Недавно во дворе своей многоэтажки я встретил соседа – немолодого пенсионера Александра Михайловича, которого не видел очень давно. Оказывается, он повредил позвоночник, лежал в больнице и теперь, бедняга, ходит с палочкой с большим трудом. Неожиданно он сказал мне: «Я знаю, вы в церковь ходите. Заходите ко мне, я вам расскажу кое-что интересное». Я побывал у него в гостях и правда услышал интересную историю. Привожу её здесь почти в том виде, как она прозвучала. Лишь в конце я добавил важный документ.

– Родился я в Москве, жили мы в Черёмушках, тогда это была окраина, а теперь район вблизи метро «Профсоюзная». У нас был свой деревянный дом, и вся округа была из таких же частных домов. Отец погиб в самом начале войны, мать снова вышла замуж, и мы жили с отчимом. Мать растила меня и младшую сестрёнку, отчим работал на заводе, занимал какой-то важный пост и был убеждённым коммунистом. В те послевоенные годы жилось трудно, даже такая семья, как наша, испытывала нужду, а ведь многие дети вообще росли без отцов. Но речь сейчас не об этом…

Мы, мальчишки, после школы почти всё время проводили на улице – играли в войну. Кидали жребий, кому быть немцем, кому русским, и носились друг за другом. У каждого было своё деревянное оружие: пистолет, автомат, – их мы сами мастерили. Тогда все фильмы были про войну: «Три танкиста», «Звезда», «Подвиг разведчика». Мы смотрели их не по одному разу и всё, что видели, повторяли в своих играх. Помню, нас водили всей школой смотреть «Судьбу барабанщика», а потом мы книжку Гайдара зачитали до дыр. Очень любили книги про шпионов, очередь друг за другом занимали. И сами мечтали выследить шпиона, стали присматриваться к прохожим.

Вот как-то сижу я дома, делаю уроки – это в мае было, я тогда пятый класс кончал. Вижу, друг мой Митька подошёл к окну и машет мне: выйди, мол. Я выхожу, он, такой взволнованный, говорит мне: «Я выследил одного подозрительного типа. Странный такой, одет хорошо, идёт, осматривается, шепчет что-то. Зашёл вон в тот дом, ну, где две рябины стоят, где старик хромой живёт. Пойдём последим за ним».

Это сейчас вспоминать смешно и стыдно, а тогда… Сидим мы в своей засаде, в кустах, и сердце сладко замирает: а вдруг и вправду шпион? Долго сидели. Наконец выходит дядька, за спиной вещмешок. Митька шепчет: «Интересно, что у него там?» Я говорю: «Наверное, картошка». А Митька: «Нет, квадратное что-то. Может, взрывчатка или папки какие с бумагами, карты секретные». Пошли мы за ним. Идём, притворяемся, будто балуемся друг с другом. Он – на остановку. Сел в трамвай и укатил. Мы ехать не могли, денег не было на билет. Запомнили номер трамвая и пошли по домам. Кончилась наша игра.

И вот иду я домой, вижу, как из этого подозрительного дома вышел хозяин и пошёл к колонке за водой. Идёт, хромает, тележку с бидоном везёт. Ладно, думаю, пока он ходит, я на этот дом поближе посмотрю. Подошёл к калитке, стою глазею на окна. Потом смотрю, рядом с калиткой на траве что-то белеется, вроде пуговицы. Поднял, вижу – это металлический кружок, на нём портретик – женское лицо – и написано что-то нерусскими буквами. Меня будто жаром обдало. Я сразу вспомнил песню, что мы в пионерском лагере распевали, – про пуговку. Я и сейчас её помню. Там про то, как мальчик Алёшка шагал с отрядом по дороге и наступил на пуговку. Да вы, наверное, тоже эту песню знаете. Там дальше поётся так:

Он поднял эту пуговку
И взял её с собою –
И вдруг увидел буквы
Нерусские на ней.
К начальнику заставы
Ребята всей гурьбою
Бегут, свернув с дороги.
Скорей! Скорей! Скорей!

Ну, пограничники стали прочёсывать окрестности:

Чужого незнакомца
В дороге повстречали,
Сурово осмотрели
Его со всех сторон.
А пуговки-то нету
От левого кармана,
И сшиты не по-русски
Короткие штаны,
А в глубине кармана –
Патроны для нагана
И карта укреплений
Советской стороны.

Вот так шпион был пойман
У самой у границы.
Никто на нашу землю
Не ступит, не пройдёт.
В Алёшкиной коллекции
Та пуговка хранится,
За маленькую пуговку –
Ему большой почёт!

Вот такая песенка. То, что в строю пел, потом помнишь всю жизнь… Зажал я эту «пуговку» в руке и двинулся к Митьке. Только от калитки отошёл – навстречу этот старик с тележкой. Может, он не такой уж старый был, но очень худой и сутулый. Идёт, улыбается мне, как старому знакомому: «Ну что, сосед, помирился со своим корешем или всё дерётесь?» Я проскочил мимо него и помчался к Митьке. Бегу и думаю: «К чему это он мне сказал?» И вспомнил. Зимой играли мы в снежки, и разодрался я с одним парнем с соседней улицы – мы с ним всегда во вражде были. Он мне врезал так, что кровь из носа хлынула. Боль страшная, я воплю как резаный, снег вокруг в красных пятнах. А этот старик мимо шёл, обнял меня, сел со мной на снег, голову мне запрокинул, снег к носу приложил и сидел, успокаивал меня, пока я не перестал всхлипывать.

Пришёл я, значит, к Митьке, показываю «пуговку». У него сразу глаза разгорелись: «Ну всё! Надо в милицию идти. Видишь, не наша эта вещица, не русская, значит, шпионское гнездо здесь». А у меня азарт уже потух. «Нет, – говорю, – никакой он не шпион». И рассказал, как он меня зимой пожалел. А Митька мне: «Может, он маскировался так. Они же хитрые».

Конечно, ни в какую милицию мы не пошли. Это только в глупой песенке пионеры толпой бегут к начальнику заставы. Мы были не такие. И не такие, как у Гайдара в книжках, – там всё лживое насквозь.

А потом я свою находку матери показал. Она так удивилась: «Ой, медальончик эмалевый, совсем как новенький!.. Это иконка, Богородица. А где ты нашёл?» Я объяснил. Тут отчим подходит, говорит: «Это тёмные бабки на шее носят. Дай сюда». И больше я этого медальона не видел.

А дня через три прохожу я мимо этого дома, смотрю: окна досками забиты, на дверях большой замок висит. Я у матери спрашиваю, куда сосед девался. Она отвечает: «Николай, художник? Арестовали его. Говорят, за религию…»

У меня сейчас всё это так и стоит перед глазами. Почему-то детство хорошо вспоминается в старости. И этого Николая-художника вижу, как на фотографии… Я под старость стал историей интересоваться. Везде пишут, что после войны, до Хрущёва, никаких гонений на религию не было. Наоборот, священников из лагерей освобождали, храмы открывали, семинарии. Значит, думаю, мать ошиблась: не могли тогда, в 1949-м, за религию арестовать. А недавно мне в руки вот эта книга попала. Толстая, читается с трудом, будто диссертация какая: «В поисках “безгрешных катакомб”. Церковное подполье в СССР», автор Алексей Беглов, издана в Москве в 2008 году. Там в приложении приведены документы, в том числе недавно рассекреченные. На странице 285-й я прочитал следующее:

«Сообщение о выявленной в Москве группе лиц, занимавшихся нелегальным изготовлением и продажей икон и других предметов религиозного культа

4 сентября 1949 г.

Копия

Секретно

Экз. № 5

Товарищу Сталину И. В.

Товарищу Берия Л. П.

Товарищу Маленкову Г. М.

Товарищу Ворошилову К. Е.

Органами МВД по гор. Москве выявлена группа лиц, занимавшихся нелегальным изготовлением и продажей икон и других предметов религиозного культа.

К уголовной ответственности привлечены: Комиссарова Е. С., 1907 года рождения, нигде не работающая; Плетнёва О. Н., 1898 года рождения, нигде не работающая; Миронов Ф. Д., 1903 года рождения, по профессии экономист-плановик, нигде не работающий, и Бордюков Н. К., 1889 года рождения, по профессии художник, нигде не работающий.

Расследованием установлено, что Бордюков, Комиссарова, Плетнёва и Миронов совместно изготовляли иконы, нательные кресты и другие предметы религиозного культа, которые они продавали на рынках, у церквей и на кладбищах гор. Москвы и других городов Советского Союза.

При обысках у указанных лиц изъято: 524 иконы, 1500 иконо-медальонов, 305 поминальных книжек, 1800 нательных металлических крестов, 1200 отпечатанных типографским способом церковных молитв, 1500 бумажных венчиков, 13 металлических лампадок, 2 фотоаппарата, 300 фотоснимков на религиозные темы, различные приспособления для изготовления металлических рамок для икон и др., а также 68 рублей разменной советской монеты.

Дальнейшее расследование ведётся в направлении выявления нелегальной мастерской, изготовляющей металлические кресты и медальоны, и типографии, в которой печатались церковные молитвы и поминальные книжки.

МИНИСТР

ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР

(С. Круглов)»

…Я прочитал документ до конца, потом ещё раз пробежал глазами начало:

– Ну и дикие же были времена! Сейчас даже представить такое трудно. Люди делают иконы, а о них докладывают так, будто они готовят государственный переворот. Министр самому Сталину сообщает!.. Так вы, Александр Михайлович, думаете, что найденная вами иконка как-то связана с этими арестами?

Мой сосед-собеседник сидел мрачнее тучи:

– Очень хотелось бы, чтобы это было не так. Только уж очень всё похоже: и время, и имя художника, и то, что от него продукцию мешками носили… Отчим – вот кто их сдал! Он ведь долго с нами не жил – бросил нас, хотя у матери ещё один сын родился. Я из-за этого после семилетки работать пошёл. Жизнь у меня сложилась нелёгкая… А про отчима мне сестра из Москвы писала, что он при Хрущёве в гору пошёл – в райкоме партии работал. Что с ним потом было – не знаю. Ну да Бог ему судья.

– Так вы благодаря этой истории к вере пришли?

– Сын у меня верующий. Он в Чечне воевал, оттуда раненым пришёл и верующим. А мне это не даётся, с моим-то пионерским воспитанием. Я – сочувствующий.

* * *

Эта история, рассказанная человеком, искренне переживающим о судьбе невинно пострадавших людей, никак не выходит у меня из головы. Конечно, ни Сашка, ни Митька здесь не виноваты. Всем нам, детям того времени, прививали шпиономанию и атеизм. Слава Богу, что хотя бы к старости прозревает душа.

Вологда, 2015 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление номера