её непорочной, уневестившейся Христу Троицы я оставил красивый Устюг и на свой счёт, как обычный путешественник отправился в святой удел великого святителя Стефана. Нерадостно было оставлять намоленный ещё до нас наш уголок и очень добрых старичков. У нас было очень убого снаружи (ветхая столетняя, покосившаяся и вросшая по окна в землю изба), чистенько внутри, тихо, уединённо и благодатно…

Хотя в Котласе, а потом в Усть-Сысольске пришлось в студёные дни и ночи (четверо суток) ждать пароходов и претерпеть некоторые неудобства и маленькие отступления от обычного, но это восполнилось свиданием с друзьями по Москве и знакомством с живыми, горячими любовью и верой братьями и сёстрами. В Куломе мы пробыли, не сходя с пристани, всего несколько часов, и так как ранее нас сюда прибывшими из Устюга был занесён тиф, то нас направили в большое (пятьсот шестьдесят домов) село Деревянск… куда мы и приехали за два дня до Покрова. От Устюга путешествие продолжалось двенадцать дней… по красивой Вычегде, главным образом среди зырян. Впечатление от тех, среди которых предстояло нам жить, было самое доброе. На свежего человека бросаются в глаза их жизнерадостность, сердечность и отзывчивость, несмотря на их скудость. Здесь даже и теперь глубоко чувствуется красота и широта той нравственной стихии, в какую вовлёк их один человек, победивший их силой своего терпения, кротости и любви.

Мы первое время жили у двух женщин, какие имели несчастье быть когда-то зажиточными. На наших глазах им приходилось платить непосильную дань этому прошлому, и мы, говорю главным образом о себе, положительно изумлялись их спокойствию, упованию на милосердие и помощь Божию и удивительной нежной предупредительности к малейшей нашей нужде, а быть может, даже капризу. У них, с одной стороны, и днём и ночью много мешал нам писк и гомон малышей, а потом к этому присоединились стоны и бред больных и умирающих от сыпного тифа, который и сюда завезли наши ссыльные… С мая я уже на восьмом месте, но всё грустное, тревожное, физически тяжёлое, морально безотрадное, надрывающий вид людского горя, страдания (о, я насмотрелся здесь, на так называемой вольной высылке, гораздо больше, чем там, где был до мая), режим подневольного голода, отрыв от своих и т. п. – в конечном итоге дали душе так много положительного, что у меня стало меньше усталости, какая не только телом, но и душой моей стала овладевать в растлевающей атмосфере приморского Севера…»

После окончания срока, 15 января 1933 года, владыка получает разрешение уехать, и он отправляется в избранный им, из предложенных для проживания, город Арзамас. Там он жил как частное лицо, но мог иногда служить в храмах. Арестовали его в очередной раз по обвинению, которое хорошо передаёт суть гонений: «Ряшенцев Герман Степанович достаточно изобличается в том, что совместно с епископом Серапионом активно боролся за поднятие авторитета религии и сплачивание духовенства в Арзамасской епископии». Да-да, именно так была определена их «вина» сотрудниками НКВД!

Кроме двух архиереев, по этому делу были арестованы ещё десять человек. Хотя оба епископа не признали себя виновными, для их обвинения оказались достаточными робкие лжесвидетельства нескольких сломленных следователем обвиняемых. 15 апреля вынесен приговор: епископу Серапиону (Шевалеевскому) пять лет, а епископу Герману и ещё четырём обвиняемым по три года ссылки в Северный край…

Снова на Севере

10 августа 1934 года он уже в Сыктывкаре, знакомом ему по прежней ссылке. Поселили его сначала в бараке в пригородном селе, заставляли работать на кирпичном заводе. Для изнурённого голодом и болезнями владыки это было невыносимо. Над ним, однако, сжалились и, вняв его просьбам, позволили поселиться в местечке Кочпон в частном доме на берегу Сысолы вместе со схиигуменом Лукой (Тарара), бывшим насельником киевского Ионина монастыря.

«Около него веет миром и молитвой, – пишет владыка о схимнике. – Целый день он что-либо делает по домашности, а всю ночь, после краткого сна, проводит в молитве. Он искусен, кажется, и в земном, и в небесном, и Масе надо только благодарить Бога, что она оказалась под одним кровом с преподобным». Старец, один из двенадцати соузников владыки, был уроженцем Полтавской губернии. Теперь эти два сына Малой и Великой Руси, подвигом мученичества за Христа завершившие свой жизненный путь, вместе предстательствуют перед Богом за наше Отечество.

В селе Кочпон владыка Герман жил до своего последнего ареста. Узнав о местном блаженном прозорливце Александре Сорвачёве, он отправился к нему за восемь километров в село Тентюково.

«Одной из радостей, какую получила Мася за эти святки, – пишет он Наталье Александровне, – была встреча с одним болящим (более тридцати лет, с семнадцатилетнего возраста прикован к постели вследствие расслабления ног). Он зырянин, простой усть-сысольский крестьянин. Многие его чтут, как у нас в Москве Василия или Максима (московские блаженные), я сам знаю несколько случаев его поразительного ясновидения. Он ещё задолго до появления Маси говорил, что там, где она теперь, в Сионе будет сладкопение. (Владыке удалось собрать удивительный церковный хор при Свято-Казанском храме, где пели преимущественно ссыльные монахи, и службы в это время действительно сопровождались поистине ангельским пением. – Е. С.) Лично он ей говорил, что ей никуда не надо торопиться. Лучше ей быть там, где она теперь. Что Сам Господь позвал её сюда и она нужна была здесь для каких-то ремонтов, утепления уголков и что ей ещё придётся наряжаться и выступать перед многочисленной аудиторией. На меня лично болящий произвёл хорошее впечатление. По виду ему не более двадцати пяти – тридцати лет. Очень измождённый, радостно-возбуждённый, дитя Божие. Жаль, что он не только ничего не говорит, но и ничего не понимает по-русски. Поэтому его мысль, и без того трудно понимаемая, ещё более затемняется переводчиком или даже толкованием переводчика. Мася ему, кажется, понравилась…»

Икона священномученика Германа (Ряшенцева)

Икона священномученика Германа (Ряшенцева)

– Владыка Герман даже в тюрьмах и ссылках был центром духовного притяжения, – говорю я Александре Георгиевне.

– Вокруг него здесь сразу же образовалась духовная община.

– Да, он был человеком любящего сердца, – соглашается моя собеседница. – Одна из арестованных вместе с владыкой, Анна Ивановна Варун-Секрет, рассказывала, как пришла к владыке, оказавшись в отчаянном положении, без работы и каких-либо средств к существованию. Он дал ей денег и в ответ на её слова «я теперь ваша должница» сказал, что не надо возвращать долг, это просто его помощь. Такая вот деталь, говорящая о нём. А ведь он сам находился в положении ссыльного и не всегда имел необходимое, но хорошо знал, что в ссылке можно и умереть от голода.
Владыка ждал освобождения, обсуждал с друзьями, где лучше поселиться для новой «передышки», как 24 февраля последовал новый арест. Вместе с ним было арестовано по обвинению к контрреволюционной деятельности ещё 12 человек. Это дело было названо сыктывкарскими исследователями делом «Священной дружины». Все обвиняемые были расстреляны по приговору тройки при УНКВД Коми АССР 15 сентября 1937 года.

Родственные связи

На следующий день после посещения Тентюковского кладбища Александра Георгиевна вместе с Анной Георгиевной приехали в Кочпон в Казанскую церковь. Отсюда с высокого берега открывается замечательная панорама реки Сысолы и уходящей вдаль тайги. Этими видами любовался когда-то и владыка Герман, чуткий к красоте природы. Походили они около церкви, спустились к святому источнику. После вечерней службы поговорили с настоятелем Свято-Казанского храма архимандритом Филиппом (Филипповым).

– Удалось ли найти людей, которые были связаны с владыкой, его родственников? – спросил я Александру Георгиевну.

– Я застала в живых племянницу владыки, дочь его младшего брата Леонида, Гали Леонидовну Солопову. Она по моей просьбе написала краткие воспоминания о нём, и они очень украсили мой сухой рассказ о семье владыки. В самом начале этой работы я встретилась с внучатым племянником владыки, отцом Варнавой (Столбиковым), насельником Зосимовой пустыни. Он внук младшей сестры епископа Германа, Веры, глубоко почитает владыку Германа и, конечно, всячески молился о нашей работе.

Кстати, именно он передал в издательство нашего института самиздатовский экземпляр писем владыки, с которого началось моё знакомство с епископом Германом. Отец Варнава был в числе первых монахов, перешедших из Троице-Сергиевой лавры в возобновлённую Зосимову пустынь (в апреле указом архиерея переведён оттуда).

– Мы недавно рассказывали о нём («Будущее Яренска», «Вера», № 749, февраль 2016 г.)… Исследуя биографию владыки Германа, вы чувствовали его небесную помощь? – спрашиваю Александру Георгиевну.

– Может быть, это слишком дерзновенно было бы утверждать, но, думаю, помощь была, поскольку я искренне чту владыку и считаю себя его ученицей. Вот одно дорогое для меня воспоминание. Когда в Москве более десяти лет назад были совершены террористические акты, некоторым людям неизвестные «доброжелатели» сообщали по телефону, что якобы в их доме заложена бомба. Однажды утром я просыпаюсь от звонка в дверь: милиционер просит всех выйти на улицу. А перед тем я видела во сне владыку Германа. Он ничего не говорил, но я остро почувствовала особенную, блаженную радость. И я была уверена, что ничего плохого не случится, радость не покидала меня.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий