Памяти протоиерея Павла Красноцветова

Не стало отца Павла Красноцветова, настоятеля Свято-Казанского собора Санкт-Петербурга. В мае 89-го он венчал нас с женой Еленой в Князь-Владимирском соборе. Накануне Елена отправилась к нему обо всём договориться. Спросила, сколько нужно внести в кассу.

Протоиерей Павел Красноцветов

«Студенты?» – с интересом уточнил настоятель. «Да, Ленинградского университета». – «Ничего не надо, просто приходите».

Мы, кажется, были первыми студентами журфака, венчавшимися открыто во время учёбы. Венчали очень торжественно, хор был в полном составе.

С большой теплотой вспоминаю этого человека, и сегодня хотелось бы рассказать о нём – пусть таким образом, но вернуть долг отцу Павлу.

«На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною…» – прочёл он однажды строчку из Пушкина, перед тем как предаться воспоминаниям. В «Борисе Годунове» эти слова произносит монах Пимен, продолжая: «Давно ль оно неслось, событий полно,/ Волнуяся, как море-окиян? /Теперь оно безмолвно и спокойно, /Не много лиц мне память сохранила…»

От революции не скрыться

Его дед, священник Михаил Красноцветов, был расстрелян в октябре 37-го. Был он из семьи потомственных священнослужителей, но, поступив на юридический факультет Московского университета, принимал участие в студенческих волнениях, был арестован и лишь благодаря родственным связям, ну и, конечно, помощи Божией смог избежать наказания. Закончив университет, Михаил устроился судьёй на Таганке, в знаменитой тюрьме, и женился на Марии Николаевне Давыдовой, девушке из дворянской семьи. Она была выпускницей консерватории, человеком глубоко религиозным. Увидев после революции голых людей в трамваях, провозглашающих: «Долой стыд!», послушав новую музыку, очень громкую и странную, пришла к выводу, что нужно бежать из столицы куда подальше –лучше всего в Сибирь. Этому решению поспособствовало и то, что Михаила уволили с работы, и его могли арестовать в любой момент.

В 1920 году они обосновались в селе Аромашево, в двух сотнях вёрст от Тюмени. Музыканты и юристы там не требовались, но Михаил к этому времени стал уже отцом Михаилом, настоятелем местной церкви. Выживали благодаря огороду. Жизнь была мирной, а оборвалась в одночасье в 32-м, когда отца Михаила арестовали первый раз. Мария Николаевна отправилась в Тюмень похлопотать за него и сама оказалась за решёткой.

За веру Христову

Года за три до этого старший сын отца Михаила, Григорий, привёз домой юную невесту Евфалию Александровну Пермякову, дочь священника. Ей было во время венчания всего семнадцать, а вскоре супруга забрали в трудармию, строить БАМ где-то под Благовещенском.

Гонения застали Евфалию с двумя детьми на руках, в том числе грудным младенцем Павлом, а ещё девятилетним братом мужа Владимиром и его четырнадцатилетней сестрой. Все пятеро – совершенно беспомощные люди, которых выбросили из церковного дома прямо в снег с теми вещами, которые они успели схватить.

Отец Павел по воспоминаниям матери рассказывал: «Мы с котомками, на санках, мать повезла нас неизвестно куда. Никто не принимает. Село Аромашево было большое, пятьсот с лишним домов, храм был большой, хороший – и никто не принимал: боялись. Поповские дети…»

Замерзая, они стучались в один дом за другим без ответа. Спас их китаец Василий, горшечник, живший в некотором отдалении от села. Отец Михаил его крестил, обвенчав с русской девицей, и только эти двое оказались христианами. Жили они в крохотном домике, куда Красноцветовы поместиться не могли, но, к счастью, имелся ещё сарай, где стояла большая печь для обжига глиняной посуды. Там и поселилось гонимое семейство – такая вот евангельская история.

Через полгода выпустили из тюрьмы бабушку, Марию Николаевну. Она устроилась работать у каких-то врачей в Тюмени и вскоре купила домишко, чуть поболее игрушечного – до козырька можно было достать рукой. Однажды рано утром в одно из окошек постучали: «Красноцветовы здесь живут?» Это вернулся Григорий.

Григорий Михайлович закончил в Москве четыре класса гимназии, что по тем временам было получше иного советского института. После трудармии сначала устроился кочегаром, потом монтёром, но настоящую профессию приобрёл, закончив курсы рентгенотехников. Стал после этого разъезжать по Сибири и Уралу, устанавливая аппарату, и жили вроде неплохо, пока его снова не забрали в армию – на этот раз в обычную. Там он узнал, что на свободу выпустили отца. После демобилизации купил по дороге домой старенький «Фотокор», чтобы запечатлеть всё своё семейство.

«Давай я вас сниму», – улыбаясь, сказал ему отец. Раздался щелчок. «Теперь я вас с Павлом», – настоял Григорий.

Семья Красноцветовых. В первом ряду (слева направо): Вера, Григорий, Павел. Во втором ряду: Ирина, Галина, Владимир, Михаил, Евфалия с младенцем Александром на руках. Тюмень, 4 июля 1937 года

Взяли отца Михаила через несколько часов после этого. Вглядитесь в фотографию. Люди на ней ещё не знают, что случится ночью, когда в квартирку священника ворвутся казённые люди, переворачивая всё вверх дном. Расстреляли отца Михаила в октябре. Рассказывают, что в Тюмень с её 40-тысячным населением пришло распоряжение из Москвы – расстрелять 500 человек. Убивали всех, кто попадался под руку, даже конюхов, которые не нравились. Рядом с местом казни родные расстрелянных поставили, когда это стало возможно, памятник. На нём можно прочитать два слова: «Никогда больше».

 Возможно, именно тогда трое сыновей отца Михаила – Григорий, Вадим, Владимир – втайне не то что от других, от самих себя приняли решение заменить отца в алтаре – стать священниками.

Григорий

Григорий Михайлович, как уже было сказано, стал рентгенотехником. Ездил по Сибири и Уралу, налаживая аппаратуру. НКВД не перестал интерсоваться им, поэтому  постоянно приходилось менять место жительства.

Когда началась война, в Омске на медкомиссии его узнал врач, с которым они когда-то вместе работали. «Григорий Михайлович! – обрадовался он.– Мы вас забираем в эвакогоспиталь!»

В 1944-м пришёл в Крестовоздвиженский храм в чём был, в шинели, в ней же пел на клиросе. Однажды, уже после войны, приехал из Новосибирска митрополит Варфоломей (Городцев), обратился к отцу настоятелю: «Как бы кого-то найти нам из верующих, чтобы поставить дьяконом, а вашего дьякона – во иереи». «У нас тут сын священника в хоре поёт», – был ответ.

Позвали. Григорий Михайлович признался, что службу знает с юных лет, вот только практики нет. «Я через месяц-полтора приеду, готовьтесь», – ответил владыка. Красноцветов, однако, в одиночку решения принять не мог, ведь в случае его ареста пострадала бы вся семья. Пришёл домой, спросил: «Владыка предлагает мне сан дьякона, как вы смотрите?» «Папа, да, мы согласны! Мы тебя поддерживаем!» – закричали ребятишки, ну и Евфалия Александровна, дочь священника, более достойного дела для мужчины не знала.

О том, что было дальше, отец Павел рассказывал, что вскоре после рукоположения о. Григория вызывает начальник, полковник медицинской службы, и обращается: «Отец дьякон, поздравляю вас с ангельским чином!» Батюшка удивился: полковник… А тот говорит: «Моя мама туда ходит, мы верующие»… Одна из примет эпохи: была страшная война, и многие люди обращались к Богу – и на войне, и в тылу молились.

Когда создана была Омская епархия, на кафедру поставили архиепископа Алексия (Пантелеева). В прошлом он был епископом Алеутским и Аляскинским, после войны перешёл из Русской Зарубежной Церкви в Московскую Патриархию и вернулся на родину. Как сказал о нём митрополит Вениамин (Федченко), «молитвенный, смиренный, дружественный, но и верный, твёрдый». Отец Григорий Красноцветов новому владыке очень глянулся и сразу был назначен секретарём епархии. Вскоре за ним стали ходить какие-то люди – понятно откуда. Однажды остановили его и сказали: «Мы знаем, кто вы, и хотели бы, чтобы вы нам давали сведения, как ведёт себя Алексий».

Как же устал он бегать, но делать нечего. Списался с владыкой Варфоломеем, по-прежнему возглавлявшим Новосибирскую кафедру, и тот вскоре прислал ответ: «Я вас назначу дьяконом в город Алейск».

Рядом с городом был совхоз, где как-то сломался движок, дававший электроэнергию. Ремонтировать его было некому, вдруг подходит отец диакон и предлагает: «Давайте я вам сделаю». Вот и говори после этого, что верующие – тёмные люди. Движок отец Григорий восстанавливал вместе с сыном Павлом, который тоже кое-что умел. Потом сломался трактор. Починил. После этого директор совхоза, коммунист, смотрел на отца диакона с некоторым благоговением. Летом давал лошадь возить кирпич на строительство церковного дома. Отец Павел рассказывал: «Вот так, пятнадцать лет мне было, нагружал целую тележку кирпича на лошади, вёз и сгружал её, потом от дома нагружал шлак и вывозил там, сваливал. Так что работа была в пятнадцать лет».

Школу Павлу пришлось бросить. Детей в семье было уже семеро, отец прокормить их на совершенно нищем приходе не мог. Так было, пока в 1949-м не приехал проверять церковное хозяйство благочинный. Он увидел житьё многодетного диакона, «с плачем сотворяемое», и предложил перебраться в Барнаул. Там отец Григорий служил в Покровском храме, там и скончался в марте 1960 года – в 52 года, от рака. Скорее всего, дала знать о себе его работа с рентгеновской аппаратурой.

Дяди: Вадим и Владимир

Прекрасен был путь и другого сына отца Михаила Красноцветова – Вадима. Редко на проповеди он мог сдержать слёзы. Этот его дар был отмечен ещё владыкой Варфоломеем (Городцевым), а уж он-то знал толк в таких вещах. В 24-м году в Соловецком лагере владыка написал акафист святителю Филиппу – тот, что читали потом перед образом мученика прошлого мученики будущего, в том числе архиереи. Во время рукоположения Вадима Михайловича владыка благословил ему читать шестопсалмие. Но он не смог этого сделать, всё время сбивался, так как буквально заливался слезами. Когда будущий диакон вернулся в алтарь, его стали укорять за плохое знание церковнославянского, и тогда владыка Варфоломей остановил осуждающих словами: «Прочитать и дурак сможет, а плакать-то кто будет?»

Отца Вадима не стало 14 сентября 1997-го. «Главное – умереть православными», – сказал он перед смертью, а позже с сердечной болью добавил, обращаясь к родным и духовным чадам: «Страшно оставлять вас, жаль всех до слёз».

Владимир, самый младший, после ареста отца Михаила вообще перестал ходить в храм. Он помнил, как их изгоняли из дома, уводили отца. «Господи, если бы Ты был, то не допустил бы этого», – думал он, не понимая, что повторяет путь родителя, который в молодости тоже едва не потерял веру.

Вместе с братом Вадимом он уехал в Пушкин, в прошлом носивший имя Царское Село. Мечтал стать командиром. В августе 38-го подал документы в военное училище, на экзаменах получил приличный проходной бал, но в биографии указал, что отец его священник и в настоящее время арестован. Член мандатной комиссии с каменным лицом произнёс: «Молодой человек, комиссия не нашла возможным допустить вас к занятиям в военном учебном заведении». И юноша понял, что так будет всегда – этот мир его отверг, после чего ожесточился ещё больше. Занялся боксом. Мать при встречах просила: «Зайдём в храм». Но Владимир отказывался.

Состояние богооставленности закончилось внезапно, буквально в одночасье, когда пришла повестка в армию. В то время это подразумевало отправку на войну – не одну, так другую. В шоковом состоянии, прощаясь с родными, на этот раз он согласился пойти в храм. День был будний, народу в церкви немного. «Тихое пение, на тёмных ликах блики от свечей создают какое-то движение, – вспоминал он. – Меня окружили покой и умиротворение. Воскресли образы детства. Не стесняясь, плачу чуть не навзрыд. Исповедовался, причастился Святых Христовых Таинств. Шёл домой тихий и умиротворённый. Мать не проронила ни слова, только по щекам её текли слёзы благодарности».

Нет, проще ему не стало, если говорить о внешней стороне жизни. Хороший артиллерист-наводчик, Владимир прошёл всю войну, но ни одной награды он так и не получил. Сын арестованного священника. После войны в одно время работал на секретном заводе, куда его принял мужественный директор, уважая как фронтовика, но было ясно – это до первой серьёзной проверки. «Хватит прятаться, – наконец, решил Владимир. – Надо быть тем, кто я есть. Как мои братья: Гриша – священник в Барнауле, Вадим – диакон в Прокопьевске». Стал прислуживать в храме в Бийске, настоятель которого сказал ему: «О семье вашей наслышан, ведь вы сын священника». Потом задумался и добавил: «Взятые в тридцать шестом – тридцать седьмом годах все погибли как мученики за Христа».

Владимир был последним из сыновей мученика, принявшим сан, и последним из них, кто предстал перед Богом. Это случилось в 2002-м. Все трое братьев, сыновей мученика, умерли в том же порядке, в котором и родились.

Павел

Деда Павел помнил. Ему было пять лет, когда того увели на казнь. В Исилькуле отцу, как специалисту, выделили квартиру в маленьком саманном доме: комната 18 кв. метров и кухня 5. После того как Григория Михайловича мобилизовали, мама устроилась на работу. Жили вшестером, но вскоре присоединилась бабушка с ещё тремя родственниками – все они едва смогли вырваться из блокадного кольца. Спали на полу: от стенки к стенке стелился половик, на него клались подушечки, и все ложились рядком. Зато не в обиде.

Бабушка, Мария Николаевна, Павла поразила. Если мама, Евфалия Александровна, зашивала детям крестики в одежду, чтобы не заметил кто-то чужой, прятала свою единственную икону в шкафчике, то бабушка повесила образа в красный угол со словами: «Будут спрашивать, почему иконы в доме, говорите: это бабка старая, она ничего не соображает!» «Мне в ту пору было десять лет, – вспоминал отец Павел. – Мы, бывало, бегаем на улице, а она кричит: “Ребятки, пойдёмте помолимся!” Вечерние молитвы почитаем, она говорит: “Ну, теперь бегите играйте!” А сама оставалась, на коленях молилась. Это для нас был пример».

Одну из икон, Христа в терновом венце, бабушка написала сама. Молилась за всех, но особенно за Вадима и Владимира, которые были на фронте. Молились все десять человек, ютившиеся рядом.

* * *

В Омске Павел получил первое послушание в храме. Это случилось во время приезда владыки Варфоломея. «Я был у него посошником, – говорил батюшка. – Стоял на амвоне – мальчишка, а напротив меня стоял служитель этого храма – карлик Вася. Он держал свечу. Мы были одинакового роста, хотя мне было 12 лет». Спустя пару лет мальчик уже получал небольшую зарплату, вспоминая потом: «Я убирал алтарь, прислуживал во время богослужения, звонил на колокольне. Собственно, это начало моей церковной деятельности».

Как-то в «Журнале Московской Патриархии» Павел наткнулся на объявление о приёме в семинарию и принял решение стать священником.

Студенты Духовной семинарии Сергей Суздальцев и Павел Красноцветов

В домашней библиотеке хранились собрания сочинений Карамзина и Костомарова, поэтому особенно легко ему давалась в семинарии история. Преподавал её отец Константин Нечаев, впоследствии митрополит Питирим, заведовавший Издательским отделом Патриархии. Он не то чтобы прямо покровительствовал Красноцветову, но интересовался его судьбой. По окончании лекций спрашивал: «Кто хочет повторить?» Павел поднимал руку и повторял, получая ещё одну пятёрку. Он интересовался ещё многим, брал в библиотеке книги по астрономии, географии, архитектуре, живописи. В условиях, когда Церкви бросался вызов со стороны атеизма, священнику следовало находиться на высоте современного знания. Читать он любил всю жизнь, уже в старости жена восклицала: «Тебе книгу открывать нельзя. Ты отключаешься, и до тебя не докричаться!»

* * *

Семинарию Павел закончил в 1955 году и тогда же женился на девушке Лиде. Венчал их отец в Сибири. Первый приход после рукоположения отец Павел получил в городке Киселёвске Кемеровской области, поселившись в маленьком, крытом соломой домике старушки-прихожанки. Единственной мебелью в комнате была кровать, подаренная на свадьбу родителями. «Но так жили тогда все сельские священники России, – говорил впоследствии батюшка, – и я был готов разделить их участь».

Чтобы получить регистрацию, отец Павел должен был встретиться с уполномоченным в Кемерово. Развалившись в кресле, тот недобро спросил: «Ну что, приехал тут просвещать? Без тебя тут некому просвещать? Окончил семинарию, что ты тут ищешь? Деньги хорошие хочешь?» «Нет, – отвечал молодой священник, – просто у меня отец служит, дед служил и я тоже пошёл служить… Больше ничего я и не хочу».

Эти слова, похоже, разозлили уполномоченного ещё больше. О том, что дед отца Павла был расстрелян, он наверняка знал, понимая, что прислали сознательного церковника. Пригрозил: если что, отберёт регистрацию – оставалось дождаться повода, чтобы расправиться с молодым священником.

«Отче, милый, – заговорил отец Павел с настоятелем после очередного конфликта с уполномоченным, – я буду подавать прошение в академию».

Написал отцу Константину Нечаеву, который был не только преподавателем Московских духовных школ, но и иподьяконом Патриарха в прошлом, так что имел определённый вес в Церкви. Вскоре пришёл ответ: «Приезжай, посмотрим, что можно сделать».

Но что можно было сделать? «Павлуша, у нас заочный сектор ещё не открыли, тебе в Питер надо», – сказал отец Константин, когда Красноцветов добрался до Загорска. Об очном с женой и ребёнком на руках нечего было и думать – не прокормить. Решил отложить поступление на будущее, но для того, чтобы это произошло, нужно было устроиться где-то недалеко от Москвы. На своё счастье, встретил иеромонаха Афанасия (Кудюка), который прежде нёс послушание в библиотеке Лавры. У Павла сложились с ним во время учёбы самые тёплые отношения. Вспоминалось, как библиотекарь давал почитать запрещённую литературу, например «Идиота» и «Братьев Карамазовых» – да, тогда Достоевский был ещё не в чести.

«Поехали со мной, меня назначили настоятелем Феодоровского собора в Ярославле», – предложил отец Афанасий. «А это где?» – «Да триста километров всего от Москвы!» – «О, как близко! Хорошо, поехали!»

Управляющим Ярославской и Угличской епархией был в то время интересный человек – владыка Исайя (Ковалёв). Он прежде служил капитаном корабля, который ходил из Москвы до Астрахани. Летом 1947 года Патриарх Алексий решил полюбоваться на Волгу и оказался на этом корабле. Капитан пригласил его к себе в каюту. Зашли, а там целый иконостас. «Да вы что? Как так?» – поразился Святейший. «А вот так, никто не обращает внимания». – «Вот что, дорогой капитан, когда закончится ваша навигация, приезжайте ко мне в Москву». После этого капитана рукоположили в иеромонахи, так как он был не женат, а спустя несколько лет поставили во епископы в Ярославле, несмотря на сопротивление местного уполномоченного по делам религии.

Увидев отца Павла, тоненького как тростинка, в плохоньком подряснике и сапогах, более подходящих для тракториста, владыка воскликнул: «Батюшки мои, что же вас в Сибири так плохо кормили!»

Покормил его, попросил немного подождать, а вскоре подходит отец Афанасий с радостной новостью: «Павлуша, тебя назначили в Феодоровский собор штатным священником и ключарём».

Священников в Ярославле было побольше, чем в Сибири, властям труднее было сосредоточиться на ком-то одном. Но они старались. Однажды, спустя несколько лет после описанных выше событий, отца Павла вызвали в райисполком, председатель которого заявил: «Ваши дети должны сами определиться с верой, когда вырастут, а вы их сейчас мракобесию учите. Если будете продолжать водить их в церковь, мы лишим вас родительских прав». Подобные случаи уже были, так что отец Павел с матушкой Лидией испугались – к этому времени у них было уже трое детей. И они стали делать так: матушка одного ребёнка брала с собой в храм на воскресную литургию, а двоих оставляла дома – и за три недели удавалось причастить всех.

Секретарь епархии

Владыка Исайя скончался в октябре 1960-го. На его место назначили епископа Никодима (Ротова), прежде уже служившего в Ярославле, потом возглавившего Русскую Духовную Миссию в Иерусалиме, а в конце 50-х – канцелярию Патриарха.

С отцом Павлом они сошлись буквально за несколько дней, вследствие чего появился указ: «Священник Павел Красноцветов назначается секретарём Ярославской епархии».

Должность секретаря в епархии ключевая, но священник куда более уязвим, чем архиерей. Поэтому секретарей либо вербовали, либо выживали, как это случилось с отцом Григорием Красноцветовым в Омске. Спасало лишь то, что прикрывал владыка Никодим, ставший председателем Отдела внешних сношений. Правда, из-за этого большую часть времени проводил в Москве или за границей. Что поразительно, это не мешало епископу помнить по именам всех священников и старост 136 приходов епархии.

Время было очень тяжёлое – разгар хрущёвских гонений. Храмы закрывались тысячами. Ярославскую епархию это бедствие тоже не обошло стороной, хотя меньше, чем любую другую. Город входил в будущее «Золотое кольцо», потому иностранцев было куда свозить, что владыка Никодим и делал. Они-то и помогли отбиться от реквизиции иконы Нерукотворного Спаса письма преподобного Дионисия Глушицкого – ученика Сергия Радонежского. Это был огромный образ, который хранился в Воскресенском храме в Тутаеве. Уполномоченный вызвал отца Павла, чтобы объявить: «Это ценная икона, надо передать её в музей». Что делать? В это время в Москву приезжает делегация из ГДР – лютеранские пасторы и епископы. Владыка Никодим звонит из Москвы, говорит: «Отец Павел, к нам едет делегация, идите к уполномоченному, закажите гостиницу на восемь человек. И знаете, трамвайчик речной до Тутаева…» Секретарь епархии отвёз делегацию в Тутаев, и буквально через месяц приходит немецкая газета с фотографией образа и его описанием.

 Жить, однако, становилось всё тяжелее. Матушка Лидия поднималась в 4 часа утра, чтобы встать в очередь и достать ребятам молочка. Денег не было, власти добивались обнищания духовенства, а за отцом Павлом шла откровенная охота. Особенно тяжело стало после того, как владыку Никодима назначили митрополитом в Минск, а затем – в Ленинград. Отца Павла нужно было спасать, и в 1964-м он получил назначение в Германию.

Заграница

Храм Воскресения Христова, куда его назначали настоятелем, находился во французской зоне Берлина, а поселили отца Павла в советской. Приходилось постоянно проходить через пропускной пункт «Чек фон Чарли». Вновь, как и в Ярославле, отцу Павлу поручено было фактически исполнять обязанности епископа – в его ведении оказались все немногочисленные приходы ФРГ и ГДР. Посещал он их, разъезжая по обеим Германиям на своём «Опель-Капитане».

«Что касается комфортности жизни, благоустроенности быта, – рассказывал он впоследствии, – ГДР открылась для меня неким неожиданным раем». Сложность была и огромная в том, что он 24 часа в сутки находился под приглядом КГБ и, конечно, не мог откровенно говорить о происходящем в СССР, отвечая на вопросы наших русских эмигрантов и немцев, в том числе западногерманских журналистов.

«Пишут ли советские газеты о проблемах верующих?» – спрашивают его. «Не пишут, но у нас есть своя духовная печать, которая не напутает столько, сколько может напутать безбожная пресса!»

Газетчики смеются. «Поэтому меня и считали, – вспоминал потом батюшка, – не то что бы совсем красным священником, а, скажем так, несколько розовым… А я просто любил свою несчастную Россию и очень хотел, чтобы в глазах иностранцев она выглядела лучше, чем была на самом деле».

Вот ещё из его воспоминаний, об отношениях с чекистами: «Тайна исповеди – это, по законам Церкви, абсолютная тайна. За её нарушение священник лишается сана. Но органы госбезопасности старались заключить с нами соглашение: если в исповеди речь идёт о чём-то важном – мы должны поставить их об этом в известность. Мы говорили, что всегда готовы помочь, но как священники подписывать такое соглашение не можем. Получалось что-то вроде фиги в кармане». При владыке Никодиме такое проходило. Он потому и отправил отца Павла в Германию, что полностью ему доверял, знал, что завербовать внука мученика и сына очень принципиального человека Комитет не сможет. Но и на уступки тоже, конечно, приходилось идти. Отец Павел говорил об этом честно: «Если же продолжить разговор о сотрудничестве нашей Церкви с КГБ, то должен сказать: конечно, было всякое. И неслучайно Патриарх Алексий в 2001 году заявил о том, что просит прощения у Бога за то, что “Церковь иногда сотрудничала с богоборческой властью”… Словом, сложно всё это. Очень сложно».

На службы к нему ходили и немцы, и болгары, но, конечно, чаще всего русские эмигранты, жившие по обе стороны границы. Отец Павел вспоминал: «И у тех и у других была любовь к России и тоска. Храм для них был утешением. В то время у меня родилось уже трое детей, и когда младший сын выходил во время богослужения со свечой, они умилялись, говорили: “Есть ещё в России вера православная!” Любили расспрашивать, из какой я семьи, в каких жил городах, им всё было интересно. Мы, когда могли, привозили гостинцы из России, особенно они ценили русский чёрный хлеб».

Позже, уже в Австрии, во время второй командировки за границу, отцу Павлу пришлось исповедовать в Вене графиню Екатерину Разумовскую, внучку фельдмаршала Витгенштейна, корпус которого прикрывал во время наполеоновского нашествия Петербруг. Гражданская война застала её под Житомиром, где большевики, измываясь, заставляли её работать уборщицей в казарме. Таких исповедей батюшке пришлось принять очень много.

Ленинград-Петербург

После возвращения из Германии отца Павла, как человека, «хлебнувшего западной культуры», направили служить в Ленинград. Вначале это был храм Александра Невского в Красном Селе, потом – церковь на Смоленском кладбище, затем – Князь-Владимирский собор, Преображенский собор и с 1977 года – снова Князь-Владимирский, куда он вернулся из командировки в Австрию в 1986-м.

В Красном Селе забавный случай вышел с местным уполномоченным. Тот пообещал, узнав о новом настоятеле: «Я его в бараний рог согну». В ответ отец Павел просто начал чиновника игнорировать. «Что ваш настоятель загордился? Почему не приезжает ко мне?» – сменил тон уполномоченный. Батюшку стали уговаривать: «Отец Павел, съезди к нему. Бог с ним». Пришлось идти за советом к владыке Никодиму. Тот сказал: «Отец Павел, пойди возьми немецкую ручку-самописку и подари ему. Бог с ним». Так и сделал. Уполномоченный расплылся в улыбке, потянулся к шкафчику за коньяком. Пришлось выпить рюмочку, хотя батюшка вообще не употреблял спиртного. Это, конечно, мало походило на сгибание в бараний рог.

Шли годы, дети закончили высшие учебные заведения, что детям служителей Церкви больше не запрещалось. Дочь вышла замуж за священника, потом внучка – за диакона, стал пастырем и младший сын Григорий. В 90-е отец Павел очень много сил посвятил возвращению храмов. Нередко приходилось за это долго бороться, как, скажем, за Андреевский собор на Васильевском острове.

Среди прочих возвращена была церковь Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове, где многие годы размещалась спортивная база. Здесь мы с отцом Павлом Красноцветовым, оказывается, снова, в каком-то смысле, пересеклись. Я несколько лет был прихожанином этого храма, не зная об участии батюшки в его судьбе. А ведь именно отец Павел его лично обустраивал, передал туда иконы и утварь из своего Князь-Владимирского собора. Всего на средства его прихожан уже к 90-му году было восстановлено и обустроено семь церквей.

Настоятелем Казанского собора батюшка оказался не вполне по своей воле. В Князь-Владимирском почти всё советское время хранилась чудотворная Казанская икона. Впервые её перенесли обратно в Казанский в 1988-м, когда власти 21 июля разрешили отслужить там литургию после 58-летнего перерыва. Люди стояли и плакали. В ноябре 90-го литургию там отслужил уже отец Григорий Красноцветов – сын, но храм всё ещё числился за Музеем истории религии и атеизма. 30 апреля 1994 года на нём наконец подняли крест, а однажды, в 96-м, митрополит Владимир (Котляров) обратился к батюшке: «Отец Павел, что вы думаете о том, чтобы вас назначить настоятелем в Казанский собор? Надо его восстанавливать и делать кафедральным». – «Владыка, мне надо с семьёй посоветоваться».

Это было тяжёлым решением – уйти из действующего чудесного храма в абсолютно не готовый для богослужения собор, с голыми стенами, непростыми отношениями с властями и сотрудниками музея. Матушка Лидия скрепя сердце согласилась – послушание есть послушание. Когда новый настоятель зашёл в собор, его встретил густой табачный дым в канцелярии музея – сотрудники не воспринимали это место как храм.

Поставили временный иконостас в один ярус, который очень понравился владыке, хотя он был оклеен обычной бумагой, изображавшей мрамор: серенький такой, с иконами. Когда устроили постоянный, митрополит Владимир огорчился: «Отец Павел, чего ты тут нагородил? Такой был хороший иконостас, а ты…» Еле удалось объяснить, что к чему.

На закате жизни о. Павел произнёс такие слова: «Теперь, вспоминая все прошедшие годы, должен сказать, что Господь миловал. Дал много, но и требовал много. И наверное, есть некая печаль оттого, что я не всё сделал как нужно, не всё выполнил, что давалось, мог бы сделать больше».

Последние его годы были окрашены горем. Вечером 27 февраля 2017 года на 57-м году жизни отошёл ко Господу сын, протоиерей Григорий Красноцветов. Болело сердце за происходящее на Украине, на Донбассе, отец Павел часто поминал их и в молитвах, и в разговорах. Он сознавал, что мир движется к бездне, и чуть ли не с ностальгией вспоминал советские времена. Страшно было «за своих детей, за своих внуков – как они будут среди всего этого? Но будем надеяться, что Господь управит». С этой надеждой он и взошёл к Небесному Престолу – отец Павел Красноцветов, первый священник, с которым Господь дал мне соприкоснуться, и встреча эта была прекрасна.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска