Вадим КУСТОВ

Этот случайно найденный личный дневник – документ ушедшей эпохи. Он рассказывает о душе и вере девушки 1930–40-х годов. История сохранила не так уж много подобных откровений души советского времени, тем более того периода, когда вести дневники было небезопасно. Поэтому считаю это бесценной находкой. Из него мы видим, что даже комсомольские активисты, дети статусных родителей (у Веры отец преподавал в военном училище) могли быть верующими людьми, имели свои вопрошания к Богу. В моём собрании этот дневник состоит из четырёх школьных и пяти общих тетрадей за 1936–1946 годы. Первая запись сделана 18 ноября 1936 года, а последняя – 3 декабря 1946 года.

Мне повезло, поскольку не пришлось искать автора и биографические сведения, всё нашлось в дневнике – в него было вложено несколько записок, в том числе автобиография, написанная для поступления в институт. В одной из тетрадок сохранился маленький рисунок 3х3 см, скорее всего автопортрет, подписанный: «Вера Тилли».

Автопортрет Веры на кусочке бумаги и надпись на его обратной стороне

Вера Фёдоровна Тилли родилась в городе Хвалынске на Волге 15 ноября 1921 года. В 1929 году поступила в школу в городе Куйбышеве. В 1932 году переехала с семьёй в Ленинград, поселились они в центре – на Маяковского, 33. Недалеко от них, в Дмитровском переулке, жили её дедушка с бабушкой по маминой линии. Училась и окончила 11-ю школу в 1939 году. В школе была звеньевой и председателем отряда, в 10-м классе – председателем класса. Мама до революции получила хорошее образование, как и отец, который до 1933 года служил в РККА, а потом преподавал в вузе военные дисциплины. Во время войны находилась в эвакуации в Казани, где продолжала учиться в медицинском институте.

Из дневника можно узнать о её интересах и взаимоотношениях. Маму любила, но у той, похоже, был непростой характер, поэтому отношения их подчас складывались сложно. Вера, как и все молодые в те годы, ходила в кино, читала книги, но её главным увлечением был МХАТ. Она даже подумывала стать актрисой, однако в душе понимала, что это, скорее, лишь мечта. Не всегда в школе и институте ей хватало усидчивости, могла и прогулять, но после брала себя в руки и навёрстывала пропущенное.

Вера не упоминает в дневнике, что она ходила в церковь, но всё же такое заключение можно сделать, основываясь на нескольких её записях. В её окружении были подруги, с которыми она могла говорить о вере. Надо учитывать тот факт, что в сознании людей того времени религиозность уживалась с реалиями советской жизни. Дневник не просто служил для девушки для записей, он был собеседником, которого она даже одушевляла, обращаясь к нему как Флоренс.

(Публикуется впервые, орфография и пунктуация частично исправлены.)

8 октября 1938 года (Переживания по поводу прогулов и возможного отчисления. – Ред.)

Никак не могу понять, что же, наконец, случилось. Вчера до 11 часов я была счастливая. Теперь незаметно, бесшумно подкралось и встало перед глазами что-то ужасно зловещее, под ногами раздвинулась пропасть. Я могу остаться совсем одна. Может быть, учиться мне дальше нельзя будет.

Так что же случилось? Кругом всё по-старому! Жутко в душе, пусто, тоскливо. Даже слёзы не текут. Со старым всё покончено. Не верится, неужели я должна проститься со всеми мечтами. Я не могу больше писать, меня душат слёзы. Господи, я верю, ты не допустишь этого?

10 ноября 1938 года

Опять учусь. Новостей куча. 4 дня гуляла. 5-го уроки музыки и немецкого с Мариной прогуляли. Сразу после школы поехали к ней, у неё пообедали, поехали в театральную библиотеку. Там вышло немного неудобно: библиотекарша стала расспрашивать о том, какое мы отношение имеем к театру? Я пролепетала в ответ что-то невнятное. 6-го целый день стирала на Дмитровском, потом пошла к Алле, у неё второй раз пообедала, выпили вишнёвой настойки вместе с Марком Абрамовичем. Посидели у неё с час, пошли с Аллой гулять. 7-го ходила на демонстрацию, было так себе. Почти всё время уговаривала наших мальчиков идти на вечер, Кочинева так и не уговорила. Остальное время спала. 8-го весь день бегали по магазинам: Марина, Лена К. и я – для вечера. Вечер был так себе. Первую половину чувствовала себя хорошо, потом очень плохо. Закончился вечер наш прогулкой на площадь Урицкого. Ходила в сандалиях и шёлковых чулках, теперь горло болит.

Сегодня в школе после уроков я задержалась, составляла коллекцию минералов. Прибежала за мной Таня С. и говорит: «Приехала твоя мама, иди скорей домой!» Собралась я идти домой, а моего берета нет, его Марина унесла в своём портфеле. Пришлось идти к Тоне за шапкой. Пошла скорее на Дмитровский, мама приехала. Очень обрадовались мы обе нашей встрече. Объехала она все города, повидала множество знакомых людей. Горе моё опять с приездом мамы прибавилось. И в эти дни будет решаться наша судьба. Люди, люди! Как много в вас зависти, подлости, и как мало ещё любви к друг другу, умения помогать в беде. Как любишь человека, помогай одним взглядом, да же одним добрым словом отозывайся на несчастье. Таких людей запоминаешь на всю жизнь. Мама приходила со своим горем ко многим людям, мало кто посочувствовал ей и оказал помощь. Писать пока не могу, все мамины рассказы запишу в следующий раз.

Милый Флоренс, мой единственный друг, слушай внимательно: люби людей, помогай им сам, и особенно цени тех, которые хорошо относятся к тебе.

Для меня идеал человека, соответствующего этим качествам, являются Горький и Ленин.

 13 декабря 1938 года

День сегодня счастливый. Меня приняли в комитет комсомола, и я иду на концерт МХАТ. Боюсь, не выдержу две такие радости. Уже две ночи подряд вижу во сне этот концерт. Сейчас только ещё 10 минут седьмого, а Марина уже выезжает… Сидеть буду в третьем ряду. Хорошо. Вчера было небольшое телефонное приключение. Ко мне звонил Толька Карабанов, трепался невероятно. Мой номер телефона дала Зоя. Сегодня ночью сожгла письмо Москвину (видный актёр МХАТа, с 1943 года – директор театра. – Ред.), придумала подпись:

«Кто писал мне неизвестно,

И узнать неинтересно».

Так хочется скорее поехать на концерт, время тянется и, как нарочно, удивительно долго.

Милый Флоренс, ты уже забыл меня, прости, скоро будем с тобой разговаривать чаще. Что ж ты плачешь? А? Какой ты стал капризный. Ты обижаешься, что я тебе так долго ничего не рассказывала? Не надо сердиться, мой милый!

16 декабря 1938 года

Как жаль, что 13-е число уже прошло. Концерт мне очень понравился. Они действуют на меня опьяняюще, домой я ехала совсем пьяная, именно пьяной. После них в жизни что-то оборвалось. В жизнь мою ворвался светлый луч счастья, как солнечный луч сквозь щель двери в тёмную комнату. Но дверь была открыта одно мгновенье, и её тотчас наглухо закрыли. На 25-е мы купили билет, боюсь, меня не пустят. Очень боюсь. Теперь эти концерты для меня единственная радость в жизни. Вот только ещё вступила в комсомол. 13-го получила по физике «плохо». Не стала отвечать. Сначала настроение было хорошее, теперь чувствую себя неважно, двойка лежит камнем на сердце, ещё тройка по геометрии. Много плачу. На комсомольском собрании Е.Л. сказала: «Вы – строители новой жизни!» Я, например, какое-то жалкое существо. Как тяжело сознавать свою слабость! Меня не пустят 25-го. Это жестоко, ведь это моя радость, жизнь моя. Я чувствую, мама права, что не пустит меня, но чересчур больно.

27 декабря 1938 года

Сижу за своим столом и учу уроки. Мама с папой уже спят. Четверть кончилась. Результаты ужасные. У меня троек около половины. В голове бродят ужасные страшные мысли, хочется, чтоб всё кончилось. Хотелось даже над собой что-нибудь сделать. Если б я знала, что это не будет смешно, глупо, я, наверное, что-нибудь сделала. Но мне странны даже мысли об этом. Самое ужасное – я никого не могу винить в случившемся, чувствую полную вину за собой.

<…>

Но всё примешивается 25-е число, когда я ходила на концерт. Дело, конечно, не в нём, а в чём точно – я даже не знаю. Но всё будет свалено на него. На концерт пошла обманом: придя домой, села играть, разжалобила сердце мамы, и она меня пустила не только в театр, но и после обеда к Марине. Собралась я к Марине в течение 10 минут. Папа весь вечер ругал маму, а когда я пришла домой, стал ругать меня. Я легла и заткнула пальцем уши, так что ничего не слышала.

Самое главное, меня расстраивают не столько мои отметки, сколько моё медленное, верное отупение. Сначала в моей голове стали появляться только туманные точки, и когда я на них натыкалась, ничего не соображала, теперь эти точки всё растут и растут. Я всё чаще перестаю соображать, и это меня очень беспокоит. Беспокоит почти каждую минуту моей жизни.

Сегодня в школе было со мной небольшое приключение. Я ушла с урока военного дела, спряталась на сцене, где Зоя рисовала украшения для ёлки. Туда же пришла Ира. Мы с ней занялись разговором. Вдруг Ира зачем-то вышла, в зале совсем неожиданно раздался голос Евгения Александровича. Зоя и я сильно испугались. Я встала за занавес сцены. В это же время прибежала Ира, встала рядом со мной – так стояли мы с ней. И говорили, и смеялись, и страшно было. На сцену выходила какая-то учительница, в это время мы стояли с Ирой ни живы, ни мертвы. Но, к счастью, всё прошло благополучно. Что же делать, надо жить… и мы будем жить.

Что же делать? Немного развлекусь, напишу о 25-ом. Исключительно где я хорошо себя чувствую – это на концертах. С меня и правда на одно мгновение сваливается всё, абсолютно всё. Я бываю счастлива. Толстого очень трудно играть: он тщательно описывает все внутренние переживания и внешние действия, они часто различаются. Он даже у тех героев, которых сам порицает, описывает человечность в душе. И многих это сбивает. Поэтому так и много разногласий о его героях. <…> Толстой изображает Анну удивительно прекрасной, но бросает её под колёса поезда, в наказание за совершённое преступление. Мы не видим этого преступления.

Взгляд Толстого на женщину вызывает у меня непростые чувства к нему. Удивляюсь, как такой могучий, гениальный человек не мог силой своего гения понять то, что понимает теперь каждый ребёнок. Хотя остатки его взглядов есть и сейчас. Но с ними надо бороться, это своего рода уродство. В его время, даже раньше, были люди, которые придерживались правильных взглядов. Толстой, такой человечный, не мог понять, отношение его к преступлениям, совершаемым женщинами, совсем неправильное. Меня возмущает отношение Левина-Толстого к гулящей девице – это же что-то ужасное. В «Воскресении» этого нет. Но этот факт указывает на колебания Толстого по этому вопросу.

28 декабря 1938 года

Хуже того положения, чем того, в котором я нахожусь, трудно себе представить. В школе сегодня не была, мотала вместе с Борисом, ходили в Таврический сад, в кино, так шлялись по улицам. Сказала маме насчёт тройки по физике, ругается по телефону жутко, а что же будет, если я ей скажу всё? Я – поганенькое существо. Нагадила, а теперь боюсь посмотреть правде в лицо. Моя вина лежит на мне горой, выше которой нет в мире. Сделать я теперь ничего не могу, разве только совершить новое преступление, но ведь оно повлечёт за собой новые. Сказать правду боюсь. Как мне хочется что-нибудь сделать над собой. Но нет, я – трус, я ничего не сделаю, но только ещё раз обману маму. Я вся окуталась сетью лжи, задыхаюсь, но вырваться не могу, а только всё больше и больше запутываюсь. Страшно идти вперёд, но ещё страшнее вернуться назад. Хочется, чтобы время остановилось, всё замерло. Завтра у меня райком, с какими глазами покажусь я туда? Мне стыдно не только людей, стыдно самой себя. И почему я такой урод во всём? И по внешности, и по уму. Я как будто переродилась, но не сразу вдруг, а постепенно, сама того не замечая. И только теперь я ясно увидела происшедшую перемену, о которой догадывалась давно. У меня ничего нет хорошего. Господи! За что ты меня наказываешь. Прости меня. Я тебя умоляю, прости! Дай мне силы снести наказание и исправиться. Что мне делать? Каждую минуту мучительно думать над этим вопросом, придумать ничего не могу… а жить дальше так нельзя. Господи, прости меня! Умоляю…

 29 декабря 1938 года

Преступление совершено. Господи, помоги дальше, чтоб мама не пошла в школу. Я – ошибка её жизни. Зачем я не могу исправить эту ошибку? Зачем я живу? Зачем не умерла? Зачем мучаю всех окружающих и себя? Господи, помоги мне, да прости мои грехи.

1 января 1939 года

Ещё один год прошёл, не оставив после себя радостного следа, одну муть. Неужели и всё последующее будет таким же ничтожным?

И почему все мамины несчастья идут от меня? И зачем я только родилась? На мучение маме и папе. Радости я им не даю никакой. Зинаида Яковлевна права, когда говорит, что я ещё немало горя принесу маме. Мама и папа живут, отказывая себе во всём, только чтоб я была счастлива. А разве я счастлива? Ученье не даёт мне счастья. Виновата только я, от этого ещё тяжелее. В компании я чувствую себя совсем плохо, моя внешность плюс моё неумение держаться, чрезмерная застенчивость, а иногда развязное, но очень глупое поведение, отравляют мне всё удовольствие. Как тяжело быть в 17 лет в стороне от жизни.

15 января 1939 года

Читала Фейхтвангера «Сыновья». Пришёл Ф.Е., разговаривала с ним, читала химию. Позвонил Миша. Говорила с ним. Вдруг влетает мама, злая, как чорт. Сразу набросилась ругаться. Я повесила трубку. Миша позвонил опять. Он понял, что причиной мама. Меня возмущает мама. На меня не смотрит как на человека. Может разозлиться, накричать, без мысли о том, как я буду потом разговаривать с этими людьми. Это очень больно. Мама, видимо, звонила домой и не дозвонилась, очень обиделась, а Миша стал виноват. Господи, прости мне мои грехи.

2 марта 1939 года

Живу без огонька, концертов впереди нет. В школе всё по-старому. По литературе проходили Маяковского «Ленин». Вот кого я не люблю. Содержание у него хорошее, но форма ужасная. Мне все его стихи представляются утыканными иголками, как ежи, эти иголки закрывают замечательное содержание. Маяковский даже груб. Правда, я его мало читала, но меня и не тянет читать больше.

Вчера с мамой, Фёдором Евдокимовичем, Зоей, Мариной ходили на выставку Левитана. Очень понравилось, много замечательных картин. «Омут» очень понравился, «Первая зелень», «Весна в Италии», «Июньский день» и много других. Всю ночь мне снились фантастические пейзажи. Кроме выставки прошли и другие комнаты в Русском музее. Особенно врезался в память портрет женщины, не помню какого художника, он весь глянцевый. Особенно хорошо лицо, кожа совсем прозрачная, чистая и такая – совсем живая. Хоть в жизни редко такая бывает. Рядом портрет военного, как у того замечательные глаза, даже смотреть жутко, кажется, что они за тобой наблюдают. Замечательные картины Куинджи «Ночное» и «Вечер на Украине». Когда читаешь хорошие книги, смотришь в театре настоящих актёров, слушаешь музыку гениальных композиторов, смотришь картины талантливых художников, в душе поднимается и бушует всё самое лучшее, даже скрытое. Про всё забываешь, все страдания и заботы, чувствуешь только величие своей души. Наша мелочная жизнь уходит далеко. Вся ты заполнена, и из тебя бьют фонтаном лучшие чувства, которые знало человечество. Но не только это способно вызвать в душе лучшее, иногда несколько слов, сказанных приветливо, раскрывают твою душу перед человеком.

3 марта 1939 года

Марины в школе сегодня не было, хворает. Я ей здорово вкручивала о том, что была сегодня в школе. Она и не подозревает, что меня там не было. Господи, прости меня, не наказывай только. Стыдно смотреть маме в глаза, стыдно перед тобой, Господи!

26 февраля Крупской исполнилось 70 лет. 27 февраля утром она умерла. Вчера передавали сообщение о её похоронах, я ревела. Жалко её. Кстати, вспомнила о Ленине. О нём всплакнула. Сейчас без 5 минут час. Спокойной ночи.

Господи, прости меня и помоги мне!

7 марта 1939 года

Милый Флоренс, тебе скоро уже полгода. Ты совсем большой, а я тебя забываю. Ты не думай, не забываю, я только не пишу, но думаю о тебе много. Слушай внимательно мои исповеди и никогда не будь таким, как я.

Только одно у меня есть хорошее, и то немного: я люблю и уважаю людей, больше, чем все, меня окружающие. Но неужели это только по молодости, а когда я стану таким же, как они, я буду такая же? Страшно думать об этом. Флоренс, через всю жизнь нужно пронести пламя любви к человеку и ненависть к врагам человечества, и пусть искры этого пламени сжигают врагов и возгораются в пламени любви в друзьях, сердцах друзей человечества.

Господи, прости мои грехи, да помоги мне.

9 марта 1939 года

Сегодня пришла из школы. Пообедала, отдохнула, пошли с Зоей на собрание комсомольское в Эрмитаж. По дороге, конечно, встретили 16-й трамвай и зашли к «Норду», съели пирожное. Был интересный доклад о пропаганде и агитации. Докладчик говорил интересно, правда, немного длинно. Обратно шли Алла, Галка, Кочинев, Лёвушка и я. Веселились всю дорогу. Кочинев ещё помнит, как мы с ним сидели. Я его никак не могу понять, как он ко мне относится. Досталось мне сегодня от Васи за райком. Стыдно мне.

Господи, помоги мне завтра, чтоб не спросили.

19 марта 1939 года

Сегодня день рождения папы. Ему исполнилось 43 года. Он говорит, что и не заметил, как прожил их. Я всё мучаюсь, живу. Вчера легла в пятом часу утра. Учила много и без толку. Отвечала сегодня плохо. Мне тяжело. Все окружающие подают мне надежду о золотом аттестате, и эта надежда у меня очень скоро появляется. Но при первом же ответе она разбивается в мелкие кусочки. Как волна об утёс, и брызги её обдают меня всю холодом и страхом.

В 5-й день я не ходила в школу. Совсем не хочу так жить, как я живу. Господи, прости меня. Для моего счастья живут мама и папа, они отдают мне всё. Перед ними мне стыдно. Это мой грех, очень большой грех. Где мне взять сил? В чём почерпнуть их? Господи, помоги!

Всё во мне самой плохо. И внутри, и снаружи. Ничего нет хуже меня и гаже, ничтожнее. Но вот эту гадость – себя – я люблю всё же больше всего на свете. Сколько я себя помню, я всегда сознавала свои недостатки и старалась их исправлять. Они всегда мучили меня. Но результатов никаких нет. И не будет, я уверена.

Спокойной ночи. Господи, помоги мне! Спаси меня!

1 апреля 1939 года

Каникулы кончились, опять учимся. З.Я. рассказала о моих прогулах с нежелательными для меня добавлениями. Все каникулы ругалась с мамой.

Только сейчас видела в «Людях». Плакать хочется, жить по-другому хочется. Горький близок душой каждому человеку. Просматривая его жизнь, становится мучительно жалко людей за их грубость и невежество, хочется им помочь. После Горького начинаешь любить человека, уважать. В душе бушует радость за настоящее, из глаз льются слёзы за прошедшее. Я не могу описать моего чувства к Горькому. Могу сказать, что оно велико и неиссякаемо. Каждое его слово близкое, родное. Хочется сказать: вот я так же думаю, но не умею этого выразить. Ты видишь, т.е. читаешь у него свои мысли, выраженные чётко, ясно, красиво. И такого человека убили, как только рука поднялась у мерзавцев! Не могу ни про что другое писать, из головы нейдёт Горький. Хочется читать и читать его произведения. Милый Флоренс, люби и подражай Горькому. Пока.

18 апреля 1939 года

Прошла, вернее, пробежала вереница дней с мелкими разнообразиями, а я осталась всё такой же, нисколько не изменилась, всё так же много плачу, когда одна читаю стихи вслух, разыгрываю. Придумываю роли (это всё когда одна), страдаю от безделья, своей лени и своего ничтожества, но для своего исправления всё так же ничего не делаю.

Быть артисткой я не могу, об этом говорят все – это меня убивает. Значит, никогда у меня не будет настоящей жизни, о которой я мечтаю.

«О мечта, недоступная!»

Хочу, чтоб всё вдруг разом изменилось!

Самое мучительное, навязчивость желаний. Всё кончено только в моей жизни. И я сама тоже должна измениться. Милый Флоренс, не слушай меня.

Пока. Спокойной ночи!

Тетрадки Веры Тилли с дневниковыми записями

2 мая 1939 года

Пришли мне сегодня в голову мысли насчёт Вали. Я и все считают её жизнь пустой, серой, однообразной и бесполезной. Как же так – бесполезной? Ведь она занята воспитанием детей! На её месте можно было устроить себе очень интересную жизнь. Валя совсем не занимается воспитанием детей, – она их кормит, обстирывает, и всё. Они ей подчас в тягость. Но это должно быть совсем не так. Вот и страдаю оттого, что тоже не способна во всяких условиях сделать свою жизнь интересной, полезной, нужной. Надо воспитывать детей так, чтоб из них выходили люди, умеющие это делать. Воспитание – трудная задача, и редкие родители, даже самые любящие, справляются с ней. В большинстве случаев бывает так: или родители не любят своих детей, или им не до них, где уж тут говорить о воспитании. Или же очень любят, болезненно, пытаются что-то сделать для них, но эти попытки ни к чему не приводят в лучшем случае, в худшем – портят детей. Со мной такая же история. Папа сам не получил никакого воспитания и имеет о нём самое смутное представление; он знает, что за шалость надо ругать, пороть, заставлять учить уроки, но он совсем не чувствует в своём ребёнке растущего человека; иногда он вступает со мной в спор, кто кого, ему надо взять надо мной верх, он никогда не задумывался над тем, что это портит мой характер; увлекаясь и сердясь, он не видит ничего. Маму родители тоже не воспитывали. Она пыталась меня воспитывать, но не знала, как начать, и большая любовь мешала ей. Оба они отказывают себе во всём, имея весь смысл жизни во мне, баловали меня и балуют. И в результате стычки с папой усилили мою волю, баловство развило лень, капризы, эгоистичность. Вот теперь я мучаюсь, но сделать ничего не могу. Могу только болтать, плакаться. Я не годна для жизни совсем. Если посмотреть на моих родителей со стороны: люди убили целую жизнь в своего ребёнка, а он вышел – никуда. Подумать только, это ужасно! Это похоже на «непревзойдённый шедевр». Похоже ещё, что они пока всего не знают обо мне. И дай боже, чтоб никогда не узнали. Мне их искренно жаль. Но привычка вторая натура.

Пока. Почитаю немного физику.

Господи! Помоги мне.

10 мая 1939 года

Одна дома. Время часов 9. Недавно простудилась, теперь надо учить уроки. Завтра совсем не хочу идти в школу.

Поругалась сегодня с Витькой Бутурминым. Он сегодня заявил, что люди, которые чем-нибудь увлекаются сильно, и особенно такими вещами, как МХАТ, по своему развитию стоят ниже других. Ляка накинулась на него, заявив, что он, хоть и отличник, а дурак. Витька увлекается и любит джаз.

 2 июля 1939 года

Я думаю, не хватит бумаги, чтоб описать все мои мысли и страдания со времён мой последней записи. Время короткое, но самое бурное и неповторимое в жизни.

21-го был выпускной вечер. На нём я получила пощёчину. Вначале всё шло хорошо. Правда, настроение у меня было такое, что ещё немного, и я бы разревелась. В 3 часа ночи поехали всем выпуском кататься на пароходе, в 6 часов пошли немного погулять. На Марсовом поле сорвала ветку сирени. Пусть она остаётся на память о моём одиночестве.

И зачем я только мучаю себя и других? Моё существование так одиноко и непутно, что если б были силы, его б надо было прекратить. Самый лучший период жизни кончился. А разве он был хорош? Если б я могла быть артисткой, это одно дало бы мне счастье. И потому я выбрала первое, что мне попалось – медвуз, и теперь буду врачом. Хочется или нет, сама не знаю.

Мне так хочется глупенькой сказки, глупой сказки о сне золотом.

4 сентября 1939 года

Все страхи, страдания, неизвестность позади. Я – студентка 1 ленинградского института им. Павлова. Но все мысли и стремления далеко… далеко…

Я похудела на 12 кг по сравнению с прошлым летом. Измоталась ужасно. Душа моя как наболевший нарыв, процесс заглох, но медленно сочится гной. В институте начинаю привыкать, ребята мне кажутся хуже наших. Школьные ребята теперь так близки, так дороги. Я говорила с девочками, всем им не нравятся их вузы.

Сегодня в газетах сообщение, что Франция и Англия объявили войну Германии. Страшно подумать, что будет. Сколько людей погибнет! Война – это остатки зверства в человеке. Неужели люди не могут понять, что война глупа, невероятно чудовищна? Я уже чувствую на себе все те слёзы, которые прольются, слышу стоны, крики ужаса. Мурашки бегают по спине.

Я страдала, но это было за мои грехи, это было искупление грехов. Я знаю, что этого ещё мало, грехи у меня тяжкие, и открываются всё новые и новые. О них подробно расскажу в следующий раз.

 2 октября 1939 года

Прости меня, Флоренс, я давно с тобой не разговаривала. Но я тебя никогда не забывала. Говорить мне с тобой было всё некогда. Итак, я в медвузе. Временами на меня находит ужас: я буду врачом, и никогда не смогу быть… Ну, ничего. Надо только мне заняться своим воспитанием; как много у меня недостатков, вернее, только одни недостатки. Со вчерашнего вечера у меня на душе кошки скребут. Мне так жалко всех наших ребят. Я хочу всех людей любить, приносить им пользу. Но я себя не всегда люблю… Во мне чего-то существенного не хватает. Я всегда безумно жалею прошлое.

18 ноября 1939 года

Странно, я такая трусиха. Совсем не боюсь идти в темноте одна, но как ужасают ссоры родителей. Когда ругаются, я чувствую себя отвратительно, чувствую себя виноватой. Мне папу жалко, он совсем одинок. Мама по отношению к нему часто неправа. И он неправ. Как можно так жить?

29 ноября 1939 года

В 9 приехала на площадь Льва Толстого, дошла до Фармакологического института, там у нас биология практическая. Опоздала. Как я прошла, не помню. К счастью, меня не спросили. Вскрывали сегодня мышь. Жалко очень. Странно: труп человека не так жалко, ведь он всё равно умер, а мышь специально только убили для вскрытия. Конечно, странно сравнивать человека с мышью.

Ф.Е. приехал сегодня из Москвы. Был на приёме у Сталина в рабочем кабинете. Город весь тёмный. Молотов выступал в 12 часов по радио. Война скоро.

6 декабря 1939 года

Завтра мамины именины. Я б ей сделала лучший подарок, если б убралась. Но я ещё сержусь на неё. Ходили в баню. Там совсем другие люди. И там я поняла, что эти люди мне родные. Что я сама, в сущности, ничем не отличаюсь от них. И напрасно я тянусь куда-то. Вся моя нежность не допустит уйти из этой среды. Как хорошо быть среди простых людей! Они гораздо сердечнее, отзывчивее. Утром у меня было праздничное настроение. Но потом испортилось. Злиться стала. Надоело всё.

Город все эти дни, с 29-го, тёмный совершенно. В Финляндии идут бои.

2 января 1940 год

Ещё один год прошёл. Сколько за него слёз пролито, и как мало было счастливых минут. Большие у меня неприятности с физкультурой, час расплаты настал. Мне до 11-го надо сдать зачёт, иначе к сессии не допустят. Господи, помоги мне. Я устала, не могу больше. Ты знаешь, почему я не ходила на физкультуру. Ты простишь меня и поможешь. Я уверена, что да. Петя прислал письмо, его перебрасывают на финский фронт.

<…>

6 октября 1940 года

Вчера шла с вокзала, встретила Зою с Кирой, остановились. К нам подошла девочка. Оказалось, у неё мать попала под автобус, она ходила к ней в больницу, у неё нет денег на дорогу. Дали ей денег. Моё горе показалось по сравнению с ней не горем, а счастьем. Мне стало стыдно перед ней. Надо было взять её домой и накормить.

18 ноября 1940 года

Узнала от Алёнки, что Кочинева брата убили во время финской войны. Он очень любил его, как мне его жалко! У меня к нему всё прошло, но увидеть его очень хочется. Часто вспоминаю старое. Смотрю на жизнь других девушек моего возраста. Нет! Я им не завидую. Я рада, что я такая. Только ходить бы чаще в театр. Мне кажется, если бы я была артисткой, я была бы самым счастливым человеком. Мне бывает больно, что я такой урод, что у меня нет молодости. Но если ещё подумать, то мне чаще больно от того, что я мало знаю, так мало читаю, так мало видела.

(Далее война, эвакуация. К сожалению, последняя запись за 1941 год сделана 18 апреля и Вера не описывает задним числом ни начала войны, ни отъезда из Ленинграда. Только из последующих записей в дневнике можно понять, что уехали они всей семьёй, кроме отца, 12 августа 1941 года. Спустя год Вера снова начинает вести дневник. – Ред.)

18 апреля 1942 года

Мой милый Флоренс! Вот новая неожиданная встреча! Благодарю бога, что ты со мной. Ведь случайно живу с тобой и не хочется брать тебя с собой. Все хвосты сдала, стипендию буду получать. Занимаемся по 8 часов в день, устаю.

МХАТ теперь в Саратове. Мечтаю о поездке туда. Господи! Прости грехи мои. В такое время, и мечтать о чём? Как хорошо дома стало. Только дедушка мешает. Так люблю с мамой жить вдвоём, её здоровье плохо. Сегодня иду в театр с Витой. Опять по-старому с нетерпением жду вечера. Молодость берёт своё. Скоро, скоро она кончится… Шесть часов. Пора мне одеваться. По дороге надо зайти отправить папе письмо. И так около недели его ношу. Хоть мало записала, начало сделано.

22 июня 1942 год

Всегда пишу только во время приступов хандры. Вот уже ровно неделю сижу дома. Главная причина – лень и страх. Но есть и уважительная причина: болят глаза. Правым я почти не вижу; левый смотрит за двоих и очень устаёт; к тому же конъюнктивит. Второй день как начинаю опять читать. Завтра пойду в институт.

Как я люблю тебя, мой милый дневник! Я очеловечиваю тебя. Как хочется больше писать, говорить с тобой много-много… Редко бывает хорошее настроение. Моё уродство чувствую ежеминутно. Все девушки, которых я знаю, не такие, как я. Сама не знаю, чего хочу. Знакомиться, гулять, как большинство, я не хочу. Это противно. Всё во мне кипит против этого. Я хочу «настоящее». В 21 год я оплакиваю ушедшую молодость.

Сегодня год с начала войны. Сколько жизней погибло, сколько городов разрушено… и это всё продолжается… А мы здесь, в тылу, думаем и печалимся только о себе. Как глубоко эгоистичен человек. Иначе он не может. Так хочется счастья найти, любить и быть любимой.

14 сентября 1942 года

Господи! Не оставь папу, маму и Ф.Е. Каждый вечер молюсь за них.

17 сентября 1942 года

Кругом серо. Ветер. Поля лежат полукругом, а на горизонте деревни и церкви виднеются. Все они белые, одинаковые, кажется, вокруг тебя образуют круг. С двух сторон на горизонте как бы из земли поднималась радуга. Но тщетно две дуги старались дотянуться друг до друга. Так и померкли, не соединившись. Очень далеко они были друг от друга…

2 декабря 1942 года

В институте была только на первом занятии. Утром очень не хотелось вставать. Вышла без 10 восемь. Конечно, опоздала. Но это к счастью. Всех, кто пришёл раньше, внесли в список грузить дрова, ехать на три дня. От Маринки получила письмо: Галка жива, и, кажется, её родные все умерли, она работает. Стыдно, а я ещё думала о туфлях. Надо ей как можно чаще писать. Хочу сейчас сесть и ответить. Дел полно, ничего не делаю. Вчера ходила в кино. Витку не пришлось взять с собой, соврала ей, т.е. ничего не сказала. Ей надо ехать на дрова. Маришка пишет о комсомольской работе, а я уже не мечтаю о ней. Вся философия кажется мне такой упрощённой, наивной. Например, сегодня на марксизме: идеи правильные, но мы их упрощаем и берём только с одной стороны. Я уже ни во что не верю. На словах совсем не так, как на деле. Я верю в добро, в человека. Но сколько отвратительных людей, никакая партия, строй их не исправят. Только добро, ими сделанное. Бог!

14 декабря 1942 года

Одна дома, дверь заперта поленом. Я занимаюсь. Вернее, кончила. Господи, помоги мне сдать! Вчера совсем не занималась, с утра готовила. Вита достала билеты в танковое училище на хор Пятницкого. С удовольствием слушала русское пение, пляску: настоящее, деревенское. Вот она, русская душа, где, оказывается. Вечером после столовой ходила в кино. Смотрели «Как закалялась сталь». Что-то душа болит, сердце щемит: с 7-го по 11-е гостил у нас папа, приехал вечером, мы все уже спали. Михаил разбудил меня, и я не поверила, что это наяву. Как сон промелькнули эти дни. Изменилась наша жизнь только во время его пребывания. Теперь опять всё по-старому. Первые дни мама поплакала немного. Вспоминаю, и душа болит… Господи! Помоги ему! Сохрани его!

5 января 1943 года

Вот он новый год, верно, он должен быть счастливым! Встречали его дома. Мама приготовила немного вкусненького: пироги, булочки. Вино было. После обеда все пошли спать, а я переписывала фармакологию. За несколько минут до 12-ти кончила и пошла в уборную, и молилась, сама не знаю о чём. За всех людей молилась, чтоб простил их бог. Легла спать. Слушала концерт по радио. И в эту ночь, и первого я плакала. Настроение было тоскливое, реветь хотелось, не только плакать. После стало стыдно за себя – грех мне быть недовольной.

Люблю бывать у Виты, каждый день тянет. Люблю говорить с бабулей о старом. Помечтали, поговорили с Витой о прошлом. Это в 20-то лет!! Микробиологию сдала, пошла дерматологию учить. Только медленно двигалось. Господи! Помоги. Прости грехи мои. Спасибо тебе за всё, что ты делаешь для меня.

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! Аминь.

21 февраля 1943 года

Электричества давно нет. Горят у нас две коптилочки, Ф.Е. сам сделал. Очень хорошенькие, со стёклышками из пробирок, на моей коптилочке даже абажур надет. Привыкли, кажется очень светло. Спать хочу. Как душа болит об экзаменах. Господи! Дай сил заниматься. Помоги мне. Заставь меня. Спасибо тебе за всё, что ты для меня делаешь!

10 марта 1943 года

Серёженька милый, как я тебя люблю!! Свиньёй чувствую себя по отношении к Сене, но люблю его так же, как когда-то Юрку. Господи! Прости мне мои грехи! Не оставь меня. «Так хочется счастья найти, любить и быть любимой, если счастье лежит на пути, не проходите мимо» (неточная цитата из песни на стихи Л. Давидович. – Ред.). Господи, помоги мне!

22 апреля 1943 года

Пока. Будь счастлив, Серёженька, в пути! Где-то он сейчас? Забыл меня!! Прости меня! Господи! Благодарю тебя за всё что делаешь для меня; не оставь!

25 апреля 1943 года

Пасха! Для меня настоящее воскресенье! Неужели это была я? Безумие моё прошло. Сейчас стала записывать увиденную мной во сне картину. Праздник изменил меня. Мама всё наготовила, только сейчас чувствую, насколько я изменилась за это время. Вновь же чувства ожили в душе, интерес вернулся старый. Завтракали мы сегодня дома, с чувством. Мама, лёжа в кровати, у неё болела голова. Настроение у всех хорошее. Как обычно разговаривали только о хорошем далёком. В 12-ть пошли в кино на «Леди Гамильтон». Вот эта картина вернула меня в прежнее русло. Как она мне понравилась! Всё ещё из головы не идёт.

После кино Ф.Е. поехал на кладбище, мы с мамой пошли домой. Я оделась, захватила для бабушки куличик и пошла к Витке. С ней излила душу. О чём только не говорили. Как дорога она мне! Ходили гуляли по Чернышевской. Ходили на вокзал, я окончательно проводила своё безумье.

Господи! Благодарю за то, что мне дал этот сон и разбудил от него. Первый раз Пасха для меня такой праздник. С удовольствием вчера молилась. Моя душа переполнена благодарностью к тебе, Господи!

5 мая 1943 года

«Я воскресенье и жизнь, – говорит Господь Бог, – и кто верит в меня, тот никогда не умрёт».

Женя проводила меня. Потом я взяла пропуск в столовую. Как она тяжело живёт… Хочется ей помочь, и не знаю, как. Да и мама как на это посмотрит?

А Серёжа всё ещё вспоминается. Нет-нет, да и сожмётся сердце. Каждое утро делаю крюк, но всё же иду мимо старой клиники. Иногда Володя в окне. Мне хочется зайти к ним – вдруг уедет.

11 мая 1943 года

Шли обратно с огорода. Нагляделась заходом солнца. Видела высокий берег Волги. Полосы воды чередуются с полосами земли. То заходящее солнце освещало воду и землю. Горя за облаками, оно хитро выглядывало оттуда. И вдруг оно перестало посылать лучи, остался только заполненный шар. Сделалось ему стыдно за свою измену, и быстро скрылось за горизонт. Сколько картин, красок, настроений. Как природа проста и прекрасна!

А Серёжу всё не забыла… Володьки давно нет в окне. Но я каждое утро хожу мимо. Вот и сейчас сердце сжимается.

29 октября 1946 года

Вдруг я услышала колокольный звон, свернула к церкви, прошла, и так мне захотелось войти и помолиться. Настроение моё сразу изменилось, я смирилась со всем, как хорошо, отрадно стало.

<…>

25 ноября 1946 года

Завтра экзамен. С Таней и Галей повторили всё по билетам. Страшно, как всё будет. Ведь это начало, от него зависит моё дальнейшее настроение и…

Был сегодня Витька. Сердит на меня, как мне тяжело! Плакать хочется и руки опускаются. Всё старое вспоминается… Как больно.

Хоть бы Юрка имел немного жалость, а не мешал мне. Зачем он рассказал Витьке!

Плачу, нет сил заниматься, опять повторяется 10-й класс. Господи! Помоги мне! Умоляю, пощади меня, прости грехи мои. Дай мне силы. И никакого нет близкого человека около меня.

…Ни пуха, ни пера (к чорту). Совсем с ума схожу, одни глупости пишу.

(На этом заканчивается дневник Веры.)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска