Третья зима
После службы читаю письма: «Зятю Вячеславу 10 дней назад дали взвод, 30 пацанов, – и под Суджу. Жестокие бои. Молюсь постоянно. На Псалтыри у меня более трёхсот воинов. В 20.00 – общая молитва. Опять всех поминаю. Молитва с уст не сходит. И постоянная тревога. У нас в храме никаких молитв о воинах не читается. Для сетей начинаем резать белую ленту. Значит, будет ещё одна зима…»
Вскрываю другой конверт: «Воронеж от нас в трёх часах пути, и в него летают с Украины эти “взрывчатки”. Да, враг нас пугает, а мы не каемся, не молимся. У нас погибают ребята, но редко кто из матерей приходит молиться. А вот этот плакат – “Мужская работа” – меня очень возмущает. Раньше писали: “Всё для фронта! Всё для победы! Отечество в опасности!” А теперь за деньги или погибнуть, или остаться без рук и ног. Я плохо слышу, телевизора нет, плохо разбираюсь в политике. Нерадивая и бестолковая, простите меня. Сердце кровью обливается!..»
Звонок телефона. Это сторож из храма:
– Здесь к вам женщина, говорит, что срочно. Дам ей трубку?
– Да, конечно!
– Добрый день! Меня зовут Иулита. Пришла, а служба уже закончилась. Разговор жизненно важный. Сыну через день на войну, а он ни разу не исповедовался, не причащался.
– Хорошо, приходите завтра с утра. Всё решим.
– Не можем прийти. Он под домашним арестом. На ноге браслет.
– Ждите! Сейчас подъеду…
С неба сыпал первый снежок и не таял. Дежурил Костик. Под курткой и толстовкой видна была неизменная тельняшка. «Без вашего благословения не стал открывать храм».
Неподалёку от входа в храм стояла женщина в длинном бежевом пальто и держала над головой зонт. Я кивнул Костику, чтобы открыл двери храма. В этот момент сзади послышались торопливые шаги. От ворот шёл, покачиваясь, боец в камуфляже, вызывающе громко говорил и жестикулировал. Я остановился.
– …Она говорит, что все уже подустали от войны! И помогать не хотят. Живут, как будто война закончилась! Будто победа уже! Переключите канал, надоело о войне! Что-нибудь веселее. А ты, стерва, знаешь, что там льётся реальная живая кровь, умирают наши братья?! Ты куда сейчас поехала? В бар? В супермаркет? Домой к сытому столу, к тёплой постели? А там ребята в холодных мокрых окопах. Ты подумала, как он проведёт ночь, чем согреется утром? И будет ли у него это утро? Подустала она! А там ребята не устают воевать за тебя, за твоего мужика, за твоё барахло? Я не из телевизора пришёл, где всё тип-топ и «под контролем», чтоб вам нервы не поднимать. Я из пекла пришёл! Руки, ноги в осколках – хочешь, покажу? У меня друг Ванька там воюет, а пятеро детей дома. У троих сахарный диабет. Пошёл воевать за них и за Родину. Там, в плену, наших мучают и пытают, ноги-руки отрезают. В госпиталях лежат калеки. А ты подустала? Тебе концерты и танцы давай! А как они без ног будут танцевать, ты подумала? Как посмотрят на тебя, когда вернутся?.. Деньги оставьте себе, у меня свои есть. Всё равно откупиться не получится.
Он подошёл вплотную и посмотрел на меня с высоты своего немалого роста красными от выпитого глазами:
– Где я могу видеть священника?
– Вот я.
Он полез во внутренний карман камуфляжного бушлата и достал бумажку, в которую были завёрнуты деньги:
– Лёха погиб, друг мой. Осколками посекло, когда уходили на ротацию. Сделайте что-нибудь, чтобы ему там полегче было.
Я взял записку, деньги вернул:
– Как тебя звать, друг?
– Роман.
– С кем ты сейчас так яростно общался?
– У церкви одна тварь, вся такая упакованная, садится в крутую тачку и говорит мужу, видимо: «Что-то подустала я от этих солдатиков! Здесь дай, там дай!» Вот я и орал ей вслед!
Он с силой втянул воздух носом, который был свёрнут набок, как у профессионального боксёра. Снова полез в карман и достал коробочку:
– Целый год там, «за лентой», а получил только вот это.
В раскрытой ладони – медаль «Участник СВО».
– Хочу бате в могилу закопать. Ничего такого ведь нет в этом?
– Хочешь – закопай! Хочешь – оставь на память! Как там отцы-командиры, не подводят?
– Какие там командиры?! Нет их. Сидят по блиндажам, а нам приказ – вперёд. Прислали старлея, сына какого-то генерала. Один батальон положил, поехал за вторым. Гуманитарка доходит самая негодящая. Что получше, ту командиры забирают.
– Но ты, Роман, несмотря ни на что, воюешь?
– Я за Родину стою, чтобы вся эта сволота не пришла сюда. Там сброд со всего мира.
– Главное, Рома, не теряй веры в Бога и молись. Особенно на фронте. Особенно в бою. И не матерись.
– Какая вера, отец?! Бога на войне нет. Кругом трупы, смерть. И хохлы ведь молятся. У них те же святые, что и у нас. Те же иконы. Тот же Бог, что и у нас. Кого из нас Богу слушать? У Него крыша поедет от этих молитв с той и нашей стороны. И мы христиане, и они христиане. У них аргументы и у нас. Так что, отец, извини, Бога там нет. Хотя попов много. Даже на передке. Вот за это уважаю!
– Ты же сам говоришь, что хохлов там уже нет, одни наёмники.
– Может, и есть, кто остался, кого не убили. В окопах иконы находим, крестики.
– А ты всё равно молись. Есть Бог на войне, нет Его – не твоё дело. Надо будет – Он увидит тебя. Вот тебе пояс с молитвой, иконка воскресшего Спасителя. Положи под корочку военника.
Взял без возражений, спрятал на груди:
– Я почему-то верю тебе, отец.
– Надо бы тебе исповедаться, копоть снять, которая прилипла. В храм хотя бы зайди, просто постой. Молча постой, ребят своих вспомни…
Тут подошла женщина в бежевом пальто и выжидательно посмотрела.
– Да-да, едем, – говорю ей и поворачиваюсь к Роману. Приподнявшись на цыпочки, обнимаю его и иду в храм за Святыми Дарами.
* * *
Сельский опрятный дом с пристроенным гаражом, широким крыльцом и большим палисадником. Женщина поднимается по ступеням, открывает дверь, и только тут замечаю, что её лицо заплакано, глаза красные. Встречает хозяин с круглым добродушным лицом, протягивает руку: «Николай», – и делает приглашающий жест. Идёт впереди, прихрамывая. С дивана встаёт молодой человек, напряжённо смотрит на меня, а я с интересом – на него. Лицо приятное, по-настоящему мужское, с твёрдым подбородком и серыми испытующими глазами.
– Познакомимся?
– Я вас знаю. А меня зовут Валентин.
– Слышал, у тебя случилась беда и через день на фронт? Исповедаться, причащаться будешь?
– Я человека сбил машиной. Насмерть. Он был пьян и неожиданно вышел на дорогу, а я в это время смотрел, кто звонит мне. Да и сам был нетрезвый. А он был с женой. Та как заорёт! Я остановился, вышел. Лежит, пытается шевелиться, кровь изо рта. Пока скорая приехала, умер.
– Как так получилось?
– Ехал вроде медленно, вот только на телефон отвлёкся. До этого тоже были проблемы с полицией. Дважды снимали номера, прав лишили за нетрезвость за рулём. Короче, весь комплект. Жена его на меня с кулаками. Понимаю её. Полицейский сел на водительское место, меня посадил рядом. Доехали до участка, там всё оформили, заперли до утра в «обезьянник». Утром пришёл адвокат и сказал: два варианта – на фронт или от восьми лет. Конечно, на фронт. Надо смывать с себя кровь… Неделя прошла, спать не могу – всё это крутится перед глазами. Конечно, на фронт. А теперь сделайте что-нибудь, чтобы перед Богом не так позорно было.
Валентин, стоя на коленях, рассказывал свою жизнь: как в школе учился с тройки на двойку, был забиякой, драчуном, прогуливал уроки, дерзил учителям, в армии служил водителем, тоже не был на добром счету у командования, после армии помогал по дому, перебивался случайными заработками, купил убитую «девятку», хотел таксовать, но алкоголь помешал.
Слушаю его и думаю: «Что делать? Исповедовать смогу, но вот с причастием как быть? Сбил человека насмерть, полагается жёсткая епитимья с запретом причащаться. Но ему на фронт, и это причастие, возможно, будет первым и последним».
Валентин стоял на коленях, рядом горела свеча, зажжённая перед иконами его отцом. Я физически чувствовал тяжесть, которая давила на его плечи. Причастил его, обнял, крепко взял за плечи и сказал:
– Ты сделал правильный выбор. При любом раскладе Господь будет с тобой. Молись своими словами и не матерись. Будет тяжело, но ты молись. Господь поможет смыть тяжкий грех.
За дверью ждал отец Валентина:
– Батюшка, не откажите ко мне в комнату на чашку чая. Жена приготовила.
– Почему бы и нет? Неизвестно, что день грядущий готовит, чашка чая не повредит.
Николай открыл дверь в свою комнату. Я замер на пороге: такого количества книг не ожидал увидеть в простом сельском доме.
Николай посмотрел на книжные полки:
– Это от моей мамы. Учительницей работала, преподавала русский язык и литературу. Окончила Свердловский пединститут.
Более всего поразило меня 30-томное академическое собрание сочинений Достоевского. Перехватив мой взгляд, Николай сказал:
– К сожалению, собрание неполное. Валентин ещё в школе отдал почитать кому-то из одноклассников «Преступление и наказание». Так и не вернули. Валентин – наша общая с женой боль и вина. Перед ним родились две дочки, он – последыш. Любимый и обожаемый. Как говорят в народе, в попу дули. Вот и получилось что получилось.
– Вы кем работаете?
– Был учителем физики, пока школу за некомплектностью не закрыли. Началась СВО, пошёл добровольцем.
– В храм ходите?
– Не хожу. Когда отступали, вернее бежали из-под Изюма, потерял ногу.
Николай поднял штанину. Блеснул никель протеза.
– Плохо приживается. Ни ходить, ни стоять пока долго не могу.
Он разлил по чашкам чай, пододвинул блюдце с орехами, мармеладом:
– Пересёкся как-то в больнице с вашим отцом Вениамином, он мне сказал: «Если врачи не помогают, а Бог попускает, это твой крест». Хорошие слова!
Помолчали. Решил спросить у Николая мнение о бежавших за границу «ждунах», всех этих познерах, которые стали возвращаться в Россию.
Николай поискал глазами книгу на полке и достал одну. Розанов! В деревенском доме! Да уж, удивил.
Он открыл место, отмеченное закладкой:
«Что же нам делать с этими детьми, проклявшими родную землю, – и проклинавшими её всё время, пока они жили в России, проклинавшими устно, проклинавшими печатно, звавшими её не “отечеством”, а “клоповником”, “чёрным позором” человечества, “тюрьмою” народов, её населяющих и ей подвластных?!! Что вообще делать матери с сыном, вонзающим в грудь ей нож?.. Об этой матери в этой “загранице” они рассказывают, что она всего только блудница и всего только воровка, которую давно надо удавить на грязной верёвке, и звали сплетать эту петлю на родину кого попало – шваба, чухонца, армянина, еврея, поляка, литовца, латыша. “Давите эту собаку Россию, давите её ко благу всего просвещённого и всего свободного человечества…” Был ли из этих “эмигрантов” хоть один человек, который обмолвился бы добрым словом о родине, добрым вздохом о России? Переехав сюда, они будут нашёптывать нашим детям, ещё гимназистам и гимназисткам, что мать их – воровка и потаскушка, что теперь, когда они по малолетству не в силах ей всадить нож, то по крайней мере должны понатыкать булавок в её постель, в её стулья и диваны; набить гвоздочков везде на полу… Эти гвоздочки они будут рассыпать по газеткам.
Раскаявшегося – да, отец примет и Россия примет. Но нераскаявшегося, по-прежнему злобного, кто же примет и какой отец обязан принять в свой дом?! Христос – не указал. Россия вообще не оставлена своими детьми, вы напрасно думаете, и эмигранты тоже напрасно это думают. И почитающие её сыны не хотят, чтобы она прощала и возвращала тех негодных сынов, которые ей изменили и предали врагам дом свой. И если они вернутся: раскроются раны и заточатся вновь кровью всех настоящих мучеников русских, погибших при Цусиме, в Маньчжурии, в Турции, в Польше, на Кавказе. Вот наши герои. Нам не нужно других… И эмигранты не вернутся. “Дом” их сожжён ими самими. Сожжён ими в сердце своём. Нет у них “родной земли”. Нет им ни жизни, ни могилы в проклятой, “отреченной” земле. Отреклись – пусть отречение будет полным».
– Написано более ста лет назад, но как современно, не правда ли? Ничего не поменялось, хотя такие бури пронеслись над нашей бедной страной! Уже почти три года идёт война. Много говорил я с ребятами, пока лежал в госпитале. Особенно возмущают «мясные штурмы»! Это, кажется, Пригожин пустил словечко в оборот. На неоправданный штурм кидают специалистов из других родов войск. Слышал, что гидроакустика с АПЛ назначили в штурмовой отряд. Мой приятель, прекрасный автомеханик, который на фронте с самого начала войны, тоже был отправлен на «штурмы». Или спущенный сверху приказ не жалеть людской ресурс?.. А народ в тылу? Спят, будто и нет войны. Веселье, жрачка, какой-то тяжёлый угар. А ряды могил под российским флагами множатся, а в домах плачут, запершись, вдовы и дети перед поставленными под иконами фотографиями ушедших навсегда. Кто нами воюет? Кто платит за всё? Про наших олигархов и говорить не хочется. Один умный человек сказал: «Там, где начинаются большие денежные величины, совесть умолкает…»
Пьём по третьей чашке. Надо уходить, но что-то притягивает к этому мягкому и добродушному на вид человеку. Бередят и без того неутихающую сердечную боль его жгучие вопросы.
– Однажды Паисий Святогорец – слышали о таком святом нашего времени? – сказал: «Если бы не было онкологических заболеваний, то рай бы опустел». А святой Исаак Сирин говорил: «Бедствия в этой жизни уменьшают адские мучения». Понимаете, о чём я? Сатана и его приспешники думают: как ловко мы всех одурачили! как изощрённо столкнули лбами народы! сколько людей побили и покалечили! Бог отвечает: хитромудрые слепцы, как бесконечно и яростно будете вы завидовать жертвам вашего чёрного лукавства, когда из преисподней, уготованной вам, вы увидите их в неизреченной Моей Славе.
Страна наша – мученица! Народ наш – мученик! Я твёрдо верю, что слёзы вдов и матерей Господь принимает как мученичество. Наше земное благополучие Бога не интересует, для Него важна жизнь вечная. В первую очередь Он печётся о нашей будущей жизни и лишь потом о жизни временной. Вы спрашиваете: «Кто нами воюет?» Нами воюет Бог. Президенты и политики всех рангов, теневые воротилы могут сколько угодно раздувать щёки, отдавать приказы, продумывать хитрые планы будущего мироустройства, но они всего лишь мелкие клерки в Великой мастерской Божьего домостроительства. Надо молиться, Николай. Молиться за страну нашу, за воинов, за Церковь Православную. Враг навострился прежде всего на Неё, потому что в Ней рождается Христово воинство.
– Как-то Валентин поздно ночью возвращался домой, – вспомнил Николай, – а навстречу по улице идёт отец Вениамин. Идёт с крестом и что-то шепчет. Поздоровался. «Батюшка, а что это вы один гуляете в такую позднь?» – «Не гуляю, а иду крестным ходом. И творю молитву. Если хочешь, пойдём со мной». – «Нет, мне домой надо. А что за молитва?» Отец Вениамин достал из кармана листок: «Держи! Сам молись или отдай тому, кто будет молиться». Вот она…
Николай выдвинул ящик стола, достал листок:
«Господи, спаси и сохрани страну нашу Российскую от антихриста и поганых слуг его, от врагов видимых и невидимых, внешних и внутренних. Всех мирных жителей и воинов на поле брани сущих, всех от войны пострадавших, раненых, пленённых, без вести пропавших, в оккупации оказавшихся, оставшихся без крова и средств к существованию, всех на Святой Земле убиваемых и мучимых, всех православных гонимых христиан Украины. Упокой, Господи, всех живот свой за Веру и Отечество положивших, всех от ран и болезней скончавшихся, всех замученных и безвинно убитых и сотвори им вечную память».
Николай провожает меня до порога, крепко и долго жмёт руку:
– Не хочется с вами прощаться… Обязательно приду к вам в церковь! И причаститься, и исповедаться! Вот только ноги заживут! Врачи говорят: процесс нескорый. Но всё в руках Божиих, не так ли?
– Конечно, всё в руках Божиих!
…Мы встретимся ровно через месяц, когда они с женой Иулитой приедут в храм. Он – в камуфляжном бушлате, она – всё в том же бежевом пальто и в бьющем глаза чёрном платке. Николай, сильно хромая и опираясь на руку жены, подойдёт ко мне:
– Валентин погиб при исполнении боевого задания, так сообщили из части. Тело привезут дня через три. Девять дней был в учебке, потом направили в танковую часть. Подробностей не знаем. Мы с Иулитой получим за нашего Валентина какие-то деньги… – Николай замолчит на несколько секунд, его круглое лицо исказится болью. – Мы решили на эти деньги построить возле села часовню в честь Архангела Михаила… Благословите!
* * *
…Когда через час со Святыми Дарами я вернулся в храм, увидел Романа. Он стоял на коленях у иконы Божией Матери, голова и плечи были опущены. Обернулся на звук хлопнувшей двери, резко встал и почти бегом кинулся ко мне. Лицо заплаканное, из боксёрского сломанного носа текли сопли. Подал ему салфетку.
– Отец, не знаю, как тебя благодарить! Я ведь вздёрнуться хотел. Когда шёл сюда, главным было увидеть священника и договориться о венчании с моей любимой женщиной, а уже потом – про Лёху. Подъезжаю сюда, а тут сообщение на телефон… – Роман достал из кармана телефон и прочитал: – «Ромулечка, не обижайся! У меня есть другой, поэтому венчаться не приеду. Зарплатную карточку твою верну почтой». А мне через три дня снова в пекло! Подумал про себя и решил: «Зачем мне такая житуха? Доеду до ближайшего леска – и верёвку через ветку». А поговорил с вами, и как-то стрёмно стало на душе. Думаю: «Зайду-ка в церковь». Только порог перешагнул, меня пробило. Сопли, слёзы, в глазах туман. Пошёл к иконе – и на колени. Так и стоял, не мог подняться, пока вы не пришли. Как будто меня всё это время кто-то держал за плечи. Так меня мамка в детстве обнимала, когда ушибусь или кто обидит. Похоже, Бог есть!
– Ещё как есть!
Только тут я заметил молодую женщину, нашу прихожанку. Она сидела на сундуке у стены, но при моём появлении встала:
– Мне только одну фразу сказать. Вчера была здесь на службе. Когда запели «Херувимскую», батюшка поднял руки в алтаре, и в этот момент из алтаря прямо к входным дверям волнами покатилось огненное облако. Так в фильмах показывают атомный взрыв. В жизни такого не видала! Вот об этом и хотела рассказать.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий