(Окончание. Начало в № 889)

Тридцатые

В феврале 1924 года у Пестовых родился сын Коля, следом – Наталья и Сергей. Жили поначалу где придётся: то в общежитии, то в подвале, где главным предметом обстановки была железная печурка. Колюша садился на низенький стульчик перед колыбелью Наташи и в такт хлопал своими ручонками, когда родители пели незатейливую песенку:

Печку затопим в своей комнатушке,

Сядет на стульчик сыночек Колюша,

Ручками хлопнет, и все мы втроём

Нашей Наташеньке песню споём.

Учёба закончилась, и Николай Евграфович занял в МВТУ должность научного сотрудника при кафедре технологии минеральных удобрений. Спустя два года Зоя Вениаминовна устроилась инженером на фармацевтический завод. Благодаря этому ей в перенаселённой Москве была выделена трёхкомнатная квартира.

Серёжа, Наташа и Коля Пестовы. Дети жили дружно и ссорились редко

У Николая Евграфовича появился наконец свой кабинет. Там он всё больше погружался в богословие, философию, церковную историю. Изучил творчество славянофилов, полюбил «Столп и утверждение истины» Павла Флоренского, а про «Добротолюбие» говорил, что книга для него «стала родной и близкой». «От папы всегда веяло лаской, тишиной и покоем, – вспоминала его дочь Наталья. – Отец никогда не уклонялся от нашего воспитания, никогда не отговаривался занятиями и работой и уделял много времени детям, борясь за наши души, как и за свою собственную…» Учил молитвам, говорил о Христе, читал вслух детские книги, сочинял игры, ходил с детьми на каток, играл в бадминтон, теннис, волейбол, учил плавать, катался с ними на лодке.

Николай Евграфович с сыном Колей

«Когда мама меня отстраняла, – продолжает Наталья, – не желая меня ласкать, я начинала горько и безутешно рыдать. Тут приходил папа, брал меня на руки и утешал меня с бесконечным терпением и любовью. Обычно я долго не могла успокоиться, и отцу приходилось иной раз держать меня на коленях больше часу, а я всё продолжала судорожно всхлипывать и прижиматься к папе, как бы прося защиты. “Дай отцу хоть пообедать-то”, – обращалась ко мне мама. “Оставь, Зоечка, – говорил отец, – нельзя прогонять от себя ребёнка, если он просит ласки”».

Зоя Вениаминовна даже порой возмущалась, когда муж, не выдержав и всё-таки наказав ребёнка, подходил и просил у него прощения. «Дети из тебя верёвки вьют!» – говорила жена. «Где действует любовь, там строгость не нужна», – отвечал он. К удивлению многих, это принесло самые добрые плоды. «Через ласку отца я познала Божественную любовь – бесконечную, терпеливую, нежную, заботливую», – поясняет Наталья Николаевна.

* * *

И его любили практически все: родные, сослуживцы, соседи, знакомые. Это очень помогло в последующие годы, когда многие начали писать доносы на тех, на кого затаили зло. Тридцатые годы начались для семьи с ареста Зои. Это случилось из-за её помощи бывшей воспитательнице детей Маргарите Яковлевне, которая вместе с большой группой немецких христиан пыталась вырваться из СССР. Их перехватили на границе, а спустя несколько дней, ночью, пришли к Пестовым. Мать благословила образом, снятым со стены, спящих детей. Супруги собрали вещи и поклонились друг другу в ноги, обнялись и со слезами целовались, прощаясь словно навеки. Вместе с ними плакали, опустив головы, дворник, комендант, понятые.

Во время обыска, кстати, чекисты нашли немецкую бомбу, что Николай Евграфович помогал обезвредить на фронте в бытность офицером. «Смотрите! Бомба! Вот она где, контра!» – закричали они. «Будьте спокойны, товарищи, ведь это бомба без взрывателя и взрывчатки и опасности не представляет. Это память с Первой мировой войны!» – спокойно сказал Пестов. Её всё-таки вписали в протокол и изъяли, но никаких последствий это не имело.

К этому времени новой воспитательницей стала графиня Варвара Сергеевна Бутурлина. Кроме неё, в квартире поселилась «бабушка» – бывшая монахиня Спасо-Евфимиевского монастыря в Суздале Еникия. Она прожила потом в кладовочке-келье 27 лет, осеняя жилище своими молитвами. Все вместе и вымолили Зою Вениаминовну – её выпустили через три месяца, продержав всё это время в холодной, тесной, вонючей камере. Чекисты выяснили, что она не собиралась бежать из страны, не знает немецкого, имеет ко всему случившемуся лишь косвенное отношение. Возможно, сказалось и то, что Николай Евграфович работал в то время в Военной академии химической защиты, возглавляя одну из кафедр.

* * *

Один за другим закрывались храмы, в числе первых – церковь Николая Чудотворца на Маросейке, где Пестовы были прихожанами. В уцелевшие храмы было невозможно зайти с детьми, там люди стояли вплотную, тесно прижавшись друг к другу, – не перекреститься. Летом Пестовы с друзьями выезжали на природу проводить тайные богослужения мирским чином. Переходили по мосту речку, чтобы укрыться за небольшой рощей. Мальчишки забирались на деревья наблюдать, как бы не приблизился кто-нибудь посторонний. Среди поля, без икон, без крыши над головой, на траве начиналась служба: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святого Духа, Бога…» Среди молящихся было три профессора химии и физики, не говоря о том, что все взрослые имели высшее образование.

Секира репрессий дважды пронеслась мимо головы Николая Евграфовича, так что шевелились волосы, а вот голову ему Господь спас. В 1937-м, работая в Московском химико-технологическом институте, он отказался осудить на собрании своего арестованного руководителя кафедры.

«Профессор, – воскликнула одна из аспиранток, – неужели вы не понимаете, что НКВД не ошибается?!»

Николай Евграфович молча покинул судилище. Несколько дней наблюдал, как коллеги стараются его не замечать, виновато улыбаясь, прячут глаза, после чего появился приказ об увольнении. За этим обычно следовал арест, но его не последовало. Профессор продолжал читать эпизодические лекции, но лишь через два года, убедившись, что репрессивные органы о нём не вспоминают, Пестова вновь приняли на работу, правда в другой институт – Московский инженерно-экономический. Он возглавил там кафедру химической технологии. Оказалось, его избрали на эту должность единогласно, не спросив согласия. Это, конечно, была большая радость – возвращение в большую науку. Мы не станем здесь говорить о его научной работе, но вот буквально несколько слов из автобиографии Пестова для общего представления: «Мои научные работы посвящены термическим процессам переработки фосфатов на удобрения, комбинированным и сложным удобрениям, методике анализа удобрений…» Это далеко не всё.

Нельзя сказать, что в НКВД про него вовсе забыли. Однажды, в Великий четверг, Николай Евграфович позвал детей читать Евангелие, когда в дверь постучали. За порогом стоял молодой человек в шляпе, прекрасно одетый, в наглаженных брюках, видневшихся из-под чёрного дорогого пальто, и в блестящих начищенных полуботинках. Очень приветливый. Сказал, что у него письмо от духовника Пестовых, отца Сергия Мечёва, сидевшего в лагере, и попросился на ночлег, так как в Москве он проездом. Почерк письма был вроде бы знаком, но стиль чужой. Например, у батюшки не было обыкновения спрашивать, как дела. Да и на лагерника, только что вышедшего на волю, гость не походил совершенно – уж слишком благополучный был у него вид. Его приняли, конечно, но вопрос с ночлегом, а значит, и беседой об отце Сергии, о вере, оставался открытым. Выгнать на мороз посланца отца Сергия, отказав в приюте, – немыслимо. Но верно ли он посланец, а не провокатор? Трижды профессор удалялся в комнату жены, которая была в это время на вечерней службе, и читал тропарь «Заступнице усердная», прежде чем с тяжёлым сердцем решился отказать. Гость умолял положить его хотя бы на пол на кухне, но Пестов остался непреклонен – слишком плохо пахло от этого визита. Впоследствии выяснилось, что письмо было поддельным, а молодой человек – подосланным. А ведь сколько христиан попались тогда на такие нехитрые уловки.

* * *

Николай Евграфович и Зоя Вениаминовна всё-таки были людьми довольно разными, он мужчиной, она женщиной – проблема, существующая со времён Адама и Евы. Вот один пример. Учил детей молитвам отец, но давал им, скорее, знание. Такой вот парадокс: рядом с ним дети и так чувствовали себя и обласканными, и защищёнными – а зачем молиться, если всё хорошо? У мамы подход был другой. Пестов страдал бронхиальной астмой, иногда приступы были очень серьёзными. И тогда Зоя Вениаминовна строго говорила: «Умрёт отец – я вас на одном чёрном хлебе буду держать!» И дети вставали рядом с ней, чтобы помолиться. «Мама научила нас молиться от души и своими словами», – вспоминала Наталья Николаевна. Читали и акафисты, мало что в них понимая, но тоже искренне.

И всё-таки нелады между супругами в тридцатые были достаточно серьёзными. За ними следовали слёзы Зои Вениаминовны, вздохи Николая Евграфовича, мрачные лица, молчание. Младшие дети очень переживали, иногда горько плакали, не понимая, что происходит. В конце концов Пестов, как человек мягкий, просил прощения, но это мало помогало. Как осторожно предполагала впоследствии Наталья Николаевна, «отец стремился к святости, а его аскетическая жизнь была не под силу его супруге». Если проще, Зоя Вениаминовна боялась, что аскетические подвиги мужа сведут его в могилу. О примирении молились всей семьёй, и в какой-то момент дети обнаруживали родителей прильнувшими друг к другу и счастливо улыбающимися. Потом всё повторялось. Единственным, кто относился к этому спокойно, был старший сын – Коля.

Ссоры между супругами Пестовыми прекратились раз и навсегда 11 октября 1943-го. В тот день им пришло извещение: «Ваш сын, младший лейтенант Пестов Николай Николаевич…» Это была похоронка.

Плач о сыне

…В субботу вечером, 21 июня, Зоя Вениаминовна была в Елоховском соборе. Священник Николай Кольчицкий служил и плакал, а после всенощной сказал, что завтра утром будет отслужена последняя литургия – храм закрывается. Николай Евграфович, узнав об этом, тяжело вздохнул и сказал, перекрестившись: «На всё Божья воля». Ночью долго молился, стоя на коленях перед образами. Утром опечаленный народ в храме всё ждал, когда придут представители власти за ключами, но никто так и не пришёл. А вечером в дверь Пестовых начала стучать соседка с криком: «Зоя Вениаминовна! Включите радио! Война!»

Первое, что произнесла жена, вбежав в кабинет супруга: «Николай Евграфович, война! Колю убьют!»

Её била нервная дрожь, и она повторяла без конца: «Убьют Колю, убьют…» Муж отказывался в это верить, говорил, что такие люди, как Николай, очень нужны Богу на земле, нужны Родине, поэтому сын будет жить. Он будет верить в это ещё больше двух лет, а потом напишет свою первую и лучшую книгу – плач о сыне «Жизнь для Вечности»:

Николай Пестов с друзьями

«От Господа нам выпало счастье иметь сына, который отвечал этим качествам. Он рано созрел духовно и рано был взят Господом с земли. Он оставил нам образ девятнадцатилетнего юноши с кротким, любящим сердцем. В последний год его жизни им было написано большое количество писем, которые рисуют его нежную, простую, отзывчивую душу, полную готовности служить людям. Эти письма исполнены вместе с тем чисто христианской философии жизни с безропотным послушанием воле Господней и мудрой рассудительностью, редкой для девятнадцатилетнего возраста. Наш сын захоронен на поле боя, на братском кладбище. Есть обычай ставить памятники на дорогих сердцу могилах. Пусть же будут памятником ему эти строки, в которых я хочу описать его образ, его жизнь и поступки, последние героические часы его жизни и передать основы его цельного, глубоко христианского миросозерцания».

Но это случится позже, а пока, в 1941-м, Москва пустела на глазах, люди сотнями тысяч покидали столицу, ставшую прифронтовым городом. Время от времени бомбы взрывались на её улицах. Одна упала недалеко от дома, где жили Пестовы. Николая Евграфовича не призвали из-за болезни, которая, как опасались родные, может его погубить, – бронхиальной астмы. На самом деле она его спасла. Один из примеров того, что всё не то, что нам кажется: наказание может быть испытанием, а испытание – на самом деле единственной возможностью для Господа от чего-то нас уберечь.

* * *

Чтобы сберечь картофель и овощи на зиму, Коля перед уходом на фронт выкопал под кухней большой погреб и провёл туда электричество. Это было для него обычным делом. «Колюша, помоги мне», – просили родные в случае затруднения, и он вбегал спустя мгновения, как всегда, жизнерадостный. В голодные тридцатые годы дети складывали кусочки сахара, пряники, конфетки из своих пайков, чтобы отправить гостинцы дедушке и знакомой монахине. «Это трудно, но это прекрасно», – говорил Коля. Его вера не знала сомнений. Когда пришло время вступать в пионеры, на него очень давили, а он в ответ молчал. «Как тебе было при этих уговорах?» – спросила мама. «Так страшно, мамочка, было, что коленки у меня дрожали». Он не привык, чтобы так обращались с людьми. Но не отступал никогда. В Энергетический институт был принят без экзаменов, как круглый отличник. Родители не верили, что у них такой сын – любили его безмерно.

А потом была война. Повестка. Сначала хотели направить в артиллерию, спросили, в какую именно он хочет – зенитную или полевую. Он ответил: «В полевую». Николай Евграфович был страшно расстроен, ведь зенитчики гибнут нечасто, у полевых артиллеристов шансов выжить куда меньше. Отец упрекал сына, а тот, как всегда в таких ситуациях, молчал. На деле всё вышло ещё хуже: направили в миномётно-пулемётное училище – а это смертный приговор.

«Иногда, пользуясь отсутствием начальников, – писал Коля из училища, – я беседую с курсантами о Суворове и Кутузове, о планетах, о звёздах, об особенностях иностранных языков, о Ростане и Ибсене, о всём, что их интересует. Иногда мы идём в клуб-читальню. Там я играю на рояле вальсы из “Ромео и Джульетты”, “Фауста”, “Под крышами Парижа” и “Дунайские волны” – то, что больше всего нравится ребятам». В армии его полюбили все товарищи, так было с ним всегда и везде.

Лейтенант Николай Пестов

Иногда его отпускали на побывку. Однажды он сказал: «Завтра утром я уезжаю на фронт». У отца захолонуло сердце. Накануне сломалось ушко золотого крестика, который он носил. На самом деле это был крестильный крестик сына, но сначала ему не давали его, чтобы не потерял, потом так уж сложилось. После слов сына Пестов понял, что хотел сказать ему Господь. Солдаты в то безбожное время не носили кресты открыто, их зашивали в гимнастёрки, и ушки им были не нужны. Сестра Наташа тут же взялась за иголку с ниткой. «Придёт день, последний день земли, и Колюша восстанет с ним встречать грядущего Господа», – написал отец после гибели сына.

Николай писал прекрасные письма, великое множество, всем родным. Это последнее, написанное 29 августа 1943-го:

«Здравствуйте, мои милые!

Нахожусь на передовой, 27 августа был большой бой, мы прорвали оборону (немцев). Командир роты и 1-го взвода вышли из строя, мне пришлось командовать ротой и вести её в атаку. Немцы бежали, их догоняли, и мне пришлось брать их в плен, отнимать у бойцов, готовых их убить. Потом отстал от роты (принимая приказания), тащил на себе раненого командира роты. Да разве всё опишешь…»

Письма Николая с фронта

Подробности родные узнали позже от приехавшего с фронта капитана-танкиста. Его знакомство с Колей было коротким. Из приехавшего на медсанпункт грузовика с ранеными выскочила разгневанная медсестра, потребовав: «Товарищ капитан, приведите к порядку этого офицера. Он разбил стекло в нашей кабинке и грозил оружием шофёру». «Я увидел молодого лейтенанта, сплошь всего покрытого пылью и грязью и залитого кровью, блестели только его глаза и зубы. Мне стало ясно, из какой обстановки он попал сюда. Я всмотрелся и увидел симпатичное, интеллигентное лицо. Это был ваш сын». Он рассказал, что случилось: они вынесли с поля боя раненого командира, а шофёр проезжавшего мимо грузовика отказался взять его в кузов – пришлось пригрозить. «Молодец, – сказал я, – так и надо было сделать».

Потом лейтенант ушёл в ночь, взяв винтовку и патроны. Ждать до утра он отказался, спешил к своим солдатам. Бои были жестокими. Спустя три дня Николай корректировал огонь миномётной батареи. Рядом раздался взрыв, он был ранен и контужен. Имея полное право отправиться в госпиталь, остался. Вторая рана, в живот, оказалась смертельной.

Николай Евграфович читал похоронку в тот момент, когда постучалась дочь, вернувшись из института. Он молча открыл дверь, а потом побежал. Она нашла его, стоящего лицом к иконам и держащегося за шкаф. Николай Евграфович показал рукой на стол, где лежала похоронка, и разрыдался. Первое, что он сказал, когда смог говорить: «Как трудно мне было произнести: слава Богу за всё!»

Отпели заочно. Ночью Зоя Вениаминовна увидела сон. Коля стоял рядом, в военной форме, как и в день отъезда на фронт. С досадой, с печалью, с укоризной, с любовью он смотрел на мать, а потом протянул бумажку, поданную родными в храме на отпевании: «воина Николая». И сказал: «Рядом павших забыли, надо было рядом – “и павших”». Даже после смерти он о ком-то заботился. «Не рыдай Мене, Мати, зряще во гробе», – пел хор. Будь проклята эта война.

«Я своей веры никогда не скрывал»

Его работы по химии печатаются в СССР и за рубежом, Пестов становился всё более известен. Первую свою правительственную награду – орден Трудового Красного Знамени – Пестов получил ещё во время войны. Вторую – орден Ленина – в пятьдесят третьем году, в Кремле, который был в то время закрыт для посещений. Там случилась замечательная история.

Вообразите, со всей страны приезжают далеко не последние люди – передовики производства, полярники, учёные, военные. Для них проводят экскурсию. В Успенском соборе к чугунному шатру над могилой священномученика Патриарха Гермогена подходят двое награждённых. Вдруг один из них останавливается и громко говорит: «Какой запах! Откуда такой аромат?» Ещё шаг, и Николай Евграфович тоже ощущает неземное благоухание, струящееся от раки с мощами. Подходят остальные, растерянно замирая. «Товарищи, проходите дальше, у нас время ограничено», – нервничает экскурсовод. Но люди не хотят уходить, спрашивают, что это за благоухание. «Я ничего не чувствую», – заявляет экскурсовод.

Понимая, что выглядит не лучшим образом, что ему не верят, добавляет, что часто приходится здесь бывать, возможно, привык. Ему снова не верят. Наконец появляется какое-никакое объяснение, что, мол, скорее всего, источником запаха является кипарисовое дерево. Мало кто знает, как пахнет кипарис спустя столетия после того, как его срубят, поэтому люди немного успокаиваются. Их снова обманули. В этом случае, как в капле воды, отразилась история советского атеизма, якобы научного. Пестов видит это не только как православный, но и как учёный.

После гибели сына он перестал скрывать свои убеждения, завесив стены своего кабинета иконами и репродукциями картин Васнецова и Нестерова на религиозные темы. Однажды увидел, как причащается его студентка. Увидев профессора, она смутилась, а он подал ей просфору и поздравил с принятием Святых Таин. Преподавал Николай Евграфович примерно так же, как воспитывал своих детей. Не заставлял зубрить, а когда принимал экзамены, разрешал приносить с собой любые учебники и записи. Как объяснял учёный: «Только б они смогли справиться с поставленной перед ними задачей, а эти учебники и тетради они смогут всегда иметь при себе в жизни. Так зачем же помнить что-то наизусть?» Этот подход, конечно, можно считать спорным, но те сведения, которые спешно заучиваются перед экзаменами, выветриваются потом из памяти столь же стремительно. Понять уровень знаний можно лишь из беседы со студентами, что Пестов и делал.

Ещё во время войны он стал сначала деканом химического факультета, а затем директором по научной работе. По времени это совпало с курсом правительства на примирение с Церковью, однако в годы хрущёвских гонений христианские убеждения учёного вновь стали неугодны.

К тому же при Хрущёве в вузах начали внедрять идеологию в учебный процесс. Прежде студент должен был доказывать верность идеям марксизма-ленинизма лишь в свободное время – за этим присматривали парторги и комсорги. Но тут вдруг начали появляться новые, не нужные будущим специалистам предметы, а всех педагогов, даже маститых профессоров, обязали вести атеистическую пропаганду, составляя какие-то планы. Пестов, конечно, это требование проигнорировал, а когда стали особенно донимать, ответил, что маяться дурью отказывается. На несколько дней наступило затишье, после чего пришло письменное приглашение от директора института. Кроме директора, в кабинете его ждал секретарь партбюро.

Разговор был очень коротким, так как всем всё было ясно. «Николай Евграфович, мы знаем, что вы ходите в церковь. Вас там видели студенты». – «Да, это правда». – «Мы хотим предложить вам уйти на пенсию». – «Я своей веры никогда не скрывал. Уже 50 лет преподаю в советской школе, я профессор, доктор наук, имею массу наград, орден Ленина, госпремии. Ну раз не соответствую – значит, нет. Я могу уйти хоть сегодня».

Ему, однако, позволили закончить учебный год, не подозревая, что открывают дорогу учёному в совсем другой области. Первые православные статьи Пестов написал летом сорок третьего, накануне гибели сына. «С момента перехода на пенсию моя библиотека, – писал он, – и вся моя работа окончательно преобразились из химической в богословскую».

Просветитель

Несколько обстоятельств повлияли на решение Николая Евграфовича заняться просветительством. Нехватка духовной литературы в СССР была огромной даже внутри Церкви. С новыми поколениями нужно было говорить о христианстве современным языком. «Писать, не говоря ничего нового, но всё говорить как бы по-новому», – благословил Пестова священнослужитель, имя которого так и осталось тайной. Но была одна причина. Ещё в начале сороковых годов профессор поделился идеей духовного писательства с сыном Колей, и тот целиком её одобрил.

Сначала была собрана большая библиотека – сотни томов духовной литературы. Следом начали рождаться книги. Николай Евграфович мало говорил от себя лично, чаще обращаясь к мыслям русских святых и учителей Церкви, близких нам по языку и мирочувствию. При этом если книги, скажем, Амвросия Оптинского можно было пусть с трудом, но найти в какой-нибудь семинарской библиотеке, то работ отца Александра (Ельчанинова) или архимандрита Софрония (Сахарова) не было даже в спецфондах. Их доставляли по каким-то тайным каналам из-за границы. Огромное впечатление произвели на Пестова личность и размышления святого Силуана Афонского, имя старца упоминается в его книгах очень часто.

Тайное издательство, готовившее его труды, состояло из нескольких монахинь и мирянок, имевших опыт секретарской работы и печатные машинки; переплетал книги Николай Евграфович самолично. Тиражи достигали порой сотен экземпляров. Его внук, отец Николай Соколов, настоятель храма Святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, вспоминает, что происходило дальше:

«У деда было несколько главных точек: в Грозном, откуда всё распространялось на Кавказ, в Иркутске – на Дальний Восток, под Ригой и Таллином, в Белоруссии и Крыму. Оттуда приезжали его духовные чада, брали литературу и развозили по своим регионам. Я сам, будучи подростком, участвовал в этом. Помню, мне было 15 лет, меня посадили в поезд, дали мне пачку книг, сказали: придёшь туда-то, встретишь человека, передашь и следующим поездом вернёшься обратно».

Разумеется, чекисты были в курсе, но ни разу не вмешались. На это были две причины.

Во-первых, Пестов тщательно избегал политики – это была принципиальная позиция. Как писал он в дневнике, «избегай излишнего интереса к политике, политическим разговорам, анекдотам и по возможности умеряй своё участие в житейской суете». Несмотря на изгнание из института и всё, что происходило с близкими ему людьми в двадцатые–тридцатые годы, учёный не испытывал ненависти к власти, полагаясь на слово апостола Павла: «Всякая власть от Бога».

Вот строки из его письма к внуку, которому предстояла армейская служба в десантных войсках: «Никогда не забывай, что военный мундир украшал твоего деда, твоего дядю, отдавшего жизнь за нас на войне. Когда служил я, то часто вспоминал фотографию, на которой изображён в гимнастёрке наш отец. Служили мы все – и папа, и Коля, и я. Пришёл и твой черёд. И ты гордись этим». Несмотря на гонения, он был горячим патриотом своей Родины, презиравшим любые попытки сокрушить её изнутри. В этом не было ничего нового, так же относились к своей империи римские христиане первых веков.

Во-вторых, в КГБ прекрасно понимали, что гонения на известного химика, орденоносца – это сплошная головная боль, за которую никто спасибо не скажет. Так научный авторитет Пестова начал работать на Церковь.

«Если бы я знал вдвое больше»

Эта глава посвящена непосредственно творчеству Николая Евграфовича, чтобы читатель мог заглянуть в его книги. Моё любимое место у Пестова – из книги «Современная практика православного благочестия»:

«А блаж. Диадох сравнивает образ Божий в нас с “рисунком, на котором мы накладываем краски в течение жизни нашей, всё более уподобляясь в приближении к Богу по мере стяжания нами Св. Духа Божия”. В этом процессе наблюдается близкая аналогия с таким природным процессом, как дыхание головастика у лягушки. Головастик некоторое время живёт и в воде, и на воздухе, одновременно дышит ещё не отмершими жабрами в воде и вместе с тем ещё не вполне развившимися лёгкими – на воздухе. Так изменяется человеческая душа от примитивного животного состояния в невозрождённом человеке до обоженной природы святого, уподобившегося Христу».

Всё-таки он оставался учёным-естественником, даже когда занялся богословием. В этом духе учёный размышляет и дальше, читая две лекции одновременно: одна посвящена душе человеческой, другая – биологии. Ссылается на любимое «Добротолюбие», святых отцов, русских учёных-мирян, старца Силуана, Франсуа Мориака: «Внутренний человек любит и своё одиночество, от которого страдают и бегают “внешние” люди. Однако он в этом одиночестве не одинок: он один и не один».

С горечью говорит: «Казалось бы, глубже всего могут познать Бога люди науки: астроном должен преклоняться пред Его величием, зная неизмеримость пространства вселенной; геолог — постигая смену эпох на земле в течение миллионов лет; биолог – наблюдая бесчисленное разнообразие жизненных форм, целесообразность и сложность их устройства и т.п. Да и всякий человек должен преклониться перед Ним, постигая непостижимую премудрость в Его творениях».

Но, увы, учёные изменяют себе, отходя от Бога. И всё-таки они дают порой прекрасные примеры, когда душа и ум гармонично сочетаются друг с другом: «Как говорил Пастер, создавший вакцину от бешенства: “Я знаю многое и верую, как бретонец; если бы я знал вдвое больше, я веровал бы как бретонская женщина… За работой в своей лаборатории я всегда молюсь”». Эту историю учёный впервые услышал от старца Алексия Мечёва.

Написано это примерно в семидесятые годы, и если сейчас мы привыкли к хорошей православной литературе, то тогда это был, конечно, глоток воздуха.

«И радость ваша будет совершенна»

В сорок восьмом дочь Наталья вышла замуж за псаломщика церкви села Гребнево Владимира Соколова. Прежде там служил его отец, погибший в узах за веру. Пестовы стали снимать там дачу. Один из внуков вспоминал, как Николай Евграфович возвращался из Москвы:

«Но вот на горизонте останавливался автобус, и мы до рези в глазах всматривались вдаль: приехал ли дедушка. Наконец кто-то сначала один, а потом и все видят на горизонте маленькую белую фигурку, скорее точку. Это дедушка, летом он всегда носил белую панамку и белый китель». В кармане профессора неизменно хранилась жестяная коробочка с леденцами или другими конфетами, которыми он угощал не только внуков, но и других детей, где бы ни встречал их, в лесу или на прогулке.

Николай Евграфович Пестов с внуком Колей

Когда свои и соседские дети подрастали, можно было увидеть сценку, как учёный сидит на лавочке, а его со всех сторон окружает толпа ребят. Он рассказывал о Первой мировой и революции, говорил о святых и русской литературе. Такие беседы продолжались порой по два часа. Впоследствии все внуки – сыновья Натальи Николаевны Соколовой – стали священниками, а Николай Пестов, получивший имя в честь дяди, – Новосибирским епископом Сергием. Он много лет был иподьяконом Патриарха Пимена, Святейший умер у него на руках. Перу владыки принадлежала биография деда. Епископа Сергия не стало в двухтысячном. Немногим раньше погиб в авиакатастрофе его любимый брат, это случилось в день его Ангела – святого Феодора Стратилата, воина и мученика. Остальные продолжают служить. Такой вот род.

В 1973 году Николай Евграфович с супругой отпраздновали свою золотую свадьбу. Это было на пасхальной неделе, и это была последняя Пасха в жизни Зои Вениаминовны. Почти до конца она была бодра, весела, ходила в храм с раскладным стульчиком, потому что подкашивались ноги. До последнего дня не расставалась с Евангелием, читая его так, словно видит впервые. Она умерла мгновенно.

Николай Евграфович и Зоя Вениаминовна

Пестов пережил её на девять лет – он скончался 14 января 1982-го, на девяностом году жизни. Перед тем причащался еженедельно, а ещё очень любил, когда правнуки играли возле его постели. Над их с женой могилами в Гребнево возведена была кованая сень, украшенная гроздьями винограда. «Да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна», – написано на могиле учёного. Ушёл он, как жил, – прекрасно.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска