Виктор НИКОЛАЕВ

По дороге в монастырь шла женщина и курила…

Дошла. Долго стояла в стороне у ворот, докуривая папиросу, не решаясь зайти. Потом тщательно затушила, а пачку с оставшимися бросила далеко в кусты. У неё было лицо пьющего человека.

У жизни разные лица. Вот и у человека оно меняется в силу различных обстоятельств: то обретая ещё большую красоту, то увядая до отталкивающего состояния. У пьющих мужиков – лица выцветшие, тихие, примятые, но в любой момент могущие стать остервенелыми и страшными. У пьющей женщины лицо особенное – потухшее, лишённое привлекательности. Лишь в глазах можно иногда увидеть пусть угасающий, но ещё мерцающий уголёк, что говорит об отчаянной попытке удержаться на этом свете. Причины, приведшие людей к этому состоянию, могут быть различные, но всех их объединяет одно: на лице пьющего уже нет интереса к жизни, и несёт, крутит его, бедолагу, по мутной реке Пьянь, и к какому берегу он прибьётся – одному Богу известно…

Ларисе повезло, она зацепилась за берег Шамординской женской обители.

…Наконец, она собралась с духом и вошла. Как могла, перекрестилась и вскоре оказалась у благочинной. Рассказала о себе. Благочинная выслушала. Помолчала. Потом спросила: «На сколько пришла?» Лариса ответила: «Навсегда»…

В Шамордино Ларису привело сердце. К этому располагало всё состояние её души, подкреплённое Божием благословением отца Михаила.

В монастырь её приняли «на пока». До кованых ворот женской обители она шла всю жизнь. И здесь вновь услышала это укрепляющее слово: «Ж И В И». И Лариса зажила. А как иначе, если её благословили на это?

Лариса переступила порог иного государства, и для неё началась новая жизнь… Скоро прощёная Лариса стала инокиней Леонтией.

* * *

Иноческий постриг – это как в миру помолвка с женихом. А монашеский – как венчание. В миру с женихом, в монастыре – с Господом.

Шестого февраля м. Леонтии стало опять плохо. Был день памяти м. Софии. Медики сказали игуменье, что м. Леонтии жить осталось совсем недолго. Всё может случиться вот-вот. Настоятельница тут же благословила собрать монашескую форму, чтобы на следующий же день совершить постриг. Постриг – это торжество, награждение. Его мать Леонтия получила 7 февраля, в день памяти мученика Виталия, став монахиней Виталией. К этому великому званию она шла всю жизнь. Её и постригали не в традиционно принятое для этого время поста, а в будни, сделав исключение за мужественное терпение и перенесение страданий. Этот день был особенным вдвойне. День 7 февраля был престольным праздником иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Вот и утолились печали монахини Виталии, и вознаграждена она была по достоинству за стойкость свою. Этот день был чудесным праздником для всего монастыря. Счастье одного простого человека сжало сердечко каждой шамординской сестры. И катились счастливые слёзы, и долго их не могли остановить. Так уж устроена наша душа, у которой на всё есть слезинка: что на горькое, что на сладкое. Всё одно – слеза.

Через несколько дней боли у м. Виталии обострились. Срочно вызванные врачи вновь предупредили: жить ей осталось максимум два месяца. Монахини боялись смотреть на календарь. Близкая сестра, с которой она жила, очень переживала надвигающуюся разлуку, каждый день плакала. Решила пойти к игуменье и рассказать ей об этом. Игуменья, стараясь успокоить, спросила:

– А ты знаешь, как переводится её имя? Виталий – значит жизненный. Может, Господь и продлит её жизнь. Я же не зря её так назвала.

Сёстры надеялись на продление жизни земной, а получилось – в жизнь вечную.

Мать Виталия свой безупречный ясный ум сохранила до конца. Её слог, разговорная речь доказывали, что она полностью контролировала свои мысли. При таком диагнозе многие перед смертью сходили с ума оттого, что, как говорят в народе, «моча ударяла в голову». В полном смысле этого слова. Матушка Виталия через силу шутила: «Мне сходить не с чего, поэтому надеюсь, что с ума не сойду».

Перед смертью ей стало легче. Она несколько раз побывала в храме на службе, причастилась. Видя небольшое улучшение здоровья, м. Виталию даже переселили в больницу. Так как она своими вещами уже не пользовалась, сестра Леонида спросила:

– Что мне делать с ними? Сохранить?

Виталия ей ответила:

– Весной они мне уже не понадобятся. Посмотри сама: что-то выкинь, что-то раздай.

Раздали все вещи. Их взяли не присматриваясь, не примеряя.

В начале апреля ей стало ещё легче. Она начала даже прогуливаться. Однажды так разгулялась, что говорит сестре:

– Мне надо к ребятам сбегать, к рабочим. Туфли-то дай!

Та в ответ:

– Мать Виталия, ты же сказала всё раздать, помирать ведь собралась…

* * *

Красив монастырь весной! Шамординский апрель добродушнее и теплее московского, веселее и звонче. В это время на монастырских аллеях и у источников глубже дышится, дальше видится, лучше думается. И хочется чего-то совсем простого и очень важного. А чего? Ну, конечно, хочется жить! Что может быть важнее и краше этого желания?! Но когда истекает жизненный срок, важнее может быть только вечная память.

В апреле приехала сестра Серафима, которая раньше работала с м. Виталией на скотном дворе, и привезла для неё от отца Кирилла (Павлова) благословение и иконку-складень. В центре было Воскресение Христово, с одной стороны складня – жёны-мироносицы, с другой – ангел, сидящий на камне, отваленном от Гроба Господня. Тогда у сестёр невольно зародилась мысль: она умрёт на жён-мироносиц.

Весенний апрель, которому посчастливилось принимать Пасху, продумал всё до тонкостей, чтобы язычки Благодатного огня своим теплом коснулись Шамординской обители. В те дни здесь играло и сияло буквально всё. Парила земля, согреваемая солнечными лучами. Радовались и веселились лужицы-сестрички, в которых, как в зеркале, отражались ослепительно-белые пушистые облака, высоченное голубое небо, купающиеся в них ершистые воробьи и подозревающие всех и во всём вороны. Лёгкий хрустальный воздух кружил голову, настраивая на хорошие мысли. Красоту этого дня м. Виталии ещё было дано увидеть.

После Пасхи она начала слабеть и больше не вставала. Человек в таком состоянии разговаривает с родными в основном глазами и краткие слова произносит лишь в самых крайних случаях. Так было и с близкой сестрой, которая присела к ней рядом, дотронулась до руки и не столько услышала, сколько ощутила едва уловимое: «Не унывай…»

Но какова же была её сила! Монахиня, покидающая этот мир навсегда, старалась сберечь близкого человека. После этого сестра уже никогда не плакала. Почему не плакала? Наверное, потому, что одного слова «не унывай» (но как сказанного!) хватило, чтобы утешить и вдохновить родную душу. А ещё потому, что от такого вдохновения у сестёр появилась надежда, что она спасена.

Последние дни жизни м. Виталии связаны с несколькими чудесными случаями.

Незадолго до кончины в её келье одна сестра постоянно читала молитвы. Другая, зашедшая сюда ненадолго, видимо, в сердечном порыве подала м. Виталии конфетку. На это угощение матушка, не открывая глаз, поморщилась и отвернулась. А святую воду принимала осторожно, по капелькам. Это была уже жизнь не тела, а духа.

Потом случилось такое, чего в медицинской практике ещё не было. Матушка Виталия впала в кому и уже находилась в этом состоянии постоянно. Дальше было необъяснимое. К ней ежедневно приходил батюшка со Святыми Дарами, подходил к кровати, и мать Виталия в ы х о д и л а (!) из комы. Священник спрашивал:

– Ну что, будешь причащаться?

Мать Виталия кивала, открывала глаза.

– Грешна? – задавал вопрос батюшка.

Опять кивала головой. Читалась разрешительная молитва, и священник её причащал. После этого мать Виталия снова впадала в бессознательное состояние. Возможно, эта кома была послана ей как

обезболивающее.

Она угасала стремительно. Буквально на глазах. В последний день мать Виталию причастили только «кровью», как младенца. На эту единственную минуту она вновь пришла в себя, приняла Святые Дары и снова впала в кому. Этот случай, с точки зрения медицины, необъясним, как вообще неподвластны объяснению нашим земным умом дела Господни.

Наступил тихий предмайский вечер. Настолько тихий, что казалось, сама природа не решалась нарушить этот нерукотворный покой, и было в этой тишине что-то неведомое.

В комнату м. Виталии падали тёплые солнечные лучи. Её окна выходили на запад, поэтому светло было долго, даже когда солнышко замирало золотисто-багровым гребешком на несколько секунд, как бы желая всем спокойной ночи.

Сёстры стали петь для м. Виталии пасхальные песнопения. Она не раз говорила, что мечтала умереть на Пасху. В тот вечер сёстры испытывали особые, необъяснимые чувства. Они по очереди подходили к м. Виталии и, прощаясь с ней, говорили: «Ничего, умирай. Мы за тебя помолимся здесь, ты за нас – там».

Эти слова произносили те, для кого уход из земного бытия воспринимался с Евангельским смыслом. Сердце монахини, её душа познали, что если есть рождение, то по истечении жизни следует перерождение, а значит, жизнь продолжается.

Продолжались песнопения. На душе была пасхальная радость. Ощущалось явное торжество вечной жизни над смертью! Две сестры решили прочитать всё правило, которое любила м. Виталия. Читали долго. Никому не хотелось уходить. В келье чувствовалась удивительная гармония тихого вечера и тихой радости. Угасал день, ему на смену наступала ночь. Молчаливая, безветренная. Шамординские небесные просторы были густо усеяны крупными мерцающими звёздами. Наступила звенящая тишина.

Полночь. В храме начали петь «Се Жених грядет в полунощи…». Это связано с обетованиями тем, кто читает Пяточисленные молитвы. Их всегда читала м. Виталия. Под любимую молитву около часа ночи она и отошла ко Господу. В неделю жён-мироносиц, 1 мая 2001 года.

На погребении были все. Кто не ходил, их катили на колясочках. Молодые сёстры несли м. Виталию. Несли легко, без чувства тяжести и усталости. Периодически останавливались, читали из «Апостола»… о крещении апостолом Филиппом евнуха. Закончили словами «…пошёл в свой путь радуясь…». Сёстры плакали. Это были слёзы родных о родной. И пели. Позже одна сестра скажет: «Тот день и то песнопение были для меня как напутствие матушки Виталии. С жёнами-мироносицами она пошла встречать воскресшего Господа». А может, так сказала не одна сестринская душа? Наверное, многие.

Известие о кончине облетело всех её знавших. Щедрая, любвеобильная, м. Виталия за свою небольшую жизнь согрела, утешила и пожалела многих. И не только людей, но и животных. Она их так любила, что в её могилку напрыгали невесть откуда взявшиеся лягушки и мышки. Причём там они оказались такой дружной кучкой, словно сговорились. А может, и впрямь сговорились и так выразили свои лягушачьи-мышиные чувства. Кто знает? Но всё одно рабочим самим пришлось спрыгнуть в могилку, чтобы достать оттуда всех ушастых и перепончатых участников земной печали. Им вторил старый сиамский кот Микки, которого она несколько лет назад подобрала и приласкала. Когда матушка Виталия болела, он приходил к ней в келью, чтобы погреть и полечить свою спасительницу оглушительным мурлыканием. В последние минуты перед её смертью Микки по-настоящему плакал и бился в окно.

После погребения разошлись не скоро. Просто стояли, думая о своём у небольшого скромного холмика. И молчали. Молчание в таких случаях красноречивее всяких слов и воспоминаний. Да и что тут скажешь? Матушка Виталия упокоилась, сёстры успокоились.

Прошли поминальные дни: третий, девятый, сороковой. Монастырь продолжал жить, служить, молиться. Сёстры и рабочие, которые больше общались с м. Виталией, молились не только о её упокоении, но и просили помолиться за себя там.

Повседневная жизнь, порой суетная, каким-то образом отразилась и на уходе за могилками. Сестра Леонида, жившая раньше с м. Виталией в одной келье, так уставала на других работах, что не успевала своевременно следить за её могилкой.

Однажды, придя на кладбище, она увидела, как многие холмики, в том числе и м. Виталии, заросли травой. «В воскресенье приду и почищу»,– подумала сестра. Был тяжёлый день, она сильно устала, очень хотелось спать. Едва дошла до кельи, как вдруг почувствовала зов. Не чей-то, а именно м. Виталии. Это был её голос. Она просила прийти к ней. Сестра Леонида вернулась, обработала могилку, потом ещё несколько таких же заросших холмиков. Стало необъяснимо хорошо. Было чувство, что она пообщалась с ними со всеми вживую.

Сегодня к могилке матушки Виталии протоптана не зарастающая тропинка. В том числе и мной. Каждый раз, приезжая в монастырь, я люблю постоять у «мамкиного места». Почему-то так её могилку назвала моя душа. Матушку Виталию уже сегодня просят о помощи. О чём? Да, в общем-то, обо всём: о заблудившихся в жизни детях, непутёвых мужьях и жёнах и, конечно, о пьющих. И она помогает. Просто познал этот добрый человечек, что такое плохая, горькая жизнь. Вот и старается, как может, чтобы у других она хоть чуточку стала краше.

Из книги «Время подумать о главном. Шамординские истории»

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска