– Нет, без очищения никак нельзя! – говорит Николай Дмитриевич. – Страсти начинают одолевать. Вот и приходится почаще в храм приезжать или в монастырь ездить на богомолье…

Чистый взгляд, окладистая борода, благообразный вид моего собеседника внушают доверие и уважение. Увидев его в первый раз, подумал: «Словно из Святой Руси человек». И вообще-то, не ошибся. Живёт Николай Дмитриевич Пыстин один в маленькой лесной избушке на краю небольшой деревеньки, что на реке Илыч в приуральской глуши. Обстановка и быт – как и сотни лет назад. Только вот храмов ныне на единицу площади меньше, чем в старину. От его деревни до ближайшей церкви Живоначальной Троицы в райцентре более ста километров – это если ехать напрямую, по зимнику. А до ближайшего монастыря и вовсе приходится добираться двое суток. Поэтому он уже не один год приезжает в монастырь на несколько месяцев. Как минимум на три. А при своём храме раньше вообще жил постоянно, трудился там истопником. Ну и исповедовался, причащался, конечно, чуть ли не на каждой литургии.

– Для чего литургия-то служится?! – рассуждает Николай Дмитриевич. – Для покаяния, чтобы чаще принять Христа в себя. Потом легче бороться с искушениями. Страсти уходят, грехи отступают. Монастырь очищает душу, поэтому езжу туда постоянно, чтобы помолиться, потрудиться, поисповедоваться… И ещё мне сильно помогает ваша газета. Особенно вначале она очень поддержала, когда мне было нестерпимо тяжело. Читаю, как угодники Божьи спасались, через какие испытания проходили, и сам начинаю понимать, что бояться ничего не надо: Господь свыше сил страданий не даст. И спасение наше в Иисусе Христе, в искренней православной вере.

– А давно вы «Веру» стали читать? – спрашиваю Николая Дмитриевича.

– Это ж в каком году… К Богу-то меня жена привела. Она верующая была. Детей маленьких привозила в Кочпон крестить. У нас три сына, и всех крестила там, в Казанской церкви. Тогда это ближайший действующий храм был. А я боялся в него зайти, на улице стоял. И вот в начале 1995 года жена выписала «Веру», а в апреле ушла из жизни. С тех пор стал я газету вашу читать и набираться ума-разума. Без неё и жизнь свою уже не представляю.

– Что с женой-то случилось?

– Инсульт, кровоизлияние в мозг. Ей только 41 год исполнился. Тогда она сильно переживала за сына – над ним в армии издевались. Он не выдержал этих мытарств и сбежал. Из Читы пешком да автостопом до дома добирался – без документов, без денег. Пришёл весь измученный, худой. Ох как она тогда плакала! Думала, что его посадят. Мы с ней в Москву ездили к министру обороны, просили за сына. Потом его в Ярославль перевели, но и там ничуть не лучше оказалось. Сильно тогда она убивалась, молилась за него. После этого вся высохла и заболела. Шея тоненькая, голова трясётся на нервной почве. Идём, бывало, с ней в магазин или ещё куда: она впереди, я – сзади. Смотрю на неё, и у меня сердце сжимается от боли. Так мне её жалко, до слёз. Двадцать лет уже после её смерти прошло, а забыть

это никак не могу.

– Тогда и начали молиться?

– Вот тогда душой и сердцем обратился я к Богу. У нас дома ещё от мамы остались иконки Божьей Матери, Николая Угодника и Алексея, человека Божия. И жена ещё несколько купила. Когда она умирала, говорила, чтобы один не оставался, нашёл себе женщину. А я ей сказал: «Ты моя первая и последняя на всю жизнь, до смерти и навеки». По молодости я горячий был, она меня постоянно от беды отводила. С кем поссорюсь, она успокоит, назавтра у меня всё уже отлегло. Мы с ней без слов друг друга понимали.

После её смерти перед иконами я стал изливать свою душу. Первое время двенадцать суток не спал совсем. Как только вытерпел, понять не могу. Последние четыре дня стоял столбом, с места никуда не сходил, Псалтырь за неё читал. Разные голоса начал слышать. Как будто ангельские силы и демонские разделились на два лагеря и борются за её душу, кому достанется. Спорят между собой, на меня нападают, всячески оскорбляют. Светлые заставляют читать за неё Псалтырь, а тёмные, наоборот, отговаривают. Сколько я тогда натерпелся от них, врагу такого не пожелаешь! Свихнуться можно было.

– Псалтырь по усопшим круглые сутки читать тяжело, – соглашаюсь я. – Это и не каждому монаху благословляется.

– Да я тогда и жил-то не по-божески, весь запутанный в грехах. А тут нечистая сила схватила меня и не пускает мою душу. Столько всяких искушений, скорбей навалилось. Из дома меня выгнали. Но он, правда, не мой был, а казённый. Но мне одному такой большой дом и ни к чему: дров-то сколько надо, чтоб протопить. Я себе в лесу на окраине деревни маленькую избу срубил – четыре на четыре метра. Место красивое, вокруг сосновый бор. Там и живу до сих пор. Богу молюсь…

– Вы с детства крещены?

– Нет, крестился только после сорока, – вздыхает Николай Дмитриевич. – Когда в Троицк настоятелем назначили отца Иоанна Федько, мама меня позвала на крещение. «Какое крещение?» – думаю. Но маму ослушаться не посмел. Крестился, а сам тогда ещё ничего о Христе не знал.

– Отец у вас тоже веровал?

– Он с 14 лет с лучковой пилой лес валил на лесозаготовках и потом всю жизнь вальщиком трудился. На церковные службы не ездил – работал постоянно, семью кормил. Нас же одиннадцать детей было: четверо братьев и семь сестёр. С малых лет всех заставляли трудиться – огород, корова, работа в колхозе. Но хоть и были плохо одеты, голода никогда не знали: на столе всегда у нас и хлеб лежал, и масло, и сахар. В молодости мама работала в лагере для пленных немцев, который у нас на Илыче в войну построили. Они там лесозаготовками занимались: лес валили и сплавляли вниз по Илычу и Печоре до Нарьян-Мара. Для них это была каторга, а для наших – обычная работа. Маму отец постоянно отпускал путешествовать по святым местам: она и в Киев ездила, в Лавру, и в Москву на патриаршие службы.

Она всегда молилась за нас, беспокоилась сильно. Сейчас-то понимаю, что Господь её молитвами и спасал меня при разных обстоятельствах. Годика три мне было, по бревну переходил я ручей и упал в воду. А ручей глубокий, там и взрослым с головой. На счастье, неподалёку проходил дядя Вася из нашей деревни. Сходу прыгнул в воду, поймал меня и вытащил на берег. Если бы не эта случайная помощь, то утонул бы – я тогда плавать ещё не умел. А в первом классе осенью мы с друзьями катались на санках по льду на Илыче. Рядом вертолёт стал садиться, и меня от него ветром в полынью начало сдувать. Ноги уже под лёд ушли, а там течение сильное. Я полозьями от санок стал тормозить о лёд, ногтями своими цеплялся, держался сколько мог, пока винты у вертолёта не остановились… И ещё много таких смертных случаев было, закончившихся хорошо.

И бабушки за нас постоянно молились. Мы это видели, когда родители оставляли нас, детей, у них – а случалось это часто. И церковные праздники мы вместе встречали, собиралась вся родня в одном доме. Отмечали и Пасху, и Рождество.

Когда меня, маленького, мама водила в райцентре по родственникам, так, помню, пол-Троицка обходили. А теперь кинься – никого из родственников нет. Конечно, никуда они не делись, даже, может, и больше стало, только сейчас молодёжь родственные связи не поддерживает. Видишь, как время-то переменилось… Раньше у любого, даже самого дальнего, родственника можно было остаться на ночь: тебя и приветят, и накормят, и спать уложат. Всё лучшее – для гостя. А сейчас, бывает, что чужой человек ближе родного. Родной-то и на порог не пустит.

– Николай Дмитриевич, а где вы работали?

– В леспромхозе. Стропальщиком и на трелёвочнике лес заготовлял для сплава. В 36 лет чуть не погиб. После майских праздников лесовоз у нас сломался. С другом лежим на горбылях, загораем. «Сейчас бы, – говорю, – отдыхать ещё долго-долго». Подъезжает трактор. И я коротким тросом стал подцеплять его к «МАЗу». По технике безопасности таким-то коротким нельзя. Но длинных рядом не было. Моя голова оказалась между двумя буферами, а водитель не смог вовремя затормозить. Слышу в голове треск. Машина дёрнулась, и как-то сумел отскочить. Взялся за голову – кровь течёт по рукам. Череп треснул, как арбуз. Ещё бы какие-то доли секунды, и был бы покойник. Опять Господь спас. Меня сразу же в автобус и в больницу. Вот там и отдохнул. Долго лечился, лежал как бревно, шевелиться не мог.

Но ничего, выздоровел. Врачи посоветовали искать лёгкую работу или устраиваться сторожем. А мне семью надо кормить. Я на трактор сел, и каждый год раз или два ложился на обследование в больницу. После травмы у меня теперь постоянно шум в голове. Разговариваю с людьми – не слышу его, а как только один остаюсь – шумит. Среди ночи проснусь, и кажется, что за окном дождь идёт. Выглядываю в окно, а там тихо. Уколы постоянно мне делали. Но меня только водка и спасала. Грамм 150 выпьешь, полегче станет, недели две хорошо себя чувствую. Потом снова начинаются проблемы, снова 150 внутрь. Дальше – больше. «Нет, – думаю, – так и спиться недолго». Когда

50 лет исполнилось, пошёл к начальнику: не могу больше на тракторе работать. После этого до пенсии ещё пять лет в кузнице проработал – сам себе и молотобоец, и кузнец. Специально на кузнеца нигде не учился, но всё, что нужно было, ковал: чикера, крючки, ломы, скобы, штыри, гвозди. Да, даже гвозди! Лесопункт у нас бедный, вот и приходилось их ковать, да столько, что эти гвозди мне потом во сне снились. Сутки напролёт клепаешь их и клепаешь, надышишься угарным газом, потом голова кругом идёт.

– Сейчас-то не болеете?

– На пенсии полегче стало. 67 лет – сил всё меньше и меньше. Первое время в монастырь приезжал, работал с утра до вечера, а сейчас устаю.

– В монастыре не хотите навсегда остаться?

– Игумен мне давно уже предлагал принять постриг. Но я всё не решаюсь. Да у меня и смирения мало, терпения мало. А в монастыре, прежде всего, послушание должно быть и отказ от своей воли. Пока ещё, чувствую, не готов к монашеству. Многие старцы советуют: если не готов к монашеской жизни, то лучше и не становиться на этот путь, а то можешь повредить своей душе.

Три месяца в монастыре я выдерживаю: помолюсь, потружусь во славу Божию, а потом меня опять домой тянет. Дома я и огород свой держу, и картошку сажаю. В гости к детям и родственникам езжу, живу у них, помогаю во всём, о Боге рассказываю. Кому иконку подарю, кому книгу духовную. У всех свои молитвенные уголки дома, все вроде бы верующие, но в церковь не ходят, перед иконами не молятся. За всех молюсь: за сыновей и их жён, за братьев и сестёр, за внуков… У меня весь дом в иконах. Телевизора никогда не держал. А в прошлом году по совету батюшки взял DVD-проигрыватель, чтобы духовные фильмы про святых смотреть да проповеди разные. Это для души спасительно.

Правда, дома свои искушения. Маленькие дети из деревни придут да камни, палки кидают, стёкла бьют. Кошек моих всех перебили. Свои же, деревенские, чего-нибудь да сопрут. То под замок заберутся, когда меня дома нет, и даже когда я дома – из-под носа стащат. Лишь бы пропить. Хотя у меня особо ничего и нет. Я ведь всех привечаю, попроси – сам дам, коли нужно. Ну да не мне их судить. Это всё искушения. А как святые отцы говорят: «Не борись с искушениями, а борись со страстями внутри себя».

– Вы о чём больше всего Господа просите в своих молитвах?

– Господа-то я не достоин просить, а если что мне надо, прошу своего небесного покровителя Николая Чудотворца, и он мне всегда и во всём помогает – и в дороге, и в житейских делах. Бывает, надо куда поехать, прошу: «Николай Угодник, помоги!» Глядь, машина остановится, подберёт, подвезёт куда надо. А там или водитель Николай, или иконка Николая Чудотворца. Слава Богу.

У Церкви надо учиться жить по Евангелию, со смирением и терпением. А этого мне не достаёт, этого и прошу в своих молитвах, чтобы никого не обижать и не огорчать. Вот так и живу. И вам желаю с Богом оставаться.

← Предыдущая публикация      Следующая публикация →
Оглавление выпуска