То ль деревня, то ль село

Истобенское – древний Истобенск – выросло на излучине Вятки шестьсот с лишним лет назад. Началось всё с городища, поразившего местных жителей, удмуртов, живших в землянках, рублеными русскими избами-истобами.

Потом появилось богатое село, дома здесь – на загляденье, хоть и принадлежали так называемым крестьянам. Так называемым, потому что крестьян здесь, кажется, не было вовсе. Достаточно посмотреть в сельском музее Истобенска на дореволюционных кукол (дошла до наших дней только малая часть) и предметы обихода, на два огромных сельских храма – Троицкий и Никольский, чтобы понять, кто здесь жил. Не верится, что лишь век прошёл между прошлым кипением жизни и нынешним упадком.

Троицкий храм в селе Истобенск

Никольский храм

Да только ни времени, ни людям, ни обстоятельствам не переупрямить отца Иоанна Шаповала, назначенного сюда настоятелем. Сегодня священник в русской провинции – последний, кто не только помнит о славном прошлом, но и пытается его вернуть, можно сказать, вручную. Восстанавливая церкви, отец Иоанн уверен, что они, подобно буксирам, вытащат Истобенск с той кромки, за которой начинается небытие. Вернутся люди – и Бог их благословит: начнут плодиться и размножаться, придумают что-то умное и красивое, станет спориться любое дело в их руках. Он не медлит и не спешит – отец Иоанн. Позади столетия, впереди тоже. Что-то будет.

Отец Иоанн Шаповал

Мы едем в Истобенск из Кирова. В какой-то момент я прикорнул. Просыпаюсь, батюшка улыбается:

– Подремли-подремли. Время-то у вас сыктывкарское…

– Такое же, как у вас.

– Время у нас неправильное, не наше. Мы от этого страдаем. Рано рассветает, рано темнеет. Всё сумерки, сумерки. Неправильно это.

Отчего св. Фалалей не помог

Первый пароход в этих краях назвали, не мудрствуя, «Вятка». Осенью 1860 года он покинул верфь в Нижнем Новгороде, но до Вятки дойти не успел. Может, раньше обычного начался ледостав, а может, судно задержалось в пути – паровые двигатели в ту эпоху были далеки от совершенства. Так или иначе, но на зимовку встали близ Истобенска, где и поселились до весны на радость тем речникам, что были отсюда родом. Истобенцы нанимались на всё, что плавает от Волги до Амура, вместо того чтобы пахать землю, как положено крестьянам. На Оби, Иртыше, Лене, Северной Двине до сих пор, где есть речной флот, звучат местные фамилии: Савиных, Мошкин, Веретенников, Гудин, Жолобов, Копычев, Мокеров, Нелюбин, Зыков.

Пахать, собственно, было нечего из-за малоземелья, но селу это пошло только на пользу. Кроме моряков, рождало оно успешных предпринимателей и ремесленников. Так, Данила Карпович Нелюбин изобрёл вятскую гармошку. Сначала, плавая на барже, купил себе тульскую, которая сломалась. Починил, заинтересовался, потом отремонтировал ещё несколько, а в 1841-м или 42-м придумал свою, завоевавшую большую популярность. Не менее интересна история другого промысла – поделок из капового корня. В одно время с Нелюбиным жил в селе слепой мастер Амвросий Ефимович Ковязин. Однажды ему в руки попала вещица, которую он поначалу, ощупав, принял за стеклянную и сильно удивился, узнав, что это карельский кап – нарост на берёзе. Стал щупать наросты на местных деревьях, пока не нашёл подходящий, основав капокорешковый промысел в Вятской губернии. Цена на шкатулки Ковязина с замками, музыкальными устройствами и тайниками доходила до полутора тысяч рублей за штуку – целое состояние!

Что до женщин, то они преуспели, занимаясь огородами. Сначала выращивали капусту, потом – знаменитые истобенские огурцы. От любых других огурцов они внешне ничем не отличаются, но принесли Истобенску славу одной из огуречных столиц России. Попробовать их я, увы, не смог. Холод не позволил прошлым летом пойти плодам в рост, так что собирать было особо нечего. Святого Фалалея-огуречника просили, как принято на Руси: «Пособи вырастить огурцы», но не помогло. Может, потому, что в храмы народ редко ходит. На самые многолюдные службы собирается теперь раз в сто меньше, чем в начале ХХ века. Так везде ныне в полузаброшенной Вятке, кроме нескольких больших городов, как и по всей России.

Вот только отец Иоанн Шаповал хотя и раздосадован, но не печален. Словно что-то знает. И верит – что-то будет.

Без простых ответов

Мы начинаем разговор ещё с вечера в Кирове, продолжаем на следующий день по пути в Истобенск.

– Однажды в школе кто-то из ребят предложил: «Пойдёмте в церковь, кагор попьём». Пошли вечером перед Пасхой, но там было ещё закрыто. Побродили вокруг храма да и ушли ни с чем – Господь не дал совершить кощунства. К отцу время от времени заходил один баптист, почему-то с тортами, я угощался, слушал, но не впечатлился. Вот только Промысл Божий – он всегда в действии. В любом веке человек рано или поздно начинает задумываться, что есть что-то или Кто-то больше, чем он. Тем более перед глазами у меня была бабушка, молившаяся перед венчальным образом, стоявшим в её уголке. «Бабушка, ты что молишься-то? – спрашивал я. – Бога-то нет!»

Первый раз я зашёл в храм уже после армии, на Украине, откуда родом мой отец. Двоюродная сестра венчалась в церкви красивой, деревянной, с хорошей акустикой, и хотя пели там не более трёх человек – пробирало. Вернулся в Киров, попросил у Бога: «Господи, дай мне хорошую жену», – и повстречал свою Надежду.

Потом произошла встреча с духовником отцом Иоанном Носковым, которая всё расставила на свои места – начался осознанный путь.

– Что он говорил?

– Когда мы беседовали в начале 90-х, ещё не было никакой литературы. А батюшка начал говорить о Троице, о том, как Сын Божий распялся на кресте за мои грехи и воскрес в третий день. Я мало что понимал, но это оказалось тем, что искал. Потом отец Иоанн дал мне почитать Библию…

Отец Иоанн почил уже. С детства воспитанный в вере, он был иподьяконом у владыки Мстислава в Вятке. В Питерской семинарии ему доучиться не дали – в конце 70-х очень не хватало священников, и его отправили обратно в нашу епархию. Служил в Кстинино. Шутил: «Меня можно в Книгу рекордов Гиннесса: тридцать пять лет священник – и всё ещё иерей». Проповеди говорил незамысловатые, так, чтобы всем всё было понятно. Почил на 59-м году, сердце не выдержало.

Работал я тогда в фирме, производившей кассовую технику, был всем доволен. С другой стороны, непонятно было, где же моё место в жизни. Отправился к отцу Серафиму Исупову в Серафимовский собор – волю Божию пытать: подавать мне документы в духовное училище или нет? О священстве не помышлял, считал, что как-то иначе смогу служить Церкви – скажем, чтецом. Подхожу, объясняю, спрашиваю. Отец Серафим что-то ответил, вроде как: «Решишься – подавай», но я так и не понял – «да» или «нет». Отец Серафим простых ответов не даёт. Спроси его, сколько будет дважды два, ответит: шесть минус два. Пришлось ехать к отцу Иоанну, который сказал просто: «Подавай прошение».

* * *

В Вятское духовное училище принимают до 35 лет, отцу Иоанну Шаповалу было уже чуть больше, но взяли. Назначили как самого старшего старостой курса. Ближе всех отец Иоанн сошёлся тогда с отцом Константином Возженниковым. Накануне экзаменов они случайно встретились в Серафимовском храме. Разговорились, обрадовались, узнав, что поступают на один курс, – уже больно не хотелось оказаться в окружении вчерашних школьников.

– Всю свою сознательную жизнь он учился, – говорит о. Иоанн в прошедшем времени – отец Константин умер от онкологии. – Школа, военное училище, академия, духовное училище. В училище удивлялся: «Никогда я так не учился, как сейчас!» Рассказывал, как тяжело ему давалось поначалу даже просто стоять в храме. Впервые он вошёл туда, будучи молодым, спортивным, военным. Его голова на службе разлеталась. Выйдет на улицу, постоит и… обратно, не понимая, что с ним происходит. Бабушки, дети молятся, а его ломает. Тогда решил научиться стоять хотя бы минут по пятнадцать. Выдержал этот срок, поглядывая на командирские часы. В другой раз решился уже на двадцать минут, потом на тридцать, а однажды поймал себя на том, что на часы уже не смотрит. «Ты знаешь, отец Иоанн, – говорил он, – вроде бы литургия. Только начинаешь молиться, а она уже закончилась».

– Катехизис и патрологию преподавал у нас большой знаток этих предметов. Перелистнёт листочек в своей тетрадке – и ба-ба-ба… А ведь там всё выцвело, ничего не разобрать, но он всё помнил наизусть. Одна беда – читал столь монотонно, что капитальный сон на его занятиях был гарантирован. Спрашиваем у старшекурсников: «Что делать-то?» Они: «Есть один способ. Вы ему вопросы подкидывайте на одну из двух любимых тем – экуменизм и елеосвящение». На следующем уроке начинаем было засыпать, но, собравшись с силами, спрашиваем что-то про экуменизм. Преподаватель: «Это что? Так… Это где?» Называем номер «Журнала Московской Патриархии», кажется, за 1967 год. «Так!» – ещё более оживляется педагог. Начинает объяснять, что да как, и у нас сон уходит.

Ноль-голова

– Вас сразу рукоположили?

– Нет. Однажды, за несколько лет до училища, мы встретили на источнике преподобного Трифона владыку Хрисанфа. Подошли, взяли благословение, а он так внимательно на меня посмотрел и вдруг спросил: «А где вы у нас служите?» Я ответил, что работаю в светской организации. А он снова спрашивает, в каком храме служу. А у меня и мысли не было стать священником.

На первом курсе отец Сергий Гомаюнов отвёл меня к владыке. Тот заинтересовался, спрашивает: «Что, в диаконы тебя рукоположить?!» Я опешил. «Надо же сначала научиться всему, – отвечаю. – Солдат прежде стрелять учится, а потом в бой». Владыка смотрит на меня, на ректора и спрашивает: «Что он говорит?» «Учиться хочет», – разъясняет отец Сергий. «Учись», – говорит владыка, теряя к разговору интерес.

– Как вы всё-таки стали диаконом? Смирились?

– Меня распределили чтецом в храм Веры, Надежды, Любови, где настоятелем служил отец Георгий Купцов. А дальше всё само собой получилось. Отец Георгий говорит как-то: «Иди в Успенский на всенощную». Там предупреждают: «Готовься к рукоположению». И так совпало, что я накануне постригся под ноль. Владыка спрашивает с нажимом: «Где у тебя стричь?» – клока волос на голове не ухватить. Волю я Божию искал, а она такой оказалась.

На втором или на третьем году служения мне и самому захотелось стать священником, но я понимал, что это проистекает от обиды. Дьякона ведь всякий может обидеть – от прихожанина до архиерея. Правда, и народ хотел видеть меня священником, но владыка ответил: «Повременить». О чём я нисколько не жалею. Диаконское служение дало школу, да и сейчас выручает – ведь я в храме сам пою, сам кадило себе подаю.

– Владыка Хрисанф чем вам запомнился?

– Из того ещё поколения архиереев был, из старого. «Вы все комсомольцы», – говорил он нам, имея в виду, что мы все были пионерами, комсомольцами. Он из тех был, кто всегда при храме. Однажды подошёл к нему человек, предложил что-то купить для храма подешевле. А владыка ему: «Богу – самое лучшее!» Ещё повторял: «Ругаться мы все умеем, а вот любить…»

Молвил неспешно, мягко, хотя мог и обличить. Однажды сказал: «Если я такой плохой, так вы не ругайте, не осуждайте, а помолитесь лучше обо мне». С ним было хорошо рядом. Помню, на Рождество выходит, седобородый, внушительный, в красивой митре, а мальчик какой-то, увидев его, закричал: «Папа, папа, Дед Мороз!»

Я не искал священства, не стремился, но так получилось. После рукоположения священник сорок дней должен служить литургию. Думал, что после сорокоуста легче станет, но легче чего-то не становится и не становится. А владыка Марк по-своему меня утешает: «Ты не думай, будет ещё тяжелее». Мне эти слова помогли: раз будет ещё тяжелее, значит, сейчас легко.

Мусульманин

Это случилось в то время, когда отец Иоанн служил диаконом в Спасском соборе Кирова. Однажды после службы к нему подошел незнакомец. «Батюшка, – спрашивает, – вы меня не узнаёте?» Отец Иоанн попытался вспомнить, но не смог. «Год назад, – поясняет человек, – мы с вами здесь, в притворе, беседовали». Тут и вспомнилось.

В храм тогда зашёл мусульманин. С ходу начал ругаться, мол, вы, христиане, такие-сякие, неверные. Долго дискутировали на повышенных тонах с этим горячим человеком, наконец отец Иоанн подвёл итог: «Слушай, я тебе, наверное, ничего не смогу сказать, но, знаешь, у нас есть много святых, которые пришли в христианство из ислама. Возьми жития святых и почитай, так тебе будет понятнее».

Мусульманин ушёл (в Киров он приезжал в гости к сестре), а год спустя вернулся уже другим человеком – спокойным, доброжелательным. Рассказал: «Я когда вышел из храма, то хотел вернуться и убить тебя, такая ненависть была». Но начало его точить: что же там, в житиях святых, сказано, почему люди из ислама в христианство переходили? Зашёл в какой-то московский храм, спросил: «У вас жития святых есть?» – «Будете брать?» – «Буду». Женщина вынесла двенадцать томов в подарочном варианте, и стоили они очень дорого. Но мусульманин-араб не мог отступить – дал слово, обратно никак. Денег было жалко, конечно. Последние отдал за книги, негодуя, что так попался. Дома раскрыл один из томов на том месте, где оказалось житие преподобного Сергия Радонежского. Прочитал, удивился, дальше стал листать-искать, что же там про мусульман, как они святыми становились. Познакомился с отцом Даниилом Сысоевым, с которым беседовал – не во всём соглашался, но смог у него получить ответы на многие вопросы.

Бывший мусульманин начал вспоминать, как познакомился со стареньким батюшкой, который его смирял. Например, разговаривает с прихожанкой, делая вид, что не видит араба, кипящего от возмущения. Но удавалось переломить себя, понимал, что к чему – после стольких-то томов житий. Решение креститься далось нелегко. Даже простому мусульманину свои просто так уйти не дадут, а этот араб был ещё и личностью известной в исламских кругах. Самое меньшее, что его ждало, – исповедничество.

«Крещается раб Божий Сергий», – произнёс священник. Араб замер в недоумении, ведь о другом имени договаривались, но поправлять старого пастыря не стал, понимая, что всё неспроста. Сам святой Сергий принял его под свой покров.

– Какая же капля перевесила, почему ты стал православным? – спросил отец Иоанн.

– Бог в православии любит всех, – ответил Сергий. – Аллах любит верных, а остальные в исламе – гяуры, неверные, достойные смерти. А Бог – настоящий Бог – не может не любить всех.

Для родных он стал предателем. Требовали, чтобы Сергей сорвал с себя крест. Били его, но крест не трогали – сам должен снять. Били однажды так, что в какой-то момент дрогнуло сердце исповедника, захотелось жить. Но устоял. Что с ним было дальше, отец Иоанн не знает.

– Как бы ему самому в житие не попасть, – говорю я.

– Да, как в первые века, когда принятие Христа означало смерть, – задумчиво отвечает батюшка.

Истобенск без огурцов

– Не люблю я это название нашей ярмарки – «Истобенский огурец», – признаётся отец Иоанн. – Мне нравятся другие названия: Алексеевская ярмарка, Никольская, Истобенская. Огуречный бренд возник в советское время и задумывался как прославление тружеников. Но потом перерос в славу огурцу. В селе Уни вот праздник лаптя – тоже ничего хорошего.

– Вы в проповедях говорите, что не стоит славить огурец?

– В храме другая проповедь, о Христе воскресшем. А в общении, когда сельский Совет собрался перед праздником, высказался. «Давайте, – говорят, – памятник огурцу поставим». Создают себе кумира какого-то. Но истобенцы – народ прижимистый, денег не дали. Небольшие скульптуры из цемента сделали, каждый год протирают, вытаскивают на всеобщее обозрение, а дальше пока не идёт.

Подъезжаем к величественному храму. Выходим, я осматриваюсь. С одной стороны село как на ладони, туда ведёт живописная улица с купами высоких деревьев в отдалении. С другой открывается вид на просторы – поле и леса.

– Здесь не город, – говорит батюшка, – без суеты. Посмотри, как красиво, нет домов, которые ограничивают обзор. Но сейчас уже немножко не то. Прежде был запах сена, навоза, а сейчас ничем не пахнет – одна корова на всё село.

Заходим в храм. Я прошу батюшку рассказать о приходе.

– Камнями не бросаются, уже хорошо. Люди трудятся как могут, но осознания, что без Бога невозможно, пока нет. Восьмого ноября исполнится шесть лет, как по благословению владыки Марка я несу здесь служение. Молитва в храмах Истобенска не прекращается шестьсот лет, с тех пор как пришли сюда монахи и основали монастырь. Но народ от веры отшатнулся, и теперь, можно сказать, всё сызнова начинать приходится.

Отец Иоанн: «Молитва в храмах Истобенска не прекращается шестьсот лет. Но народ от веры отшатнулся, и теперь, можно сказать, всё сызнова начинать приходится»

Я застал последних старых прихожан уже в немощи. Одна из них, бабушка Галина, ходила в храм одна из всей своей деревни. Ей денег на свечки дадут, попросят помолиться, вот она всю свою деревеньку и вымаливала. Однажды пришёл её сын, сказал, что мать совсем плоха, хочет причаститься. «А в церковь её привезти можете?» – спрашиваю. Привезли на литургию, а когда я, наделив всех Святыми Дарами, уже входил в алтарь, то вдруг спохватился – Галину забыл! Смотрю, сидит смиренно у печки. Это было её последнее причастие.

– Слышал о вашей беде, как похитили иконы из вашего храма. Что-то удалось вернуть?

– Забрали образ Спаса Нерукотворного и семь других, что мне доверили беречь. Это случилось 18 сентября 2013 года, в день родителей Иоанна Предтечи, Захария и Елисаветы. Я не сразу увидел, что икон нет. Прошёл мимо того места, где был образ Спаса Нерукотворного, помолился. Только потом начало доходить, что что-то не так – осталось лишь тёмное пятно на стене. Ум не мог этого принять. Образ был здесь всегда. Когда на него падало солнце, он оживал, и так было, пока луч света не уходил. Стали просить Бога сделать так, чтобы икона не покинула Вятскую землю, и Господь нас услышал. Образ Спаса Нерукотворного удалось найти, он сейчас в Успенском соборе Свято-Трифонового монастыря в Вятке. Владыка решил, что там он будет сохраннее, и обратился к народу с просьбой собрать деньги на список для Истобенска.

Остальные иконы пока не нашли. Перед одной из них, Святой Троицы, я молился накануне хищения. Остановлюсь и молюсь, молюсь… Душа словно чувствовала, что в последний раз. Помню, пришла мне тогда в голову мысль, что некоторые люди видят в иконе оклад, краски, но не Бога. Вздохнул, пошёл дальше.

Безумцы, ограбившие храм, престол и жертвенник оставили нетронутыми. Забрали всё самое ценное, кроме образа святителя Николая. Я сначала решил, что и его похитили – на обычном месте иконы не было, но потом она нашлась. Отчего-то грабители её бросили, не дался им святитель. Пережить пропажу икон было нелегко. В душе были гром и молнии, хотелось, чтобы воры понесли наказание, но потом я понял, что нельзя впадать в такую ярость. Не должно быть подобных чувств даже по отношению к преступникам – прости им, Господи, не ведают, что творят. И стали мы молить святого Иоанна Воина, чтобы поразил своим копьём каменное сердце злодеев, чтобы поняли они, что натворили, и покаялись.

* * *

Отправляемся в путешествие по селу. Между Троицким и Никольским храмами в большом деревянном доме обнаруживаем множество детей, подростков, юношей и девушек. Здесь расположился клуб «Мир» под началом Людмилы Георгиевны Крыловой. Дом церковный – недавно передали. Батюшка надеется открыть здесь со временем воскресную школу. Напротив – хозяйство местного предпринимателя Виктора – единственного, кто не остался без урожая огурцов. Дело в том, что он посадил их в каких-то кассетах – увидел где-то это новшество в своих поездках по России, решил попробовать и не прогадал. В следующем году его примеру, надо полагать, последуют многие.

– Церкви помогаешь, вот Господь и даёт, – констатирует отец Иоанн, здороваясь с Виктором.

– …ума, – добавляю я.

Виктор, смеясь, охотно с нами соглашается.

Мимо Никольского храма идём к часовне, построенной, согласно преданию, на месте битвы устюжан непонятно с кем – то ли с разбойниками, то ли с истобенцами, не желавшими идти под руку Москвы. Батюшка делится мечтой возродить Истобенскую обитель.

Часовня, построенная, по преданию, на месте битвы

Вечером он говорит, что ему не нравится мой кашель. Настаивает, чтобы я выпил пару крохотных пятидесятиграммовых бутылочек анисовой водки – той, что на Афоне монахи подают паломникам. На следующий день нас ждут в музее. Нина Леонидовна Целищева – жизнерадостный, деятельный человек – проводит экскурсию. По числу жителей Истобенск – деревня, по архитектуре – зажиточное село, а музей не уступает тем, что в райцентрах. На входе сидят на скамейке две куклы огуречников в человеческий рост: мужик – в кепке и клетчатой рубашке, его супруга – в платочке и платье в горошек. На стене фотографии пароходов, которые водили по Вятке истобенцы. В зале направо – коллекции швейных машинок, утюгов. На манекене платье – далеко не крестьянское, так одевались до революции только дамы, знающие себе цену. Мебель тоже не из дешёвых.

Предметы обихода в краеведческом музее указывают на то, что прежде жители Истобенска преуспевали

Нина Леонидовна рассказывает об истории села весьма занимательно – о лоцманах и купцах, об истобенской породе коров и огурцах. Вспоминает, что в 1960-е был здесь такой руководитель – не то Казаков, не то Козаков, снявший крест с Никольской церкви. Это почему-то рассердило начальство, и его за вандализм оштрафовали на 500 рублей.

– Он неместный был? – уточняет отец Иоанн.

– Нет, – отвечает Нина Леонидовна. – А почему других не наказывали, не один он кресты снимал ведь?

– Храм на виду, с реки видно, так что не сошло с рук.

– Пятьдесят лет без креста стоял, – говорит Целищева, обращаясь ко мне, – а потом приехал отец Иоанн.

Поминают добрым словом священника отца Александра Амосова, прослужившего в Троицком храме тридцать пять лет, до конца 90-х.

Отец Александр Амосов прослужил в Троицком храме Истобенска 35 лет

Провожая его в 41-м году на фронт, мать дала сыну иконку «Неопалимая Купина» и велела молиться. Воевал Александр под Сталинградом, был ранен и долго мыкался по госпиталям. Вернулся на передовую. В Литве пленил с товарищем двух немецких офицеров, за что получил орден Славы. Сам попал в плен, бежал и скрывался, пока не пришли наши. Ещё на войне дал обет, что станет священником. Демобилизовавшись, отправился на восстановление Киево-Печерской лавры. Потом семинария, служение в Истобенске. Судьба человека, достойно воевавшего за Родину и достойно служившего Богу.

* * *

До отхода автобуса оставалось минут двадцать, где остановка, не знаю. Где-то на другом краю села.

– Слушай, а ты ведь в святой источник не окунулся, – весело говорит отец Иоанн.

Гляжу на него в растерянности. Показываю на часы, говорю, что нет времени. Батюшка машет рукой, мол, ерунда, Господь всё устроит. В общем, моё купание в источнике обсуждению не подлежит. Спускаемся от Троицкой церкви к купальне. Быстро раздеваюсь. Вода ледяная до невозможности, так что останавливается дыхание. Окунаюсь раз, крещусь, выдыхаю: «Во имя Отца». Отец Иоанн машет руками, что-то кричит мне. Два: «Во имя Сына». В этот момент понимаю, чего хочет батюшка. Я стою в воде лицом не к иконе, а к выходу. Поворачиваюсь: «Во имя Духа Святого». Отец Иоанн доволен. Быстро в машину, успеваем к отходу автобуса. Думаю, что всё он успеет, батюшка, всё здесь будет как надо.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска