К 150-летию Сергея Васильевича Рахманинова

Сергей Васильевич Рахманинов. Фото: photoby.ru

Помню своё первое сильное потрясение от классической музыки. Это случилось в актовом зале музыкальной школы маленького гарнизонного северного городка, куда нас, учеников, собрали на какой-то концерт. Видимо, дело было по весне, потому что ведущий объявил: «Рахманинов! “Весенние воды”!» И тут в самом деле полились из-под пальцев пианиста вешние воды – неуловимо быстрые и неудержимые. Поразило, как точно музыка изображает стремительные ручьи. «Весна идё-ёт! Весна идё-ёт!» – взмывал трубный глас нашего преподавателя Петра Алексеича, и до сих пор помню, как эти громовые ликующие раскаты рояля и голоса певца отозвались во мне радостным волнением. Откуда-то из глубин родовой памяти встала картина среднерусской весны, с запахами, звуками и синим небом, – а может, это из младенческих лет всплыло воспоминание о милой моему сердцу Ивановке на Рязанщине. Туда меня из Заполярья привозили каждое лето, но на втором году жизни оставили у бабушки на целый год, и я могла видеть пробуждение природы по весне… Спустя много лет узнала, что и у автора той поразившей меня музыки была своя Ивановка, только по соседству – на Тамбовщине.

Вешними водами промчались годы, мы отмечаем уже 150-летний юбилей Рахманинова. Но стоит услышать его музыку – энергия души композитора, запечатлённая в нотах партитуры, снова «распечатывается», и время перестаёт существовать. Такое чувство испытываем мы в храме, слыша вечные слова и распевы.

Ветка белой сирени

В Вербное воскресенье в Сыктывкаре впервые со сцены прозвучали рахманиновские «Колокола» – одно из самых любимых сочинений композитора. Прозвучали мощно – в сводном хоре объединились три прославленных хора города, и даже сам директор Театра оперы и балеты сел за контрабас, чтобы добавить звучания симфоническому оркестру. Молодой Рахманинов с огромной фотографии над сценой, казалось, чутко вслушивался в звуки своей музыки…

Композитор написал это произведение в 1913-м, когда ещё ничто не предвещало грозных событий. Казалось, народные волнения начала века улеглись, жизнь вошла в свою колею. По всей стране с февраля и до осени широко праздновали 300-летие Дома Романовых: благодарственные молебны, балы, войсковые парады… Но люди, наделённые обострённой чуткостью, ощущали неотвратимое приближение грозовых туч. Именно в 1913 году Блок скажет, что Россию ждёт «кровь, топор и красный петух», а Рахманинов напишет свои «Колокола». В основу их положено стихотворение Эдгара По в переводе Константина Бальмонта, где есть такие слова о набатном колоколе:

..Прямо в уши тёмной ночи
Каждый звук,
То длиннее, то короче,
Выкликает свой испуг, –
И испуг их так велик,
Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны,
неспособные звучать,
Могут только биться, виться
и кричать, кричать, кричать!..

Уже через несколько месяцев зазвучат чеканные строки Блока:

Петроградское небо
мутилось дождём,
На войну уходил эшелон…

А спустя три года, в революционном семнадцатом, воодушевлённый Рахманинов, желая быть полезным Отечеству, даёт один благотворительный концерт за другим, перечисляя гонорары на нужды армии и семей воинов. В преддверии Пасхи просит комиссара Москвы дать возможность выступить в Вербное воскресенье. Вряд ли он догадывался, что это станет его последним выступлением на родине. Очень скоро Сергей Васильевич разочаруется в наступившей эре свободы и братства и, не в силах видеть, как рушится старая Россия, покинет её навсегда.

Символичным было прощание Рахманинова с любимой Ивановкой – имением на Тамбовщине, где было написано большинство его произведений. В воздухе висел запах гари – лихие люди, празднуя революцию, уже запускали «красного петуха» в сторону господских построек, и хоть флигель подкрасили, напоминавший о пожаре запах никуда не делся.

Стояла весна, пора было сажать хлеб, но мужики и не думали этого делать. Сергей Васильевич пытался их усовестить: надо сажать, солдатам на фронтах нужен хлеб. «Тебе нужен, ты и сажай», – отвечали ему, переходя на брань. Он не узнавал своих крестьян – они ли это? Три года назад так горячо сострадали его заболевшим тифом дочуркам, рвались помочь почерневшим от переживаний родителям и молились вместе с господами на лужайке перед домом об исцелении младенцев Ирины и Татьяны – Рахманинов чуть не каждый день ездил в соседнее село за батюшкой… Только и разговоров было в то предвоенное лето, что о болезни девочек. Когда же детки поправились, ивановский народ радовался за семейство, а Рахманинов с женой подарили крестьянам земли – за то, что Бог не оставил милостью. И вот теперь: «Тебе надо, ты и сажай!»

С горечью глядел он на мужиков, ещё вчера благонравных и почтительных. Развернулся и пошёл прочь. Старушка-кухарка выбежала из дома, запричитала вслед, что барин не взял хлеба на дорогу. Рахманинов вернулся, принял из её рук горячий каравай, поклонился. Отойдя довольно далеко, обернулся и долго смотрел на усадьбу.

…Покинув в 1917 году Россию, он уже никогда не вернётся на родину. Но где бы ни жил впоследствии, в Европе или США, всюду грезилась ему Ивановка. То в хоре лягушек в пруду по вечерам, то в запахе самоварных углей или шуме листвы под налетевшим ветром. Купив дом в Швейцарии, Рахманинов нанял рабочих, чтобы те выровняли гористый рельеф, и смиренно терпел адский грохот взрывов, лишь бы вместо скал видеть милую его сердцу «ивановскую» равнину и цветущий луг. И конечно, посадил кусты сирени – как на родине.

За корректурой Третьего концерта. Ивановка, 1910 г. Фото: senar.ru

Сергей Рахманинов с дочерью Ириной. Ивановка, 1913 г. Фото: senar.ru

Сирень сопровождала Рахманинова с младенчества. Много её было в Онеге под Новгородом, где он провёл детские годы, облаками кусты сирени обступали и дом в Ивановке. Сергей Васильевич посвятил ей романс: «В жизни счастье одно мне найти суждено, и то счастье в сирени живёт…» Как-то этот романс услышала женщина, потерявшая любимого мужа, а с ним и смысл жизни. Музыка оживила её душу, смыла чёрные мысли, и снова захотелось жить. С тех пор она бывала на всех выступлениях Рахманинова и непременно находила возможность передать для него ветку белой сирени. В семье композитора таинственную незнакомку так и звали: «Б.С.».

Пройдёт много лет, и возле могилы Рахманинова на кладбище Кенсико под Нью-Йорком посадит белую сирень знаменитый американский пианист Ван Клиберн, боготворивший композитора. Саженцы он раздобудет в Советском Союзе, во время своих гастролей.

«Явленная» симфония

Во многих произведениях Рахманинова часто слышатся колокола. Это неслучайно – ведь он жил в Москве, городе «сорока сороков», где звоны храмов плыли, сливаясь в единую симфонию. Но первая встреча будущего композитора с колоколами произошла ещё в младенчестве, когда он жил с родителями в Онеге. Из Новгорода доплывал туда звук мощных колоколов – и берега Волхова, и вся необозримая даль за ним преображались в звучании колокольной музыки. Бабушка, Софья Александровна, часто брала маленького Серёжу с собой в Новгород, и вдвоём они выстаивали долгие службы в храме. Он очень любил церковное пение. Но слышать вблизи звоны Новгородской Софии было для него настоящим потрясением. В будущем Рахманинов напишет: «Одно из самых дорогих для меня воспоминаний детства связано с четырьмя нотами, вызванивавшимися большими колоколами Новгородского Софийского собора, которые я часто слышал… Четыре ноты складывались во вновь и вновь повторявшуюся тему, четыре серебряные плачущие ноты, окружённые непрестанно меняющимся аккомпанементом. У меня с ними всегда ассоциировалась мысль о слезах. Звонари были артистами… Годы спустя … во мне вновь запел колокол Софийского собора».

Сергей Рахманинов, 1892 г. Фото: senar.ru

Рахманинов был ещё совсем мальчишкой, долговязым, лохматым, замкнутым, любившим прогуливать занятия в консерватории и кататься на подножке конок, когда к нему «пришла» до-диез-минорная Прелюдия (позже её назовут «колокольной»). Он и сам говорил, что эта музыка была «явлена» ему. Действительно, в 19 лет душевный багаж человека ещё не настолько весом, чтобы написать такую музыку. Так бывает явлена икона – и человек просто протягивает к ней руки и берёт. Произошло чудо явления и здесь: юный Рахманинов просто сел и записал властно зазвучавшую в нём музыку. Она прославит его на весь мир – и спустя много лет немолодого композитора американские журналисты будут спрашивать прежде всего о «колокольной» Прелюдии до-диез минор, а он будет привычно досадовать про себя на стереотипное мышление: как-никак он много чего написал.

«Печальник о всех русских»

Покинув родину, Рахманинов никогда не разрывал с ней связь. Его радушно приняли в Америке, перед ним были открыты двери лучших концертных залов, трижды на протяжении 20-х годов приглашали играть в Белом доме у президента. Но, ведя напряжённую концертную деятельность как пианист и дирижёр, музыкант всё больше замыкался в себе, общаясь лишь с семьёй да соотечественниками-эмигрантами. «Уехав из России, я потерял желание сочинять, – говорил он о себе. – Лишившись родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остаётся желания творить, не остаётся иных утешений, кроме нерушимого безмолвия нетревожимых воспоминаний».

Сергей Рахманинов с женой Натальей Александровной, 1925 г. Фото: iv-obdu.ru

Его агитировали принять американское гражданство, но ответ был корректен и сдержан: «Хотя я в величайшем восхищении от американской нации, её правительства и общественных институтов и глубоко благодарен народу Соединённых Штатов за всё, что он сделал для моих соотечественников в тяжкие годы их бедствий, я не считаю возможным отречься от своей родины и стать гражданином Соединённых Штатов». Американское гражданство Сергей Васильевич примет за два месяца до кончины, будучи уже тяжело больным, – для того лишь, чтобы у его семьи не возникло трудностей при вступлении в наследство.

Не случайно Рахманинов выразил искреннюю благодарность американскому народу за помощь не ему лично, а его соотечественникам. Эта сторона жизни была для него самого очень важна. Треть гонораров, получаемых от своих концертов, композитор регулярно расходовал на благотворительность. Когда в 1921–23 годах в Советской России разразился страшный голод, он отправляет продуктовые посылки на колоссальную сумму в 4 500 долларов учреждениям искусства и образования в разных городах СССР. В измученной Гражданской войной и голодом стране эту помощь приняли с огромной благодарностью. Скольким людям он помог буквально не умереть с голода! Благодарственные письма и телеграммы от деятелей культуры тому свидетельство. А московские музыканты к письму приложили кантату, написанную в честь Рахманинова Рейнгольдом Глиэром.

В начале 1930-х, когда Европу потряс финансовый кризис, Рахманинов даёт благотворительные концерты в пользу обучающихся в Брюсселе русских студентов и в пользу нуждающихся русских эмигрантов в Париже, хотя сам потерял две трети сбережений. В разное время многие деятели отечественной культуры ощутили его поддержку, среди них – композиторы А. Глазунов и Н. Метнер, писатели и поэты А. Куприн, К. Бальмонт, И. Северянин, И. Бунин, В. Набоков, философ И. Ильин, художник М. Добужинский, актёр М. Чехов, авиаконструктор И. Сикорский… К своему 60-летию Сергей Васильевич получил из Парижа, от «Русской колонии», поздравительный адрес, где он был назван не только «выразителем русского гения», но и «печальником о всех русских».

Известие о нападении Германии на СССР потрясло Рахманинова. Сам он не мог слушать радио из-за оголтелой антисоветской пропаганды и просил жену, Наталью Александровну, сообщать ему по несколько раз на дню сводки с Восточного фронта. Повесил в своём кабинете карту военных действий и отмечал флажками продвижение войск. Вступил в Русский комитет помощи СССР, и когда корреспондент спросил его, почему он помогает русским военнопленным, ответил: «Это то же самое, если спрашивать, почему надо питаться». Для него помощь была совершенно естественной. С болью слыша об оставленных Красной Армией городах и размышляя о причинах нашего отступления в первые месяцы войны, он сделал вывод: «Мне теперь совсем очевидно, что у русских не хватает снаряжения, иначе такая армия не отступала бы». А значит, нужно помогать. 1 ноября 1941-го в Нью-Йорке, в Карнеги-холле, Рахманинов дал концерт, сбор от которого – 4 000 долларов – целиком пошёл на медицинскую помощь Красной Армии. Позицию мужа полностью разделяла и Наталья Александровна. Как и женщины в Советском Союзе, она вязала для русских солдат тёплые вещи. К Новому году передала через советское консульство посылочку с двумя парами носков, подписанную так: «Красноармейцу от Н.А. Рахманиновой». Таким же путём, а не через американский Красный Крест передаст на родину очередную помощь и Рахманинов, сопроводив запиской: «От одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу верить, верю в полную победу!»

На свой день рожденья композитор получил поздравительную телеграмму от красноармейцев: «Примите нашу благодарность за помощь бойцам нашей героической Красной Армии, которые грудью своей защищают родину и дело всего передового человечества от фашистских варваров».

«Ныне отпущаеши  раба Твоего»

Здоровье Рахманинова тем временем стремительно ухудшалось – врачи распознали у него рак лёгких. Но вместо того, чтобы беречь таявшие силы, он даёт концерт за концертом – хочет успеть помочь приблизить победу русского народа. Порой у него не было сил двигаться и голова безжизненно лежала на пюпитре рояля. Но когда приходил час выхода на сцену, снова свершалось чудо: звуки рассыпались из-под его длинных пальцев.

Дом в Беверли-Хиллс, в котором поселилась семья Рахманинова в начале 1943 года. Фото: senar.ru

Он успел порадоваться известию, что Сталинградская битва закончилась победой русских. Слыша по радио об освобождённых городах, вздыхал: «Ну, слава Богу! Дай им Бог сил!»

Сергей Васильевич Рахманинов тихо скончался в час ночи 28 марта 1943 года, успев накануне причаститься Святых Таин. Об отпевании Наталья Александровна оставила немногословные, но трогательные воспоминания:

«Это была чудная маленькая церковь Иконы Божьей Матери “Спасения Погибающих” где-то на окраине Лос-Анджелеса. Вечером была первая панихида. Собралось очень много народу. Церковь была полна цветами, букетами, венками. Целые кусты азалий были присланы фирмой “Стейнвей”. На отпевание мы привезли только два цветочка из нашего сада и положили их на руки Сергея Васильевича.

Гроб был цинковый, чтобы позднее, когда-нибудь, его можно было бы перевезти в Россию. Хорошо пел хор платовских казаков. Они пели какое-то особенно красивое “Господи, помилуй”. Священник сказал очень хорошее слово, потом мы простились, и Ирина и сестра увезли меня домой. Я не могла смотреть на то, как запаивали гроб.

Гроб Сергея Васильевича был временно помещён в городской мавзолей. В конце мая мы с Ириной вернулись в Нью-Йорк, и нам удалось скоро купить на кладбище в Кенсико участок земли для могилы Сергея Васильевича. Похороны состоялись первого июня. Служил митрополит Феофил, пел большой русский хор…

На могиле, у изголовья, растёт большой развесистый клён. Вокруг вместо ограды были посажены хвойные вечнозелёные кусты, а на самой могиле – цветы. На могиле большой православный крест под серый мрамор. На кресте выгравировано по-английски имя, даты рождения и смерти Сергея Васильевича.

Так кончилась моя совместная жизнь с самым благородным, талантливым и дорогим мне человеком».

Он мечтал упокоиться на родине и чтобы при его отпевании хор пропел «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко» из написанной им «Всенощной», но этого не случилось. Может быть, просто не пришло время.

Мемориальная доска в музее-заповеднике С. В. Рахманинова в деревне Ивановка Уваровского района Тамбовской области

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска