Профессор Корольков о своих встречах с писателем Валентином Распутиным

Отложенная встреча

На первой нашей встрече («Вестник цветущих народов», № 811, сентябрь 2018 г.) профессор Санкт-Петербургского университета Александр Аркадьевич Корольков упомянул, что к изданию готовится его книга о философии Валентина Распутина. Я тогда удивился: как писатель-«деревенщик» может быть философом? А книга уже вышла в санкт-петербургском издательстве «Росток», и называется она «Нравственная философия Валентина Распутина». И вот продолжение беседы – той, где мы говорили о русском философе Константине Леонтьеве. В завершение разговора тогда я спросил:

– Константин Леонтьев утверждал, что в обществе должны быть разные сословия, чтобы народ и страна расцветали. Но в советское время сословия у нас упразднили, а страна всё же развивалась…

– Была определённая инерция, ведь мы пользовались культурным наследием дореволюционной России. Даже гимн Советского Союза сочинил, как известно, Александров, который имел духовное образование, учился в регентских классах Придворной певческой капеллы, служил регентом архиерейского хора. Возможно, именно это и позволило ему создать такой гимн, который не умирает столько лет, все по-прежнему под него встают.

Что касается сословий. А разве их не было в Советской России? Партийная номенклатура, рабочий класс, офицерство, интеллигенция, крестьянство – разорённое, но сохранившее крестьянский быт и культуру. Иначе не выросли бы в СССР писатели-«деревенщики», такие как Шукшин и Распутин.

– А почему вы заинтересовались именно Распутиным?

– Тут можно долго говорить о духовном родстве, но начну с того, что мы земляки, из Сибири. Мне захотелось с ним встретиться ещё и потому, что в своё время я упустил возможность познакомиться с другим своим великим земляком – Шукшиным. В Сростках жила сестра моей бабушки, не раз я там бывал, знаком со всеми родственниками Шукшина, сестру его хорошо знал, Наталью Макаровну, его тётушек. А вот с ним самим познакомиться не получилось, хотя, как выяснилось, я заезжал в Сростки именно в то лето, когда Василий Макарович строил там баньку.

Это меня подтолкнуло к чему? Нельзя откладывать встреч с единомышленниками, которые тебе дороги. Где-то в 78-м году приехал я в Иркутск по делам университетским, сидели мы с нашими коллегами, философами, в кафе, и я упомянул, что хотелось бы познакомиться с Распутиным. Николай Коноплёв, ныне профессор в Иркутском университете, говорит: «Пойдём хоть сейчас, я живу рядом с ним, а с его женой Светланой в одном классе учился». Пара выпитых рюмок придала храбрости. И вот так отчаянно я вошёл в дом Валентина Григорьевича. Отнёсся он ко мне благосклонно, пригласил на следующий день ещё пообщаться. Постепенно стали переписываться, встречаться и в Иркутске, и в Петербурге, и в Москве. Так мне посчастливилось обрести в нём искреннего друга. Он сам написал в одной книге: «С Александром Аркадьевичем мы не могли не встретиться и не сойтись уже потому, что встреча наша и последующая дружба, что называется, на роду была написана. Начать с того, что он тоже сибиряк, с Алтая…»

Валентин Распутин и Александр Корольков

Так получилось, что он и литературные мои начинания поддержал. Взялся я написать для десятилетней дочки повесть «Воспоминания Домового», в которой толстопузый старичок рассказывал бы детям о Сибири. Почему пришла такая идея? Живя десятки лет в Ленинграде-Петербурге, всегда я чувствовал себя сибиряком. И вдруг в подрастающей дочке заметил, что она не сибирячка. Ей в первую очередь и предназначались эти истории. Показал Распутину первый вариант. Он посоветовал убрать некоторых придуманных сказочных персонажей: мокруш, двухвосток, других насекомых…

Пасха среди лета

– «Воспоминания Домового» – что-то с язычеством связано?

– Просто через сказку попытался рассказать о сибиряках, об истории Сибири. Хотя, надо признать, в ту пору я и вправду был далёк от Церкви. Только в 91-м году жизнь моя изменилась. Летом, в июле, сижу я на даче и слышу по радио о перенесении мощей преподобного Серафима Саровского: вот паломники движутся по Центральной России, уже приближаются к Нижнему Новгороду, к Арзамасу… Думаю: «Что такое! Русские люди. Идут. Несут святого. А я?»

Я и в Ленинграде мог бы сходить к мощам, когда их выставили в Лавре, но не было ещё этого внутреннего порыва. А тут осенило: если вся православная Россия поднялась и идёт в Дивеево, то что я на даче делаю? Вечером поехал на Московский вокзал. И вот в Дивеево успел к приходу мощей. Переночевал в палатке, как и тысячи паломников, выхожу – утро жаркое. Нашёл колонку, разделся до пояса, моюсь. Мимо женщина проходит, говорит: «Что ж ты крест-то снял?» И тут до меня дошло: что же это я приехал сюда как верующий, а на мне креста нет?! После Дивеево крестился у отца Николая Беляева в храме Владимирской иконы Божией Матери.

Так что воцерковление моё началось с паломничества. Думаю, это вообще путь современный для многих молодых – потому что монастырь настраивает по-другому. Даже деревенская церковь, как Лосев считал, «действует» больше, чем большой храм. В ней больше теплоты. Кстати, о своём паломничестве в Дивеево я написал Распутину, и он ответил:

«16 ноября 1991 года, Москва… Очень хорошо, что ты поднялся проводить в Дивеево прп. Серафима Саровского, такие события бывают раз в столетие. Ещё лучше, если бы ты написал о нём. Ведь никто толком не написал и не осмыслил, сто лет назад русские души не позволили бы себе отмалчиваться или отделаться лёгкими записками. У Шафаревича, если даже он и напишет, другое перо, он может прекрасно осмыслить, но он не художник и не чувствователь, то же самое М. Антонов. А больше я никого не знаю из тех, кто там был, способных на яркое свидетельство».

– Шафаревич тоже в Дивеево был? Видели его?

– Конечно… Там такой эпизод случился. Святые мощи уже в храме, впереди – ночное бдение. Решил я перекусить огурцом и хлебом, прихваченными ещё из Питера. Вышел за ограду храма, присел на скамеечку у первой же избы. Вдруг чувствую, словно тёплая рука коснулась моего лица. Смотрю на небо – солнце начало выпрыгивать из себя, играть. Второй раз в жизни видел, как солнце играет, причём такими разноцветными кругами, словами не описать. А ведь Серафим Саровский говорил, что в Дивеево среди лета будет Пасха. На Пасху-то солнце как раз и играет. Я побежал к тем, кто стоял у храма, потому что за деревьями им не видно всё это. Говорю Шафаревичу и тому, кто был рядом с ним: «Давайте пойдёмте на открытое место! Там солнце, удивительные вещи происходят!» Шафаревич: «Да ну, что вы такое говорите». Многие пошли, а он нет. Учёный математик взял в нём верх в тот момент. Так что прав Распутин – не «чувствователь».

Как и посоветовал Валентин Григорьевич, очерк о Дивеево я написал. А потом сложилась целая книжка о паломничествах, путешествиях – «Паломничество в Апокалипсис». Так её назвал в память о поездке на остров Патмос, где апостол Иоанн записал своё Откровение.

Святитель из-за печки

– Вместе с Распутиным куда-нибудь ездили?

– В Тобольск, на «вершину Сибири». Предыстория такая. В молодости прочитал я книгу Солоухина «Чёрные доски». Его размышления об иконописи были тогда открытием для многих. Стал я тоже собирать иконы. И вот в одной деревне за Чемалом, это на Алтае, хозяйка вытащила из-за русской печки большую храмовую икону. Я тогда не знал, что на ней митрополит всея Сибири Иоанн. Эта икона, завёрнутая в холстину, пролежала у меня дома за спинкой дивана около десяти лет. В году 90-м, когда у нас гостил Распутин, я показал ему образ и стал советоваться, как обойтись с общесибирской святыней. Он рассудил, что лучше её передать в Тобольск, бывшую столицу Сибири, где Иоанн святительствовал.

Минуло время, и в году 2002-м вышел я на Аркадия Елфимова, руководителя фонда «Возрождение Тобольска» – увлечённого человека, до сей поры радеющего о культуре Сибири. Он позвал меня в Тобольск. Звоню Валентину Григорьевичу – оказалось, что он тоже приглашён в Тобольск, куда давно уже собирается поехать. И вот вместе повезли туда икону. Не без приключений. Попали на странный поезд с выбитыми окнами. Попутчицами оказались студентки Анастасия и Татьяна. «Легко запомнить, – сказал Валентин Григорьевич. – Это имена великих княжон, дочек последнего нашего Царя, расстрелянных». Девушки не поняли, о чём речь. Они даже про писателя Распутина ничего не знали. Ехали мы больше суток, и я заметил, какой Распутин прекрасный собеседник – больше слушал, чем говорил. Вообще, по моим ощущениям, он ценил и любил одиночество – иначе бы не бежал постоянно из городов в деревню, в природу, где можно уединиться.

Приняли нас в Тобольске торжественно, владыка Димитрий встречал. Понятно, что это из-за уважения к Распутину, но и мне чуток лавров досталось. Елфимов устроил нас в номере люкс, где Распутину указал на роскошную постель, а мне на диван: «Горничная принесёт вам постель на диван. Устроит?» Только он ушёл, как Валентин Григорьевич мне: «Я уже и сумку поставил к дивану, так что ты занимай эту барскую постель». Спорить было бесполезно. И тут, то ли вспомнив распутинские «Уроки французского», где ученик с учительницей в пристенок играл, то ли по наитию, предлагаю: «Давай на морского сыграем!» Объясняю правила: «Выкидывай сколько-то пальцев, и я тоже, суммируем и считаем». Распутин тут же выставил всю пятерню, а я – три пальца. На барской кровати выпало спать мне. Потом я посмеивался, позаимствовав шутку Владимира Крупина: «Не получилось быть Осипом при Хлестакове».

В Тобольске было много разных встреч. На берегу Иртыша нам с Распутиным вручили лопаты, и мы посадили по дереву. Символично – на земле наших предков. Теперь Елфимов обустроил там великолепный парк – Ермаково Поле. Владыка привёл нас в Софийский собор, затем в Покровский, где мы приложились к святым мощам и иконам. В семинарии поразило: какие светлые лица у юношей! Мне, преподавателю университета, видеть это было радостно. Значит, есть надежда на будущее России. И не только в этом она. Когда мы с Распутиным гуляли в нижнем городе по старинной улице, он вдруг сказал: «Литература – это надежда». И действительно, русские писатели тоже несут нам надежду.

– А икону передали?

– Да, торжественно всё произошло – в зале, заполненном семинаристами и преподавателями. Там же владыка Димитрий в ответ подарил нам с Распутиным иконы Владимирской Божией Матери, написанные в местной мастерской.

 Образованцы и просвещение

– Всё-таки необычно представить Распутина как философа.

– Да, все видят в нём только художника слова, на худой конец, публициста, писавшего о защите Байкала, о повороте северных рек, о вопросах образования и так далее. Но я рискнул назвать книгу «Нравственная философия Валентина Распутина». Считаю, что он глубочайший современный русский мыслитель. Русская философия имеет такую особенность, что она более всего размышляет о духовности, о нравственности. Её всегда мало заботили гносеологические, методологические и прочие замысловатые проблемы, о которых любят писать на Западе и некоторые наши философы. Сейчас ведь чем заковыристее, тем философичнее. Эпистемология, компаративистика – это уже звучит по-философски. А если просто сказать, например: «Правда есть истина в действии». Или: «Нравственность есть правда», как Шукшин написал. Разве это не философично? В своих художественных рассказах, в статьях он пытался показать, что нравственность и правда неразрывны. А Распутин?

Вот смотрите, покажу вам… Это сборник публицистики Валентина Распутина «В поисках берега», изданный в Иркутске. В нём вы сможете найти множество философских размышлений. А этот фолиант в 1200 страниц, «У нас останется Россия», был издан в 2015 году в серии «Русская цивилизация». Также там глубочайшие размышления. Но кто о книге  знает? Её нигде в продаже я не видел, мне внучка Распутина подарила уже после смерти писателя.

Константин Леонтьев, которым я долго занимался, тоже по-своему современен, но Распутин не только современен, он – злободневен. Он говорит о наших сегодняшних болях. В том числе о проблемах образования, которые сейчас на слуху. Кстати, во многом благодаря ему к нам вернулось понятие «просвещение». Как вы знаете, в 1988 году, в разгар перестройки, Министерство просвещения РСФСР преобразовали в Министерство образования, а нынче, в мае, вновь вернулось Министерство просвещения РФ. Я, грешный, тоже много писал, чтобы вернули прежнее название, но голос Валентина Распутина, с которым мы переписывались по этому поводу, конечно, был громче и авторитетнее.

– Понятие «просвещение» ассоциируется с эпохой Просвещения…

– Это ошибка – считать, что «просвещение» пришло к нам из Франции при Екатерине Второй. На самом деле книга «Просветитель» была написана святым Иосифом Волоцким, слава Богу, ещё в XV веке. А европейское просвещение – это XVII век. Просвещение наше гораздо глубже по времени, и оно о другом. Неслучайно Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» пишет, что «просвещение» – это слово, которое пришло из Церкви. Это чисто русское слово, в коренной основе его содержится слово «свет». То есть в школе нужно не просто обучать, а просвещать душу, чтобы она была светлая, тянущаяся к Богу, к возвышенному, к самым дорогим для нашей культуры вершинам.

Но просвещение в нынешнем виде, конечно, печальную картину несёт. Может быть, потому, что многие так и не научились различать образование и просвещение. Давайте я покажу вам одно письмо…

Рукописи не горят

Александр Аркадьевич включает свой домашний компьютер, открывает почтовую программу, показывает ответ из московского издательства «Юрайт», выпускающего учебную литературу:

«Согласно тексту Приложения № 1 к договору п. 2.3 авторская позиция, отражённая в Курсе, не должна вызывать вопросы об идеологической, политической, религиозной предвзятости».

Отказались печатать наше пособие «Педагогическая антропология в зеркале философии», узрев там «религиозную предвзятость».  Простите, а как в таком случае мне отразить взгляды Константина Ушинского – без его православной позиции? Как рассказать о Василии Зеньковском, который свои взгляды изложил в книге с названием «Проблемы воспитания в свете христианской антропологии»? Вымарать слово «христианский»? Вот я автор. Не буду говорить, что много значу. Но если вам рукопись присылает академик Российской академии образования – а это высшее звание в педагогике, то как может редактор не пропускать работу, адресованную мной своим российским учащимся, только потому, что редактору не нравится христианство?

Вот сейчас я готовлю доклад и статью о педагогических взглядах Алексея Фёдоровича Лосева. Если он написал прекрасную работу о том, что очень важно с детства почувствовать молитву, исповедь и так далее, почему я не должен об этом рассказывать?

«Тобольск. Мы стоим на лестнице, которая ведёт от Абалакского монастыря и храма Знамения Божией Матери к Иртышу. Лестница была построена к приезду Патриарха Алексия Второго – обратный путь от монастыря к Тобольску он совершил по реке». Фото А.Г. Елфимова

– То поколение, которое успело вырасти в «образовании», а не в «просвещении», вы считаете потерянным?

– Нет, конечно. Хотя вижу, что чего-то в выросших детях упущено. У нас в Петербурге возле метро ходят парни с какими-то барабанами и на английском поют, ожидая, что им будут подавать за их пристукивания. 9 мая по электричке идут, поют что-то английское. Я не удержался, говорю: «Парни, вы хотя бы спели для ветеранов военную песню – вам бы больше подали. Забыли, какой сегодня праздник и кому поёте?» Почему им в голову это не пришло? Нет внутри того, без чего не будет народа, страны.

В завершение нашей встречи задаю профессору философии вопрос:

– Деревня и крестьянство сегодня не те. Как вы думаете, откуда появятся у нас новые Распутины и Шукшины? Да и появятся ли?

– Трудный вопрос, который нельзя себе не задавать. Народ у нас становится населением, массой. Расслоение общества жуткое, и не на сословия, а на сверхбогатых и бедных. Но нельзя не замечать тенденции оздоровления нашей жизни. Нам в пессимизм впадать не стоит. У наших людей есть и крепость духа, и здоровое тело. Есть православие, есть, слава Богу, молодёжь, которая и учится, и трудится увлечённо. И лица у них светлые.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска