Ветер с моря

(Продолжение. Начало в №№ 838–842)

Польский настоятель Соловков

Из записок Игоря Иванова:

Если в такую скверную погоду, как сегодня, смотреть с высокой колокольни деревни Поле на влачащуюся от горизонта до горизонта шинель низких туч, то легко увидеть, что ты наблюдаешь жизнь в аквариуме: вон деревенька вдалеке, похожая на «грот», и водоросли лесов, и стайка рыбок-птиц, перелетающая с одного края полотна на другой. Размытые дороги на дне аквариума, мокрые травы, отсыревшее небо… И леса, уходящие за горизонт на северо-запад, к Белому морю, в сторону Соловков, до которых отсюда всего двести вёрст.

Такая близость – одна из причин, по которой монастырь имел тут вотчину, присылал монахов, создал в Поле училище и библиотеку. И крестьяне постоянно сообщались с монастырём по делам торговым и духовным. В Поле явился на свет в 1850 году и предпоследний настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Иоанникий (Юсов).

Архимандрит Иоанникий (Юсов)

В детстве его звали Александром, на деревне слыл он песенником, весёлым грамотным парнем. В младые лета сломал ногу, и родители, Филипп и Мария, после излечения отправили его в монастырь по обету – трудничать. Было ему тогда 17 лет. Там он пел на клиросе, переплетал книги и разбирал архив. Через пять лет трудов был принят в послушники.

Пять лет – и только в послушники! В наше время, когда за такой срок вполне можно стать иеромонахом, звучит фантастикой. Дальше – преподавание в училище, работа в монастырском казначействе. Исполнять обязанности наместника он стал в 42 года – довольно рано, что, в общем, ещё раз подчёркивало его способности. Современники отмечали его «редкую начитанность и внимание к слову Божию». При выборах на должность настоятеля в 1895 году за него высказались 51 из 69 голосовавших представителей братии.

У церковных историков фигура архимандрита Иоанникия больше известна тем, как шла против него борьба, возникшая внутри монастыря в 1913 году и закончившаяся его «свержением». Правительствующий Синод при Временном правительстве принял решение уволить архимандрита на покой в августе 1917-го, в последний день своего существования. Отец Иоанникий, вызванный в это время для участия в Церковном Соборе, узнал об этом из газет, перекрестился и сказал: «Слава Богу за всё». И немного погодя, тяжело вздохнув, со слезами на глазах тихо закончил: «Мне своих дел не стыдно».

Вся эта история удивительным образом перекликается с нашим временем, хотя бы даже в отношении подобного рода внезапных указов. Но и не только. Ну сами судите.

В 1913-м часть недовольных насельников (22 иеромонаха из 64, 8 иеродиаконов из 42 и 6 монахов из 130) подписали жалобу в Святейший Синод «на неправильные и вредные для обители действия настоятеля». Вызвано её появление было, конечно же, суровыми, можно сказать, авторитарными методами руководства настоятеля. Но было и ещё нечто. Ветер от надвигающейся революции уже задувал не только в столицах, но и в православных монастырях, в крупнейших из которых появлялось что-то вроде оппозиции церковным властям. Очень интересно читать эти жалобы сегодня.

В своём донесении недовольные лишь мельком затрагивают духовные вопросы: «Упадок нравственного состояния обители выражается прежде всего в том, что настоятель посещает богослужения изредка, не следит, а также не принимает ровно никаких мер к тому, чтобы каждый живущий в обители по возможности ежедневно бывал на богослужениях». О том, что почти всё летнее время настоятель находился в разъездах, не говорится. Но вот интересно, какие такие «меры» для повышения посещаемости предложили бы авторы петиции: загонять трудников и паломников палкой, выселять из монастыря, а может, штрафы накладывать? Или вот: «Настоятель архимандрит Ионникий имеет четырёх племянников и трёх племянниц, которые учились в разных учебных заведениях. Все они в летнее время приезжали с товарищами по 50 человек и более. На пароходах возили их всегда бесплатно для прогулки…» То есть, по-видимому, следовало бы драть три шкуры с бедных студентов, а лучше вообще бы пристроить их на какое-нибудь монастырское производство, а не давать путешествовать по островам «за так».

Практически всё донесение посвящено цифрам и деньгам. Сквозь текст жалобы в лице архимандрита невольно просматривается действительно активный благоустроитель монастыря. «Вот уже 8 лет работают ежегодно постоянно от 50 до 80 человек на двадцати лошадях над устройством каналов, чтобы кататься на пароходике, переходя из одного озера в другое. Прикрывается эта работа тем, что каналы нужны для сведения воды – для притока её в Святое озеро, чтобы приводить в движение турбинные колёса машины электрического освещения», – сигнализирует оппозиция. Действительно при Иоанникии была создана система каналов между 12 озёрами на Большом Соловецком острове, по которым могли проходить даже паровые катера, и в 1912 г. была построена монастырская гидроэлектростанция (единственная в России) мощностью 40 кВт; спустя два года благодаря ей на острове появилась телеграфная станция для связи с материком. Много чего тут ещё можно перечислять, но для примера обращусь напоследок к одной истории – с Кондостровом, который казна по просьбе предыдущего настоятеля передала монастырю.

«Этот остров должен был обслуживать монастырь дровяным и строительным материалом, чтобы слаборастущий лес на Соловецких островах сохранился от несвоевременного истребления, но о. архимандрит Ионникий, презрев эту благую и полезную цель, испросил разрешение вопреки желаниям братии на постройку здесь скита, хотя в этом не было ровно никакой нужды. Лес же на этом острове истреблён на постройку там церкви и разных хозяйственных служб и келий, и вместе с этим теперь ежегодно тратится на содержание Кондостровского скита с 50 человек братии (на самом деле там с 1908 года жило 17 человек братии и ещё 9 послушников. – И.И.) свыше десяти тысяч рублей без всякой надобности или нужды, а главное – без всякой пользы как для братии, так и для народа. Доходов же от этого скита быть не может».

Ну а теперь как было в действительности. Летом 1908 года на берегу острова был освящён пятиглавый Никольский храм в русском стиле на 500 молящихся, который четыре года строили братия и трудники Соловков. Может быть, это нанесло ущерб обители? Нет, скит возводился на средства жертвователей, в основном лесозаводчика, легендарного городского головы Архангельска, выходца из обрусевших немцев Вильгельма Гувелякена. А насчёт «пользы для народа», то говорить можно не только о духовном значении скита, но и о практическом. Иоанникию ли, выходцу из поморов, было объяснять значение такого пристанища для поморов на неспокойном Белом море? Ведь остров этот находится на полпути от Онеги до Соловков. Специально для бедствующих рыбаков в скиту соорудили «приёмный покой». На острове построили мощёную дорогу, которая видна из космоса и сегодня. А ещё каменный причал, корпуса для трудников и монахов, баню, погреба и склады, кузницу, скотный и конный дворы, парники, оранжерею, лесопитомник (для выращивания ценных хвойных сортов), смолокуренный завод, который использовала впоследствии советская власть. На соседнем острове Пневатый устроили каменоломни. Собирались создать и биостанцию, наподобие той, что на Большом Соловецком острове, только с разведением животных, да не успели.

Чего же добивались «доброжелатели», надеясь организовать в монастыре что-то вроде профсоюза монахов? Требования активистов-насельников как бы просты – они о насущном. «Сельди, бывшие в 1912 году в большом улове, 150 бочек тоже куда-то ушли, – пишут авторы жалобы. – Всё выписывается на братию и на каких-то гостей, а братия, далёкая волей-неволей от какой-либо даже самой примитивной роскоши, пребывает в посте». В жалобе 1917 года, ставшей последней, они требуют: «Продать кобыл и купить коров, чтобы каждому для трапезы получать молоко по бутылке в неделю… Уничтожить навсегда курятник. Уравнять братию жалованьем…»

Бессмысленно даже говорить о каком-то христианском духе этих «телег», смирении и пр. монашеских добродетелях – этого нет совсем. Но поразительно, насколько эти требования, сам тон писем походят на такие же петиции, подававшиеся тогда с подачи социалистов царскому правительству. Там тоже сначала были требования зарплаты и хлеба. А чем это всё закончилось – известно. Но и после свержения царского правительства, при советской власти, жанр подобных доносов только усовершенствовался: колхозники жаловались на председателей, соседи – на домоуправа, писатели – на «отщепенцев». Доносить – это ведь не просто ремесло такое, это внутреннее состояние человека. Те же, кто жаловался на Иоанникия, потом «сдали» большевикам и нового настоятеля, архимандрита Вениамина, которого арестовали и отправили в лагерь.

А архимандрит Иоанникий, отрезанный от дела всей своей жизни и отправленный доживать век в отдалённый Савватьевский скит, как это часто случается, вскоре умер. Как вспоминали те, кто посещал его перед кончиной, в смиренном, согбенном старце они с трудом узнавали своего бывшего грозного настоятеля, не терпевшего возражений. Каждого приходившего к нему принимал с братской любовью, и бывшие у него тогда ощущали в нём присутствие особого мира и благодати.

Вот таких людей рождало некогда село Поле.

Политическая ссыльная

Ещё поднимаясь из-под горы на Польский погост, ориентиром держишь две постройки: Богоявленский храм и дом Попова – тот самый, где располагалось училище, а до 1962 года была школа-семилетка.

Ориентиры – храм и купеческий особняк

 

Входя в деревню Поле, идём мимо Богоявленского храм

 

Дом Попова сейчас пустует

Сейчас огромный по деревенским меркам и очень выразительный особняк – памятник архитектуры местного значения – пустует. Кто хозяин его, непонятно. А попечителем можно, без сомнения, считать Татьяну Вячеславовну Казакову, жительницу этого села, местного фельдшера.

Татьяна оказалась первым человеком, встреченным мною здесь. Я, разумеется, к ней сразу с вопросами. Она же, отвечая на ходу, сразу к делу – повела меня к гостевой избе, в которой можно приготовить ужин на всех, и стала показывать, где дрова для печки, где посуда, где консервы. Они остались от православных миссионеров из московской Сретенской семинарии, уехавших буквально за неделю до нас. «Можете баню истопить, – говорит Татьяна и ведёт меня показывать баньку во дворе, недавно построенную, пахнущую свежеоструганным деревом. – Дрова есть. Только воды надо наносить».

Между прочим спрашиваю мою собеседницу и гида про другую Татьяну – Бурлакову, о которой я знаю, что здесь, в деревне, она вместе с мужем была инициатором восстановления храма.

– Так это ж я и есть! – немного смущаясь, говорит Татьяна. – Прежде была Бурлакова, а теперь вот Казакова стала.

Смеюсь:

– Говорящие фамилии!

Собеседница тут же даёт весь расклад:

– Началось всё у нас в 2012-м, когда муж мой, Пётр Бурлаков, организовал ТОС – территориальное общественное самоуправление. Создали мы его, чтоб получить деньги для закупки материалов для восстановления церкви. И сначала хотели только выровнять колокольню. Нашли чудом через газету реставратора-плотника Владимира Ивановича Казакова из Москвы. Он приехал нам помочь. В том году мы поправили колокольню и думали, что на этом всё закончится. Но потом посмотрели на храм – он весь у нас вкривь и впляс, без окон, внутри кучи мусора. Прежде-то мы всё: вот кто-то придёт, наведёт порядок, восстановит. А Казаков, когда первый раз тут оказался, сказал: «Вы хоть приберитесь в храме для начала». Действительно, мы же должны хоть что-то сами сделать! Стали прибираться, нашли в куче мусора у печки икону «Положение Христа во гроб» – её ещё надо будет отреставрировать…

Татьяна рассказывает о нуждах храма

Я забыла сказать, что у мужа Петра в то время обнаружили онкологию. Он как-то сник, но я говорю ему: «Умирать нам некогда, выкарабкаемся!» Он воспрял духом. И в самом деле выкарабкался – с неоперабельной 4-й стадией прожил ещё семь лет! Он знал, что будет рецидив, торопился, и мы немало ещё успели сделать. Два года назад, уже умирая, он дал мне задание дальше продолжать восстанавливать храм. А Казаков мне сказал: «Давай выходи за меня замуж, и продолжим восстанавливать». Так я стала Казаковой. Теперь он у меня живёт.

– Какая замечательная история! – начал было я, но, вспомнив её драматические подробности, поперхнулся. – А где ваш Владимир Иванович сейчас?

– В больнице. Полез потолок красить, не свою работу делать, и упал. Вообще-то он и на 40-метровой высоте работает без страховки. Помню, когда мы устанавливали крест в мороз, на ветру, я ему с колокольни кричала, куда крест повернуть, и он так дощечку одну под ногу подставил, другую подставил и заколотил этот крест на таком ветру. А тут…

Продолжая сокрушаться, Татьяна зашла в дом, а я тем временем отправился затапливать печь. В предбаннике припасена береста, потому разжечь печку получается с первой спички.

Возвращаюсь в гостевой дом, где хлопочет Татьяна. Намерения у меня самые что ни на есть журналистские – навязчиво пытать человека дальше, несмотря на её занятость или неловкость.

– Значит, вот так, начиная с храма, вы решили возрождать родную деревню? – задаю я «правильный» вопрос, но в ответ получаю не совсем правильную, но занятную историю.

– Нет, я неместная, из Архангельска. Это первая моя деревня. Я раньше всегда считала, что работаю здесь в «политической ссылке».

– Как это?

– Учась в медучилище, я была комсоргом в группе. Незадолго до выпускных, перед ноябрьскими праздниками, всех деревенских на курсе я отпустила по домам, разрешила не ходить на праздничную демонстрацию – посчитала, что для колонны в 16 человек наберётся и городских. А городские подвели. И перед самым распределением меня исключили из комсоргов, хотя это и не по уставу было – мне должны были замечание или выговор сделать. Ну да ладно. Началось распределение, и только шесть мест – в Архангельск. Три группы и в каждой профорг, староста и комсорг – на работу в областном центре они претендовали прежде других. И их всех вперёд пустили. Я должна была идти среди первых, но мне директор медучилища сказала, что я политически неблагонадёжное лицо, поеду работать в деревню акушеркой. Ох и ревела я! Как там жить?! Первым делом спросила: «А столовая в деревне есть?» Ведь готовить я не умела. И вот приехала я сюда в 1986 году. Первые годы всего боялась, от коров бегала. А на 8 Марта мне корову подарили родственники мужа, и я чуть с ума не сошла. Четыре года к корове не подходила, свекровь сама доила. Потом научилась. Руками теперь дою всех своих восемь коров.

– Сколько-сколько?!

– Восемь. Это у меня идея была такая – заработать, чтоб дать детям образование и они уехали из деревни. Но однажды, чисто случайно, когда я вела стационар в участковой больнице, одна женщина вдруг спрашивает меня: «У вас в деревне Верховье никого из родственников нет? Уж очень вы похожи на дочь матушки Екатерины оттуда». По прямой от Поля до этой деревни 11 километров. Я стала у мамы спрашивать, и оказалось, что мой прапрадед действительно служил в Верховье священником! Так что это получилась не политическая ссылка, а возвращение к своим корням. Я узнала весь свой род. Казаков потом нашёл фотографию, место захоронения отца Аркадия Смирнова. Оказалось, что у меня в роду три священника, один из которых – прадед – был расстрелян в 1937 году в Архангельске.

– При этом в церковь вы никогда не заходили?

– Всегда думала, что я атеист. И даже с первым мужем Петром мы восстанавливали храм, потому что это надо было делать. Да, Бог есть, но веры мы не понимали. Даже не знала «Отче наш». Только сейчас Казаков меня стал постепенно подводить к ней: говорит, мол, не только трудись, но и читай, учи. Он мне объяснил: будет молитва – будет и дальше всё жить. Я наконец-то выучила какие-то молитвы, хожу теперь, звоню в колокола. С одной стороны, раньше жилось спокойнее, когда ничего не знала. Просто вкалывала, но радости не было, всё думала: «Когда ж эта бесконечная работа закончится?» Ну, восемь коров, представляете. Это просыпаешься в четыре утра, а вечером доползаешь до кровати и уже не знаешь, что такое ночная сорочка. А утром снова всё по кругу. А сейчас появилась радость, потому что понимаешь, для чего именно делаешь. Но когда узнаёшь веру, начинаешь понимать, какой ты на самом деле. Тогда до чего уж больно становится… ох!

Татьяна вздохнула:

– Вы давайте организуйте себе отдых, немножко вздохните. Ладно? Молоко вечером я вам принесу…

Я кивнул и пошёл искать Алексея, чтобы вместе таскать воду в баню в 90-литровой бочке. Вода в колодце оказалась верховой, с торфяным оттенком, как в реке. Возле забора стоял автомобильный прицеп. Алексей предложил поставить бочку на него, впрячься и потянуть к колодцу. А потом обратно. По грязи. Вдвоём. Я подумал, что, если бы было два Алексея, возможно, это бы и удалось. Но моих лошадиных сил было недостаточно, даже чтоб его просто сдвинуть.

– Лучше потащим вручную…

Под чётким руководством

С этой баней на молебен в храм я опоздал. В главном приделе собрались все наши. Татьяна тоже была здесь – скромно стояла сзади и внимательно слушала, как поёт хор, и по её виду было похоже, что она сейчас всплакнёт от полноты чувств.

В храме стены покрыты свежей штукатуркой, только в июле закончили – это труд её рук, деньги от продажи молока и телят. После молебна спрашиваю про печку, типа огромной буржуйки, стоящей в углу и напоминающей ступень ракеты.

На молебне в Богоявленском храме

– Очень много дров надо. Те, что были на сегодня, мы уже спалили. Раньше храм был традиционно разделён на летнюю и зимнюю церкви, теперь вот служат в летнем и зимой. Хотя помещение ещё не утеплили. А в приделе Святого Климента у нас лежат стройматериалы, краски, доски.

– Кто служит? – уточняю. – Сами?

– Летом каждый год сюда приезжают студенты Сретенской семинарии из Москвы во главе с иеромонахом Иринеем (Пиковским) – пять человек – и живут здесь две недели. Восстанавливать не помогают, им некогда, главное – они служат по всем деревням. Служба-то должна быть в храме, молитва нужна обязательно. Это так много для нас значит, благодаря этому мы смысл жизни приобрели.

– Но в этом году семинаристы всё же поработали на сенокосе под моим чутким-чётким руководством, – улыбается Татьяна. – Они о всякой высшей материи рассказывают, а один из товарищей пришёл, пофотографировался у сена и убежал. Говорю им: «Так, стоп – вилы в руки и работаем молча, без всякой философии. Потому что мы на земле». И они у меня, бедненькие, пахали. Но теперь уже буду хозяйство уменьшать, потому что Казакову нельзя столько работать.

– А сейчас вы одна на хозяйстве, пока муж в больнице?

– Нет, я же машину не вожу. А всю эту продукцию реализовывать надо. Нанимаю машину, реализовываю, и получается всё бегом-бегом. Тут моего Казакова ещё из «Общего дела» хотят отвлечь: вы нам должны, помогайте. В Подпорожье две смены на него хотели повесить – воспитывать ребятишек, главку делать в Варзогорах. Но теперь больше никуда его не дам, теперь я уже буду командовать парадом, так Курицыной и сказала. Здесь столько работы!

Я не знаю, каким образом Татьяна отделяет «Общее дело» от сретенцев – они вроде как под эгидой «Общего дела» сюда и приезжали. Но да это не столь важно. Важно, что и мы в этой экспедиции должны обязательно хоть чем-то, но помочь.

Богоявленский храм. Работы по его восстановлению ещё очень много

– Ой сколько работы! – продолжает Татьяна. – А специалистов найти не можем. Нанимаем просто работников, оплачиваем им труд с этих коров. Вот колокольня протекает, пойдёмте посмотрим.

И она увлекает всех наших походников, слушающих её рассказ, по узкой лестнице на колокольню. По ходу движения продолжает:

– Конечно, осенью посвободнее и мы уже сами работаем. Деревенские помогают. Женщины алтарь красили – отец Еримий благословил. Вы не подумайте, что только мы с Казаковым тут делаем – местные люди отзываются, бегут на помощь. Хотя на службы не очень ходят… Ещё «Общее дело» иконы давало, а Петя все их расставлял на иконостасе, – собирает в памяти Татьяна всех, кто помогал восстанавливать Богоявленский храм. – Отец Еримий выделял средства на закупку материалов. Он же помог нынче подлечить Казакова…

Моя собеседница таким образом произносит имя иеромонаха Иринея, руководителя проекта «Родная земля» московского Сретенского монастыря, что я поначалу путаюсь, кто это. Именно студенты Сретенской семинарии наполняют православную жизнь деревни.

Спрашиваю, как нынче себя сретенцы чувствовали после разговоров о расформировании семинарии.

– Они, конечно, подрасстроены были.

Татьяна ещё не знает, что это решение отыграли назад и семинария будет жить. Рассказываю ей об этом, и она радуется так, будто сама там учится.

День именинника

Смотрим в сторону, откуда мы пришли: там только леса и леса, уходящие за горизонт.

– Гости оттуда, со стороны Усолья, к вам приходят? – спрашиваю нашу проводницу, перекрикивая ветер.

– Нет. А вы старой дорогой шли?! – восхищается она своим юным голоском. – Про лагерь, где сидели священники, слышали? Ах, вы были там! Молодцы, герои, в сапогах! У моего мужа планы были съездить туда, он про лагерь информацию собирал, хотел поставить там крест. ГТСку купил – типа танка, но без пушки, – чтоб туда ехать, но не успел её восстановить. Владимир Иванович бы это слышал! Несколько лет мы уже мечтаем! А вы издалека – и добрались!

– Знакомая история: чем ближе, тем труднее добраться…

Звоним в колокола.

– Их нам пожертвовала женщина из Англии, Дарелл, купила на свои средства. А в прошлом году она приезжала снова…

Баню истопить ядрёно, чтоб продирало, увы, не удалось. Слишком поздно начали – чтобы получилось по-настоящему, надо топить с утра. А мы втроём – руководитель экспедиции Павел, кинооператор Дмитрий и я – попали и вовсе в третью очередь, так, только погреться. Но всё равно блаженство.

Дмитрий дольше всех хлестался на полке. Удивляюсь, как он сумел в насквозь мокрых кроссовках и тонкой, опять же насквозь промокающей куртёнке пройти весь путь и не заболеть. Да и он сам удивляется. Рассказывает, что вовсе не обладает знатным здоровьем, спина постоянно болит…

– Сейчас как самочувствие?

– Уже лучше. Кола в спине нет, гнётся, правда туго, как лук.

– А помнишь, – говорю ему, – ты заявил, что «не подписывался на то, чтобы весь день по болоту идти, а потом спать ложиться под дождём»? Такой злой был после второго дня пути…

– Я в самом деле не ожидал всего этого. Мне сказали, что будем идти по дороге, а большую часть пути вообще нас повезут…

Дмитрий снимает не только на свою профессиональную камеру, но и вот так

– А чего же ты убежал вперёд всей группы перед Шолгой? В результате свернул не туда, перешёл реку зря, пришлось возвращаться…

– Я потому и решил убежать вперёд, что был раздражённый. Чтоб другим настроение не портить.

Баня всегда способствует душевным разговорам, порой только тут в наше время и можно разговориться с человеком «о главном», причём совсем не обязательно, чтоб спиртное было. Просто обстановка такая. Вот и тут Дмитрий рассказывал мне об основных уроках, которые вынес из этого похода, что «нельзя без подготовки», сетует, что кинооператор, в отличие от пишущего журналиста, не может снимать всё как есть: кадр нужно создать, производить в нём какую-то «движуху», а ребята этого часто не понимают. Я согласно киваю, с удовлетворением думая: «Как хорошо, что когда-то не выбрал тележурналистику. Не по мне такая работа, когда человек должен на камеру “изображать из себя”, повторять, замедляться – такое вот вмешательство в процесс жизни, конструирование реальности». Но что тут я могу сказать, Дмитрий сделал такой выбор. Поэтому беседу пытаюсь развернуть в другое русло: «Ты отвлекись от своего операторского, профессионального, подумай, зачем тебе эти испытания были даны как личности, что после похода положишь в копилку вечной души…» Павел не вынес наших разговоров, ушёл раньше, а мы возвращались уже, когда в доме все спали: поднимались по лестнице с открытыми глазами, а словно с закрытыми – такая темень. Зажгли свечку – на столе салаты, приготовленные девочками, творог и сливки. Все продукты принесла для нас Татьяна из своего хозяйства.

Наутро в храме перед молитвенным пением перенесли икону прп. Серафима на аналой, поздравили нашего именинника многолетием.

Позавтракав кашей с Татьяниным молоком, вспоминаю о том, что накануне обетовался сделать хоть что-то полезное для храма. Вспомнил, что хозяйка говорила о ветке тополя, угрожающей раздавить беседку возле дома Попова. Выхожу на улицу посмотреть: на самом деле это даже не ветка, а второй ствол дерева навис над ней, и очевидно, что если упадёт – а тополь что осина, гниёт незаметно и быстро, – то беседки мы можем навсегда лишиться.

Вроде стоит себе тополь рядом с беседкой, а упадёт – и ей конец

Звоню Татьяне, напоминаю о вчерашней договорённости помочь ей. Она: «Да чего уж, и так спасибо, что посетили нас. Вам скоро ехать, я уже с машинами договорилась. Так что, может, уже не надо?» Если б не эта последняя фраза, я, наверное, согласился бы с ней: всё же человеку свойственно соглашаться с самым удобным для него вариантом. Но услышал в вопросительном знаке в конце её слов маленькую нотку надежды, а возможно, мне просто показалось – и тут я точно очнулся: «Татьяна, вы лучше подскажите, где находится пила?»

Спустя несколько минут, по-быстрому закончив завтракать и собрав вещи, у крыльца дома на траве я обнаружил даже две пилы на выбор – бензиновую и электрическую – и верёвку. Вот же деликатный сельский человек! – пришла, положила, не отвлекая нас от завтрака, и исчезла.

Дождя, к счастью, нет. Собираем команду и идём к беседке, прихватив электропилу.

Сначала пробуем: как она? Пилим сучья – зверь-пила. Подготавливаем площадку, приносим от храма высоченную лестницу. Перед беседкой стоит телеграфный столб, на нём провода. Если отпилим полтополя, он непременно свалится на провода и уронит столб. Выясняем, что провод телефонный и давно уже не используется. С третьей попытки нам удаётся сдёрнуть его. Теперь предстоит самая трудная и рисковая работа: отпилить гигантский сук и одновременно оттащить его в сторону, чтобы он не рухнул на крышу беседки. «Ну, – думаю, – ты дело заварил, тебе и лезть по лестнице дерево пилить». Но не успел подумать, как вызывается именинник Серафим: «Я отпилю!» Лезет на дерево, кто-то снимает это дело, а он шутит: «Вы только маме не показывайте, а то она меня больше в поход не отпустит!» Шутки-шутками, а работёнка в самом деле небезопасная: делать всё придётся на верхотуре, держать электропилу на весу на вытянутых руках и по какой траектории будет падать ветка, неясно, да и самому хорошо бы равновесие не потерять и не свалиться вниз вместе с работающей пилой. Серафим устраивается в развилке веток и подтягивает наверх привязанную за верёвку пилу. Потом лезет выше и привязывает верёвку к ветке, чтобы мы могли тянуть её на себя. Тут Анатолий, наш проводник, не выдерживает: начинает громко ругаться, требуя всё немедленно прекратить – это же нарушение всех возможных требований техники безопасности! «Слезай, так не пойдёт! – кричит, и у самого даже лицо покраснело. – Хватит!» Тут уже что-то меня дёрнуло, кричу в ответ: «Что, есть другие предложения, как это сделать?! Не болтовня, не завтра и даже не через час, а здесь и сейчас, потому что через десять минут мы уезжаем! Нет? Так что работаем, братья!» Прокричался, а сам думаю: «Ох!.. Но ведь с нами Господь, Он не позволит случиться ничему плохому! Надо только поточнее рассчитать место отпила…»

Долго на глазок выбираем это самое место распила, и так оказалось, что это было главным – мы не ошиблись. Этот расчёт иначе как Божьей помощью и не назовёшь. Серафим заводит пилу, мы стоим внизу, взявшись все вместе за конец верёвки и натягивая её на себя, и каждый мысленно молится. Кто-то шутит: «Ну хоть бы кто-то в окно посмотрел на наш подвиг!» Но в окнах дома никого, все спешно доедают завтрак и собирают рюкзаки.

На самом деле кто-то все же видел, как мы пилили сук

Мрачный Анатолий отходит подальше и нервно ходит где-то возле храма – не хочет ни смотреть, ни отвечать за наше сумасбродство. Наконец сук перепилен – ветка падает, точно на качелях: комель сначала летит вверх, потом мы тянем на себя – и вся она, чуть задев крышу беседки, валится на землю, в кусты малины. Серафим торжествующе спускается вниз, все поздравляют его: сегодня твой день! Подхожу к спиленной ветке: да это целое огромное дерево, если вблизи-то! «Давайте мы его распилим на дрова», – предлагаем Татьяне. Но она и без того довольна: «Не надо, потом сын придёт и распилит».

А вот теперь ветки нет – и на сердце полегчало

Уносим лестницу обратно к храму. А тут и машины подъезжают, готовые забрать нас и отвезти в следующий пункт нашего путешествия – село Большой Бор.

Остановка в Большом Бору

Из записок Михаила Сизова:

Проводника нашего Анатолия Викторовича, обвинившего нас в нарушении правил техники безопасности, я прекрасно понимал. Никакой страховки и предварительной подготовки. Мы даже крик с дерева не услышали и дёрнули за верёвку, когда ветка уже стала падать. Через натянутую струну почувствовал, как чиркнуло по краю крыши: ещё сантиметра три – и всю беседку эту, памятник архитектуры, разворотило бы.

Конечно, беседка уже требует ухода

Позже спросил я именинника нашего Серафима, держал ли он раньше электропилу в руках. «Первый раз взял. Да и по деревьям не лазил». И вспомнился мне 1992 год, крест под Секирной горой. Святейший Патриарх Алексий освятил его, лежавшего на земле, и должен был дальше пойти. Но тут махнул нам: «Поднимайте!» Нам – это горстке случайно собравшихся ребят. И вот тянем мы за верёвки, громадина медленно встаёт, качается из стороны в сторону, а под ней внизу стоит Патриарх, уверенный, что Бог всё управит. Уверен, что и Татьяна не сомневалась. Если бы гадала да думала, как бы чего не случилось, то и за восстановление храма бы не взялась.

Вскоре подъехали легковушки, за рулём одной из них – глава администрации муниципального образования «Чекуевское» Елена Михайловна Олуферова. Это она организовала для нас три машины – прихожанки храма в Большом Бору попросили своих мужей. Грузим рюкзаки, сами втискиваемся. Странно как-то: уже привыкли ножками-то ходить, да и расстояние до Бора всего десяток километров.

Елена Михайловна Олуферова

В Бору нас ждали. В одном из домов устроили завтрак для всех, пообещав позже накормить и обедом. Пока глава администрации не уехала, спрашиваю:

– Елена Михайловна, вы нам поможете и в Сырью добраться?

– Да, «буханка» освободится, доставим.

– Район у вас большой?

– Наше муниципальное образование – сто сорок километров в длину, сорок семь населённых пунктов. Все деревни в основном вдоль реки Онеги и ещё 25 деревень за рекой.

– Много в них людей?

– Для меня нет разницы, сколько человек в деревне живёт. Да хоть бы один! Все наши.

– Говорят, вам ещё из Плесецкого района приписали деревеньки?

Глава смеётся:

– Это кто ж вам сказал? Есть одна деревня, Сергеево, которая не вошла в состав ни Порожского, ни нашего Чекуевского муниципальных образований, как бы сама по себе. Дороги туда нет, только на лодке. Ездила в Сергеево раза три, общалась с единственным жителем, который там круглогодично. Ему за шестьдесят лет, зовут Зыков Валерьян Александрович.

– Поди, скучно одному?

– Это вряд ли. Я, когда одна дома, тоже не скучаю. Он в родительском доме живёт. Хозяйство. Ухаживает и за другими домами – обкашивает, следит, не протекает ли где. И вот стоит деревня как новенькая, хоть и пустая. Ещё и пристань хорошую сделал.

– А зимой как без дороги, когда река замерзает? На лыжах, что ли, ездит?

– На мотособаке.

– Что за зверь такой?

– Сейчас у нас у всех мотособаки. Это небольшой мотоблок с резиновыми гусеницами, к нему сани или волокуши цепляются. Человек стоит в волокуше и управляет буксировщиком. Он намного легче «Бурана», можно его одному из ямы вытащить, если провалишься, и в багажник машины помещается. Опять же дешевле, семьдесят тысяч рублей. В Интернете я видела мотобуксировщик «Помор-380» за сорок семь тысяч. Причём хороший, способен буксировать сразу две волокуши. А если в Архангельске у производителя покупать, ещё дешевле.

– Наверно, и самодельные делают?

– Так с самодельных и началось. Мотособаку ещё в конце 90-х запатентовал наш архангельский инженер Анатолий Фомичёв. Что ещё хорошо – такие буксировщики приравнены к средствам малой механизации, то есть мотоблоками считаются, поэтому не надо их регистрировать в ГИБДД и водительские права не требуются.

– Сами-то вы водитель со стажем? – киваю на машину главы.

– А как же без этого? Хотя с дорогами у нас, конечно, сложно – асфальта нет, одни грунтовки. Приезжайте к нам на подольше – провезу по деревням, покажу наши церкви и часовни. Вы же ими интересуетесь?

– А много их?

– Так почти в каждой деревне, не считая леспромхозовских посёлков Ковкула и Шомокша, те в советское время появились.

– И в какой они сохранности?

– Там, где живёт хотя бы один житель, храмы не гибнут. Вот в деревне Чешьюга, где зимой только пять человек, великолепно сохранилась часовня Великомученицы Варвары. В Сырье, куда вы поедете, тоже мало людей живёт, но сумели они часовню Святого Кириака отремонтировать. В ней постоянно и молятся. В деревне Филява, на другой стороне реки, то же самое – люди ухаживают за часовней Георгия Победоносца, которой более ста лет. Даже покрасили её. Где можно, там наши люди руки прикладывают. А вот в деревне Пияла есть церковь Вознесения Господня, построенная в 1685 году, – памятник федерального значения, к нему и притронуться нельзя без специалистов. Когда приезжал исследователь Генрих Гунн, то написал, что формы этого храма доведены до классической завершённости, его стройность изумительна. А недавно приезжал из Москвы реставратор Андрей Борисович Бодэ, тоже много интересного рассказывал. Например, что в этой шатровой церкви побывал Патриарх Никон, который восхищался ею, а потом сам же запретил строить шатровые храмы.

– И службы там бывают? – спрашиваю.

– Время от времени, как священник приедет. А вообще говорят, что это один из немногих храмов, который власти не смогли закрыть. Представляете, в Пияле службы продолжались до 1951 года!

– То есть народ храмы бережёт, чтобы в них молиться, а не только как память о родителях?

– А у нас на Севере вера и память вместе, как отделишь? – голос у женщины дрогнул. – Наши всё делают с любовью, с переживаниями. Это просто уникальные люди, наши, онежские.

Дом в Большом Бору – так мощно жили онежане

– А вы местная?

– Живу здесь с 84-го года, но моя мама родом отсюда, из деревни Воймозеро. Часто езжу туда в дедовский дом. Вообще, история деревни очень интересная. Она кочевала с места на место. Была на берегу реки Онеги, потом жители облюбовали себе гору у Воймозера, но из-за того, что в паводок гора превращалась в остров, перенесли в другое место. Поставили там в 1746 году часовню во имя Параскевы Пятницы и уже никогда не переезжали. Позже на месте часовни построили Пятницкую церковь. Она и сейчас стоит – с высоким шатром, колоколенкой.

Елена Михайловна посмотрела на часы:

– Мне по делам надо съездить, а потом вернусь. Местные вам всё расскажут и покажут. Они люди уникальные, сами придумывают и проводят мероприятия. Тут у них и кукольный театр есть, и театральный кружок, и всякое разное. Музей один чего стоит!

Глава администрации лихо развернула машину и куда-то укатила. А нам предстояла встреча с удивительными людьми.

(Продолжение следует)

Фото участников экспедиции

 

…и ещё несколько кадров из фотоальбома экспедиции

 

 

 

 

 

 

 

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

3 комментариев

  1. Аноним:

    В доме Попова Ивана Ивановича ни когда школы не было. С 1941 года по 1955 год был детский дом. Назывался он “Онежский школьный детский дом №1”.

  2. Аноним:

    Настоятель Соловецкого монастыря Архимандрит Иоаникий, в миру Иван Филиппович Юсов, а не Александр. Он родился в д. Есенская Польского прихода в 1852г, его крестили, дали имя Иван. Он был второй ребёнок в семье Юсовых, в 1850 году родилась его старшая сестра Меланья.

Добавить комментарий для Аноним Отменить ответ