(Продолжение. Начало в №№ 813–816)

Из записок И. Иванова:

Водные процедуры

Из Урдомы до Котласа кратчайший путь – по трассе вдоль газопровода. Другой маршрут – это переправляться на пароме на противоположный берег Вычегды, далее по грунтовке до Сольвычегодска, там снова жди паром – и снова через реку. А потом, если хочешь попасть в Христофорову пустынь, куда мы собрались, предстоит ещё порядочный крюк.

Так что получить разрешение от газовиков, чтобы проехать сотню километров по их технологической дороге, было бы очень желательно. Однако перед тем нас напугали, что для этого надо писать бумагу да два-три дня ждать резолюции от начальства. Оно, конечно, к бумаге и ноги можно приделать. Вот только к кому обратиться в выходной? На проходной газокомпрессорной станции нам посоветовали – напрямую к диспетчеру. Звоню: так и так, журналисты, хотим проехать. Нет, не местные. Номер машины? Продиктовал. «Когда выезжаете?» – «Прямо сейчас… если можно». – «Проезжайте», – после короткой паузы. А как же заявление, резолюция? Откровенно говоря, за последние годы мы настолько привыкли к бумажкам, всякого рода пропускам и разрешениям, что показалось немыслимым, что нас просто взяли и пропустили. «Позвоню на пропускной пункт, езжайте», – повторил диспетчер.

Недолго думая, мы отправились в путь. Надо признать, эта возможность очень порадовала тайного естествоиспытателя во мне: появилась возможность побывать у самоизливающейся скважины на окраине деревушки Лупья, в тридцати километрах от Урдомы. А если ехать по другой стороне Вычегды, с паромами, туда мы не попадали.

Лупья – посёлок из числа тех, о которых невольно задумываешься: чем он живёт? Бараки, сараюшки, остатки каких-то производственных строений. Пустынно на улицах. Кругом тайга. Но делового леса практически нет – весь вырублен. Уже десять лет назад посёлок с населением около 200 человек считался поголовно безработным. О прошлой полноценной жизни напоминает разве что улица с говорящим названием Трудовая. Неподалёку, в каких-то трёх километрах, проходит газопровод в Европу – по нему ямальский газ спешит обогреть немецких бюргеров. Ну а в Лупье, разумеется, обогреваются дровами.

Единственная достопримечательность посёлка – фонтан с минеральной водой на окраине, возле речки Медвежки, наподобие того, что мы уже видели в Яренске. Тоже торчащая из земли ржавая труба, из которой бьёт фонтан. Рядом – беседка с большой надписью: «Просьба не сорить». Но увы, кругом – и на берегу, и в небольшом водоёмчике вокруг скважины – мусор. От стайки местной детворы отделяется пацан лет десяти и идёт к нам. Ищу по карманам мелочь – дело привычное, у «туристических» достопримечательностей всегда цыганят подростки. Паренёк подходит, но, к нашему удивлению, денег не просит. «Закурить не найдётся?» – солидно спросил он. С нами ему не подфартило, а вот водитель следующей за нами машины зачем-то оделил парня несколькими сигаретами. Я присмотрелся: вроде отец благополучного семейства, а отказать не смог…

После ребятишек у фонтана поклянчить подбежал пёс…

Не без труда подобравшись к фонтану, попробовал воду на вкус – солёная! Набрал её в бутылку, как и в Яренске. Химический анализ впоследствии показал, что состав воды в обеих бутылках близок. Оно и понятно – до Яренска тут всего 80 км. Разве что вода здесь втрое прозрачнее и в ней вдвое меньше органики, зато она почти на 20 процентов жёстче. По щелочному составу показатель её как в Чёрном море – 6,9.

Но всё это я разузнал позднее, уже после поездки. А в Лупье я на пробу хлебнул воды из источника – выплюнул. Заполнил чистую бутыль, и мы отправились дальше.

Когда мы выехали на трассу газовиков, долго ходившие над нами тучи собрались – сначала закапало, потом полило, затем стало хлестать, наконец перед нами встала стена воды. Из дождевого марева выплывали испуганные фары остановившихся автомобилей. Мы ощущали себя ледоколом в арктическом тумане. Медленно продвигаясь, всё решали: остановиться или продолжить? Но обочин не было, так что разница невелика: встанешь – и в тебя въедет ослеплённая дождём машина, будешь ехать – может случиться то же самое. Тот момент, когда надо полностью на Бога положиться. Решили потихоньку продолжить путь. Кончился ливень так же внезапно, как и начался. Словно опрокинули чан с водой наверху: и всё – умытая природа заблестела. Мы ещё продолжали медленно преодолевать потоки, не успевшие стечь с дороги, как впереди из придорожной канавы выскочил промокший, взлохмаченный лис и уставился на нас.

– Привет, братец лис, – сказал я и мигнул ему фарами. Дескать, пропускай.

Михаил открыл глаза и недоумённо глянул на меня.

– Я это не тебе.

А лис ничего не ответил, только зыркнул диким взглядом и скатился под насыпь.

Пустующий монастырь

Поворот на Христофорову пустынь недалеко от Коряжмы, и я не очень-то вглядывался в отворотки, потому что помнил – возле трассы стоит большой указатель со стрелкой. Но вот уже сады проехали, показались первые дома Коряжмы, а указателя нет как нет. Спрашиваю Михаила – он тоже не заметил. Скверный знак. Разворачиваюсь и медленно еду… Вот, кажется, этот поворот. Ездил ведь не раз прежде. Запомнилось, что по дороге на пустынь встретишь черёмуху всех видов: посёлок Черёмушский, станция Черёмуха и речка Черёмушка…

Через несколько километров – часовенка у дороги. Мы остановились, зашли помолиться. Внутри у входа на стене – фотография бывшего коряжемского настоятеля Михаила Яворского, разбившегося в автокастастрофе близ этого места в 2004 году. Именно о. Михаил был у истоков возрождения Христофоровой пустыни, причём началом послужил очевидный знак Божий. В июне 1998 года они вместе с владыкой Архангельским Тихоном, руководством Коряжмы и комбината приехали в пустынь, и прямо на глазах у всех с порывом ветра с купола храма рухнул подгнивший крест. Тут же было принято решение восстанавливать обитель.

Преемником отца Михаила епископ Тихон назначил его младшего брата и сподвижника игумена Антония. Мы 11 лет назад в том же составе побывали здесь («Коряжемский исток», «Вера», № 533, февраль 2007 г.), отец Антоний как раз в том году настоятельствовал, а смотрительницей пустыни была матушка Михаила – где-то она сейчас, встретим ли её? Отчего-то вспомнился пронзительный эпизод из рассказа матушки Михаилы. Во сне она спросила явившегося ей батюшку про момент смертельной аварии: «Отец Михаил, страшно было?» «Страшно», – ответил он…

Матушка рассказывала нам о мечте отца Михаила возродить Христофорову пустынь – с монашками, молитвенной жизнью. Отец Антоний это подтвердил. Мы было усомнились в реальности таких планов, но батюшка не дал нам развить эту тему, поделившись ближайшими планами: после келейного корпуса, после восстановления большого храма Смоленской иконы Божией Матери начать возводить тёплый зимний храм с колокольней, разные постройки, для которых вот уже и лес завезён… Но не успел возродить обитель, не дали. Служит архимандрит Антоний сейчас где-то в Адыгее.

Покидаем часовню. Пара километров – и вот она, пустынь, основанная учеником преп. Лонгина Коряжемского Христофором Сольвычегодским почти пять веков назад. Хорошо видно, что леса на главном храме стоят, как и десять лет назад. Возле храма всё так же – стопки закупленного много лет назад кирпича. Электрические провода понуро висят, совсем немного не дотянувшись до храма. И тропка к храму перегорожена скамейками, на которых вывешено предупреждение: «Не подходите, идёт обрушение кирпича». Вокруг ни единой живой души.

Христофорова пустынь. На гривке – храм и сестрический корпус.

Однако, подойдя поближе, этакое заранее уготовленное грустное впечатление пропадает – нет заброшенности: в пустующем сестрическом корпусе ни одного окна не разбито, да и банька в порядке, в стороне тепличка с огурцами накрыта, рядом грядка с зелёными ещё помидорами, кое-где цветочки посажены. В дровянике пусто – очевидно, и зимой тут никто жить не собирается. Пока мы ходим-смотрим хозяйство, подъезжает на машине молодая семья с ребёнком. Знакомимся. Приехали из ближайшего посёлка. У матери семейства, представившейся Викой, спрашиваем, наблюдается ли тут церковная жизнь. «Так-то вроде и жить где есть, и люди постоянно приезжают, – говорит она, – но монастыря тут сейчас нет. Разве что в июне ежегодно сюда ходит крестный ход из Коряжмы…» Говорит, что приехала за водой: «Она здесь особенная, может стоять в бутылке сколько угодно и не портиться». Это действительно так: ещё во времена Иоанна Грозного монастырь прославился целебными свойствами воды из здешнего Богородицкого источника – для царицы Анастасии лично Христофор возил воду в столицу. Через сто лет другой царь, Алексей Михайлович, давал пользовать своим царевнам монастырскую воду по утрам «во здравие тела и во спасение души».

Вот и мы идём по мосткам к целебному источнику. В прошлый раз, зимой, с Михаилом не решились искупаться в нём, так что на сей раз он настроен решительно. Навстречу идут купальщики: мать несёт младенца на руках. Не без гордости в голосе, чтоб и мы слышали, говорит: «Вот и ты тоже искупался». Пока я фотографирую, Михаил уже успевает нырнуть и выскочить из купальни: «Ледяная вода, но хорошо-то как!» Две купальни на выбор, половички лежат, полотенца висят, везде чисто – чувствуется женская рука, а вот мужской не хватает: дверь в купальню повисла на одной петле.

У источника всё с любовью обустроено было ещё братьями Яворскими

Михаил пьёт из деревянного жёлоба выше по течению и нахваливает, а я лезу в воду: успеваю сказать только: «Господи Иисусе!..» – а дальше дыхание перехватывает, после трёх «бульков» я выскакиваю из источника как пробка из бутылки. Одеваться можно не спешить – никого нет, обсохну. И пока сижу на лавочке, испытываю полное благорастворение в воздухах и погружаюсь в глубокую тишину. Недаром сюда люди столько веков ходят! Было время дикое – теряли ведь этот источник и только в 90-е его заново обнаружили. Слава Богу!

В часовенке рядом с источником все стены увешаны иконами, под каждой – распечатанная молитва изображённому святому. Те же домотканые половички, засохшие цветы в вазах, на поминальном кануне – недогоревшие свечки в необычном подсвечнике, сделанном из выдвижного ящика стола. Мелочь на тарелке… Чувствуется, что здесь, у воды, есть жизнь.

Обратная тропка ведёт на холм, к закрытому храму, освещённому последними лучами солнца. Идём и делимся ощущениями: с одной стороны, везде порядок, чистота, даже мешки для мусора расставлены, с другой – это безлюдье… Выходим к сестринскому корпусу вроде как проститься, и тут замечаю, что возле него оборудовано что-то наподобие помоста для выступлений. «Наверно, тут какие-то мероприятия проводятся», – предполагаю. И точно. Как потом оказалось, в День России администрация Вилегодского района (в её ведении находятся эти земли) проводит здесь фестиваль православной песни «Пустынь моя Христофорова». Богослужение, а потом исполнение гимна, традиционный концерт, сувениры, полевая кухня. И купание, конечно же.

На том же сайте, где узнал про этот фестиваль, читаю вопль души местного жителя, озабоченного будущей судьбой монастыря: «На Дне города В. Мальчихин (депутат Госдумы) заверил, что это святое место не будет забыто. В. Елезов (бывший глава г. Коряжмы) тоже заверяет о возрождении. Всё слова, слова… а дела нет. Может, обратиться к Патриарху? Возрождение нужно нашим внукам, детям!»

Внуки, дети… Патриарх… А самим-то нужно? Что может сделать депутат или чиновник для заброшенного монастыря? Ну вот, организовали праздник, поддерживают порядок. На большее от светской власти и рассчитывать нельзя. А Патриарх тут при чём? Если монастырь кому и нужен, то только нам, здесь живущим православным. Но вот нужен ли на самом деле? Вопрос. Епархии, по-видимому, нет. А мирянам, может, хранителя источника вполне достаточно?

Из записок М. Сизова:

Время вспять

Минуем город Котлас, по длиннющему мосту переезжаем Северную Двину – и дальнейший наш путь лежит вдоль этой великой реки на север. За мелькающими деревьями и редкими домишками проблескивает одна из её проток, Двина здесь раздалась во всю свою ширь, и я смотрю вправо: где-то там, на другой стороне, устье Вычегды. Прощай, сестра. Много дней мы были с тобой…

Через 25 километров указатель: «д. Комарица». Самой деревни давно уже нет, только несколько домов «под дачи» осталось да возвышается на берегу Двины высокий Никольский храм. К нему ведёт просёлок настолько разбитый, что мы едва преодолеваем эти полкилометра. Игорь глушит мотор… Вроде бы ничего не изменилось здесь за восемь лет. Храм, стройматериалы на земле, двухэтажный дом со стеной, так и не обшитой досками. Пилорама исчезла, но прибавилось надворных построек и гостевых домиков. Стучимся в двери, обходим территорию, заглядываем в храм – никого. Очень эта картина напоминает то, что увидели мы в Христофоровой пустыни. Подбегает собака, виляет хвостом. Даже не гавкнула, сторож называется.

В прошлый раз мы сюда приезжали к иноку Владимиру Веселкову («Склееное фото», №№ 622-623, октябрь–ноябрь 2010 г.). Прадед его был из местных, комарицкий, а прабабушка – из Новинок, что в десяти километрах отсюда. Сын его прадеда, Фёдор Андреевич Веселков, сначала пономарил в комарицком Никольском храме, затем служил священником и крестьянствовал под Нюксеницей, где его при советской власти арестовали и выслали в Сыктывкар. Там он стал настоятелем кочпонского Казанского храма и благочинным. В 37-м его снова арестовали и расстреляли. Сын его тоже мог пойти по церковной линии – в 50-х годах, когда тогдашний настоятель кочпонского храма отец Владимир Жохов предложил ему стать диаконом. «При мне родители спорили, идти ли отцу в диаконы, – рассказывал мне инок Владимир. – Я с 1954 года, было мне тогда три-четыре года, и они думали, что ничего не понимаю. А у меня память ранняя, помню даже, как учился ходить. Мама сказала папе: “Вот отца твоего расстреляли – и тебя власти сразу на заметку возьмут. А у тебя трое детей, о них подумал?” И не пошёл отец в диаконы…» А вот сам Владимир в Церковь пришёл. После кочпонского босоногого детства, школы и армии оказался в Москве. Стал там преуспевающим бизнесменом, владельцем нескольких строительных кооперативов. Заодно восстанавливал храмы, а потом принял иночество в Троице-Сергивой лавре. И было так: построит храм, туда священника назначат, а он отправляется в другой город или село снова поднимать храм. Последней перед приездом в Комарицу была церковь в Опарино – заброшенном местечке между Дмитровым и Сергиевым Посадом. Как только с нуля восстановил там Богоявленскую церковь, так сразу и отправился на родину предков. Но здесь, похоже, вышла осечка: комарицкий храм до конца не восстановлен, священника сюда не назначали и самого инока Владимира нет. Уехал. Где он теперь?

Игорь пошёл на берег Двины фотографировать, а я поднялся на второй этаж храма, где Никольский придел. На аналое – образ святителя, накрытый женским платочком. Кто-то от пыли бережёт, хотя видно, что строительные работы здесь уже не ведутся, бетонный пол чисто выметен. Спускаюсь вниз и сталкиваюсь с худощавым бородатым мужиком. Игорь Александрович – строитель и сторож в одном лице. Всего-то на часик с «объекта» отлучился – заглядывал к дачнику-соседу, у которого день рождения.

– Вообще-то, нас здесь двое, – объясняет он, – я и Вера Владимировна Мелентьева. Сейчас она домой уехала в Котлас.

– А отец Владимир где? – спрашиваю.

– Он теперь не Владимир. Когда у нас епархию открыли, прибывший владыка посчитал храм ненужным и отправил инока подальше, в Петропавловск-Камчатский. Там отец Владимир прожил два года, принял мантийный постриг с именем Герман и вернулся в Опарино, достраивать скит Троицкой лавры. В июне он приезжал сюда и забрал меня. Но недолго я в Опарино проработал, через два месяца Вера Владимировна позвонила, чуть не плачет: «Не могу я в Комарицах одна!» И то верно. Здесь же не только стройка, но и хозяйство. У нас большое картофельное поле, трактором его пашем, ещё свёкла, морковь, лук да огурцы с помидорами в теплицах выращиваем. Опять же паломники могут приехать. Человек десять зараз мы способны накормить и жильё предоставить. В общем, поддерживаем то, что отец Владимир оставил.

Внешне храм в Комарице выглядит совсем живым

Да и внутри храм почти готов… Вот только к чему?

– Да у вас готовый монастырь, хоть сейчас монахов заселяй, – говорю и осекаюсь, вспомнив Христофорову пустынь.

Интересуюсь:

– Строительные работы здесь продолжаются?

– То, что по силам одному, делаю. Крыльцо вот в храм соорудил, десять мешков цемента ушло, выбоины в стене заделываю. Прошлой зимой в десяти комнатах радиаторы поставил, печку с паровым котлом до весны не гашу, чтобы не помёрзло тут… Да пойдёмте в дом, чаем хоть угощу.

– Говорите, паломники приезжают? – спрашиваю на ходу.

– Сейчас редко. Священника-то нет. Все в Туровец едут, который от нас в восьми километрах. Там место святое, явление Божией Матери было. Да и как сюда зимой попадёшь? Если только на лыжах.

– Отворотку с шоссе от снега не чистят? Вроде жилые дома рядом.

– Это дачи. Зимой здесь только я и волки. Да ещё вон Тишка, дружок мой.

Тут я только заметил, что рядом с нами бежит собака. Действительно, Тихоня.

– Зимой я с вечера её в прихожей закрываю, чтобы не сожрали. Однажды волк приходил, нюхал дверь, и Тишку я потом три дня не мог на улицу выгнать.

– Защитничек! – смеётся присоединившийся к нам Игорь. – Как в мультфильме «Жил-был пёс». А волки-то здесь откуда?

– Да вон же лес, за дорогой. И с другого берега Двины по льду перебегают. Там ведь настоящая тайга начинается, на сотню вёрст ни одного жилого посёлка. Как-то зимой на берег выхожу, глядь, ко мне на угор какая-то крупная собака вылезает. Зубами щёлкнула и обратно к реке. Волчище. В другой раз после ледохода здоровенный лось с той стороны переплыл и в наш лес мимо меня так царственно прошёл. А несколько дней назад собирал в лесу чернику, слышал, как за кустами медведь рявкал, отпугивал. Ну, уступил ему ягодное место, мне не жалко.

– Комаров, поди, у вас тоже много?

– Хватает. Только Комарицей деревню не из-за них назвали, а по фамилии купца-морехода Комарова. Он шёл на своём коче по Двине, попал в бурю и спасся по молитвам к Николаю Чудотворцу как раз напротив этого места. Храм Никольский по обету построил, и деревня от его имени образовалась. Если права легенда, то ныне история вспять обратилась: когда храм стал разрушаться, то и деревня пустеть начала.

Комарицкие мастера

Хозяин усаживает нас за стол, спрашивает, какой чай заварить. «А иван-чай есть?» – вдруг вспоминаю, как в 2009-м был я в гостях у отца Владимира в Опарино и как скитская повариха предложила на трапезе: «Тебе наш иван-чай или магазинный? Видишь, на магазинном на пачке написана реклама: “Создан для тепла”. Истинная правда. “Создан”, потому что химии набросали. И пьёшь не для здоровья, а для “тепла”, для сугрева». Божий странник Анатолий, сидевший за столом, тогда ещё добавил: «Идёшь по России, и кругом иван-чай. Он на вырубках хорошо поднимается, а лес-то у нас порубили…»

– Как же, есть иван-чай! – восклицает довольный Игорь Александрович. – Вон в соседнем домике целая комната его сушится. Он наш, фирменный.

– Да я знаю, – отвечаю, – мне отец Владимир в Опарино целую банку с собой дал. Потом прошло много лет, и сестра моя в Петербурге подарила мне пачку чая, купленную в магазине. Она медик и говорит: «Это иван-чай, он полезен». Гляжу на пачку, а там написано: «Собрано и произведено в д. Комарица Архангельской области». Вот ведь как отец Владимир развернулся, на всю страну вашу Комарицу прославил.

– В былые времена о нашей деревне и так знали, Михайло Ломоносов на крест нашей Никольской церкви крестился, – замечает строитель на мои слова. – У России ведь был единственный морской порт, Архангельск, и дорога оттуда проходила через Комарицу. А ещё эта деревня славилась мастерами, которые сделали часы для кремлёвской Спасской башни…

В этой удивительной истории я ещё прошлый раз разбирался. Действительно, трёх комарицких умельцев по прозвищу Ждан – деда, сына и внука – пригласили в Москву, чтобы выковать часы по проекту английского механика Головея. В ту пору, в 1624 году, в самом Лондоне ещё не было Биг-Бена. И путешественник Павел Алеппский восхищался: «Над воротами возвышается громадная башня, где находятся чудесные городские часы, знаменитые во всём мире по своей красоте и устройству и по громкому звуку колоколов, который слышен более чем на 10 вёрст». Часы тогда были с деревянным циферблатом, с нарисованными луной и солнцем.

– Да-а, времечко, – вздыхает Игорь Александрович, – перетирает всё в песок. У меня в Архангельске первая стройка была – геологическая база. Огромный комплекс, с железнодорожными подъездными путями. А сейчас всё там по-новому строят, на этом месте новый, третий по счёту, морской порт будут открывать. Про всемирное потепление слышали? Северный морской путь от льда открылся, и теперь наша Архангельская область Арктикой будет жить.

– Вы строитель по жизни? – спрашиваю.

– По жизни-то? А кто его знает… Я как строителем стал? После школы призвался из Котласа в армию, в Германию отправили. Когда срок службы к концу подошёл, приехал к нам вербовщик. Как Высоцкий пел, «но на начальника попал, который бойко вербовал». Говорит: «Хотите на дембель на месяц раньше? Поедете в Иркутскую область в Усть-Илимск на комсомольскую стройку». Думаю: «А что я теряю? Месяц отработаю – и домой». Из берлинского аэропорта нас, сорок человек, прямиком в Омск доставили, дальше поездом. Стал я монтажником-высотником.

– И когда домой вернулись?

– Через год. Там я профессию получил, на курсах учился. А потом в Архангельске, раз такое дело, строительный институт закончил и 35 лет в третьем строительном тресте проработал.

– А сюда как попали?

– Так мимо Комарицы постоянно проезжал, на церковь любовался. И стало интересно: на каком она фундаменте стоит? У нас в Архангельске-то как строили? – приезжают геологи, бурят на 50-100 метров, исследуют литологическое расчленение разреза, затем мы привозим 12-метровые сваи, заколачиваем, оставив над землёй метровые головки. Утром приходим – нету сваи, провалилась. Почва у нас такая. А здесь у храма стены толщиной в метр. Я так прикинул, сколько это весит и почему оно третий век стоит. Удивительно!

Игорь Александрович с увлечением рассказывает про мастерство старых храмостроителей

– И на чём же храм стоит?

– А пойдёмте, покажу.

Строитель ведёт нас на берег Двины и показывает на каменные глыбы под угором, наполовину ушедшие в песок. Поясняет:

– Сначала копали глубокую-преглубокую яму. Затем на баржах привозили камни, лошадьми затаскивали их на берег и засыпали яму. Сверху гасили известью – и всё, на века.

– А камни почему на берегу остались? Не смогли наверх поднять?

– Так навезли больше, чем надо. Не для себя, для Бога старались.

Гробы и фрески

Идём к храму. Игорь Александрович достаёт из кармана свой талисман, показывает – большая медная монета 1740 года.

– «Денга» называется, при царице Елизавете Петровне её отчеканили, – поясняет. – Я её на берегу нашёл. Народ здесь раньше хорошо жил. Говорят, магнаты Строгановы, что Сибирь осваивали, откуда-то отсюда родом. И купцы Сухановы тоже, которые Усть-Сысольск, будущий Сыктывкар, строили, – их родовое гнездо в 15 километрах отсюда.

– А сейчас храму кто помогает?

– Епархия отказалась, город хоть и взял на баланс, но денег не выделяет. Есть только спонсор Владислав Владимирович Вязовиков, предприниматель из Котласа. Он, правда, в Испанию на постоянное место жительство уехал. А вложил сюда немало: и стройматериалы, и рабочие бригады присылал. Я хорошо его маму знаю, Людмилу Анатольевну, у неё дача по соседству. Так она сказала сыну: «Ты хорошо зарабатываешь, сделай церковь, чтобы я могла молиться». Но он и прежде, без мамы, верующим помогал – в Котласе рядом с поликлиникой построил храм-часовню имени святителя Луки (Войно-Ясенецкого). Из Испании редко, но приезжает, на день-два. Церковь Никольскую не бросил. Думает кочегарку отдельную построить, чтобы сразу и храм, и жильё отапливать.

Обходим стороной складированный материал, Игорь спрашивает:

– Вот вы про волков рассказывали. А людей не боитесь? Что всё растащат?

– Если гастролёры какие заглянут, то далеко не уедут. Тут ведь одна только дорога, вдоль Двины – позвоню в полицию, их через пять километров перехватят. А местные к храму с уважением относятся, чтобы тронуть что-то – ни-ни. Я так вообще пред этим храмом благоговею. В институте мне довелось сопромат изучать, и долго сдавал экзамен – сложная это наука. А тут голова кругом… Глядите: сверху восьмерик стоит, навскидку тонн 5-6 весом, и опирается на конструкцию, которая бы давно развалилась, если бы возвели по современным технологиям.

Входим под храмовые своды. Строитель показывает, что сделано. Восхищается филигранной кладкой оконных проёмов, показывает на длиннющую металлическую растяжку между стенами: «Это ж как сумели её в обычной кузнице выковать?!» И сам же отвечает: «Если кремлёвские часы сделали, то тут полдела».

В Никольском приделе показывает алтарь, распахнув занавеску:

– Там из окошка красивый вид – Двина как на ладони, даже Котлас виден. Престол, который здесь сколочен, не освящён. Батюшки с походными антиминсами служат. Приезжают они редко, без расписания, как Бог на душу положит. Вот отдельная ниша для розжига кадила, всё по уму сделано… А тут в стенах отопительные дымоходы, в которых никак не могу разобраться. Да и как поймёшь, если плана нет? Не станешь же стены разбирать.

Спускаемся вниз. У стены стоят два гроба. Игорь Александрович поднимает крышку – там кости и черепа.

– Это ещё отец Владимир распорядился гробы сколотить. Нам до сих пор местные жители приносят кости, найденные на берегу. Река-то храмовый погост потихоньку подмывает.

Вздрагиваю от мысли: «И верно: время вспять покатилось. Уже покойники кладбище покидают».

– И зачем погост у реки устроили? – удивляется строитель. – Русла же меняются.

– Может, думали, что конец света раньше наступит? – предполагает Игорь. – А досюда река-то не доберётся? Мы в Суходоле видели, как Вычегда полностью храм обрушила.

– Думаю, нет. Хотя кто его знает – все мы под Богом ходим и под Луной, которая на приливы-отливы влияет.

Ещё строитель показал нам фрески на куполе и стенах, написанные по эскизам Васнецова:

– Тут вся Библия была расписана. А мне нравится вот этот сохранившийся кусок, из жития Николы Чудотворца. Стою тут подолгу и представляю, как было. Вот этот старик на фреске – Агрик. Его сына полонили сарацины и увезли на остров Крит, где он тамошнему князю прислуживал. Три года Агрик с женой горевали, а потом сказали: чего мы волосы на себе рвём и рыдаем, что толку? Стали жить по-прежнему: в храм ходить, а в день памяти Николы Чудотворца устроили пир для бедных, как и прежде это делали. Много народу пришло. Вдруг видят: у стола стоит юноша в сарацинской одежде и в руке кувшин с вином держит. Это был сын Агрика. Я, говорит, прислуживал за столом князя, вина ему наливал – и вдруг оказался здесь. Сквозь пространство переместился. Так что Богу всё возможно.

– Думаете, этот храм оживёт?

– А почему нет? Крышу мы хорошим железом покрыли, и он ещё триста лет простоит. И народ в округе ещё есть. В километре от нас деревни Печерино и Захарино. С другой стороны – Ефремовская и Федотовская. И есть ещё надежда, что найдутся монахи, которые здесь поселятся. Почти всё для этого готово.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска