Христианский талант

Владимир Крупин, Виктория Евсеева и Геннадий Карпунин

Эту рукопись переслал мне хороший писатель Геннадий Карпунин. Я знал, что его жена сценаристка и писательница, но понятия не имел, что она писатель большого таланта. Причём очень мужественного. Вся её жизнь проходит перед нами: от детства до исхода. Скончалась она недавно, ушла из земной жизни совсем молодой.

Мы с женой были на её отпевании, и я был поражён её красотой. В белизне лёгкого платка, в обрамлении белыми цветами светилось её уже не земное, а какое-то прямо подвенечное лицо.

Вскоре Геннадий собрал её рассказы, выстроил их и послал мне. И вот они пред вами. И я так жалею, что прочитал их поздно, что они не появились в нашей жизни раньше, что она не дожила до их публикации.

Это мужественная проза, от неё невозможно оторваться – она вся из жизни, от встреч с десятками людей, с их судьбами, иногда невероятными событиями из их биографий, в основном трагическими. Это дети и старики. Это милосердные и жестокие взрослые. Это, наконец, личная жизнь писательницы, которая кажется мне образцом для подражания – для обретения мужества в посылаемых на нашу долю бедах и переживаниях. Это какой-то необъяснимо христианский талант: обязательно находить страдающих людей, проникаться их болями, несчастными судьбами и писать о них с состраданием и часто даже с юмором. Да, и с юмором.

И обязательно с любовью: к бабушкам-дедушкам, папе-маме, деточкам, мужу, соседям по дому, соседкам по палате, нянечкам, да ко всем нам. И особенно к облачкам, кошкам, птичкам, к своему сыночку – талантливому выдумщику.

Проза Виктории Евсеевой стоит в ряду с классической русской прозой, главное в которой – обязательно быть на стороне несчастных, униженных, писать о них, но писать так, что читатель, сострадая героям книги, становится лучше: да, тьма вокруг, но свет Божественного спасения есть и он коснётся каждого.

Владимир Крупин

Виктория ЕВСЕЕВА

На следующий день после жизни

В моём детстве писали бумажные письма и по праздникам слали друг другу открытки. Открытки были моим сокровищем. Они лежали вперемешку с семейными фотографиями и снимками актёров советского кино. Любимым занятием было сортировать всё это богатство. Вот новогодние открытки. Они делились на две кучки: «С Новым годом!» и «З новим роком!» – эти от родни из Донецка. Отдельно – открытки с 7 Ноября, с 23 Февраля (мы жили вдвоём с мамой, но и таких открыток было много), с 8 Марта.

Фотоальбом у нас был один – со снимками Цемзавода, где мой дед сделал карьеру от простого рабочего до директора. Остальные фотографии альбома не удостоились. Их я тоже сортировала. Отдельной стопкой я. Отдельно – все красивые тёти (без разницы – актриса это, мама или мамина подруга Галя). Отдельно – все родственники в гробах. Фотографии с похорон прадеда, умершего на поселениях, были самого маленького формата и загибались – их тоже приходилось класть отдельной стопкой.

Рассортируешь всё, разложишь на полке, рядом ещё баночки с диафильмами – порядок! Через неделю смотришь – всё перемешалось. И ещё новые открытки поступили от родственников и друзей. «Желаем счастья, здоровья и успехов в труде». Опять сортируешь.

И вот вырастаешь, покупаешь фотоальбомы и опять тасуешь колоду семейных снимков. Мама – к маме, мама с папой в загсе – отдельно, а вот просто папы нет. Была фотография (тоже из загса), где мама целуется с папой в присутствии свидетелей. Но мама ту фотографию порвала у меня на глазах, когда я спросила: «Почему вы здесь целовались, а потом развелись?»

Так… Гробы и памятники – отдельно, одинаковые гробы – проредить и сжечь: куда их столько? Красивые дяди и тёти – отдельно. Вот тут загвоздочка. Например, берём все фотографии дяди Юры из Донецка. Понятно, что это раздел «Дядя Юра». Но вот на этой фотографии он необыкновенно хорош! Ему бы в кино сниматься. Значит, этот снимок – к киноактёрам.

Ещё был дядя Слава. Про него Геннадий Белов в рабочий полдень пел по радио песню: «Хлебá – налево, хлеба – направо, хлеба на счастье, хлеба на Славу». Мне представлялся дядя Слава со своей гагаринской улыбкой, обнимающий благоухающие буханки, «нарезные» батоны, рогалики. Поэтому фотографии с дядей Славой отсортировывались к снимкам с едой.

Спустя много лет я показала всё это богатство мальчику, в которого была влюблена. Он сказал:

– Ты, кажется, некоторых актёров принимаешь за членов своей семьи.

– Они и есть члены семьи. Они со мной с детства! Куда я их выгоню?

У меня есть друг. Я его никогда не видела, мы познакомились в Интернете на поэтическом сайте, потом продолжили общение в соцсети. Он никогда не публикует свою фотографию. Мне это не мешает. Я могу придумать ему лицо. С годами получается всё симпатичней. Он рассказал такую историю:

«У нас дома несколько лет стояло в рамочке фото каких-то подростков. Жена купила красивую рамочку, а там был этот снимок. Планировалось, что фото незнакомцев мы заменим на что-то из нашей жизни. Но так и не заменили. Стояли себе незнакомцы вплоть до ремонта. После ремонта многое оказалось в коробках. Так где-то и лежит. Надо найти, мы без них скучаем. Привыкли мы к ним, сроднились».

Жизнь – это всё то, что мы помним. И то, что плохо помним. И что придумали. Или услышали от других. И постоянно что-то новое добавляется, становится частью нас. Можно бесконечно перебирать и сортировать эти воспоминания и фантазии. Но они опять перемешаются, как открытки, фотографии и письма. Но так ведь даже ещё интересней, правда?

Колдунья и Колдуниха

Однажды мы с Олегом поехали в Орловскую область, в деревню его детства. Нельзя сказать, что деревенская жизнь была для меня чем-то невиданным. Большую часть жизни я прожила в частном секторе. Туалет – на улице, ключ от дома – в «тайнике» под ведром; яблоки, жаренные вечером над костром, крыжовник, съеденный ещё зелёным. Это моё детство.

На соседней улице жила баба Лена, с мирной фамилией Панова. Не знаю почему, но мы считали её колдуньей. И боялись. Она всегда ходила с грохочущей тележкой, которую тянула за собой на верёвке, как санки. В этой тележке она возила траву, которую нарвала за дорогой для своих кур. За дорогой (то есть за Симферопольским шоссе) были бескрайние по детским масштабам поля и кондитерская фабрика.

Услышав грохот тележки, мы прятались и ждали, когда колдунья пройдёт к себе. Но однажды самая старшая из нас, Светка, посмотрела фильм «Тимур и его команда». И решила стать тимуровцем. Она стала ходить босиком и думать, какой бы подвиг совершить. И придумала: мы должны помогать бабе Лене, которая отныне не колдунья, а одинокая старая женщина.

Теперь, заслышав грохот тележки, мы не прятались, а, наоборот, бежали навстречу. Мы – в сандалиях, самая радикальная тимуровка Светка – босиком. Баба Лена в первый наш набег напугалась до полусмерти. Наверное, решила, что мы отберём у неё куриную крапиву. Но постепенно смирилась с нашей помощью и даже полюбила нас. Мы всё лето помогали бабе Лене. А однажды она не вышла со своей тележкой. Её соседка, баба Рая, сказала, что баба Лена умерла. Тележку баба Рая забрала себе.

У бабы Раи была замечательная фамилия – Колдунова. Звали её, конечно, Колдунихой, но вот парадокс – колдуньей не считали. Её взрослый сын Витя пил. Он таскал с овощебазы подгнившие помидоры и другие забракованные овощи. С обретением тележки умершей соседки овощей в семье стало больше.

Баба Рая обрезáла эти овощи и закатывала в банки. Выглядело всё красиво. Она эти закатки продавала на пятачке у киоска «Союзпечать». Покупали те, кто не видел, из чего это сделано. На вырученные деньги Витя похмелялся. Колдуниха с нежностью рассказывала, какой он хороший был маленький: «Я ему говорю: покажи язык! Он показывает. Я ему сказала, что врунов по языку видно, и он верил, никогда не врал».

Когда Витя совсем спился и умер, ходить на овощебазу стало некому. Колдуниха теперь выращивала на своём огороде огромные тыквы и продавала их целиком и кусками на том же пятачке.

Однажды я шла мимо её дома, она окликнула:

– Вика, иди тыкву подарю!

Я отказалась. Она увидела у меня в руках мусорные пакеты – я шла к контейнерам их выбрасывать.

– Ты что, мусор выносишь? – спросила баба Рая.

– Конечно. А как же?

– А я в огороде закапываю. Всё гниёт, всё! Смотри, какие тыквы на нём растут! И ты закапывай, урожай будет.

– И банки, и стекло, и жестянки?

– Всё закапывай!

– Не, я лучше выброшу.

– Ленивая ты! И муж у тебя ленивый! Вот Витя у меня был…

И она заплакала.

Колдунихи давно нет. Её дом долго был заброшен, несколько раз горел, потому что там собирались продолжатели Витиных традиций. Осенью обугленные руины живописно обрамляли красные листья девичьего винограда. Несознательные граждане выбрасывали на участок пакеты с мусором, не донеся до помойки. Тогда сознательные граждане писали в инстанции и требовали принять меры.

Приезжали коммунальщики родом из бывших союзных республик и, дружно ругаясь на русском языке, собирали пакеты и забрасывали их в грузовик. Колдуниха, наверное, смотрела на них из своего тонкого мира и не одобряла такое разбазаривание питательного мусора. Потом дом снесли, площадку выровняли и всех окрестных жителей призвали голосовать, что там сделать: детскую площадку или автостоянку? В итоге не сделали ничего.

Не знать

Величайшее благо – не знать, что тебя ждёт впереди.

…Тогда мы с мужем не знали, будут ли у нас дети. Очень хотели, но не получалось. Как страшно было бы узнать в тот безмятежный августовский вечер, что наш единственный сын родится на девятый день после смерти Олега в онкоцентре.

Я всегда очень боялась физической боли – каждая царапина казалась мне огромной раной. Как страшно было бы узнать, что через несколько лет боль поселится во мне вместе с опухолью и останется навсегда.

Когда сын только учился стоять с опорой и есть самостоятельно, я ставила тарелочку с детским печеньем на подходящую по высоте табуретку. Он долго не хотел ходить, зато ползал по дому с огромной скоростью, чем радовал педиатров: «Позже пойдёт – позвоночник будет крепче».

– Глебушка, иди печеньице есть!

Кот Батон считал, что он тоже теперь заодно и «Глебушка», и они наперегонки неслись на четвереньках к табуретке. Кот разочарованно отходил, понюхав печенье, а Глеб вставал. Держась одной рукой за табуретку, другой брал печенье и ел. Он был предельно сосредоточен, его умненькое лицо было таким серьёзным, что мне хотелось плакать. Эта наша зависимость от еды! От умения брать её крошечными пальчиками и класть в ротик! Маленькое, бесконечно любимое тельце учится стоять и есть. Всего лишь стоять и есть. Учится жить в нашем материальном мире. А есть ли другой?.. Я не знаю. Вообще-то никто не знает. Есть счастливые люди, которым не надо знать, – они верят. Мне надо знать. И я не знаю.

У моей мамы были больные ноги. Под конец жизни она уже не выходила из дома. Когда я училась в техникуме, она ходила, но уже очень трудно. Я ездила в Москву на электричке, возвращалась поздно. В районе появилась стая собак. Кого-то, по слухам, покусали, и мама узнала об этом. Она выходила меня встречать, опираясь на палку. Проходила сколько могла. Она верила, что если собаки и нападут на меня, то вот именно в этой точке, дальше-то она просто не дойдёт. И она легко отобьёт меня этой палкой. А может, она в это не верила, а просто делала что могла.

Когда Олег в больнице уже полностью отказался от еды, я всё-таки готовила и готовила его любимое, привозила, ставила в холодильник. Потом выбрасывала. Однажды принесла ему мороженое. И он вдруг согласился поесть. Я так обрадовалась! Измученное тело попросило еды – может быть, всё ещё образуется? Он не мог держать ложку, я кормила его. Он ел серьёзно и сосредоточенно. Я знала, что он уже не различает вкус еды, но тут была готова поверить в чудо:

– Вкусно?

Он ответил совершенно серьёзно:

– Почему-то это приносит радость.

И я разревелась при нём, хотя старалась не делать этого.

Последний раз живым я видела Олега в реанимации. Я знала, что счёт идёт на часы. Несколько часов просидела в коридоре, ожидая, когда меня пустят к нему. Ребёнок в животе притих – ему там не нравилось, но я сказала, что нам надо попрощаться с его папой. Когда я вошла, Олег мне заулыбался – но кого он во мне узнал?.. Весь в трубках, ноги и руки привязаны бинтами к кровати, потому что тело уже было неподконтрольно угасающему разуму. Муж постоянно произносил какое-то трёхсложное слово. Говорил часто и отчётливо, но я никак не могла уловить не то что смысл – звуки. Они были не отсюда. Я не могла их осознать и воспроизвести, и это было страшно. Я спросила врача, что он говорит. Она ответила: «Я тоже не могу понять».

Я тогда подумала, что однажды вспомню, пойму и смогу произнести это слово. И пойду туда, где говорят на этом языке.

Мне очень хотелось поговорить с моим прежним Олегом – самым лучшим в мире мужчиной, настоящим мужиком, сильным и нежным. Я наклонилась и стала говорить ему «наши» слова. Самые простые, но имеющие особое значение в нашей семье. В любой счастливой семье есть такие – «свои» – слова. И он услышал! Господи, это было так страшно: он вынырнул из своего спасительного небытия – и в его глазах я увидела ужас. Или мне так показалось. Но я испугалась и замолчала. Он сразу вернулся в то полубытие, в котором не страшно и не больно.

Почтальон Печень

Однажды, когда сын только учился говорить, посмотрели мы с ним мультик «Трое из Простоквашино». «Тук-тук! Кто там? Это я, почтальон Печкин!» Было это под Новый год. Утром следующего года мы вышли на улицу бодрые и свежие. Из окрестных домов выползали продышаться хорошо отпраздновавшие мужики. Сыну хотелось поделиться впечатлениями от мультика. Он подошёл к страдающим похмельем мужикам и сказал:

– Тук-тук! Кто там? Это я, почтальон Печень!

Он не шутил. Фамилию почтальона произнёс так, как услышал.

И мужики заулыбались, и похлопали его по плечу, и с чувством пожали руку за понимание.

ЖЕНСКОЕ

Однажды я очнулась после операции в реанимации.

Рот почему-то не закрывался. Я вспомнила, что меня предупреждали: это трубка для интубации, надо с ней полежать, пока врачи не убедятся, что лёгкие запустились.

Подошёл врач-реаниматолог. Симпатичный, что важно. Спросил:

– Как зовут?

И я подумала: «Наверное, даже с трубкой я потрясающе выгляжу, раз он познакомиться хочет». Вот честное слово, ничего другого в голову не пришло.

А с трубкой говорить трудно: губы не смыкаются, язык вообще непонятно где приютился.

– Выка, – ответила как смогла.

– Ну, отдыхай, Вика, – сказал врач и пошёл к соседней кровати: – А вы вспомнили своё имя?

До меня стало доходить, что он не знакомиться подходил, а просто проверял, заработали у меня мозги после наркоза или не заработали. Видимо, ещё не очень. Или это такое неистребимое женское.

Сын

Сыну четыре года. У него температура.

– Мамочка, знаешь, почему я не накрываюсь одеялом?

– Потому что тебе и так жарко?

– Нет, потому что оно от меня может заразиться.

Если бы, взрослея, мы сохраняли хотя бы сотую долю способности к такой безоглядной эмпатии, мир был бы совершенен.

* * *

– Мам, смотри, какие страшные инопланетянины!

Произносится именно так, как фамилия: Инопланетянины.

– Правда, страшные.

– Ты не бойся, я же с тобой.

И я не боюсь.

* * *

О беременности и рецидиве опухоли я узнала одновременно. Онкологи предупредили, что гормональный фон быстро вырастит опухоль. Мы с мужем решили, что если выбирать между мной и ребёнком, то пусть будет ребёнок. Я ведь уже прожила сорок лет на этой Земле, и это было здорово! Иногда больно, иногда страшно, иногда хотелось зажмуриться и не быть. Но чем дольше живёшь, тем больше ценишь жизнь. Самоубийства совершают молодые. Они ещё не доросли до понимания, что смерть – это навсегда. Что на следующий день после жизни ничего не будет. Старики цепляются за жизнь, потому что умение ценить её уникальность – это, пожалуй, главная мудрость, которая приходит с годами.

Я не могла сказать этой маленькой вселенной, растущей во мне: «Знаешь, я прожила сорок лет и хочу ещё. Потому что тут здорово. А ты не жил, так и нечего начинать». Мы сделали выбор, и наступило спокойствие. Будто ранеными ногами вошёл в прохладную реку. Я знала, что Олег сможет вырастить ребёнка без меня. Он сильный и умный, он справится. Нам не дано было знать, что у Олега тоже рак. Симптомов не было, обнаружили на четвёртой стадии. Шёл шестой месяц моей беременности. Мы стали бороться за его жизнь. Потом – за то, чтобы отец успел увидеть сына до смерти. Но смерть опередила рождение. Сын родился через девять дней после смерти отца.

Кесарили меня с эпидуралкой – мне хотелось быть в сознании и сразу увидеть малыша. У врачей моего роддома была интересная традиция: во время операции включить музыкальную радиостанцию и обратить внимание, под какую песню появится ребёнок. Я волновалась и забыла об этом, включённое радио не замечала, только смотрела на ширмочку, стоящую на моём животе. Сын заплакал за ширмочкой, и акушерка сказала: «Вика, ты слышишь?»

Глеб появился на свет под песню из фильма «Привидение» с Патриком Суэйзи^[1]. Там главный герой погибает, но его душа не уходит с Земли, потому что он должен защитить любимую женщину.

* * *

Сыну четыре года. В самом разгаре период «Я сам». Одеваться-раздеваться: я сам! Зима, одёжки много. Пока добрался до майки, устал. Стал стягивать майку, запутался. Предлагаю помочь.

– Нет, я сам!

В борьбе с майкой окончательно выдохся. Разревелся от обиды и усталости:

– Я никогда, никогда не смогу сам снимать майку!

* * *

Это ещё и период масштабных обобщений.

По дороге из детского сада сын рассказывает, что Катюша помогла ему вывернуть колготки. «И что, хорошая Катюша?» Улыбается. Во мне просыпается внутренняя свекровь, я уже хочу познакомиться с Катюшей.

* * *

– Мам, ты сегодня была у врача?

– Да.

Я теперь периодически лечу рецидивы.

– Тебя вылечили?

– Пока нет, я была на консультации. Мне нужна операция. Буду долго лежать в больнице. С тобой будут Гена, Вера, тётя Надя, баба Рита. Нам всем будет трудно. Я очень рассчитываю на твою помощь.

Сын кивает, проглотив слёзы, и уточняет:

– А кому помогать? Врачам?

* * *

Чудесный возраст. Майка – непреодолимое препятствие. Колготки выворачивает Катюша. Зато врачам помочь – легко!

И ведь помог, вот что удивительно. С тех пор прошло ещё четыре года. Я всё ещё тут. Разбираю перепутанные открытки своих воспоминаний.

Виктория Евсеева

Рында

В Протонном центре висит корабельный колокол. Когда кто-то из детишек заканчивает лечение, возле колокола собираются врачи и родители. И ребёнок звонит. И все хлопают и поздравляют его с началом новой жизни. Некоторые дети такие слабенькие после лечения, что родители держат их на руках. Или даже звонят за них.

И это всегда до слёз трогательно и страшно.

Взрослые тоже могут позвонить. Но я ни разу не видела этого. И сама не пошла. Я знала, что никакой новой жизни не будет. Этот «чужой», который поселился во мне, сейчас ранен протонами и зализывает раны. Но он очень живучий. Его можно убить только вместе со мной. Но я хочу жить, и он этим пользуется.

Жаль, что я не могу, как ребёнок, поверить, что всё можно изменить. «Будьте как дети». Не получается, Господи.

И я вспоминаю другую рынду. У нас в частном доме плита была подсоединена к газовой трубе гибким шлангом. Он был великоват и висел петлёй. Наш кот Батон приглядел этот шланг и шарахал по нему лапой, когда случался кризис в его кошачьей жизни. Шланг после удара долго трясся, ударяясь о вагонку. Металлическая дрожь проходила по старому дому. Кот сидел и укоризненно смотрел на нас. Мы с мужем называли этот шланг «рындой». Когда Батоша шёл к нему, мы знали: коту хреново.

Заболел Олег. Он был очень терпеливым. Не жаловался. Молча переносил побочки лечения. Но однажды подошёл к нашей «рынде» и ка-а-ак шарахнет…

Это было страшнее слов и слёз.

Он садился на диван и долго искал то положение, при котором можно отдохнуть от боли. Долго переставлял подушки, упираясь в них спиной. Наконец успокаивался, найдя то неуловимое, что даёт покой измученному телу. Я садилась рядом. Мне невыносимо хотелось, чтобы он погладил мой большой живот, наклонился, послушал, как плещется в своём Солярисе наш сын, поговорил с ним. Я хотела, чтобы у нас было так, как должно быть в счастливой семье, ждущей ребёнка. Но я смотрела на мужа, который наконец нашёл положение «не больно», и не просила ни о чём. Иногда счастье выглядит очень странно. Например, это отсутствие боли или возможность двигаться самому. Когда жизнь идёт к концу, счастье порой скукоживается до каких-то элементарных частиц.

Два забора

Сорок пять лет я прожила в частном секторе города Подольска, в доме, построенном моим дедом. Потом переехала в квартиру, совсем недалеко, буквально через две улицы. С моего нынешнего девятого этажа видна улица с моим бывшим домом. По левую руку находится мясокомбинат. Не то чтобы вплотную, но недалеко.

Про мясокомбинат знаю такую историю, рассказанную бывшей секретаршей директора. Работники предприятия были традиционно недовольны зарплатой и решали свою проблему тоже традиционно: воровали продукцию. Вынесут с чёрного хода, но через проходную не пойдут – не дураки. Есть же проверенный способ: кинуть сумку с колбасой или вырезкой через забор, пройти через проходную честным человеком, а потом за забором сумку поднять. Но вот беда: за забором, в старом здании бывшего детсада, располагается «четвёрка» – 4-е отделение полиции. К директору мясокомбината пришли сотрудники полиции с жалобой: твои колбасу тырят, пусть хоть кидают в другую сторону, что ж к нам-то, совсем обнаглели.

По правую руку – кондитерская фабрика. Это совсем рядом, через дорогу, а дорога – Симферопольское шоссе. Когда ветер дует со стороны фабрики, чувствуется запах шоколада и карамели. В моём детстве там тоже воровали и кидали сумки через забор. А ещё раскидывали пачками конфетные фантики. Уж не знаю, кто и зачем выносил фантики и разбрасывал по улицам на радость детям. Фантики предназначались для каких-то невиданных конфет, которых мы никогда не покупали в магазине. Со временем я узнала, что фабрика у нас экспериментальная. Есть, так сказать, базовая продукция, а есть вот такие эксперименты, которые мы никогда не пробовали, они уходили в Москву.

Есть на фабрике конфета с историей – «Подольчанка». На одном из дипломатических приёмов в Америке председателя Совета Министров СССР Алексея Косыгина и его жену угостили конфетами «Холодная помада». Супруге очень понравилась конфета. Косыгин привёз образцы конфет и передал в Институт кондитерской промышленности, чтобы там расшифровали рецептуру и начали выпуск в СССР. В 1972 году на базе Подольской кондитерской фабрики выпустили первую партию конфет «Подольчанка», близкую к прототипу. Конфета выпускается до сих пор.

Историю этой конфеты я использовала в сценарии двухсерийки «Не говорите мне о нём». Главная героиня работает на кондитерской фабрике, а конфета называется «Романс».

А родилась эта история так. 2015 год. Я приехала из роддома в опустевший после смерти мужа дом. С одной стороны – мясокомбинат, с другой – фабрика, а у меня нет денег. Я – индивидуальный предприниматель (как все сценаристы), поэтому детские деньги мне не положены. Надо работать. Бабушек-дедушек тоже нет, нанимаю няню для Глеба. И строчу заявки. Всё мимо. Ничего не берут. Ответы такие: здорово, супер, это кино, это фестивальное кино! Но это не наш формат.

Последние деньги плачу няне. От отчаяния пишу заявку в формате «история Золушки». Пишу нарочито форматно. Думаю: «Мне сейчас ответят: ты что, издеваешься? А я скажу: нет, я написала так, как вы хотите!» Поругаемся с редактором канала «Россия-1», я навсегда останусь без работы. Но я хотя бы выпущу пар. Потому что я так больше не могу. НЕ МОГУ!!! Вот просто крайняя степень отчаяния.

Отправляю заявку. Ответ: «Супер! Берём, передаём в производство в компанию “Русское”!» Мне бы радоваться, а я в шоке. Ощущение, что я своровала колбасу и бросила через забор в отделение полиции. Потому что я не знаю, как писать ЭТО. Мне пишет редактор компании: мол, здравствуйте, с вами буду работать я, Татьяна. А я в ответ извиняюсь за свою заявку, оправдываюсь. Объясняю, что это был практически вызов на дуэль от безысходности. Татьяна отвечает: заявка-то принята, надо работать.

Татьяна мне очень помогла вытянуть этот сценарий. Вскоре она мне написала: «Нам повезло с режиссёром!» Ох, нам и правда повезло. Очень люблю этот фильм – «Не говорите мне о нём». Зрители тоже его любят, судя по количеству просмотров и отзывов.

Растём

Ребёнок продолжает радовать новыми перлами. Нарисовал нечто, на мой взгляд, невразумительное. Просто каляка-маляка, прямо скажем. Спрашиваю:

– Как это называется?

– «Они подрались».

Хм… Ну да, точно.

* * *

Глеб захотел пить. Подходит ко мне, стучит себе пальцем по голове и говорит:

– У меня тут вопросик сформировался. Можно водички?

* * *

Ну и очень интимное. Но такая метафора, что процитирую. Сидя на горшке:

– Мам, иди на ушко скажу. Попа пукнула, будто сосиска в микроволновке взорвалась.

* * *

Под утро слышно, как поют синички. Весна! В своём доме слушала малиновку. Малиновки гнездились у нас в кустах жасмина. Я по ним очень скучаю. А ребёнок не запоминает, как называются все эти кусты и травки. Квартирный житель.

Сегодня сын сочинил две сказки. Если поумничать, то это аллегорические истории маленького человека, который ставит перед собой цель и идёт к ней. В обоих случаях путь героя проходит через столовую. Нет, лучше так – Столовую.

МЫШКА

В маленьком домике жила маленькая мышка. Когда подросла, она пошла искать себе дом побольше. Вышла на улицу, шла, шла. Зашла в столовую, там поела, потом пошла дальше. И увидела большой дом с лесенкой. Он ей понравился, и она стала жить в нём.

КРОКОДИЛ

Жил-был маленький крокодил. Он захотел стать путешественником. И вот он отправился в путешествие. Зашёл в столовую, поел, пошёл дальше. Взобрался на высокую гору. И там он увидел, как у него захватывает дух. От сердца. Крокодил спустился с горы, зашёл в столовую, ещё поел. И вернулся домой.

Мне кажется интересным мистический опыт, полученный крокодилом на горе. Он там УВИДЕЛ, как у него захватывает дух. От сердца! Вот и ест много на нервяке. Мышка всё-таки попроще устроена: нашла новый дом и больше ничего не надо. Одного захода в столовку ей вполне хватило.

(Продолжение следует)

^[1] Патрик Суэйзи – американский актёр, танцор, певец, трижды номинант на премию «Золотой глобус». В 55-летнем возрасте у актёра нашли рак поджелудочной железы в четвёртой стадии. 14 сентября 2009-го скончался в возрасте 57 лет.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска