Незримые нити

В № 801 в материале «Меж двух столиц уездный городок» о городе Вышний Волочёк красной нитью прошла тема дома Малышевых, где после закрытия последнего действующего храма, Богоявленского собора, его прихожанами совершались тайные богослужения. Местные краеведы боролись за присвоение зданию статуса памятника архитектуры и предполагали открыть там музей новомучеников и исповедников Вышневолоцких. Но события развивались стремительно. В дни Страстной седмицы дом начали ломать, невзирая на просьбу игумении Вышневолоцкого Казанского монастыря дать возможность перенести его на территорию обители.

– Новый хозяин участка дал два дня на разбор и перевозку здания, будто бы в насмешку, прекрасно осознавая, что за два дня найти бригаду реставраторов-плотников невозможно. К концу второго дня дом уже ломали. А он обнажал свои раны в сосновых брёвнах, где не было ни следа гнили. Бог судья новым хозяевам! – сказал вышневолоцкий краевед Денис Ивлев. – Равнодушие людей погубило дом Малышевых, теперь на его месте по улице Урицкого, 67 что-то спешно строят новые хозяева. Почитание исповедников веры, увы, не стало одним из наших нравственных приоритетов.

Дом Малышевых сломали в дни Страстной седмицы

Но Господь спасает от забвения память о Своих верных – связанных с этим местом людях и событиях. Связующим звеном между поколениями стала судьба митрофорного протоиерея Модеста Борисовича Малышева, настоятеля Князь-Владимирского храма в посёлке Лисий Нос в пригороде Санкт-Петербурга. Батюшка родился в 1929 году в доме на Урицкого, 67, здесь прошли его детство и юность. И когда после его кончины двое из множества его духовных чад – Александр Жуков и Дмитрий Михайлов – решили собрать сведения о жизненном пути священника, логика поиска привела их в Вышний Волочёк, к сестре священника Ольге Борисовне Анисимовой (Малышевой), живущей неподалёку от того места, где родилась.

Дом с мезонином по ул. Урицкого, 67 в период НЭПа возвёл известный вышневолоцкий льноторговец, купец первой гильдии, ктитор местного Казанского монастыря Алексей Иванович Малышев – прежнее жилище, особняк в центре города, пришлось покинуть после «уплотнения» и экспроприации его хозяйства. В новом доме на первом этаже жил бывший купец со своей супругой, а в мансарде – семья его сына Бориса: жена Мария и дети Ольга и Модест.

Многое и многих помнили эти старые стены. И тихое семейное счастье, и погром в 1930-м, и страх ареста в 1937-м, и тайные богослужения в 1941-м после закрытия в городе всех храмов. Помнили тайных монахинь и игумена Никона (Воробьёва) – под монашеской опекой всю войну жили осиротевшие дети Малышевых, когда их родители умирали в Вятлаге, а все родные и знакомые отвернулись от них.

Ольга Борисовна Анисимова (Малышева)

Ольга Борисовна то и дело переходит от одной темы к другой – слишком многое она помнит. Её рассказы и семейный архив помогли санкт-петербургским, вышневолоцким и тверским краеведам воссоздать историю одной из многих церковных семей, пострадавших за верность Богу в эпоху гонений.

ПОГРОМЫ
Спокойная и относительно безмятежная жизнь Малышевых в новом доме продлилась недолго. В 1930 году, в самый день Рождества Христова, пришла беда. Погром длился всю святочную неделю. Забрали у Малышевых решительно всё: от лошадей, коров и брички до примусов, буфета и кровати. Вакханалия в те дни охватила весь Волочёк, ограбили не только Малышевых. Общегородской грабёж перешёл в общегородскую делёжку награбленного – центральная площадь была завалена богатыми тряпками, украшениями, вещами.

Спустя два года советская власть вновь пришла к бывшему купцу Алексею Малышеву – теперь уже за ним. Отбыв два года на лесоповале в Сибири, в 1934 году по возвращении он с супругой под видом туристов навсегда выехал в Латвию.

Борис и Мария Малышевы. 1939 год

Борис и Мария остались жить в своей мансарде. Они не боролись с новой властью. Господь свёл их, когда они работали в клубе, одновременно играя в любительском театре. Борис был администратором, Мария – библиотекарем. Потом театр стал местом откровенной агитации за безбожную новую жизнь, его пришлось покинуть, и супруги стали работать киномеханиками. Но и на этой работе не задержались по тем же причинам. Борис стал бухгалтером, а Мария – учительницей. Обычные люди своего времени. Но от других советских людей их отличала глубокая вера. Счастливая, любящая пара растила своих детей в чистоте и любви, и вера была для детей не учением, а самим воздухом жизни. Ольга Борисовна вспоминает:

– Вижу, они куда-то собираются. «Мамочка, папочка, вы куда?» – «Завтра большой праздник, мы идём в храм на всенощную». Они не говорят: «Ну-ка, дети, быстро одевайтесь, идём в церковь молиться!» – «Можно нам с вами?» – «Можно, пойдёмте». Папа стоит, перед папой братик, мама, а перед нею я стою. Молимся. А рядом икона Святителя Николая висит.

Жили совсем небогато, баловать детей было не на что. Но как детям без сладостей, например? Ольга Борисовна вспоминает, как они с Модей наслаждались порцией мороженого и радовались, не задумываясь, куда исчезли страусовый веер и накидка из кенгуру – наследие бабушки-модницы. Отец вёл фотохронику семьи, благо у него был собственный пластиночный фотоаппарат на треноге, так что в семейном архиве остались на старых снимках счастливые летние дни детства Ольги Борисовны.

После отъезда в 1934 году дедушки и бабушки оставить детей больше было не с кем, и поначалу родители отыскали было деревенскую няньку. Но свободные нравы уже настолько проникли в сознание молодёжи, что «нянька» начала превращать дом в место свиданий, да ещё и пользоваться при этом хозяйскими вещами. Обнаружив это, бедовую девку выгнали и отдали малышей в детский сад. Но когда Оля вдруг запела выученную там песенку со словами «Бога нам не надо, не надо нам попов…», мама сказала ей: «Не надо так, ты больше так не пой. Мы же Боженьке молимся».

– А вечером папа пришёл, – вспоминает Ольга Борисовна, – они сели там на лежаночку: шу-шу-шу – и больше меня в садик не пустили.

Борис Малышев с детьми Модестом и Ольгой

Борис берёг дочь и от безбожия советской школы – целый год он сам наставлял её по старым своим учебникам. Берегли детей и от соседских уличных ребят. Это стало источником серьёзных проблем для скромного застенчивого Модеста – местные пацаны его травили, унижали и не раз били. Всю жизнь у него болела спина от брошенного ему вслед кирпича.

Семью взяли «на карандаш» в 1937-м, после того как Ольга отказалась вступать в пионеры и, мотивируя свой отказ, твёрдо произнесла: «Я ношу крестик и молюсь Богу».

Грозные предзнаменования послал им Господь перед войной. Однажды, тёплым августовским вечером 1940 года, они всей семьёй пили чай на балконе своего дома и вдруг увидели облачко, внезапно образовавшееся на чистом небе. Потом это облачко приняло форму восьмиконечного креста с двумя четырёхконечными крестами справа и слева от него. Мария тогда сказала: «Ну, нам Голгофа…»

ПОДПОЛЬНЫЕ СЛУЖБЫ И АРЕСТ
Малышевы были прихожанами Богоявленского собора и боролись против его закрытия. Мария Малышева со старостой даже ездили в Москву с ходатайством от прихода. Но собор всё-таки закрыли, и тогда верующие стали служить по домам. Одним из таких ковчегов в потопе безбожия в первой половине 1941 года суждено было стать мансарде Малышевых.

Службы вёл священник Симеон Платонов. Письменный стол Бориса Малышева становился жертвенником, а престолом на литургии служил неприметный столик. Ольга Борисовна хорошо запомнила, как они с Модестом несли шёлковые иконы на палочках в тайном крестном ходу. Мама сама им сшила маленькие хоругви, на одной из них была Иверская икона Божией Матери. Они прошли вниз по лестнице до прихожей, а потом поднялись обратно.

Судя по всему, пасхальные службы в апреле–мае 1941 года были последними. А вскоре началась война, радикально изменившая жизнь. Борис был призван в армию. Первые месяцы он оставался в Красном городке (так прозвали бывший Казанский монастырь на окраине Вышнего Волочка, ставший военным гарнизоном) – киномехаником в запасном полку. Мария Малышева была мобилизована на рытьё окопов, где в сентябре 1941-го заболела и попала в больницу.

Но дом не опустел, его наполнили ищущие пристанища люди. Временно поселилась у Малышевых их давняя знакомая со своей квартиранткой, потому что взрывом немецкой бомбы в их окнах выбило все стёкла. Этой квартиранткой была высланная из Петербурга в Вышний Волочёк тайная монахиня Марина (Мария Николаевна Изотова). Удивительная судьба этой женщины достойна отдельного рассказа. В её лице Господь даровал сиротам Модесту и Ольге не только опекуншу, но и духовную мать.

Остановились у Малышевых ехавшие в эвакуацию сестра о. Симеона, монахиня Анастасия (Александра Фёдоровна Платонова), и её племянница – инокиня Анна (Усс). Остановка затянулась, хотя приказ командования Северо-Западного фронта запрещал прописывать кого-либо в прифронтовой полосе, и обе женщины жили у Малышевых в тревожной неизвестности на нелегальном положении.

В критические для страны дни октября 1941 года немцы наступали по всему фронту, 14 октября взяли Калинин (ныне Тверь. – Ред.) с целью обойти Москву. Вышний Волочёк оказался на направлении главного удара одной из группировок немецких войск, создалась угроза его оккупации. По городу прокатилась волна арестов потенциальных пособников оккупантов, включая монашествующих и прочих «лишних» людей. Пострадали и участники тайных богослужений.

Всё началась с того, что сотрудники НКВД обнаружили нелегальных квартирантов у Малышевых. В субботу 18 октября были арестованы все подсудимые по делу. Обыск шёл долго и обстоятельно. Ольга Борисовна вспоминает, как они сидели голодными весь день. Все приходящие в дом в тот день сразу задерживались, и их рассаживали под вешалкой в ряд.

Господь устроил так, что среди них оказался и друг главы семейства – игумен Никон (Воробьёв). Он не участвовал в тайных службах у Малышевых, а в тот день пришёл навестить только-только вышедшую из больницы Марию. Этот человек, словно Ангел Хранитель, всю жизнь был рядом с Борисом Малышевым, со времён совместной учёбы в реальном училище. В миру его звали Николаем Николаевичем Воробьёвым. В семейном архиве Ольги Борисовны хранится фото: молодой Николай Воробьёв, наряду с другими гостями, сидит на скамейке рядом с купцом Алексеем Ивановичем Малышевым и его супругой. Фото (см. на стр. 15) сделано в саду во дворе их прежнего каменного дома на Ванчаковой линии. Молодой, безродный, скромно одетый Николай явно выпадает из компании – он здесь потому, что был репетитором Бориса, готовя его к поступлению в институт в Петербурге. Вполне вероятно, что Борис находился под влиянием друга и общение их не ограничилось набором учебных предметов.

И вот о. Никон вместе с другими задержанными до конца обыска наблюдает, как обстоятельно описывают имущество Малышевых. Наконец обыск закончен, стопки книг и журналов перевязаны бечёвками, непрошеные гости собираются уходить. Марию Малышеву и живущих у неё без прописки монахинь чекисты уводят с собой. В последний момент мужчины в форме вспоминают о детях. Оля запомнила этот момент расставания, как и последние обращённые к ним слова. Модест плачет в своём уголке, и Оля плачет, держа маму за руку:
– А мы как?!
– Да ладно, не плачь, это недоразумение, через неделю я вернусь, – пытается как можно более спокойно сказать дочери Мария, а сама вопросительно смотрит на чекистов.
– Ну или в детдом, или с кем-нибудь оставьте, – стандартно отвечает ей милиционер.
Тратить время на возню с детьми чекистам откровенно не хочется. Потому, обращаясь к сидящим под вешалкой, они спрашивают:
– Ну, может, кто останется с детьми?
В ответ – тишина. Мария обращается к Изотовой:
– Марья Николаевна, останьтесь пока с моими детьми, – видимо, больше ей надеяться было не на кого.

Их звали в миру одинаково – Мария Николаевна Малышева и Мария Николаевна Изотова, которая в монашестве стала матушкой Мариной. Это был момент истины – лучшая проверка человека: не отвернуться от того, кого уже избрали на заклание. Изотова соглашается. Ольга Борисовна вспоминает, как после ухода чекистов трижды звонила папе в воинскую часть и трижды его не смогли найти. Она поняла: папа тоже арестован. Спустя неделю Мария и Борис будут осуждены по 58-й статье. Ссыльная монахиня Марина поняла, что эти дети теперь её судьба, и официально стала их опекуншей. Поступок этот в те годы был актом не только милосердия, но и мужества. А ссыльный игумен Никон всю войну навещал детей, помогая им советом и делом. Впоследствии он стал духовным наставником м. Марины.

ДЕТИ «ВРАГОВ НАРОДА»
Жизнь без родителей была нелёгкой. Начало их совместной жизни с матушкой Мариной было в слезах. Дети постоянно плакали, а матушка Марина говорила им: «Надо очищаться, надо страдать». Ольге приходилось убеждать себя, проплакав до двух ночи в постели и отгоняя навязчивые мысли о самоубийстве, что христианам так нельзя. Модест тоже тихонько хныкал. Он, всегда любивший сестру и беспрекословно принимавший её верховенство, однажды в гневе неожиданно налетел на неё так, что ей пришлось отбиваться руками и ногами на кровати. Она даже не поняла, за что он вдруг стал её колотить. Четыре месяца они плакали, пока не пришла первая весточка от отца.

Всю войну монахиня Марина получала за детей 100 рублей в месяц от гороно, исправно присылала свою сотню тётя Валя из Ярославля – сестра Марии Малышевой, но эти 200 рублей были практически единственным, на что жили в то время, хотя на рынке на них можно было купить разве что десяток яиц, а тем, что получали по карточкам, сыт не будешь. Когда деньги иссякали, продавали оставшееся в доме добро. В прифронтовом городе было много госпиталей, куда носили книги Жюля Верна, Мамина-Сибиряка, Лермонтова.

Борис в одном из писем вынужден был запретить продавать всё подряд, понимая, что дети не будут торговаться и всё уйдёт за бесценок. Однако за войну они спустили всё.

Иногда удавалось что-то находить на бывшей городской свалке. До войны туда порой попадали бутылочки из-под лекарств, теперь это стало доходным делом: искать, мыть и сдавать их в аптеку.

ИХ ИМЕНА
Именами Малышевых начинается приговор трибунала участникам тайных богослужений, осудившего их всех на 10 лет ИТЛ. В народе командировку в лесные лагеря очень точно прозвали – «зелёный расстрел». В 1942 году в Вятлаге, куда попали супруги Малышевы, умерла одна треть зеков. Далеко на север – до Коми – по вятской тайге растянулась вдоль Гайно-Кайской железной дороги сеть отдельных лагерных пунктов (ОЛП), лесозаготовительных отрядов (ЛЗО). Здесь шла добыча и переработка вятского леса, а также «переработка» людей в кубометры древесины, их утилизация – подобно вторичному сырью.

Почти полгода не получали известий от родителей младшие Малышевы и их опекуны. Первое же письмо от Бориса будто вдохнуло новую жизнь в тяжёлые будни детей. Получив от отца второе письмо, Ольга от восторга прыгала, скакала и танцевала с бумажным треугольником, где почерком папы выведен их адрес: «г. Вышний Волочёк, ул. Урицкого, д. 67, кв. 2, Ольге Борисовне Малышевой» и стоит штампик: «просмотрено Военной цензурой Киров». Но первые же строки письма ударили Ольге в сердце – там были страшные слова: «Наша дорогая незабвенная мамочка скончалась».

* * *
В Верхнекамском районе Кировской области много действующих колоний. По пути из райцентра Кирс в направлении посёлка Лесной, столицы Вятлага, есть поворот на посёлок Сорда. По всему лесу там сохранились остатки могил заключённых, но лишь в одном месте недалеко от дороги стоит высокий Поклонный крест. Две надписи на нём: «Мария Николаевна Малышева» и «Помяни, Господи, всех зде погребённых в вере скончавшихся православных христиан». Один крест на всех. Горький контраст с традиционным кладбищем: для христианина могила – это место, где тело ожидает воскресения. Поэтому христиане почитают места погребений, что раздражает безбожников.

– Мы установили крест, – рассказывает Дмитрий Михайлов, – и начали петь литию. Было нас четверо: я, местный церковный краевед Алевтина Николаевна Телёпина из прихода Покровского храма в Кирсе и два наших помощника – один из них невоцерковлённый, а второй вообще некрещёный. И неожиданно мы услышали в тихом осеннем лесу пение птиц, оно становилось всё сильнее и сильнее. Потом одна птичка слетает, садится рядом с нами у креста, словно слушает нас. Некрещёный наш помощник тогда и говорит: «Ребята, это же душа Марии пришла». А пташка, облетев крест, исчезла в лесу. Над Сордой засияло солнце. И светло стало на душе у нас. Мы поём, птицы поют вместе с нами, и, быть может, души более тысячи человек, погребённых в этом лесу. Мне не забыть, как Господь показал нам их радость, что спустя 80 лет к ним пришли потомки, крест поставили и молятся о них, – это была радость победы над смертью и забвением. «Смерть, где твоё жало? Где твоя, аде, победа?» Может быть, мы живём ради этих минут.

Крест в память Марии Малышевой на месте погребений заключённых у пос. Сорда Кировской области

– Сейчас мы сделали баннер, – продолжает Дмитрий, – чтобы повесить его рядом с тем крестом. Понимаете, за многие годы у нас исчезла чувствительность к большим трагедиям, смерти великого множества людей. Это как если человек пытается представить, что до звезды пять световых лет. Он может понять пять километров, но пять световых лет не понимает. Убиты тысяча человек, а что такое тысяча человек? А вот смотришь на баннер у этого креста: вот фотография дома в Вышнем Волочке, вот Мария Малышева сидит на террасе, пьёт чай с детьми, маленькие Модест и Ольга смотрят в объектив, вот они гуляют. А дальше – лагерные документы. И вот он – крест. И тогда человеку становится понятно. А в Вятлаге таких историй тысячи – может быть, тогда каждого из нас проберёт до дрожи: сколько здесь таких людей лежит и сколько ниточек тянется из Вятлага в самые разные уголки Русской земли. И тогда станем мы хранителями памяти.

МОЛИТВА ОБ АКТИРОВКЕ
Мария Малышева скончалась 13 апреля 1942 года в ОЛП-2 в посёлке Сорда Верхнекамского района Кировской области. Муж сам прочёл молитвы, какие мог вспомнить, над телом только что отошедшей ко Господу жены. Ей достался один из последних семи гробов – больше досок было не отпущено, и всех следующих покойников уже просто бросали в яму. Борису сообщили вечером накануне, что ей стало хуже. Утром он пришёл увидеться и узнал, что жены больше нет. Когда увидел её, стало страшно, настолько изменилось родное лицо, а ноги стали от водянки будто столбы, при чудовищной худобе от истощения. Своими руками закрыл ей глаза. Взял на память о жене её подушечку-думочку, на которой потом и сам встретил свой смертный час. К счастью, не так скоро, как он думал.

Утомлённый тяжёлым трудом, к которому не привык, Борис медленно угасал. Таких, как он, называли доходягами. Совершенно безнадёжных заключённых перед смертью «актировали» – формально освобождали, но не из жалости, а чтобы не портили статистику и умерли за порогом лагеря. И лежать бы обоим супругам в Вятской земле, если бы не чудо Божией Матери, сохранившее жизнь Борису. Уже ощущая приближение смерти, он увидел во сне никогда прежде не виданную им икону Богородицы. Уже потом, выйдя на свободу, он узнает эту икону в храме, в котором не бывал раньше.

В письмах Борис призвал детей, монахинь и игумена Никона молиться об актировке и хлопотать перед властями. Дети читали акафист Святителю Николаю, а монахиня Марина просила о помощи Матерь Божию перед особенно почитаемой ею Толгской чудотворной иконой. Господь услышал их – детям оказали помощь в составлении письма в прокуратуру добрые люди, и Бориса выпустили умирать, как казалось стражам. В октябре 1943 года он напишет с дороги: «Я так ослабел, что еле передвигаю ноги. Вещи мои все украли, т.к. я беспомощный старик, меня в вагон сажают двое. Хожу медленно и часто падаю. У меня левая нога совсем не действует, остались кожа и кости. Только Бог меня и спасает».

Вятлаг превратил его в немощного старика, в котором никто не мог признать сорокалетнего мужчину, и впереди полная неясность – что делать дальше: вернуться в Волочёк? Рассказы о повторных арестах и добавке срока ему наверняка за два года слышать приходилось неоднократно. И чем его будут откармливать его голодные дети? Разве что умереть у них на руках – вот, пожалуй, единственный выход, который оставила ему страна, уже поставившая на нём знак изгоя. Его спасла сестра покойной жены, Валентина, которая до этого дважды возила ему передачи в лагерь, а после освобождения по просьбе монахини Марины согласилась принять его в свой дом: принять в свой дом «врага народа» – это был подвиг.

Когда Борис окреп и смог выходить из дома сам, он пошёл в ближайший храм – в село Песочное – и увидел там тот самый, памятный ему, образ Богородицы, явившийся ему во сне в Вятлаге. Это была Толгская чудотворная икона Божией Матери, унесённая верующими в Песочное при закрытии Толгского монастыря.

Валентине для Бориса удалось выпросить прописку аж на 4 месяца. Когда она закончилась, сказала Борису: «Ты же служил. Так возвращайся в армию». Борису это подходило не только с одной лишь материальной стороны – появилась возможность хоть как-то преодолеть своё неопределённо-тревожное положение бывшего зека. Армейское командование определило его бухгалтером в военный лесхоз в г. Данилов. Там и застала его Победа.

ПИСЬМА ИГУМЕНА НИКОНА
Дом Малышевых открывает нам неизвестную страницу жизни игумена Никона (Воробьёва).
Уже после своего отъезда из Вышнего Волочка из разных мест своего служения посылал он письма в дом на Урицкого, 67. К слову сказать, он вполне мог бы стать и священником в Вышнем Волочке. Верующие в войну просили вновь открыть Богоявленский собор – в то время власти иногда удовлетворяли такие просьбы. Все понимали, что гонения могут возобновиться и подпись под таким обращением автоматически стала бы путёвкой в лагерь. Но мужественные верующие собрались, выбрали председателя двадцатки и направили в адрес горисполкома протокол от 7 сентября 1943 года, где есть слова: «Священниками будут служить: Воробьёв Николай Николаевич…». Отец Никон серьёзно рисковал тогда, давая согласие выйти на открытое служение. Власти долго колебались, но 3 декабря 1943 г. горсовет решает открыть тесную и душную кладбищенскую церковь. Службы шли на втором этаже, места не хватало, и опоздавшим оставалось стоять на лестнице, а то и внизу. На первом этаже отпевали покойников. Настоятелем назначен о. Фёдор Емельянов. Через три года он будет давать рекомендацию в семинарию Модесту Малышеву. Игумен Никон (Воробьёв) в 1944 г. был назначен настоятелем Благовещенской церкви г. Козельска, где служил до 1948 года.

Открытие храма на старом вышневолоцком кладбище было событием не только богослужебным. Церковь стала местом общения, где матушка Марина иногда находила для детей небольшую работу. За колку и распил дров или сбор ягод в саду добросердечные люди кормили своих помощников.

29 июня 1945 года пришло письмо от отца Никона, полагавшего, что его друг Борис сразу после демобилизации вернётся к детям и возьмёт на себя заботу о них. Но готов был и сам помогать, считая, что Модесту нужно учиться:
«Дорогая М. Н.! Как Вы и детки поживаете? Приезжал ли Б. А. Наверное, его скоро совсем отпустят. Меня заботит устройство Модеста. Я считаю, что ему надо кончить какой-либо техникум… Если всё будет благополучно, то, может быть, Н. Н. сможет ему маленькую стипендию дать, пока он учится… Привет Борису Ал. Ваш Н.».

До революции. Родители Бориса Малышева с друзьями и Николай Воробьев (справа)

Но в Волочёк Борис приехать так и не решился – боялся нового ареста, и всё пошло не так, как надеялись о. Никон и м. Марина. Об этом о. Никон пишет ей в письме 2 декабря 1945 года, оправдывая недостаток мужества у своего друга и обещая сделать всё, что сможет, вместо него:
«Дорогая Мария Николаевна! Уже второе письмо от Вас получил, а сам не отвечаю Вам. Пишете о своих нуждах и затруднениях… Отношение Бор. Ал. действительно странно. Это результат его переживаний и болезни. Жаль, что Модестик болеет, но, откровенно говоря, я бы желал, чтобы он уехал к матери… Так трудна дорога и столько опасностей потерять душу, что лучше бы ему теперь перебраться без труда к ней. Жалею всех вас. Жалею и лично Вас, Мария Николаевна. Уж тяните до конца свой долг, взятый по воле Божией Матери. Очевидно, Ваш духовный подвиг должен в этом состоять. Что смогу, сделаю для Вас… Сердце болит за всех. Терпите, спасайтесь. Олечку-то надо бы одеть… Я о всех вас поминаю на каждый день. Буду, чем могу, помогать. Простите. Спасайтесь. Пишите. Любящий вас всех Н. Не унывайте, когда будет и тесновато. Кто Вас поставил на это место, Тот и не оставит в крайности, а для испытания, может быть, и придётся потерпеть и скорби. Претерпевый до конца, той спасён будет. Простите».

СВЯЩЕНСТВО
Борис Малышев после демобилизации поехал в Ленинград, где поселился у своей двоюродной сестры Клавдии. В 1946 году Пасха была 21 апреля. Ольга Борисовна вспоминает, что на Пасху приехала на практику в Ленинград после окончания фельдшерского училища. Благодаря этой поездке состоялась её встреча со святым Серафимом Вырицким. Видимо, Клавдия рассчитывала со временем превратить квартиранта в мужа – в послевоенном мире мужчины были на вес золота. Она и устроила поездку в Вырицу к иеросхимонаху Серафиму (Муравьёву) – получить благословение на брак, и поездка планировалась «в семейном формате»: Клавдия, Борис и 18-летняя Ольга.

Июнь был жарким, а очередь к старцу непомерно длинной. Ольга предложила войти в келью старца всем вместе, но Клавдия решительно возразила: нет, по одному. Вышла она быстро, покрасневшей и чем-то сильно недовольной.

Оля же провела в келье старца много времени. Она увидела о. Серафима лежащим на боку под большим портретом его небесного покровителя, преподобного Серафима Саровского, встала на колени, испрашивая благословения. Старец благословил и спросил о её жизни, она бесхитростно рассказала их короткую и горькую историю, сказала, что живут с опекуншей, а отец сюда завербовался после армии. Из слов старца она узнала всю его историю: как он был купцом, ездил по Сибири, скупая пушнину, как был и женат, как стал монахом – впоследствии она прочитала ещё и в книжках про него. А тогда, как она помнит, он просто ласково поговорил с ней и благословил. За время этой беседы старец внятно трижды назвал её «матушкой», и это ей запомнилось. Она действительно через несколько лет стала матушкой Ольгой, женой священника, тогда и вспомнила это весёлое пророчество.

А Борис услышал от старца странные слова: «Вот была сейчас женщина, она плакала: “Мужья у меня не живут, я пятый раз хочу замуж выходить, а мужья у меня не живут”». И сделал свой выбор. Когда он пришёл 1 августа 1946 года подавать прошение в семинарию, то был принят, как уже воцерковлённый человек, сразу на третий курс.

Ольга в ту пору узнала про монашество матушки Марины и сама стала думать о монастыре. В письме от 22 июля 1946 года о. Никон пишет:
«Милая Мария Николаевна! Как здоровье Бор. Ал., вышел ли из больницы и живёт ли с женой? Какая перспектива относительно Оли, где придётся ей устраиваться?.. Если Олечке будете шить пальто зимнее, то шейте с расчётом на зиму в 40 градусов и ветры. У меня есть хороший большой енотовый воротник из мужского тулупа. Я бы охотно подарил ей, но как переслать и понравится ли ей. Это была бы хорошая защита от холода, да и красивый он. Я очень рад, что у Оли бывают мысли пойти Вашим путём. Это значительно было бы лучше и для неё, и для Модеста, и для Вас. Дай Бог ей разума и силы осуществить это. Хорошо бы было, если бы вы все были вместе и устроились бы около меня. Может быть, это и сбудется когда-либо. У Господа всё возможно. Родная Мария Ник. Я думаю, что для Вас тоже было бы неплохо не расставаться с Олей, пока её отношение к Вам хорошее и пока она свободна. Если она изменит своё отношение или выйдет замуж, то из этого можно усмотреть волю Божию, что надо Вам покинуть её и идти своей дорогой. А пока, мне кажется, Вы не должны их покинуть на полдороге. Это Ваш подвиг, послушание, данное Небесной Игуменией, и надо нести его до конца. А там Она Сама ходом дел или иначе как явит Свою волю. 22/VII – 46».

Роскошный воротник отец Никон Ольге всё-таки сумел переслать, и она запомнила это благодеяние на всю жизнь. А слова о Модесте и Ольге: «Вы не должны их покинуть на полдороге. Это Ваш подвиг, послушание, данное Небесной Игуменией» – они определили всю оставшуюся жизнь матушки Марины.

Отец Модест Малышев

Диакон Борис Малышев посвятил свои последние годы служению алтарю. Вятлаг вскоре настиг его болезнью и добил. Но он успел сделать главное – направить на путь служения своего сына Модеста. В письме из только что открывшейся Ленинградской духовной семинарии призывал сына служить Богу: «Он послал тебе жизнь, Он сохранил тебя, Он послал тебе все условия, чтобы ты был бы Его воином, был бы проводником Его Божественного слова, был бы борцом за Любовь, за Веру, подобно твоей умершей матери, подобно твоему отцу, ждущему с нетерпением тебя к себе для совместной учёбы и нужного руководства… дня три назад я был у о. Серафима Вырицкого, он сказал: “Пусть подаст [прошение в семинарию] и будет принят”».
Дети пошли по стопам отца: сын Модест стал священником, дочь Ольга – женой священника.

Отец Модест в пожилые годы. Снимок сделан в алтаре

Митрофорный протоиерей Модест Малышев, настоятель Князь-Владимирского храма в посёлке Лисий Нос под Санкт-Петербургом, был замечательным духовником, оказавшим влияние на множество человеческих судеб. Вспоминающие о нём неизменно отмечают его деликатность, скромность и безграничную веру в милосердие Божие. Сполна испытав человеческое горе, он мог в скорбях и страданиях утешить других. Его многолетний священнический путь и человеческая судьба были непросты, но никогда он не сворачивал с пути, указанного примером родителей. Он исполнил завет отца быть «проводником Божественного слова, борцом за Любовь, за Веру».

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий