(Окончание. Начало в №№ 769-781)

Из путевых заметок Игоря Иванова:

Дорожное

Мы едем от Саур-Могилы в Ровеньки, к отцу Александру. В голове раздумья об увиденном: журналисту надо успевать сразу после события правильно «уложить» впечатления и мысли в голове, чтоб последующие встречи и впечатления не «замылили» их. Так…

«Мемориалу ровно 50 лет. Пустынно. Одинокий иностранец с фотоаппаратом спросил, работает ли пограничный переход на Россию. Откуда мне знать? Видимо, хотел заговорить, но настроение не то, чтобы «поболтать». Когда Саур-Могилу показывали по ТВ, казалось, бесконечная лестница уходит прямо в небо. На деле вовсе не бесконечная и не в небо, а довольно пологая. По сторонам разбитые минами пилоны: на рельефах советских лётчиков, танкистов, артиллеристов следы осколков – они в 2014-м тоже были участниками сражения за высоту. От огромного солдата, стоявшего на вершине Саур-Могилы, остался только простреленный снарядом чугунный левый сапог высотой с меня. На вершине студёный, без запахов ветер. Кружит огромная стая. Что за птицы? Место славы и силы. На этом грандиозном фоне мелкой агиткой выглядит камень, установленный коммунистами не так давно: «Памятный знак, символизирующий дружбу народов Украины и России». Вот он-то не пострадал. Вид: к югу – леса, к северу – степи, курган находится как бы на границе. Вдали терриконы – курганы новых времён. В них похоронены силы и судьбы шахтёров…»

Так выглядел мемориал на Саур-Могиле до войны…

…а так он выглядит сегодня

В общем, рулю, «записная книжка» в голове полнится, о дороге думать некогда, почти рефлекторно следую дорожным указателям. Направо так направо. Сначала вдоль улицы в Снежном многоэтажки сменяются хатками, затем кончается нормальный асфальт, потом асфальт кончается вовсе, и я начинаю подозревать, что, вероятно, тут случился артобстрел во время последней войны. Но дома вроде стоят целые. Справа какая-то заброшенная железная дорога. Где мы? Карты нет, навигатор не работает… Наконец, в очередной раз зацепив бампером бугор, останавливаюсь у обочины перевести дух. А мог бы и посредине дороги – всё равно ни души. Вокруг какая-то невероятная глушь, даже собаки из-за заборов не лают. Стоим. Михаил листает местную газету. Масса объявлений о продаже угля. Вспомнил, как нам рассказывали о горняках, что по сию пору, рискуя жизнями, устраивают нелегальные копанки и добывают уголь на продажу.

Наконец откуда-то выруливает цыган на раздолбанной «шестёрке» с пробитым глушителем – полный багажник мешков с картошкой. Сочувственно посмотрев на посадку нашей машины, утешил, что такое будет продолжаться не бесконечно, а главное – впереди нет тупика и возвращаться не придётся.

Вскоре мы действительно выехали на трассу – можно немного разогнаться. Но тут замечаю у дороги женщину с дочкой – осенний ветер раздувает их плащи, и от одного их вида становится зябко. Притормаживаю. Ехать им сравнительно недалеко, до Красного Луча. По пути интересуюсь у них: «А кто такие эти люди, бредущие с вёдрами и какими-то связками вдоль дороги?» Оказывается, эти серые фигурки тянутся в свои хижины с заготовок: кто-то собирал дрова и хворост, кто-то грибы… «Дрова, хворост… Какой-то 19-й век. А что же уголь?» – но спросить не успеваю, спутницам выходить. Мама с дочкой благодарят с такой сердечностью, что становится неловко, и я ощущаю готовность везти их хоть до границы. Несколькими километрами далее останавливаюсь возле придорожного торговца грибами – не то чтобы мне грибы нужны, но хочется как-то поддержать людей, мёрзнущих на ветру. Ведёрко стоит какую-то смешную сумму, а рыжики ядрёные, что надо!

Антрацит. Мойка машины: 140 руб. наружная + 170 двигатель, у нас дороже более чем вдвое. Мыли ребята долго и тщательно, но в результате одно колесо так и не отмыли. Может, потому, что отвлекал их своими разглагольствованиями, дескать, качество важнее, чем время. Сердитый шиномастер жалуется на то, как «отдельные руководители» республики захватили торговлю бензином и стригут бешеные дивиденды. Бензин действительно дороже, чем в России. Хотя другое «топливо» – алкоголь – повсеместно дешевле. Ещё заметил: если хочешь определить, работает ли придорожная лавка, смотри, на каком языке объявление. Если на русском – скорее всего, действует, если на «мове» – брошена. Много облезающих, старых вывесок, покосившихся дорожных знаков, напоминающих о какой-то другой жизни – что текла в этих местах. Была, и нет её.

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Обыденная жизнь

Городок Ровеньки – последний пункт нашей экспедиции. Не доезжая до него, остановились мы в Антраците. Зачем? Игорь говорит, что надо машину помыть да подремонтировать. Но я-то чувствую, что у него то же самое на душе: вот, уезжаем, когда ещё доведётся здесь побывать? Хочется напоследок хоть ненадолго слиться с жизнью этого русского края. Оглядеться округ без журналистского прищура.

Так что Игорь остался на станции техобслуживания, а я пошёл… в парикмахерскую. Повод себе придумал: «В Ровеньки поеду ровненьким». Все кресла были заняты, так что пришлось подождать. Усыпляюще нудно жужжали электромашинки, клацали ножницы, посетители никуда не спешили, до подбородка укутанные покрывалами. Где, как не в цирюльне, можно ощутить размеренный ритм обыденной жизни? Словно и нет войны…

– Вам какую стрижку? – спрашивает девушка и затем учиняет обстоятельный допрос: как часто стригусь, сколько миллиметров предпочитаю на затылке и висках… Разве что про любимый шампунь не спросила. Стригла неспешно, с толком. А закончив, оглоушила:

– С вас восемьдесят девять.

– Гривен? – не понимаю.

– Разумеется, рублей.

Ищу Игоря, рассказываю: «Два раза мне голову мыла! Двумя полотенцами сушила! Стригла словно принца на свадьбу, и за это смешные деньги взяла. Правильно донецкие гордятся своим трудолюбием!» Игорь кивает на машину: её из шлангов поливали, а теперь тщательно драят щётками. У нас в России такого отношения к труду я давно не видел. А «Россия» – рядом. Так называется гипермаркет, куда я иду в ожидании, пока машина пройдёт водные процедуры. У входа останавливаются подержанные легковушки, из них выходят празднично одетые люди и чинно следуют в «Россию», прохаживаются между витринами, приглядываются, где товар подешевле, тратят деньги неторопливо. Вдруг понимаю, что стоит за «смешными деньгами». Зарплаты маленькие, поэтому-то услуги и недорогие. Для меня гипермаркет просто магазин, а для них…

Заказываю настоящий зерновой кофе (20 рублей!), прошу у бармена ключи от туалета. Тут от соседнего столика, где стайка детей в присутствии мамаши праздновала чей-то день рождения, подходит девочка: «Не заклывайте, позалуста». После неё в туалет потянулась целая вереница, дети разбаловались у умывальников, смех и гам… Игорь застал меня с ключом в руке при вратах:

– Что тут делаешь?

– Это… сливаюсь с местной жизнью.

* * *

И снова в путь. За несколько километров до Ровеньков дорога превратилась во что-то трудноописуемое, машину качало из стороны в сторону. С черепашьей скоростью въезжаем в Ровеньки и едва успеваем к вечерней службе.

Этот городок мне сразу понравился – очень зелёный, тихий. Ещё когда план экспедиции составляли, название Ровеньки вызвало такую ассоциацию: сиди ровненько, не высовывайся. В действительности ничего «ровненького» в эту войну здесь не было, хотя бои и обошли город стороной. Но об этом мы узнаем позже… Медленно движемся по центральной улице, высматривая храм отца Александра. На домах таблички: «Ул. Карла Маркса…»

– Сейчас будет дом 229, наша редакция, – шутит Игорь. Отвечаю ему в том духе, что наш адрес в каждом городе имеется, куда переименования не докатились. Доехав до дома 220, видим собор с золотыми куполами. Здесь? Захожу в храм, где уже началась служба, спрашиваю у свечницы про отца Александра Авдюгина.

– Так он в церкви Иоакима и Анны служит. А это Никольский собор, – отвечает она.

– А что, в Ровеньках много храмов? Городок вроде небольшой, 75 тысяч жителей.

– Ой, это раньше столько было, а сейчас народ-то разъехался. А храмов у нас восемь.

– Восемь?!

– Это в самих Ровеньках, ещё вокруг по посёлкам есть. Вы вот что, езжайте в обратную сторону, с Карла Маркса сверните на улицу Ленина, затем, не доезжая Коммунистической улицы, увидите сквер на углу улицы Фрунзе и Коммунистического переулка. Там и стоит нужная вам церковь.

Открыт круглосуточно

Отъезжаем от собора, крещусь на золотые купола. Позже мы прочитаем про удивительную историю этого главного в городке храма. Построен он в самом начале XIX века, разрушен в 1930 году, восстановлен в 42-м, вновь разрушен в 47-м, затем восстановлен в 48-м, после чего его уже не разрушали, а лишь закрывали, и только с 1991 года собор юридически закрепили за общиной.

Храм-часовня Святых Богоотец Иоакима и Анны, построенный в память погибших шахтёров

Вот и сквер у Коммунистического переулка. Аккуратные дорожки, чистота и порядок. Посреди сквера белокаменный, в древнерусском стиле храм-часовня Святых Богоотец Иоакима и Анны, построенный в память погибших шахтёров. День непраздничный, а народу довольно много пришло. После службы, переоблачившись в повседневное, отец Александр подошёл к нам, благословил, спросил шутливо:

– Ну что, путешественнички, куда запропастились? Последний раз вы из Луганска звонили, а потом где побывали?

– В Донецк поехали, в Макеевку заглянули… Вот, собственно, и всё, – отвечает Игорь.

А я думаю: «Ничего себе “всё”! Целую жизнь прожили за эти дни». Добавляю:

– Ещё на Саур-Могилу заехали.

Батюшка рассказывает об истории своего храма:

– Под нами вся земля изрыта на глубину с километр и больше. Перед войной в нашем районе добывали более 10 миллионов угля в год. Так вот, на каждый миллион тонн угля приходились две человеческие жизни. То есть в год гибло около двадцати шахтёров. И вот шахтёры решили построить как бы памятник-реквием всем своим погибшим братьям, землякам, родным. С 2005 года начали служить, и возникла хорошая община, причём у нас много молодёжи. Помимо меня, в храме служит второй священник, есть время на миссионерскую работу, и нам удалось довольно многих ребят забрать у протестантов.

Отец Александр Авдюгин

– Народа даже на вечерне было много, – отмечаю я.

– А к нам и ночью приходят, ведь храм открыт круглосуточно. Это те, кто идёт в забой в ночную смену и кто возвращается со смены. Бывало, что среди ночи звонили: «Батюшка, я сейчас только из шахты. Можно у вас отслужить молебен, Бога поблагодарить, что живой остался?»

– То есть горняки к Богу приходят через страх смерти?

– По-разному бывает. Однажды поразил меня рассказ шахтёра, который я уже где-то описывал. Парень работал в довольно безопасном месте, у ленты транспортёра, по которой уголь поднимают на-гора. Тут эта лента с роликов слетела и сбила его с ног, да так, что потерял сознание. Спрашиваю его: «Из-за того, что выжил, ты в церковь и пришёл?» Отвечает, что нет. «Из-за чего же?» – «А я когда открыл глаза, то увидел: крыса подбежала и мою кровь лижет. Я подумал, что попал в ад».

Пока я разговаривал с батюшкой, известным в России и на Украине и как православный писатель (у него вышло несколько книг: «Приходские хроники», «Господь управит», «А настоятель молится», «“Батюшкин грех” и другие рассказы»), Игорь сходил к машине и принёс коробку с подшивками нашей газеты.

– А есть ещё?

– Да, в багажнике.

– Неси всё! Будем читать.

Выходим на паперть. Солнце уже почти закатилось, розово просвечивает сквозь густую листву.

– Красивый у вас сквер, – говорю, – и ни одного окурка на дорожках. Хотя шахтёры вроде далеко не интеллигенты.

– А почему они должны быть неряхами? Горное дело воспитывает дисциплину – под землёй, например, категорически нельзя курить. Но что интересно: война наших людей сделала ещё большими аккуратистами. Чистота и порядок теперь чуть ли не мания.

– Мы такое повсеместно на Донетчине встречали, – припоминаю. – Я так понял, что люди хотят показать всему миру: мы и самостоятельно можем хорошо жить.

– Есть такое, – согласился батюшка, – но тут важно, что люди стали больше ценить мирную жизнь, беречь красоту. Раньше лоск в городе наводили только перед приездом важного начальства, а теперь люди сами выходят на уборку. Чистота на улицах, мусор вовремя убирается, деревья подбелены. Чудеса… Ну что, поедем ко мне, почаёвничаем?

Кто будет свят?

В домашнем кабинете протоиерея Александра много книг. На столе – фотография его супруги, Галины Владимировны, которая почила год назад. Пока батюшка расставляет чашки, рассказываем ему, что путешествие своё по Донбассу мы начали с посещения музея молодогвардейцев в Краснодоне. И вот теперь заканчиваем его в Ровеньках – и здесь тоже есть мемориал молодогвардейцам. Мол, было бы символично его посетить…

– Да, в Гремучем лесу пятерых из них расстреляли и похоронили. А перед этим пытали в подвале больницы. В этом здании до сих пор больница действует.

– А далеко Гремучий лес?

– Да он начинается прям посреди города. Только зачем туда идти? Давайте я на интернет-карте покажу, вид из космоса…

Батюшка включает компьютер, а мы с Игорем переглядываемся: странно как-то, сидя в городе, путешествовать по нему через Яндекс.Карты. Пока грузится, спрашиваю:

– В музее Краснодона нам рассказывали об инициативе канонизировать молодогвардейцев как святых…

– В Церкви этот вопрос вообще не обсуждался. Эти ребята нравственно, может, и были хороши, но религиозностью точно не отличались.

– У Любы Шевцовой, которая похоронена у вас в Ровеньках, в платье была зашита ладанка с молитвой, – не соглашаюсь я.

– По воспитанию они, конечно, были православными. Имена тех молодогвардейцев, кого в младенчестве крестили, у нас записаны в синодик, мы их поминаем. Думаю, этого достаточно… Верующими даже на войне не сразу становятся. Об этом сейчас не любят вспоминать, но когда начали говорить о русскости, то поняли здесь русский мир превратно, через неоязычество. По нашему телеканалу «Луганск-24» стали крутить фильмы о Сварог-боге и прочем таком, вспомнили нашего знаменитого язычника, который якобы священные славянские руны видел. Это продолжалось до тех пор, пока на телевидение не пришли здравые люди, а среди ополченцев не ввели единоначалие. Всё ведь взаимосвязано. Гражданская война порождает вольницу с анархистским, националистическим и уголовным уклонами. Всё это далеко от христианства. К счастью, анархия закончилась…

– Из Ровенек много людей в ополчение ушло?

– Много. На сегодняшний день уже более 60 человек погибло. Точную цифру не знаю, на День памяти было 42, но уже полгода прошло.

А из мирного населения погибло всего четыре человека. У нас ведь разорвалась баллистическая ракета «Точка-У». Украинские СМИ тогда отрапортовали, что уничтожена «колонна террористов вместе с техникой». На самом деле ракета убила мальчика девяти лет, пожилую семейную пару и мужчину, который ехал с работы на велосипеде. Это в микрорайоне Черниговский было, рядом, в восьмистах метрах отсюда. Когда бубухнуло вверху, у нас дверь вынесло взрывной волной.

– А почему вверху?

– Так ведь её «северный ветер» сбил, она в воздухе разорвалась. А если бы на микрорайон упала, то погибли бы десятки людей. Вообще, нам удивительно повезло. По идее, бои должны были докатиться до нашего городка, но какие-то фланговые манёвры дорогу перекрыли, и ВСУ к нам не свернули. А война слышалась со всех сторон. Литургию служишь, подходишь к Евхаристическому канону – и начинается: «Бу-бу-бух!» Специально они подгадывали, что ли… Ну вот он, Гремучий лес.

Смотрим на экран компьютера. Действительно, лес посреди городка.

– Таких жестокостей, как в Великую Отечественную, в эту войну не было? – спрашивает Игорь.

– Может, где-то и были. Я сам не видел. А был свидетелем вот чего. В 2015 году приехал к нам батюшка из Западной Украины, привёз письмо матери одного из призванных на так называемую АТО. Пишет, что он у нас в плену, а у него трое детей, мол, посодействуйте, чтобы домой вернулся. Прихожу я к коменданту, называю фамилию военнопленного, спрашиваю, где он. Комендант отвечает: «Он в магазин пошёл, скоро вернётся». После переговоров отдал нам его. Разумеется, никаких пыток и тем более расстрелов в наших «застенках» не было. Да и на той стороне есть вменяемые люди, которые понимают, что эта война никому не нужна. Знаю о такой практике: на передовой командиры договариваются с утра, чтобы никто не стрелял. До обеда терпят, потом кто-то пульнёт – и понеслось.

Или вот такой случай в наших краях был, ещё в самом начале войны. Один офицер ВСУ осознал, что его пацаны-срочники ничего против шахтёров с берданками не сделают, что их постреляют тут сразу, и поехал к нашему священнику, отцу Василию. Он уже за штатом, на коляске передвигается, но народ его помнит и любит. И вот офицер говорит: «Батюшка, пойдите поговорите с народом, вас ведь послушаются. Передайте им, что мы на северо-запад постреляем, а они пусть на юго-восток стреляют. Так «повоюем», и я через пару дней уведу своих отсюда, гарантию даю». Так и сделали. И разошлись. Эх, если бы и война так закончилась…

– В Великую Отечественную было понятие «священная ненависть». Пели: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна». А в этой войне, получается, её нет?

– Не забывайте, у нас гражданская война. А междоусобная брань попускается, когда народ погряз во грехах. Поэтому здесь нет и не может быть никакой святости. Святым будет тот, кто сможет привести людей к миру и любви.

«Нам на войне проще»

Батюшка продолжает наше путешествие по виртуальной карте, перемещает курсор на 14 километров к югу и показывает вид из космоса на купола Свято-Духова храма, который он построил в селе Ребриково, где прослужил девятнадцать лет.

– Слава Богу, его не задели, – крестится батюшка.

– А что, обстреливали?

– Однажды Ребриково оказалось в тисках между ВСУ и нашими ополченцами. Оружие у обеих сторон допотопное. Прихожанина своего спрашиваю: «Дядя Витя, ты хоть знаешь, куда стреляешь?» Он рукой машет: «Тудой». Вот так и долбили по площадям с обеих сторон.

– То, что у вас открылась епархия, Ровеньковская и Свердловская, наверное, благотворно отразилось на православной жизни?

– Само собой. Возможно, был какой-то Промысл в том, что это произошло в переломное время. Официально епархию открыли в начале 2013-го, а первое епархиальное собрание у нас состоялось 26 февраля 2014-го – когда ситуация начала уже скатываться к войне. В тот день, помню, Турчинов на площади Незалежности в Киеве заявил, что Янукович объявлен в международный розыск, а в Крыму у здания Верховного Совета собрались два митинга. Потом началась война, было нарушено сообщение с Центром, но в изоляции мы не оказались – у нас ведь есть свой владыка.

Одно огорчает: что границы епархии, как мне видится, в Киеве провели неправильно. Нельзя было так делить, соединяя сельскохозяйственные районы с шахтёрскими. Это разные ментальности, разные труды и заботы. И священника перевести, скажем, из Родника в какое-нибудь Сватово сложновато, потому что он привык к одной жизни, а там совсем другая. А с Луганской епархией ещё сложнее – половина её оказалась на «той стороне». Туда, в село Чугинка, наместником Иоанно-Предтеченского монастыря назначили архимандрита Варфоломея (Кузнецова), и вот, чтобы ему приехать сюда, он выезжает в Миллерово, на территорию России, проезжает по кругу – и снова к нам.

Мы остались непонятно кто. Киев мы любим, учились там в духовной семинарии, ездили туда регулярно и поминаем. Переписываемся со многими из батюшек. Но в то же время ничего оттуда не получаем. Я забыл, когда в последний раз читал украинскую православную газету. Или хотя бы какие-то разъяснения присылали, например по вопросам работы со школой. Ничего этого нет вообще. При этом к нам хорошо относятся митрополит Ростовский и Новочеркасский Меркурий и владыка Шахтинский Симеон. Мы спокойно приезжаем в Ростов, уже как свои, покупаем церковный товар и везём сюда. Проблемы только на таможне. Везёшь покрывала – объясняешь, что это не контрабанда одежды, а покойников покрывать. «Тебе надо?» – спрашиваю таможенника. Он руками машет.

Смеёмся. Игорь спрашивает:

– Вы благословляли людей идти в ополчение воевать?

– Я благословлял идти на защиту своих родных и близких. Всё-таки это не мы пришли к кому-то с танками и «градами». Нам в этой гражданской войне проще. Я лично знаю нескольких капелланов, то есть военных священников, с той, украинской, стороны и понимаю, что им намного сложнее, чем нам. Они вынуждены связывать себя и своё служение с политикой. А мне не нужно этого делать, не нужно никакое знамя вывешивать, какие-то политические формулы придумывать. Мы дом родной защищаем, и на этом всё!

Что удивительно, у нас здесь много священников с Западной Украины. Казалось бы, должно быть разделение между нами, а его нет! Война показала, кто есть кто. Например, сектанты, которые у нас здесь живут или жили, оказались ярыми противниками ЛНР и ДНР. Так называемые пятидесятники, неопятидесятники, свидетели Иеговы, адвентисты – все они сегодня заодно с Киевским Патриархатом. Но не хочется мне развивать эту тему, а то опять назовут «всадником Апокалипсиса».

Увидев наше недоумение, батюшка спросил:

– А вы не в курсе? Тут такая история. Поехали мы в Новосветловку к отцу Александру посмотреть храм, куда, по разным сведениям, «айдаровцы» согнали жителей и прикрывались ими, как живым щитом.

– Мы побывали там в самом начале нашего путешествия, – вставляет Игорь.

– Вот, а на обратном пути остановились у въезда в Луганск, где стояли два подбитых танка, я сфотографировался на одном из них и потом в «Фейсбук» выложил с подписью: «Пожалуйста, не надо к нам больше ездить. Оно вам надо, а? Пусть это будет последняя фотография на вашем, не ожидаемом никем и нам совсем не нужном танке». И что тут началось! На украинских сайтах замелькали заметки, озаглавленные: «Чёрный всадник Апокалипсиса: поп оседлал подбитый танк сил АТО»; «Всадник Апокалипсиса: луганский поп на российском танке клянёт украинскую армию». Узнали об этом в Лавре. Наш владыка служит, а тут ему из Киева звонят: что это у вас за священник, который на танке куда-то едет? Владыка меня вызывает, я объясняю, что никуда на танке не ездил, а, наоборот, призывал, чтобы танки к нам не приезжали.

Та самая фотография, за которую отцу Александру досталось

– Вас, наверное, сразу внесли в список «врагов Украины» на сайте «Миротворец»?

– Матушка моя, Галина Владимировна, ещё раньше туда попала. Ладно бы был просто список, а там ещё публикуют личные данные – наводку для националистов, чтобы могли расправиться с «врагами». Что поразительно, всем этим занимается советник министра МВД, лицо официальное. Такая травля, сами понимаете, здоровья не прибавляет, она лишь ускорила смерть Галины. Что только про неё не писали! Уже ничему не удивляюсь. Про меня тоже писали, что я учу детишек минированию и организовываю боевые группы, что когда езжу по пастырским делам, то произвожу разведку. Это полный мрак.

Надежда есть

– У ваших людей нет обиды, почему именно им выпало такое испытание? – спрашивает Игорь батюшку.

– Многие наши понимают, что разлома было не избежать. Мы, как и западноукраинцы, резко отличаемся от других жителей Украины – ментальность иная, нежели у полтавских, черкасских и даже винницких людей. И кому, как не нам, первыми воспротивиться тому, что стали навязывать с Запада? Критическая масса накапливалась постепенно. Задолго до майдана стали странные вещи проявляться – в учебниках историю Украины представили как сплошную боротьбу за незалежность. В хрестоматиях по литературе Гоголь стал украинским «письменником», а Пушкин был напечатан в переводе на украинский язык. Моей внучке задали тему сочинения: «Почему я европейка». И прочее в том же духе. В Красном Луче, стотысячном городе, ни одной русскоязычной школы не осталось. Это при том, что количество уроков украинского языка было и так большим. Все детские сады стали украиноязычными. Если видели, что воспитательница на улице с детишками разговаривает на русском, то об этом тут же сообщалось в гороно. Происходила насильственная украинизация русских, и за этим «Просвита» следила неусыпно.

– Как вы назвали?

– Всеукраинское общество «Просвіта» имени Тараса Шевченко – бывшее общество «Просвещение», переделанное в организацию насадителей украинской культуры. Туда входили писатели, журналисты, деятели культуры и образования.

– Так это хуже, чем в Прибалтике, получается. Там хоть какие-то европейские нормы пытаются соблюсти.

– Вы же знаете, у нас любой указ или закон доводится до края. Особенно в шахтёрском крае, где категоричность – часть ментальности. Человек спускается под землю, и там нет полутонов – или жизнь, или смерть. Обратная сторона этого – абсолютная взаимовыручка: сам погибай, а друга выручай. Поэтому здесь народ-то и восстал так жёстко. Кто первым выступил? Обычные люди, шахтёры. Вот вы на трассе в сторону российской таможни будете проезжать перекрёсток на Дьяково. Когда наши мужики узнали, что к нам едут три грузовика с солдатами, то, не сговариваясь, понеслись туда на своих машинах и перегородили трассу. Мозговой со своим отрядом приехал, а ВСУшников уже нету, наши назад их развернули.

И ещё что категорически понимается? Что нас нельзя оторвать от русских. Исторически Донская земля у нас одна. Я, например, родился в Ростове-на-Дону, там родители жили. Мама украинка, а отец из верховых донских казаков, которые потом переселились в Миллерово, на Северский Донец.

– Сейчас люди на что надеются?

– На то, что всё закончится благополучно. Я уверен, что ждать недолго. Нет, ругаться политики будут ещё долго, проклинать друг друга и ссылаться на «гибридную войну», но она закончится. Потому что ни там ни тут не хотят воевать.

– Что-то к лучшему изменилось во время войны?

– Люди стали ходить в храмы. После 2014 года здесь оставалась примерно четверть жителей, остальные уехали. И всё равно все восемь церквей были полны. Сегодня вы видели – двадцать пять человек пришло на всенощную, а завтра утром храм не вместит людей. Испытания людей очистили. На некоторых повлияло и то, что, когда кругом грохотало, наши священники остались с паствой. В нашей епархии из двухсот батюшек уехали только восемь.

Ещё одна резкая перемена – люди стали ближе друг к другу. Когда в 14-м году мы с матушкой вернулись из Крыма, куда отвезли детей, то первое, что увидели, – люди ходят с бидончиками и друг с другом здороваются. Такой вежливости раньше не было. А почему с бидончиками? Воду искали. У нас свой колодец заиметь – очень дорогое удовольствие, потому что из-за шахт грунтовые воды опустились низко и бурить надо очень глубоко. Так вот, владельцы колодцев включали насосы и шланги на улицу выставляли – сами, без каких-либо просьб.

Изменения я вижу даже по своей внучке Лие, которая заканчивает школу и собирается поступать в Ростовский университет. Началась война – и она стала книжки читать, в том числе Достоевского. У неё изменилось отношение к людям, она стала как-то мягче. А в Ростовском экономическом университете мне рассказали об интересном факте: абитуриенты из ДНР и ЛНР, пережившие войну, показали знания, превосходящие знания российских школьников. Они более ответственны и по-настоящему тянутся к знаниям.

Примечательный факт: в храмах не стало «подсвечников», как в народе называли чиновников и политиков, которые перед выборами вдруг заделывались верующими. Власти нам помогают и не просят никаких дивидендов. А раньше Церковь пытались привинтить к своей политике или к какому-то собственному бизнесу.

И ещё: стал я замечать, что службу крещения выучил наизусть, стал лучше знать, чем службу отпевания. Поднял статистику – точно, у нас рождаемость стала опережать смертность. В нынешнем году – в три раза!

– Это с войной связано? Логики не вижу, – удивляюсь.

– А тут Божественная логика, то есть вне нашего понимания. Хотя некоторые и пытаются объяснить всплеск рождаемости тем, что у молодых супругов из-за войны стало меньше развлечений вне дома. Но в 90-е годы ситуация была схожей, а рождаемость всё равно падала. Я лично так объясняю: война – это вразумление народа. Он осознал, что главное наше предназначение – рождение новой жизни, а не убийство.

Ну и последнее, о чём уже говорил: люди начали очень ценить порядок и благоустройство.

– По вашим дорогам этого не видно, – вздыхает Игорь.

– И дороги бы починили, но битума нет. Он вообще-то есть, и всего в сорока километрах, в Новошахтинске, где работает громадный нефтеперерабатывающий завод. Но это Россия, с которой нет соглашения по битуму. Также там есть стеарин, из которого мы могли бы делать свечи. Но в 50–60-е годы он был признан стратегическим продуктом. Не знаю почему. Может, потому что свечи, как и мыло, в войну были в дефиците.

С пропуском через границу лекарств тоже проблемы, но решаем. Мы за два года со старостой Олегом Закревским малыми партиями привезли лекарств больше, чем на полтора миллиона рублей. Спасибо российским аптекам, 10 процентов цены они скидывают. Берём самое нужное – антигриппозное, сердечное, против гипертонии. Провоз ампул полностью запрещён, поэтому везём порошки и микстуры. Каждая такая поездка – ожидание, что груз реквизируют или на таможне, или за её пределами. Однажды, когда война шла вовсю, везли мы лекарства на небольшой такой машинке, похожей на блоху, «Матиз» называется. Сворачиваем к Ровенькам, а за поворотом… пятнадцать танков. Стоят этакие чудища, на морозе инеем покрылись. Танкисты нас тормозят. «Ну, – думаю, – сейчас проверят багажник и возьмут лекарства на нужды войны». Вдруг слышу: «О, отец Александр, здравствуйте! Откуда вы?» – «Да вот возвращаемся…» – «Как же вас пропустили через таможню, уже давно комендантский час. Ладно, проезжайте, только нашу технику не повредите». Смеются. Наш «Матиз» на фоне танков и вправду был как блоха.

В общем, лекарствами мы обеспечили и наших прихожан, и каждый храм в благочинии снабдили серьёзными аптечками. С тонометрами, как положено.

– До сих пор возите?

– Да, потому что проблема-то не решена. Власти Украины запретили Минздраву помогать жителям ДНР и ЛНР, лекарств не хватает, к тому же они очень дорогие – на 60-70 процентов дороже, чем в России. Многие наши пенсионеры выбирают между едой и таблетками, которые нужно каждый день принимать. У нас объявлен сбор средств на карточку Сбербанка 4276852019565855, и переводы, спаси Господи, приходят. Вот из последних…

Батюшка открывает страничку в Интернете, читает: «Ирина и Игорь С. перевели вам…»

Бесконечный сюжет

Прощаемся. Батюшка подписывает нам свои книги. Спрашиваем, как он рассказы пишет, что ему помогает в этом.

– Помогают проповеди в храме. Когда я их составляю, то старюсь сделать доступней для людей, припоминаю разные случаи из жизни. И тут сами собой сюжеты выскакивают.

– Сюжеты не бесконечны, могут исчерпаться.

– Что вы! Вот сегодня иду в храм, вижу, на дорожке слева булавка валяется. Уже третий день её вижу. А позавчера ко мне одна тётка приходила, жаловалась, что соседка булавку наколдовала и подбросила ей на дорогу. Говорю ей: «На меня тоже наколдовали, но я терплю!»

Батюшка смеётся. Спрашиваю, когда он напишет книгу не о приходской жизни, а о войне, о том, что пережил Донбасс.

– Время такой книги ещё не пришло. Эмоции слишком сильны, что не пристало священнику. Нужно переждать. Сегодня главное – прекращение кровопролития, примирение и поиск возможностей сказать: «Прости».

Отец Александр вышел на улицу нас проводить. Была уже ночь, и по колдобинам в сторону трассы мы ехали с включёнными фарами. Я глядел в темноту и думал о «книге», время которой ещё не пришло. А ведь она уже пишется. И эти наши записки – небольшая лепта.

Из путевых заметок Игоря Иванова:

Ночная пустынная трасса к границе. Уже вот-вот наступит комендантский час, и надо бы ускориться, но ухабы на дороге не дают разогнаться. В салон машины врываются влажные запахи осенней степи. В багажнике позвякивает опереньем ржавая мина из Иверского монастыря, из-под Донецкого аэропорта, – наша память о поездке. Точно впереди по курсу – огромная полная луна. Уже недалеко до Должанской таможни, видны её огни. И тут в свете фар дорогу нам перебегает заяц! Я вздрогнул и даже притормозил. Невольно нам обоим вспомнился Пушкин. Он бы вернулся. А мы – нет, продолжаем путь. Может быть, ещё и вернёмся, как знать. Ведь остались ещё непроговорённые темы, несостоявшиеся встречи, неисследованные места…

Впереди ещё почти семь часов ожидания на российской таможне, а потом – ровно тысяча километров до Москвы. Ну и дальше – путь на наш родной Север. И пока впечатления не улеглись, вроде бы рано подводить итоги. Но одно уже ясно по ощущениям: это не было путешествием куда-то за край, попыткой понять неведомых людей, чужие нравы. Нет. Это была экспедиция к «нашим». Скажу даже так: это была лучшая за многие годы возможность нам глянуть в зеркало. Те, кого мы увидели, и есть мы, со всеми нашими грехами и добродетелями, – только в иных обстоятельствах. Не дай Господь никому таких «обстоятельств».

В войне – то горячей, то затихающей – Новороссия вновь обрела понимание главного. Это тайна свободы: нет ничего её дороже, но плата за свободу – не только достаток и покой, но и кровь. Не забыть бы нам это в суете дней.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска