Наши на Афоне

1000 лет русскому монашеству на Святой Горе

(Окончание. Начало в № 749)

Свято-Пантелеймонов-монастырь

Возвращение русских на Афон

Уже и сама память о русском иночестве на Афоне начала изглаживаться в начале XIX столетия. Надо сказать, монахам в России тогда приходилось несладко, так что было не до происходящего за тремя морями. Екатерина Великая отняла землю у сотен наших обителей, многие из них упразднив. Митрополит Арсений (Мацеевич) пытался протестовать и… умер в узах. Такое было время.

Небольшие общины греков и болгар пытались поддерживать жизнь в бывших русских обителях на Святой Горе, но это удавалось им плохо. Свято-Пантелеимонов монастырь – Новый Русик – не стал исключением. Жизнь там на рубеже 20–30-х годов едва теплилась под началом игумена Герасима, болгарина по происхождению. Удивлённо взирая на северо-восток, он не мог понять, почему могущественная православная империя совершенно забыла о Святой Горе – сердце христианского монашества. Время от времени с Карпатских гор до полуострова добирались немногочисленные русины. Насильно обращённые в униатство, они вновь обретали чистоту православия. Россия же давала о себе знать лишь залпами корабельных орудий, топивших турецкие эскадры.

Так было, пока не пришёл на Святую Гору дивный старец Арсений Афонский со своим духовным братом Николаем. Это не оговорка, они именно пришли, а не приплыли – случай едва ли не единственный за всю историю Русского Афона. Но обо всём по порядку.

Два друга

старец-Арсений

Старец Арсений Афонский

Родом старец был из Нижегородской области, где родился в семье мещан. На двадцатом году жизни Алексей (так звали о. Арсения в миру) оставил свой дом и отправился паломничать. В Киеве познакомился с таким же странником, только из Тульской губернии, – Никитой. Едва ли они в тот момент догадывались, куда приведут их поиски подлинной монашеской жизни. Несколько лет друзья подвизались в одной из молдавских обителей, где приняли постриг: Алексей стал Авелем, Никита – Никандром. Когда окрепли духовно, Господь повелел им идти на Святую Гору и провести там остаток дней.

Это откровение Божие поразительно тем, что Афон в то время был занят турецкими войсками и разорён дотла – число монахов уменьшилось едва ли не в сорок раз. Это было следствием Греческого восстания (1821–1830). Когда Авель и Никандр на последние деньги добрались до Константинополя, на них обрушился весь ужас происходящего. Греков убивали прямо на улице. За несколько лет перед тем Патриарха Григория повесили на главных вратах его резиденции (хотя с тех пор прошло почти двести лет, врата по-прежнему наглухо закрыты в память о случившемся). Про то, что творится на Афоне, отзывы были и вовсе панические. Авелю и Никандру объяснили, что морская связь со Святой Горой прервалась, а по суше нет ходу из-за разбойников. Но даже если случится чудо и они достигнут цели, то окажутся посреди вражеского военного лагеря, в который превратился Афон.

Друзья же помнили, что следуют не своей воле, и, помолившись, пошли себе пешочком. По дороге их избивали порой по нескольку раз за день – казалось, всё население тех мест вышло на разбойничью тропу и задалось целью ограбить двух русских монахов. Отняли всё, включая сухари. Братья же благодарили Бога, что надоумил их оставить верному человеку в Царьграде священные книги.

* * *

Но вот и конец пути, где среди опустевших, опечатанных монастырей бродят вооружённые люди. Жизнь, впрочем, теплится в столь любимой на Руси Иверской обители. Турки были злы больше всего на греков, а Иверион считался грузинским. Чтобы никто не усомнился в этом, Господь направил туда духовника последнего царя Имеретии Соломона II – иеромонаха Илариона, которому удалось защитить монастырь от разграбления. Авеля с Никандром приняли ласково, предложив занять пустующий скит Иоанна Предтечи. Там друзья служили литургию, кормились с огорода и резали ложки из дерева, которые у них никто не покупал. Некому было.

Впрочем, спустя четыре года, когда смутные времена закончились и паломники вновь потекли на Афон, весь запас ложек был продан за очень значительную сумму. Никандр был счастлив, ведь жизнь без средств даже на Святой Горе очень тяжела. Рясу, скажем, из листьев не сошьёшь. Но в один прекрасный день отец Авель отдал все деньги какому-то греку. Жена и дети этого несчастного были обращены турками в рабство, и он два года собирал милостыню, чтобы выкупить их. Когда отец Авель протянул недостающее, всё что у него было, грек воскликнул: «Отче, что глумитесь надо мной?! Мне и без того тяжко. Дайте мне один лев, я и пойду». Тогда старец сунул ему деньги за пазуху и проводил до порога.

Вообразите, что пережил Никандр, обнаружив, что они с Авелем вновь стали нищими, как и в тот день, когда избитые до полусмерти добрались до Афона. Монах разрыдался.

– Мы ещё заработаем, – утешил друга отец Авель. – Вспомни, через какие скорби провёл нас Господь, не оставит Он нас и впредь.

* * *

Разумеется, они заработали ещё. И само собой, Авель снова всё раздал.

Когда друзей постригли в схиму, Авель стал Арсением, а Никандр – Николаем. Из скита Иоанна Предтечи, когда там стало слишком людно, братья переселились в келию во имя святителя Иоанна Златоуста, которая находилась на холме, в почти недоступном месте. Впрочем, кому надо, находили их и там. Пищей схимников были сухари, вымоченные в воде. Ещё ели квашеные баклажаны, посыпанные стручковым красным перцем. Случалось, вкушали и лук, если кто принесёт. Для гостей держали солёные маслины и смоквы. Всех, кто приходил, Арсений первым делом спрашивал: «Доволен ли ты, брат, не имеешь ли какой нужды?» Сохранился его словесный портрет:

«Росту высоко-среднего, волосом рус, брада средняя, окладистая, с проседью; главу всегда держал мало наклонённую на правое плечо, лицом чист и весьма сух, и всегда на лице играл румянец, а наипаче при богослужении, и едва можно было на него смотреть; всегда был весел и на взгляд приятен, очи имел полные слёз, слово кроткое и тихое, говорил всегда просто, без ласкательства, решительно, без повторения».

Смотреть на него во время литургии трудно было – конечно, не из-за румянца, а потому что лица старца сияло неземным светом. Так русские вернулись на Афон.

Князь Шихматов-Ширинский

Совсем иным был путь на Афон ещё одного россиянина – иеромонаха Аникиты. В миру его звали князь Сергей Александрович Шихматов-Ширинский. Это был богатый, обласканный миром и государем человек, член Императорской Академии наук и пр., и пр. При этом жил он отшельником, спал пять часов в сутки, пил только воду, а ел единожды в день. Его постриг вряд ли кого-то удивил, но, увы, в монастыре в нём видели прежде всего князя и лишь после монаха и собрата.

Не выдержав этого, Аникита взял благословение на паломничество в Иерусалим. Путь вышел долгий. Поначалу его задержали в Воронеже, попросив составить житие свт. Митрофана Воронежского. Потом пришлось пожить в Одессе – в Константинополе тогда случилась эпидемия чумы. Посещение Афона было задумано князем-монахом как ещё одна остановка в пути, но, добравшись до Святой Горы, он перестал понимать, где оказался: в раю или всё ещё на земле. Старец Арсений стал его духовным отцом, а местом подвига был избран Ильинский скит, где некогда подвизался святитель Паисий (Величковский). Настоятель, впечатлённый гостем, уступил ему келью, где прежде жил святой Паисий. А до Иерусалима Аникита всё-таки доплыл, несколько позже, вместе с духовником, после чего они вернулись обратно.

В Ильинском скиту князь заложил величественный храм во имя свт. Митрофана Воронежского, но достроить его не успел. В Петербурге решили поручить ему Русскую Миссию в Афинах, где отец Аникита год промаялся против своей воли. В конце концов, его отпустили, но, увы, слишком поздно – подвижник скончался по пути на Афон, так и не увидев берегов, которые успел полюбить.

«Блаженны миротворцы»

Между тем дела у греков в Свято-Пантелеимоновом монастыре обстояли довольно скверно. Питаться подолгу приходилось одними бобами, а память св. Пантелеимона справлять раз в несколько лет. Игумен Герасим и духовник обители старец Венедикт ясно сознавали, что без русских не обойтись.

«Отцы и братия, послушайте нас, – обратились они к насельникам. – Мы теперь много должны, а обитель наша голая и пустая. И мы ниоткуда не имеем помощи, не в состоянии уплатить долг и украсить обитель. Необходимо нам принимать древних жителей обители сея – русских. Они только могут сию обитель поправить, и украсить, и привести в настоящий порядок».

Братия кивала, соглашалась, но ужасно боялась, что россияне её выгонят. Поэтому русские в Свято-Пантилеимоновом монастыре не задерживались. Пожив там немного, они уходили в Ильинский скит, который окормлял отец Арсений. Увы, вскоре и в этом месте началось разделение. Часть общины, состоявшая из малороссов, то ли добилась изгнания великороссов, то ли отец Арсений благословил им уйти самим, чтобы прекратить ссоры, возникавшие, скорее всего, на хозяйственной почве. Так или иначе, старец продолжал окормлять всех русских на Афоне, не разделяя их по месту происхождения. Если кто при них с отцом Николаем заговаривал осуждающе о других братьях, старцы немедленно прекращали беседу.

Утверждение

После ухода из Ильинского скита два наших монаха-схимника – Виссарион (Толмачёв) и Варсонофий (Вавилов) – основали Андреевский скит. Для этого они выкупили келию Серай, бывшую некогда резиденцией Вселенских Патриархов. Основатель её, Святейший Афанасий, был тем человеком, который побуждал царя Алексия Романова разгромить Турцию и восстановить Византийскую империю. Скончался он по пути из Москвы на Афон, под Полтавой.

Можно представить, в какой упадок пришёл Афон в XIX веке, если Серай смогли приобрести у Ватопеда два русских инока, правда с помощью известного в России духовного писателя и паломника Андрея Николаевича Муравьёва. В память о его небесном покровителе, апостоле Андрее, и получил название новый русский скит. Рождение его произошло воистину по воле Божией, так как Виссарион и Варсонофий даже не подозревали о существовании этой келии.

Они шли в монастырь Ксенофонт, когда путь им преградил юродивый, славянин Яни, твёрдо объявив: «Вот вам Серай, скит русов и московов». После чего учинил настоящий скандал, не позволив друзьям и шагу ступить в сторону Ксенофонта. Толмачёв был характера простого и откровенного, нрава весёлого, скорый на труды и находчивый в ответах на вопросы. Вавилов – учён, кроток, усерден в трудах и рассудителен. Вместе они стали силой.

* * *

иеросхимонах-Иероним

Иеросхимонах Иероним в начале своих трудов в Русском монастыре. 1850-е гг.

Покинув Ильинский скит, русские монахи в Свято-Пантелеимонов монастырь возвращаться не хотели – многие из них уже успели там пожить и хлебнуть недоброжелательства монахов-греков. Всё же отец Арсений убедил их, и, в конце концов, они смирились. Игумен Нового Русика авва Герасим был весьма доволен их возвращением.

По смерти отца Павла, первого возглавителя общины, русских в Свято-Пантелеимоновом монастыре возглавил монах Иоаникий, в миру Иоанн Соломенцев. Происходил он из купеческого рода Курской губернии. Его путь к Богу был, можно сказать, обычным для России: призвание Божье в раннем возрасте, склонность к строгим постам и молитве – уже с 12 лет Иоанн отказался от мясной пищи. О благочестии семейства отца Иоаникия можно судить по тому, что до пятнадцати его родственников выбрали монашеский путь, одна из сестёр стала игуменьей, а мать умерла в схиме.

Побывав в нескольких монастырях, молодой подвижник оказался на Афоне, пытаясь понять, что имел в виду некий воронежский юродивый, предсказавший ему: «Приедешь на Афон да свой улей заведёшь, будешь рои отпускать». Богатыря духа и любящего возглавителя иноческой братии разглядел в нём и отец Арсений. Это случилось ещё до того, как Иоаникий поступил в Русик, чему он, кстати, противился изо всех сил и согласился лишь из послушания старцу.

Его избрание духовником русской общины произошло в 1840 году, но и также не обошлось без отца Арсения. Старец повелел братьям строго поститься и сугубо молиться, чтобы Господь определил достойнейшего, а через неделю назвал имя. Адрианопольский митрополит, гостивший на Афоне, рукоположил Иоаникия во иеромонахи. В схиму он был пострижен с именем Иероним. Ещё шесть лет после этого отец Арсений окормлял его, научая всему – от азов до высот. Самым ярким уроком стал уход старца в вечность. На вопрос, не страшно ли умирать, он неожиданно весело ответил:

«Страха и ужаса не имею, но некая радость наполняет моё сердце, и великую имею надежду на Господа Бога моего, Иисуса Христа!»

* * *

При Иерониме в Свято-Пантелеимоновом монастыре закипела стройка, не утихавшая с тех пор вплоть до революции. Возводились храмы и жилые корпуса, хозяйственные постройки и цеха. Издавались книги, появлялись подворья в Москве и других городах. Сборщики милостыни неустанно напоминали россиянам о Святой Горе.

Но не это было наибольшей заслугой отца Иеронима. Его «Устав Русского на Афоне св. вмч. и целителя Пантелеимона общежительного монастыря» стал самым строгим на Святой Горе, охватывая все стороны монашеской жизни. Предписывалось послушание, откровение помыслов, частые исповеди и причащения. Для нас это всё звучит привычно, но в российских монастырях того времени подобное почти не встречалось. Борис Мансуров – родоначальник Императорского Палестинского общества – писал об Уставе отца Иеронима, что он «есть высшее, по общему признанию, что есть на Афоне и, без сомнения, во всём русском монашестве».

Так возрождался Русский Афон, где громадная материальная работа соединилась с ещё более впечатляющей работой духовной.

Разделение в раю

Невозможно описать, какими трудами и муками всё это давалось.

Обнаружив, что русские укрепились в Свято-Пантелеимоновом монастыре, иные игумены на Афоне огорчились и стали упрекать авву Герасима, что он пустил их к себе. Доставалось и отцу Иерониму, пока Афон не посетил в 1845 году Великий князь Константин Николаевич. Для греков это было почти святым видением, словно восстал из гроба их последний император Константин Палеолог, с тем чтобы освободить Византийское царство. Настоятели греческих монастырей после этого стали смотреть на русских куда более благосклонно.

Ещё сложнее было находить общий язык с эллинами в самом Новом Русике. Здесь нужно понимать, что каждый народ имеет массу своих отличий, достоинств и недостатков. В условиях монашеского общежития и вообще иноческого подвига, где диавол искушает сугубо, трения могут достигать большого накала. Иероним делал всё, что в человеческих силах, чтобы умирить страсти. Как говорится о нём в «Сказании о земле Афонской», «и такую имел силу в слове, что хотя бы кто был каменный сердцем, и того мог уговорить и в слёзы привести».

Благодаря этому удавалось избегать серьёзных конфликтов, но русские при этом не имели ни одной должности в монастыре. Иеронима, впрочем, огорчало совсем другое. Как известно, в монастырях во время трапезы читают священные тексты, чаще всего жития святых. В Свято-Пантелеимоновой обители их читали на греческом, которого русские монахи не понимали. Иероним год за годом тихо просил о малом – два дня в неделю пользоваться церковнославянским. Наконец, не выдержал и впервые за много лет возвысил голос.

«Мы, русские, – сказал он, – живя 17 лет в обители, трудясь в ней, неуклонно и всячески заботясь о благосостоянии её, не заслужили доселе любви братской. Братия греческая пренебрегла нашим пришествием и благословением старца, который с любовию дал оное на просимое нами. Вам не угодно было дать нам чтение два раза в неделю, но теперь братство наше возросло за 100 человек, и мы желаем пользоваться русским чтением на трапезе наравне с греческим».

Греки были так изумлены, словно заговорил придорожный камень. Согласие было дано лишь после того, как Иероним пригрозил, что русская братия может оставить обитель в полном составе. Угроза была нешуточной, многие ещё помнили прежнее нищенское существование.

* * *

На этом затруднения не закончились. Дошло до того, что у пристани вдруг исчезла бочка, к которой привязывали пароходы с русскими паломниками. Игумен объявил, что если виновные не сознаются, то пусть над ними свершится суд Божий. Это испугало мятежных греческих монахов, но раскаяние их оказалось неглубоким. Особенно доставалось игумену Герасиму. Бунтовщики так ополчились против него, что однажды ночью нарисовали на двери кельи, где жил настоятель, кинжал и пистолет, то есть пригрозили убийством. Отец Иероним соглашался на любые уступки, готов был даже наложить запрет на остановку пароходов из России близ обители, но ничто не помогало.

Поясним, что далеко не все греки присоединились к мятежу, наоборот, многие из них были истинными святогорцами. Скажем, иеросхидиакон Иларион столь возлюбил святого Митрофана Воронежского, что тот удостоил его своим посещением. «Вы возлюбили меня, – сказал по-гречески святитель Митрофан, – и я навсегда буду с вами». Но, как это часто бывает, пока лучшие молятся, худшие пытаются править бал. Не стоит, однако, сомневаться в силе молитв смиренных. Самые ярые из противников русского присутствия в Новом Русике вдруг потребовали отпустить их из монастыря, на что игумен Герасим с лёгким сердцем согласился. На остальных недовольных сильно появлияла другая история. Как-то раз они попытались восстановить против отца Иеронима своего соплеменника – иеромонаха. Тот имел немало возможностей досадить русскому духовнику, но был остановлен Самой Царицей Небесной. «Оставь свои затеи против Иеронима, он в любви Моей почивает», – услышал иеромонах глас Божией Матери, исходивший от Её иконы в притворе храма Св. Пантелеимона.

После этого почти семь лет в обители царил мир. Число русских монахов умножилось до трёхсот, греческих – до двухсот, притом что на момент появления русских их было не более шестидесяти. Всё более возрастая духовно, вёл за собой людей старец Иероним. Вот что вспоминал духовный сын старца философ Константин Леонтьев:

«Не мне признавать его святым – это право Церкви, а не частного лица, но я назову его прямо великим: человек с великой душою и необычайным умом. Твёрдый, непоколебимый, бесстрашный, предприимчивый, смелый и осторожный в одно и то же время; глубокий идеалист и деловой донельзя, собою и в преклонных годах ещё поразительно красивый».

Как Михаил Иванович неожиданно стал схимником

Своим возвышением Новый Русик был обязан, прежде всего, трём людям: Арсению, его духовному сыну Иерониму и ученику отца Иеронима – схиархимандриту Макарию (Сушкину). Как можно догадаться по фамилии, отец Макарий был выходцем из купеческого семейства. Добавим, одного из богатейших в Туле. Род был старообрядческим, но уже отец старца Макария, Иван Денисович, присоединился к канонической Церкви. Причём сделал он это не из меркантильных соображений, а, наоборот, ценой разлада с родителем. Ревностный в вере человек, Иван Денисович исполнял обязанности церковного старосты, жертвовал большие деньги на храмы, устроенный им приют для стариков. Только бедным прихожанам раздал семнадцать тысяч рублей – целое состояние для того времени. Как следствие – приобрёл такое уважение, что был избран городским головой и председателем Думы в Туле.

Младшего из четверых сыновей, Михаила, Иван Денисович отпустил на Афон скрепя сердце, на краткое время – поглядеть, помолиться и вернуться домой. Как и отец, Михаил осознанно принадлежал к канонической Церкви. Всё его детство прошло на фоне религиозных споров. Дед-старовер Денис Осипович с огромной энергией тянул внуков в свою сторону, отец – в свою. Этот раскол в отдельно взятой семье вынуждал Михаила изучать церковную историю и богословие. Они были для него живыми, давая ответы на насущные вопросы.

О монашестве, впрочем, Михаил Иванович не помышлял, так как привык вести жизнь вполне светскую, любил бывать на балах и курить трубку. «Ну и о невестах думал, – вспоминал он впоследствии, – и были барышни очень красивые, с которыми танцевать приходилось, и танцевать я был не прочь». Но однажды, поднимаясь на вершину горы Афон, Михаил Иванович простудился и тяжело заболел. Перед тем как впасть в забытьё, он успел написать два письма. Одно – матери со слёзной мольбой: выпросить у отца дозволения на постриг. Второе, с известием о болезни, отправлено было старцу Иерониму. К этому времени они успели познакомиться, и, надо сказать, паломник глянулся старцу чрезвычайно.

Стоило отцу Иерониму узнать, что Михаил попал в беду, как началась спасательная операция. Из Кутлумуша – греческого монастыря, где метался в бреду Михаил, – русские монахи на носилках перенесли соплеменника в Новый Русик. Стали его выхаживать, но болезнь не отступала. Однажды, в минуту просветления, Михаил Иванович упросил скорбящего отца Иеронима принять его в послушники. Просил и о постриге, но старец был категорически против. Миллионеров Сушкиных знала вся Россия, и был риск, что о монастыре пойдёт дурная слава: мол, постригли ради богатых вкладов. Лишь после того, как врач сказал, что Михаил едва ли доживёт до утра, старец решился исполнить последнюю волю умирающего и постриг его в схиму. Так Михаил стал Макарием, после чего прожил почти тридцать лет во славу Божию.

Однажды его спросили:

– Что такое пострижение – Таинство это или только священный обряд?

– Оно относится к Таинству покаяния и есть его высшая степень, – ответил отец Макарий.

Для человека, проделавшего за несколько недель путь от всех радостей мира до схимы, эти слова имели глубокий смысл.

Русский игумен

Отец-Макарий

Схиархимандрит Макарий

Выздоровев, Макарий прошёл через все должные послушания: чистил рыбу на кухне, таскал кирпичи на стройке, – и так несколько лет, пока не был рукоположён в иеромонахи. После этого он стал первым помощником отца Иеронима в делах духовных и первым же помощником игумена Герасима в управлении монастырём.

Вот как описывал Макария Константин Леонтьев: «Это был великий, истинный подвижник и телесный, и духовный, достойный древних времён монашества и вместе с тем вполне современный, живой, привлекательный, скажу даже – в некоторых случаях почти светский человек в самом хорошем смысле этого слова, то есть с виду изящный, любезный, весёлый и общительный».

Железный старец Иероним никого другого своим преемником не видел, но, зная характер Макария, боялся, что тот быстро раздаст и отцовское наследство, и любые средства, которые окажутся у него в руках. Это было недалеко от истины: деньги перетекали из рук Макария в карманы просителей с лёгкостью необыкновенной. Но Господь воздавал сторицей, и Иероним успокоился. Была, впрочем, и другая причина. Старец Иероним и сам милостыню творил не задумываясь – тут они с учеником были два сапога пара.

Когда авва Герасим задумал передать Макарию бразды правления Новым Русиком, сомнения у него, конечно, имелись. Ясно было, что часть греков возмутится чрезвычайно. Сомнения были, а вот выбора – нет: Макарий был самым достойным кандидатом. Герасима поддержали все лучшие монахи из греческой братии. Их подкупало то, что для отца Макария в Церкви не было ни русского, ни эллина. Он ко всем относился с одинаковой любовью, так что лучшего игумена для греко-российского Нового Русика и желать было невозможно.

К несчастью, не все это понимали. И разразилась буря. Два года шла распря, о которой вскоре узнал весь православный мир. Славянофилы в России и националисты в Греции яростно изобличали друг друга. В самом монастыре повар-грек набросился с ножом на русского кашевара и попытался его зарезать.

Измученный этой борьбой, старец Иероним не выдержал и дал согласие на раздел братии, с тем чтобы одна её часть покинула обитель, но… 10 мая 1875 года на 103-м году жизни скончался отец Герасим. Вселенский Патриарх Иоаким II утвердил игуменом отца Макария. Эллины в монастыре со страхом ждали, что тут-то и обрушатся на них все мыслимые кары, однако ничего этого не произошло. Макарий был по-прежнему ласков с ними, так что даже буйную часть греков посетила мысль, что нет среди них никого лучшего, более справедливого и доброго ко всем. Так закончилась эта битва – не победой русских над греками, а православных над диаволом. И едва ли не больше всех радовался старец Иероним. Воспитав такого ученика, как Макарий, почувствовал: не страшно предстать перед Господом.

* * *

Монастырь всё более зримо плодоносил. Известный богослов и историк архимандрит Леонид (Кавелин) писал, что «из русских общежительных обителей лишь братство Оптиной пустыни, и то в цветущий её период, при жизни приснопамятных старцев её… могло бы идти в сравнение с братством Русской Афонской обители по своему духовному устроению, которое есть прямой плод правильного духовного воспитания».

Невозможно передать, сколь велико было влияние Святой Горы на Россию. Она подобно чудотворному образу изливала на неё потоки мира, приуготовляя к страшным испытаниям. Именно здесь были написаны «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», прочитав которые, православная Русь стала повторять Иисусову молитву – этот дар святых Афона миру. Сюда устремлялись тысячи монахов и сотни тысяч паломников, укрепляя не только русские обители, но и возрождая греческие, сербские, болгарские, осыпаемые благами.

И здесь мы подходим, быть может, к чему-то очень важному. На Святой Горе произошла встреча всех православных народов, долго живших каждый сам по себе, иные же и вовсе враждовали. Добавим, что сошлись они в ту пору, когда национализм всё больше подчинял себе умы, угрожая погубить вселенский дух православия. Всё это, конечно, имело продолжение и в монашеской республике, но Афон дал понять со всей ясностью, со всей мощью, что понять друг друга, притереться, сродниться, полюбить – условие не только святости, но и просто спасения. Это был вызов, на который великое множество афонцев, преодолев все распри и разделения, дало ответ – Церковь наша по-прежнему соборна, всё так же громадны её силы и не иссякла святость. Аминь и Богу нашему слава!


 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. НИНА:

    Спаси,Господи! Низкий поклон о. Максиму! Замечательно пишет. Замечательные проповеди у него:язык изложения, содержание. Умница. Жаль, что не имею возможности побывать на его службах, послушать проповеди. Божией помощи ему в служении и во всех благих делах. И надеюсь увидеть его статьи по другим вопросам на стр. вашей газеты.Ангела хранителя вам.

Добавить комментарий для НИНА Отменить ответ