Мы видели ангела

Антонина СМЕЛИК (ВОРОБЬЁВА)

Спасённый крест

Я родилась в деревне, вернее, даже в селе. Но селом наши Озерки перестали называть, потому что в 1956 году нашу церковь взорвали. А раз церкви нет, то и села нет, а есть только деревня. Утварь и иконы верующие бабушки постарались сохранить: сначала прятали, как могли, от глаз проверяющих, а когда гонения на Церковь прекратились, выставили их в избах в красном углу, покрыли рушниками, повесили лампадки.

Восьмилетняя Антонина

В нашем доме осталась старинная книга – Псалтырь. Очень толстая, в красивом переплёте. Бабушка, папина мама, нам всегда говорила про себя, что неграмотная, а вот Псалтырь читала хорошо, с удовольствием, даже с каким-то распевом. Рассказывала мне, какая буква как читается и приговаривала: «Учись, пригодится в жизни». В детстве я пыталась читать Псалтырь, но написана она была на старославянском, читать было трудно. Однако чтобы угодить бабушке, а главное – полистать такую старинную книгу, я терпеливо изучала буквы и их произношение. Псалтырь бабушка заворачивала в красивый рушник, который сама вышила, и убирала на почётное место. Это её уважение к старинной книге стало мне примером на всю жизнь.

Когда кто-нибудь умирал, к бабушке приходили люди, и тогда она брала Псалтырь и уходила из дома. Приходила только на следующий день. Усталая, но какая-то неземная. Садилась на скамейку и говорила: «Отчитала». Закрывала глаза, а слезинки капали из её глаз.

Крест с купола церкви хотели отдать на переплавку вместе с колоколами, но люди потихоньку спрятали его и установили на погосте, прикрутив его к дереву – вербе, что росла в середине погоста. Её раскидистые ветки как бы защищали крест от посторонних глаз и прикрывали могилки сельчан. Дядя Коля, мамин брат, вместе с мужиками сделал маленькую деревянную часовенку рядом с крестом, куда отнесли иконы, свечи и другую церковную утварь. Туда ходили на все церковные праздники и в дни поминания родных. Часовенку не закрывали на замок, но никто не смел там что-то брать, а тем более, воровать. Уважали и место, и иконы – они как будто охраняли нашу деревню. В города тогда не уезжали, жили и работали на земле. Рожали детей. В каждом дворе было по пять, а то и по семь-десять ребятишек.

Мамин хлеб

Вот и в нашей семье нас, ребятишек, было шестеро. Все друг за дружкой и рождались, с разницей в два с половиной года. Жили мы дружно. Родители много работали, да в деревне по-другому и не бывает. Днём трудились в колхозе, а в обед и по вечерам своё хозяйство обихаживали. Была у нас замечательная корова, рыжая, со звёздочкой во лбу. Молока давала много. Мама целый подойник надоит, а мы с кружками стоим в очередь. Мама приговаривала: «Пейте, ребята, это здоровье и счастье вам на всю жизнь». Признавала корова только маму. Если она куда-нибудь уезжала, то соседка надевала мамин халат, чтобы подойти к корове. Другой раз надоит, забудется и окликнет её по имени, а корова развернётся и рогами подцепит ведро и опрокинет. Тогда держись – мигом надо убегать. После смерти мамы корова долго не прожила, очень тосковала и умерла.

Ещё у нас были лошади. Это были наши любимые животные, с ними мальчишки отправлялись в ночное. Как я мечтала поехать с ребятами, но меня не брали, говорили, маленькая ещё. Отец очень любил лошадей, хорошо ухаживал за ними, мама даже говорила: «Меня бы так любил!» Отец хоть и не слышал, но ничего поделать с собой не мог, только улыбнётся и уйдёт в конюшню кормить и чистить лошадей. Лошади очень хорошо пахнут сеном, потом. Красивые и большие, они меня завораживали, и я всегда была рядом с отцом, когда он занимался ими. Место, где купали лошадей, почему-то называли «бучило». Там отец усаживал меня верхом. И пока он щёткой чистил и мыл лошадь, я могла сидеть и гладить её, отгонять оводов. Особенно нравилась лошадь по кличке Заяц – белая, с серыми пятнышками, с гривой, которую мы заплетали в косички. Очень добрая. Даже я, четырёхлетняя, могла покататься на ней без уздечки, держась за холку. Странно, что я, такая маленькая, на всю жизнь запомнила, как запрягать лошадь, как надевать уздечку. Став уже взрослой, я легко запрягала лошадь, вспоминая, как это делал отец.

Вечером по селу разносились красивые песни, которые распевали доярки, возвращаясь с вечерней дойки, или женщины, шедшие с элеватора. Песни звучали очень задушевно. Вот и мама пела очень красиво. Особенно я любила слушать колыбельную песню, её она пела для младшей сестрёнки.

В сенях у нас стояли каменные жернова. Мама сначала намелет муки, потом заквасит тесто, а вечером после работы печёт хлеб в русской печке. «Девочки, тесто не провороньте, а то убежит!» – наказывала. Через час, а то и два крышка на кастрюле начинала подниматься и с краёв тесто выходило наружу. Тут уж не зевай, кричи на помощь Машу, старшую из сестёр. Маша двумя руками уминала тесто опять в кастрюлю, а нам приказывала следить дальше.

Женщины из Озерков на торфяных разработках.Мария, старшая из сестёр, – справа в нижнем ряду

Хлеб мама пекла круглый, с хрустящей корочкой. Мне разрешала сбрызнуть его ключевой водой, когда доставали его из печи. А на 4 ноября, на престольный праздник Казанской Божьей Матери (так называлась наша церковь, которую не пощадили), мама делала курники – хлеб с запечённой в нём курицей. Вкусный запах шёл на весь дом. Мы садились за стол и с трепетом ждали, когда отец надломит хлеб и раздаст всем по куску.

Но однажды, в холодный декабрьский день 1963 года, всё изменилось в нашей жизни.

Белые платочки

Приближался Новый год. Мама поехала в районный центр за покупками. Младшая моя сестра, Наташа, очень плакала и не хотела отпускать, всё цеплялась за подол маминой понёвы. Мама поцеловала её (если бы она знала, что это в последний раз!) и пообещала купить большую куклу. Женщины поехали на грузовой машине, покрытой брезентом. Одного места не хватало, и мама предложила соседке, чтобы она села ей на колени: «В тесноте, да не в обиде. Доедем!» Снега намело в том году много, и водитель в сумерках ошибся и не попал в колею. Когда машина стала переворачиваться, соседка спрыгнула с колен и выскочила из машины, а мама не успела – её задавил шифер, который лежал на полу в кузове. Ещё живую, её довезли до больницы в городе Скопине. Всю дорогу она в бреду повторяла имя младшей доченьки: «Наташенька, как ты без меня? Господи, помоги!..»

А мы в это время так ждали маму. Готовились к Новому году, нарезали на полоски обложки от тетрадей, чтобы потом склеить в колечки и собрать гирлянду для ёлки. Старшие сёстры и братья реставрировали ёлочные игрушки, подкрашивали Деда Мороза зубной пастой, чтобы он был белый-белый. Наташа бегала от одного к другому и всё спрашивала маму. Мы и сами стали очень волноваться, за окном уже было темно, да и метель поднялась, а мамы всё нет. Вдруг в дом вбежала какая-то женщина и громко заголосила: «Сиротки, бедные, как вы теперь без мамушки?!»

Хоронили маму всем селом. Горе большое. Сразу шестеро детишек осиротели. «Мал мала меньше, – шептались женщины. – Как теперь одному Ваське, глухонемому, с ними справляться?» А мы все сидели на печке и сверху смотрели на маму. Было непонятно, почему она лежит и ничего не говорит. Кто-то снял с печки маленькую сестрёнку и поднёс к маме. Она заплакала и стала звать её и просить «титьку». Женщины от жалости заголосили…

Заходили люди и складывали белые платочки на печку. Видимо, это такой обычай. Очень запомнился запах этих платков.

На похороны приехали родственники из Ленинграда, а также бабушка и тёти – сёстры по отцу и маме. Но их я как-то и не запомнила. Потом говорили, что они даже подрались, что-то деля, то ли пряжу, то ли мёд. Поговаривали, что у одной был даже синяк под глазом.

Что делать с такой оравой, не знал никто. Кто-то из женщин попросил отдать одну девочку на воспитание ей. Почему-то все посмотрели на меня. Я прижалась к старшей сестрёнке и мысленно молила: «Только не меня! Только не меня!» Было так страшно уходить с чужим человеком из дома от братьев и сестёр. Но меня подхватили на руки, завязали в пуховый платок и увели. Я проплакала всю ночь, а под утро даже промочила кровать и с ужасом думала, что будет дальше. В доме пахло совсем не так, как у нас, не плакала Наташа. Я хотела пить, но не знала, как это сделать. Всё ходила из угла в угол. Было тепло и чисто, но мне так недоставало моих сестёр и братьев. Так промучилась несколько дней. Потом пришла папина сестра, тётя Настя из Ленинграда, увидела меня и даже не поверила, что это я. Всего за несколько дней я уменьшилась вдвое, и такая тоска была у меня в глазах, что она не выдержала и сказала: «Нет, отдавать не буду! Поедет со мной в Ленинград!»

Последнее прощай

Отъезд оставил в памяти яркое оранжевое пятно – такого цвета было зимнее пальто, которое мне купили. Оно, правда, было очень большое, до пят. Но очень тёплое и красивое. Я его долго потом носила.

Уезжали мы втроём – старший брат Васька, Танюшка и я. А трое ребят остались жить дома, вернее, в интернате. Отца взяла под свою опеку соседка. Отец как узнал про смерть мамы, показал жестом, что удавится с горя, и куда-то ушёл. Побежали его искать. «Как же так, только одну схоронили, а он что удумал?!» – сказала его сестра. Искали долго, все замёрзли уже, не знали, что и делать. Но тут пришла соседка и сказала, что он у неё спит. Мужа у неё не было, он умер от воспаления лёгких. Было у неё двое своих мальчишек. А одной без мужика в деревне очень трудно. Да и симпатизировала она ему. Отец хоть и глухонемой, но красивый, сильный, а главное – всё делает по хозяйству. А после войны мужиков на селе было мало. Нам она сказала, что всех шестерых в придачу к своим двоим не сможет воспитывать. Мне было страшно уезжать, но и оставаться не хотелось. И я сидела и молчала, как мышка, мысленно прося не оставлять меня.

Как мы уезжали? Тётя Настя чуть не умерла на вокзале, когда люди, узнав про нашу беду, стали совать нам деньги в ручонки, а мы их понесли ей. Столько было добра от этих людей, жалости к нам – ведь закончилась война и жить да жить бы всем на этом свете, а детишки осиротели.

А потом к ней «приходила» мама. Рассказывая об этом, тётя всегда тихонько утирала слёзы:

– Лежу я с вами на кровати, кровать-то одна. Вы спите валетом, а я на краю и всё думаю, справлюсь ли. А если слушаться не будут, а если голодать придётся, а если невзначай обижу, а если что случится?.. И вдруг как будто навалилось на меня что-то тяжёлое, смотрю – а это мать ваша. Я ей говорю: «Зачем пришла? Видишь, всё хорошо, живы и здоровы. Не обижаю твоих кровинушек, вон какие хорошенькие лежат – и чистые, и накормленные. Ты не ходи, Манька, не пугай меня, мне ведь ещё поднимать их нужно». Она ответила: «Ходить больше не буду, вижу, эти в порядке, а вот за Наташеньку очень переживаю, плохо ей там, заболела. Ты бы забрала её, век за тебя молиться там буду». Сказала так – и легко мне стало.

Дума про младшенькую всё время у неё в голове сидела. А тут от соседки письмо пришло. Пишет, что обижают её мачехины пацаны. Приближалась годовщина смерти мамы. Тётя заказала большой металлический венок. Тяжёлый, но красивый, с дубовыми листочками и красными розами. Сказала: «Чтобы не возить каждый год новый, купим краски и будем там подкрашивать». Ехать далеко: сначала до Москвы, а потом ещё на поезде, а там уже на лошади отец должен встретить.

Зимой вечереет рано. Отец приехал на повозке, взял большие полушубки, чтобы нас не заморозить. Вот эту зиму я запомнила хорошо. И волков тогда видела впервые. Они стояли вдоль дороги. Нас не тронули, но страху натерпелись все.

А дома было тепло, пахло молоком, хлебом. Ну прямо как у мамы! Я побежала в свой чуланчик – так у нас называли место, где спят дети. Но там всё было по-другому, и кроватки моей там уже не стояло. И игрушек моих не было. Я так долго искала куклу. Забыла её взять с собой, когда уезжали. Её мне сделала мама из лоскутков ваты и ниток. Я даже сначала немного обиделась, почему не из магазина. А потом так полюбила, что не расставалась с ней, а в Ленинграде очень тосковала по своей кукле. Не найдя куклу, я навсегда уже рассталась со старым домом.

В тот приезд тётя забрала младшую Наташеньку, а потом и остальных. И сказала нам: «Мать у вас была, не забывайте её, а меня нянькой зовите». С тех пор так и повелось. Звала её Няней вся улица Победы. Такая улица была в посёлке Ивановская под Ленинградом.

Няня – Анастасия Журавлёва

Как наша Няня, Анастасия Алексеевна Журавлёва, здесь оказалась? Во время войны она работала в колхозе, в наших Озерках. Муж её погиб в небе под Москвой, отец – в Польше. Будучи самой старшей, помогала матери поднимать своих братьев и сестёр. После войны в Озерки приехали агитаторы из Ленинграда, мол, город после блокады опустел, переезжайте. Первой туда поехала сестра Няни с мужем. В городе не остались, выбрав посёлок – там реки Нева и Тосно, поля, леса с ягодами и грибами. Знать, с голоду не пропадут. Затем переехала и Няня. В первый день сестра попросила её прополоть и окучить картошку.

– Устала я, из сил выбилась, – рассказывала потом Няня, – а на дворе всё светло, и солнышко не садится и не садится, а время спросить не у кого. Не знала я про белые ночи-то.

Подучившись, Няня занялась там выведением и выращиванием новых сортов картофеля, за что на выставке ВДНХ в Москве награждали медалями. Жила она в доме-пятистенке, деля его со своим братом. Вот сюда она нас и привезла. Своих детей-то не было, не успели родиться перед войной.

Шланг и новогодняя ёлка

Трудно ей было с нами. У всех характеры. Танюша в первый класс пошла – оказалась левшой, да ещё писала зеркально. Учительница сказала: «Вы рукав левый к платью ей пришейте, может, поможет». Тут ещё и одноклассники смеялись над её рязанским говором. Плакала Танюшка горькими слезами. Но на всех у Няни хватало заботы, доброты. К Новому году шила нам костюмы, даже тапочки, делала короны и приговаривала: «Принцессы вы мои ненаглядные!»

Наверное, из-за любви к нам она и выжила, когда на работе, принимая сено, упала под колёса тракторной тележки. Всю её переломало, выжила чудом – молилась, чтобы Господь не оставил её детей дважды сиротами. Став инвалидом, она перешла на «лёгкую» работу в больницу. Скольких выходила – и малышей, и взрослых! Бывало, после дежурства принесёт оттуда детское бельё, ползунки, курточки и штопает целый день. Кому завязки пришьёт, кому пуговицы, кому вышьет солнышко, грибочки, чтобы красивее было. Мы ей тоже помогали. Всё снова перестирает, нагладит и на работу несёт.

Дом наш стоял на самом берегу Невы, и солнце вечером садилось прямо в воду. Няня говорила: «Девочки, смотрите, солнышко пошло умываться, и вам пора». Как после таких слов не умоешься!

Водопровод в доме был, и раковина была, и над всем этим хозяйством висел чёрный резиновый шланг. Через него наливали воду в вёдра. Водой поили корову, овечек, поросёнка. Но я не любила этот шланг. Его надо было надевать на кран, а это у меня плохо получалось, и вода вечно брызгала во все стороны и заливала стены и пол. Протирай потом всё. А иногда он мог вообще соскочить с крана – вот тут уж держись, а то и сама будешь мокрой. А в чём тогда пойдёшь гулять?

Бельё мы стирали дома, а полоскать ходили на речку. Однажды несли мы туда с Таней корзину с бельём, взявшись за ручки с двух сторон, и Таня стала ругать меня, почему я перекашиваю. Она старше меня на три года, намного выше, и получался перекос. Няня шла позади и всё слышала. Когда мы проходили мимо каких-то людей, кто-то из нас произнёс плохие слова. Няня молчала, хотя ей было стыдно. Да ещё услышала: «Вот взяла детей, а воспитать не может!» И вот, придя домой, она не выдержала и взяла что попалось под руку. А попался ей этот ненавистный чёрный шланг. Шлёпнула им по разику. Татьяна закричала, а я притихла и молчу. И тут Няня… заплакала. Мы прижались к ней и уже плакали в три ручья – и за себя, и за то, что заставили страдать Няню.

Шланг я потихоньку выбросила в траву. Все спрашивали: «Где шланг?» Я молчала. Только осенью его нашли: трава пожухла, а он лежал на земле, как змея.

Больше никогда нас не наказывали, даже тогда, когда в Новый год мы случайно сожгли ёлку в доме.

Няню за пошив лучшего новогоднего костюма наградили подарком. А подарком были ёлочные игрушки. Красивые, настоящие, блестящие – они лежали в красивой коробке. Шары, дельфины, петушки, сосульки, даже маленький Чиполлино и золотой домик. Украшали ёлку все вместе. Каждому хотелось подержать новую игрушку и повесить её на ёлку. Огорчало только то, что новогодней гирлянды не было. Да и откуда ей было взяться?! Решили украсить ещё и белой ватой, как будто снег пушистый опустился на ёлку. Зачарованно смотрели на свою красавицу.

Няня ушла работать в больницу на сутки. Мы, детвора, остались дома одни.

– А хотите, я вам искры живые покажу? – спросил нас брат.

Кто же не захочет посмотреть живые искры! Он засунул два кусочка новогоднего дождика в розетку и моим альбомом для рисования соединил эти дождинки. Искры посыпались в разные стороны. Страшно, конечно, но и посмотреть ещё раз охота. Соединили ещё раз.

Свет погас, и мы не заметили, как искры попали на вату. Испугались и побежали на улицу. Брат проверил пробки на счётчике. Свет загорелся снова. Вдруг в окне мы увидели большое зарево, побежали домой. Наша красивая ёлка полыхала огнём. Ёлочные игрушки падали и разбивались…

Нашему горю не было предела. Пожар потушили сами. Очень боялись, что скажет Няня, когда вернётся с работы.

Когда она вернулась домой, ёлки уже не было. В доме пахло гарью. Мы хоть и старались всё убрать, намыть, проветрить дом, ковриками закрыть прогоревший пол, но всю копоть вымыть не удалось.

Чумазые, все в саже, притихшие, ждали Няню.

«Господи! Живы!» – только и смогла сказать.

Заплакала, а мы кинулись к ней просить прощения. Она только и твердила: «Живы! Живы! Господь уберёг!»

В дальнее плаванье

Помню, в десять лет прочитала я книгу Грина «Алые паруса». Девочкой я была впечатлительной, решила сама строить корабль. Вместе с сёстрами и братом Колей выкатили большую кровать на середину комнаты, покрасили простыни в красный цвет, забили в потолке гвозди, натянули паруса. Получилось очень красиво, и стали ждать принца. Но пришла Няня и увидела наш корабль. Мы перепугались: вдруг не понравится? А она только и сказала: «А меня в плаванье возьмёте?» – и, усталая, села на краешек нашего корабля. «Возьмём!» – радостно закричали мы.

Простыни потом долго отбеливали, сшивали, но они так и остались розовыми. Утешало только то, что таких больше ни у кого не было.

Сейчас пишу это, а ведь настоящие корабли мне всё же удалось строить – на заводе «Пелла», правда в качестве инженера.

Как сложились судьбы других детей? Старший брат Вася на токаря выучился, после армии в милиции работал. Технику он любил с детства. Няня даже мотороллер ему купила, накопив денег.

У Маши, нашей старшей сестры, были замечательные длинные волосы, цвета спелой пшеницы. Все ребята оглядывались на неё. Я, гордая, шла с ней рядом, радуясь тому, что иду с такой красавицей. Впоследствии она работала в знаменитом НИИ в п. Черноголовка Московской области.

Танюшка тоже выросла очень красивой, хорошо пела. Она пошла по стопам Няни и стала медицинской сестрой.

Коля был самым бедовым. Но всегда первым во всех делах, создал хоккейную команду, лучше всех играл в футбол, волейбол. Ремонтировал технику. После армии стал водителем.

Наташа в первом классе

О младшей Наташе говорили: «Боженька её в макушку поцеловал». Однажды мы ездили в театр на балет. Приехав домой, Наташа, услышав, что по радио передают музыку, встала на цыпочки и стала танцевать, как балерина. Мы зачарованно смотрели, как красиво она двигается в такт музыке. Спустя время, гуляя с Няней по Ленинграду, в витрине магазина «Маска» увидели розовые пуанты. Они стоили дорого, но мы уговорили купить. Дома с восторгом наблюдали за нашей маленькой балериной, как она кружилась в них, подпрыгивала и танцевала. Ночью, когда все заснули, я тихонько примерила эти волшебные тапочки – пуанты. У меня ничего не получилось. Впрочем, Наташа тоже балериной не стала. Работала животноводом, поваром, стала мамой троих девочек.

Отец нас не оставил. С нашей мачехой и своей мамой, бабушкой Таней, переехал жить к нам под Ленинград, в посёлок Ивановская. Поселились они в другой половине нашего дома, где прежде жил Нянин брат и куда вёл отдельный вход. Мы часто проводили время у бабушки Тани. Она была очень набожной, строго соблюдала все посты и всегда копила монетки для раздачи при входе в церковь «Кулич и Пасха» у Троицкого поля в Ленинграде.

В наступившем 2019 году Няне исполнилось бы 100 лет. Жаль, она не увидела наших замечательных детей, внуков. А так хотелось бы… хоть фотокарточку ей послать.

Анна, дочь Антонины

 

Ольга, дочь Антонины

 

Внучка Антонины, дочь Ольги

Одна из моих дочерей, Оля, хорошо фотографирует, особенно красиво у неё получаются фото на фоне спелой пшеницы – словно у неё, городской, какая-то родовая деревенская память проснулась. Смотрю на своих внучат среди пшеничного моря и думаю: как прекрасны дети, как Господь их любит!

«Смотрю на своих внучат среди пшеничного моря…»

Говорят, что все в детстве видят ангелов. Это правда. Мы видели ангела, и он нас оберегал.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий