Рука в небе

Памяти архимандрита Иосифа (Сафронова) (†1993)

и его ученика,

отца Михаила Ганешина (†2010)

Четверть века его нет с нами, он ушёл на исходе лета 93-го. А вскоре полилась кровь в Москве, где брат пошёл на брата. Может, потому, что одним удерживающим стало меньше? Что мы знаем о них – тех, кто тысячу лет стерегут невидимые наши границы?

Наша газета уже рассказывала об архимандрите Иосифе (Сафронове) («Последний монах Нового Иерусалима», № 557, февраль 2007 г.), но хотелось бы вернуться к этой теме, потому что нам есть ещё что сказать, дополнить.

Отец Иосиф (Сафронов)

Сохранились уникальные кадры, где батюшка говорит о своём житье-бытье в умирающей новгородской деревне Внуто, посреди которой на горке, словно крепость, стоит дивный деревянный храм – единственное, что оказалось незыблемо. Всё население Внуто в начале 90-х составляло пять душ, включая 90-летнего батюшку и его келейницу – слепую монахиню Антонию (Гаврилову). Самому молодому жителю было семьдесят четыре, ещё двое стариков-инвалидов уже не выходили из дома. «Вымерли все, абсолютно, – говорил батюшка. – А было много, всегда была полна церковь. Постепенно начали умирать, один за одним. Я тут прожил 26 лет, оглянулся, а ничего не сделал. У-ух, сколько делов осталось. А сил уж нету».

На вопрос, присылают ли сюда служить молодых священников, старец ответил: «Что тут молодому делать? На горе сесть соловьём петь? Мне вот то хлеб привезут, то что. А приедет молодой, он ведь приедет семейный. Чем ему жить-то здесь? Так что я здесь целиком и полностью до конца! Смогу ли я служить до конца, нет ли, но я должон до конца. Вот так. Никуда я отсюда не намерен».

Так он и стоял там до последнего дня, а когда не стало отца Иосифа, место его занял ученик – отец Михаил Ганешин. Ему пришлось отправить в Тверь семью – пятерым детям нужно было учиться. Топил печь, писал образа – по многим отзывам, был одним из лучших иконописцев в России. Умирающее Внуто не стало Богом забытым местом. К обоим отцам – и старому, и молодому – стекались паломники со всей России. Люди сами их находили.

* * *

Разыскания о судьбе старца по сей день ведёт монахиня Евфимия (Васильева), духовная дочь отца Михаила, со слов которой записана большая часть сведений о старце и с которой я взял интервью. Что-то оставил по себе сам отец Иосиф, что-то можно почерпнуть из его единственного интервью, записанного на видео.

Свидетель

Родился он в 1901 году в Тульской губернии в крестьянской семье перед праздником Иоанна Предтечи, оттого и назвали его Иоанном. В четыре года был отдан в Свято-Духов монастырь недалеко от дома, в восемь лет его забрал к себе двоюродный дедушка-епископ, поселившийся на покое в Новоиерусалимском монастыре. Отец Иосиф вспоминал, как его любили монахи: угощали конфетами, подставляли табуреточку, чтобы ребёнок мог петь на клиросе… В этих обителях обрёл Иван свой рай, не ведая, что будет однажды из него изгнан.

Выучившись пению, в двенадцать лет отправился в Рим вместе со сводным хором певчих. Когда приплыли на большом корабле-церкви в Италию, заняли на конкурсе первое место – видно, никто в мире не славил тогда Господа лучше русских людей. На обратном пути побывали в Иерусалиме и других святых местах. В том же году Иван увидел на 300-летие Дома Романовых Царскую Семью, которую почитал потом до конца своих дней. Это был, наверное, самый счастливый год в жизни отца Иосифа – 1913-й, тогда словно ангелы подняли его на небеса, чтобы полюбоваться на родную землю и весь крещёный мир.

После революции его забрали в Красную армию, в кавалерию. Но отец, по некоторым данным, чтобы спасти сына, на пять лет уменьшил в документах его возраст. Это подействовало, из армии Ивана выгнали. Родители, не желая ему горькой судьбы гонимого, стали отговаривать его от монашества, умоляя жениться. Может, и смогли бы уговорить, но промахнулись с невестой, точнее, с её отцом – кабатчиком. «Он хотел сделать из меня бесплатного вышибалу», – рассказывал потом отец Иосиф. В день, когда должны были быть устроены смотрины, Иван сбежал в Новоиерусалимский монастырь, а спустя несколько лет принял монашество.

Новоиерусалимский монастырь официально был закрыт в 1919 году, хотя монахов не трогали, позволив им создать сельскохозяйственную артель. «Богатейший монастырь был: хозяйственные, подсобные – все были учреждения, – вспоминал о. Иосиф. – Работали мы не покладая рук. Молились, обеспечивали не только себя, но и других, богомольцы приходили. Скота было, хутора были. Раньше хозяева всё делали, и все сыты были. А теперь вот как расправились с жизнью, до чего довели страну». Понятно, что долго это продолжаться не могло. Однажды, в конце 20-х, обитель посетил Сталин. Восхитился: «Вот как раньше строили. Ещё сто лет и больше простоит!» А через несколько дней в монастырь пришли чекисты.

«Шестьсот душ разогнали за короткие часы, – воспоминал о. Иосиф незадолго до смерти. – Велели одеться и выйти на площадь. Все вышли, схимонахи с палочками, против собора раскрыли святые ворота – и все вон. Это было в 4 часа вечера. Конная милиция на лошадях. Кого передавили, кого как».

* * *

В 1929 году Иван был рукоположён во иеромонахи, но вскоре арестован и отправлен на Соловки.

«Там только преступный мир праздновал, – рассказывал он. – Голодовка на всех пала, но эти были распоясанные вдребезги. А вот весь заключённый мир, там всем было тяжело. Все стояли пред смертию. А уж священникам это положено. Они первым делом шли на истребление, чтобы оттуда никто не мог вернуться: выживал из ста процентов духовенства один процент. Забыл, 32-й год или 31-й, на Пасху это случилось. Все восемнадцать архиереев, протоиереев вышли вперёд, сказав: “А вы, молодёжь, идите назад. Если что случится, уж мы пойдём в ответ”. Дошли до четвёртой песни, слышим: “Разойдись! Кто начинал тут?” Они отвечают: “Я, я, я…” “Ага, вы? Выходите”. И они вышли – восемнадцать человек. Вышли, услышали приказ: “Расстрелять”. И они лежали три дня нехороненые».

Это были святые, в смертный час думавшие, как спасти молодых, свою смену. Зная, что рискуют жизнью, отслужили последнюю в своей жизни литургию и взошли на Небеса. После этого запугать о. Иосифа стало невозможно. Он узнал, что такое настоящие священники и как близко Царствие Небесное. Когда в середине тридцатых вернулся домой, в одно время служил настоятелем в селе. За сопротивление закрытию церкви был осуждён Особым Совещанием при НКВД СССР 14 мая 1935 года на три года исправительных работ. Вероятно, к этому времени, хотя, возможно, и к более раннему, первому сроку, относится его воспоминание о том, как пришлось работать на Беломорканале по грудь в ледяной воде. Спасли добрые люди из местных жителей, каждый день топившие для узников баню.

Затем было что-то вроде ссылки в Медвежьегорск, где батюшке пришлось вспоминать золотошвейное дело – своё послушание в Новоиерусалимском монастыре. Золотых нитей ему, конечно, никто не давал, шил простыми, зарабатывая на пропитание. В 37-м особист из Кемлага Анатолий Воронин предупредил: «Ночью тебя расстреляют. Попробуй бежать». Ещё запомнились слова: «Чтобы вас никто не нашёл ни на земле, ни под водой, ни в небе».

Бежали вдвоём, однако точно неизвестно. Уходить решили в близкую Финляндию, но в пути заблудились. Закончились продукты, а с ними и силы. От голода начались галлюцинации. Беглецы слышали пение петухов, видели населённые деревни, шли туда, а там были все те же сопки, те же леса и болота. Забравшись на какую-то сопку, решили там умереть. Помолились, на обрывках бумаги записали фамилии, имена. Но Господь спас. Другу-художнику было видение. В просвете между облаками он увидел руку, показавшую, в каком направлении двигаться. «Смотри, смотри, рука в небе!» – крикнул он, обращаясь к отцу Иосифу. Тот увидел лишь просвет в пелене облаков, но поверил сразу. «В какую сторону указывает?» – «Вот туда». – «Ну, пошли!»

Спустились с сопки и буквально через несколько сот метров нашли лодку без вёсел, в которой плескалось несколько рыбин. Рыбу съели сырой. Лодку перекинули через речку, перешли по ней, а там, как вспоминал старец, наткнулись на финскую пограничную стражу, принявшую их за медведей. Как потом оказалось, бродили беглецы по тайге около двух месяцев.

* * *

В Финляндии батюшка служил в одном из православных храмов. В декабре 41-го был отправлен в тюрьму как советский гражданин, а затем в лагерь военнопленных: там он окормлял их три года – исповедовал и причащал, соборовал и отпевал. Судя по всему, батюшку хотели сделать духовником во Власовской армии. Немцы, забрав его у финнов, свозили в Париж, что было очень кстати – митрополит Евлогий (Георгиевский) передал отцу Иосифу святое миро. Но на сотрудничество с врагом иеромонах Иосиф так и не пошёл.

О своей жизни в то время говорил он обычно коротко: «Сколько там ни жил – чужой язык. Я ездил там по Европе, но куда ни приедешь – всё чужое. Мне как-то жаль стало свою страну. И решил: поеду я домой». Это был 46-й год. «И как же быстро забылись все ужасы, пережитые в Советском Союзе!» – вспоминал он.

Одно время служил в Псковской области. Был Новгородским благочинным и открывал после войны в Новгороде первую церковь – Николая Чудотворца. Её потом всё равно закрыли, решив, что место слишком людное, а батюшку снова отправили в тюрьму. Это был 1949 год.

На этот раз не били и не орали. Спокойно обвинили в том, что был пособником финских властей и «проводил среди военнопленных антисоветскую агитацию, призывая их не возвращаться в Советский Союз». Отец Иосиф категорически отверг обвинения. Выслушали, оформили – и вперёд в лагерь. Когда освободили в 55-м, растерянный чекист, занимавшийся его делом, решил поговорить: «Может быть, ты скажешь – советская власть виновата, что тебя арестовали?» У батюшки других идей на этот счёт не было. Чекист начал злиться. Выдал свою версию начинавшейся «оттепели»: «Потакают, чтобы узнать, что делается в народе. Попомни моё слово, посадют тебя ещё».

Возможно, угадал – батюшку года на три отправили в узы, после того как он в 58-м получил сан игумена. С начала 60-х батюшка служил в Хвойнинском районе Новгородской области, в храме деревни Внуто. Следующая посадка пришлась на 1985-й – это была последняя волна репрессий, поднятая Андроповым: решили закрутить гайки, не понимая, что всё подходит к концу. Арестован был за шпионаж. Даже присловье у него появилось по поводу арестов: «Опять бриться позвали». За кем он там, в деревне, шпионил, так и не смогли объяснить, но что передавал информацию на американские спутники, говорили уверенно.

«Я только стал печку растапливать, – удивлялся он. – Смотрю в окно. Боже мой, целый, как говорится, полк идёт! Залезли в подвал. Полсковородки нашли. Иконы конфисковали. Все записи, книги конфисковали. Всё порасшвыряли. Ужас! Я такого ареста не помню. Приезжали прежде спокойно, двое или трое приедут самое большее».

Отправили в «Кресты». Словно вернулись 30-е годы. Когда поняли, что обвинение развалилось, попытались запереть в сумасшедшем доме, потом снова вернули в тюрьму, не зная, что с ним делать. «Вдруг пришёл служитель и сказал: собирай вещички. Меня подвели к большим воротам, и прапорщик из охраны стал открывать их. “Куда переводят-то?” – спросил я. А он, открыв ворота, подтолкнул меня к выходу и сказал: “Домой, домой иди, батя”. Я вышел и заплакал».

«Можно ли простить тех, кто творил такое зло?» – спросили его однажды.

«Видишь, какое дело, – сказал старец. – Если бы они сознали это, что творили зло. Если бы они сознали, тогда бы и простить легко. Вот извини нас, был нажим такой, был владыка такой – деспот Сталин. Вот мы орудовали, сами боялись… По-евангельски – как тут не простить. Молитесь за убивающих вас, вот тут вопрос какой. За обижающих и тому подобное, даже за убивающих. Души ваши убить они не могут никогда. Вот так. Телеса убьют, а души не убить. Я лично сам сказал бы, что я прощаю. Ладно, пущай будет так. Но вы будете мучиться, вас всё равно задавит тоска об этом, что вы натворили».

«Я остался живой, а которые умерли, которые тама скончались… – глухо произнёс он однажды, потом добавил: – Всё ж таки Бог кого-то оставляет свидетелем, кого-то сохраняет».

Пустой улей

Как-то, в начале 90-х, отец Иосиф за одно лето крестил 723 человека. Впрочем, к нему и в советское время поток был хоть и поменьше, но довольно большой. Крестил без записи, не передавая списки властям. Среди тех, кто тайно у него появлялся, были и крупные руководители, само собой коммунисты. Ухитрялись то грузовик нанять, то трактор, чтобы доехать. Да и осознанно православных людей – паломников – в почти безлюдное Внуто приезжало столько, сколько не во всяком городском храме бывает в наше время. Нередко к людям, которые выходили на станции Анциферово, пристраивался советский внедорожник с негордым прозвищем «козлик». Сопровождал. Когда народ добирался до отца Иосифа, к ним врывались представители власти: «Так, где у вас регистрация? Что вы тут делаете? Зачем пришли? Что вы собираетесь делать, хотите остаться на ночь? Нет. Убирайтесь!» Но народу меньше не становилось.

А вот по окончании гонений произошло то, что сильно смутило отца Иосифа. Если прежде ехали лишь православные или те, кто готов был рискнуть ради крещения ребёнка, а значит, в душе что-то да было, то в новые времена пошли люди, которые раньше ни за что бы у него не появились, разве что арестовать или ещё как-то досадить.

«А в церковь они потом пойдут?» – спросили его как-то.

«Нет, – ответил батюшка. – Но требуют крещения. Вот два старика крестились – ровесники революции. “Что вас заставило прийти креститься?” – спрашиваю. “Нас обманули большевики. Нам говорили: ой-ё-ёй. А привели вот к какой голодовке. Не верим мы больше никому, крести нас”. Но не спасёт их крещение, потому что совершенно пустой улей, без пчёл».

Ответа, что с этим делать, батюшка так и не нашёл. Но утешался тем, что в этой руде попадались и золотые крупинки.

«Мы поехали обретать мощи»

Из Внуто отец Иосиф хотел уехать лишь один раз за тридцать с лишним лет служения. Это было в начале 60-х – власти донимали его тогда особенно жестоко. Совсем уже собрался в путь, но решил напоследок сходить на кладбище, где покоился преподобный Никандр Городноезерский. Когда добрался, увидел монаха, сказавшего ему: «Иосиф, никуда не уходи». И понял, кто его посетил. Преставился преподобный в 1603 году. И века не прошло, как был прославлен, очень много чудес от него исходило. Но при Екатерине Великой монастырь закрыли, а последний удар нанесли большевики, запретившие службы в храме. По всем естественным законам быть этому месту пусту, но вышло по-другому.

Осень во Внуто. Фото П. Пахомова

Со времени встречи со святым Никандром появилась у отца Иосифа мечта – перенести мощи святого из почти безлюдного тогда места во Внуто. «Ты что, опять хочешь туда, где ты был совсем недавно?» – спрашивали его в епархии в конце 80-х, имея в виду тюрьму.

О том, что было дальше, вспоминал отец Михаил Ганешин.

Батюшка не спешил – сначала выкопал с учениками картошку. Михаил, тогда ещё и не думавший, что станет священником, жил в одном из соседних селений, где у его родителей была дача. «Мы договорились, – вспоминал он, – что если они из Внуто поедут в Никандрово, то мне оставят на столбе записку». Как-то утром побежал к перекрёстку дорог, смотрит – белеет на столбе бумажка, а в ней: «Мы поехали обретать мощи».

Добрался до Никандрово. Могила преподобного оказалась окружена обелисками со звёздочками и была едва ли не самой неказистой из всех. Отец Иосиф вошёл в храм, который много лет был хранилищем зерна, и рядом с какой-то веялкой распростёрся на полу крестом, как молились древние подвижники. Долго просил о чём-то Бога, а потом встал и отправился к могиле. Там старец, которому было уже около девяноста лет, расположился на парусиновом походном стульчике и стал молиться, а помощники взялись за дело.

Сняли домкратом с могилы большой надгробный камень XIX века. Стали копать, наткнулись на ещё одно надгробие, но только XVII века. Копали чем дальше, тем осторожнее. Наконец пошли кости, но, ко всеобщему удивлению, оказалось, что в могиле, кроме святого, похоронены ещё несколько человек. «Слой за слоем мы опускались всё ниже и ниже, – рассказывал отец Михаил, – и вот в какой-то момент буквально около того места, где сидел батюшка, была расчищена плоская косточка. Чуть-чуть была выпуклая, и вот, увидев её, отец Иосиф сказал: “Да, это они”».

Дальше обнаружились останки, лежавшие в идеальном анатомическом порядке, не перемешанные друг с другом, не отдельные косточки. Михаилу приходилось бывать в археологических экспедициях, но такого он никогда не видел. «Не бывает такого, – утверждает он, – чтобы непотревоженными останки сохранялись, но вот тут мы обрели действительно нетленные мощи». Практически 400 лет они пролежали в земле.

К себе во Внуто перенёс старец мощи преподобного Никандра и останки своей матери – Дарьи Сафроновой. Она умерла давно, так и не дождавшись сына, в очередной раз сидевшего в лагере.

Отец Михаил

Михаил Ганешин был талантливым художником из интеллигентной московской семьи, и его, вне всяких сомнений, ожидало большое будущее. Став диаконом, он теперь уже в Церкви мог обрести тихое, мирное, вполне обеспеченное житие. Но думал лишь о том, как исполнить обещание, данное покойному отцу Иосифу, – взойти на внутовскую гору, стать хранителем её святынь. Мало кто понимал, зачем отец Михаил взвалил на себя такой крест.

Впервые он увидел отца Иосифа в двенадцать лет. Мать взяла его в гости к подруге, дочери писателя Бианки, и Внуто оказалось по пути.

«Мы остановились, – вспоминал отец Михаил. – Вышел из дома священник пожилой, я даже не очень понимал, что такое священник, тем более это был 1974 год, и моя мама и ещё один человек, который нас сопровождал, говорили, а я просто стоял, открыв рот, потому что впервые увидел такую красоту: на зелёном холме, покрытом жёлтыми одуванчиками, храм цвета тёмного старинного серебра. Это был, теперь я уже понимаю, деревянный храм, но, может быть, это облупившаяся краска создавала такой эффект или, может быть, это дерево потемневшее, с серебристой сединой, и вот я стоял, просто замерев, и эта картинка запечатлелась у меня на всю жизнь».

Спустя много лет захотел вернуться, ещё раз посмотреть на старенького батюшку. И остался близ него навсегда, с перерывами, конечно, но всякий раз возвращаясь. Здесь нужно понимать одну вещь – отец Иосиф не был таким умилённым старцем из православных сказок, о которых пишут: «Он был сама любовь». Рявкнуть, обругать нерадивого, кулаком по столу грохнуть – это всегда пожалуйста. Мог выскочить из алтаря и закричать на ученика, поющего на клиросе: «Обезьяна, что ты делаешь, ты портишь службу, это невозможно!» При этом каждый понимал, что старец его по-настоящему видит и по-настоящему любит. «Так он нас рожал, в таких муках», – пояснял отец Михаил.

Отец Иосиф и все, кто знал Михаила, были убеждены, что он должен стать монахом. Молчаливый, спокойный, преданный Богу до самых потаённых глубин, он не воспринимался как обычный обитатель нашего мира. Но в Твери жила девушка Анжелика, тяжело болевшая, пока не пришла в Церковь, не стала Ангелиной, не решила стать иконописицей. Вот только замуж то ли не хотела выйти, то ли никто не мог решиться сделать ей предложение – уж слишком была хороша. «Когда бы я ни пришла в храм на литургию, – вспоминает одна из её подруг, – всегда видела там Ангелину. Высокая, статная, с длинной косой, прекрасным открытым лицом и щедрым румянцем. Её провожали восхищёнными взглядами. Однажды зашли к нам в гости монахи с Афона, из русского монастыря. Один из них, увидев Ангелину, сказал ей, что она должна читать 40 дней акафист Святителю Николаю. Если через 40 дней никто не сделает ей предложения, то она должна уйти в монастырь. Стала она читать акафист. К концу назначенного срока Миша делает ей предложение… Они и после свадьбы ходили тихие и светлые. Часто можно было услышать, как они вместе поют какие-то молитвы».

В Твери Михаил учился на иконописца. После рукоположения служил в одно время в Боровичах – это недалеко от Внуто, в храме Святой мученицы Параскевы. Там их с Ангелиной тоже воспринимали как ангелов, относились к ним с нежностью. Но батюшка по-прежнему рвался во Внуто и, наконец, добился своего.

Настоятелем себя не считал, отец Иосиф для него не умер. Однажды, когда отец Михаил был в алтаре, одна из женщин увидела, как перед Царскими вратами стоит некий старец, молится перед иконой преподобного Никандра Городноезерского. Подумала, мол, святой Серафим Саровский, но потом увидела фотографию архимандрита Иосифа и воскликнула: «А это же как раз тот самый старец и есть!» Для жителей соседних деревень отец Михаил стал светом. Их глаза теплеют, когда они вспоминают о нём. Рассказывают, как батюшка по их просьбе плавал на лодке по окрестным озёрам и освящал их. Много было утопленников в одно время, а после освящения не припоминали таких трагедий. Прихожан на службу батюшка собирал, разъезжая по окрестностям на машине. Молился, писал иконы.

А потом его не стало…

«Были любимы людьми»

Мы разговариваем с матушкой Евфимией (Васильевой), насельницей Свято-Троицкого Никандрова монастыря, возобновлённого на том месте, где подвизался некогда преподобный. В прошлом матушка была журналистом в районной газете близлежащих Боровичей. Сейчас выпускает епархиальную газету.

– Матушка, вы впервые попали на Внутову гору уже после смерти отца Иосифа?

– Да, я поехала туда к отцу Михаилу Ганешину, которого в Боровичах все очень любили – как магнитом к нему людей притягивало. А ведь никому не навязывался. Как-то стали паломники жарко спорить, и тут одна из них говорит: «А что это батюшка молчит? Отчего не скажет, кто из нас прав?» «А меня ведь никто не спрашивал», – отвечает он. Отец Михаил даже когда разговаривал, у него глаза были опущены долу. Смиренный, но умница большой.

Его отец был архитектором, мать – преподавательницей музыки. У них была дача недалеко от Внуто, так что Михаил время от времени навещал батюшку, ещё учась в десятом классе, а потом и вовсе стал его учеником. В армии служил в кавалерийском полку при Мосфильме. Закончил Строгановский институт и по благословению отца Иосифа отправился в Тверь получать образование иконописца. Митрополит Лев был к отцу Михаилу очень расположен, не хотел отпускать во Внуто. Тому было благословлено не бросать храм, служить у мощей святого Никандра, и владыка, конечно, с уважением к этому относился, но у него были на батюшку свои планы. Да и непонятно было, чем заниматься во Внуто матушке Ангелине и где будут учиться пятеро их детей. Но отец Михаил продолжал стоять на своём. В конце концов наш Боровичский епископ Ефрем, тогда ещё архимандрит, выпросил на это благословение митрополита. Владыка Лев потом руками махал, досадовал: «Зачем я согласился?!»

Внуто. Фото А Белашова

Там, во Внуто, поставили для батюшки домик под горочкой, и служил отец Михаил вплоть до своей гибели.

– Что произошло?

– Жена с детьми, у них было две девочки и три мальчика, поехала в Тверь, там у них была квартира. Двадцать восьмого декабря отец Михаил поехал к ним – ёлку нарядить и всё прочее. Отправился после службы, где сам причастился, причастил всех, кто был, но накануне практически не спал, готовился. Сел в машину вечером и поехал. Что случилось дальше – неизвестно. Может, из-за того, что очень устал, уснул за рулём. Врезался в лоб одной фуре, машину откинуло, она ударилась о другую фуру. Батюшка погиб на месте.

Все были в шоке. До сих пор не можем до конца осознать, что его больше нет. Жил тихо и чисто, каждый день служил панихиду на могилке отца Иосифа. Храм реставрировал сам, а деньги на материалы зарабатывал тем, что писал замечательные иконы. Когда его хоронили, владыка Лев сказал: «Единственный батюшка, который ни разу ни копейки не попросил от епархии».

У нас в Боровичах директор кирпичного завода Виталий Константинович Зыков построил храм. Всё началось с того, что на складе у него нашли старую икону, где был изображён святой с крестом, а на кресте начертано: «Покайтесь, ибо грядёт Царствие Божие». А ещё на образе нашли надпись: «Иоанн Предтеча Креститель Господень». Зыков понял, что это знак, и взялся за дело. Чтобы найти художника, который напишет образа для иконостаса, Зыков где только не побывал, куда только не ездил, пол-России исколесил, но всё что-то было не то. Как-то в Ногинске, бывшем Богородске, зашёл в одну церковь и видит – там иконы как живые. Спрашивает у тамошнего благочинного: «Кто писал?» – «Отец Михаил Ганешин». – «А где он живёт?» – «Да у тебя под боком!» От Боровичей до Внуто рукой подать. Вот как бывает.

Каждый раз, когда захожу в храм Иоанна Предтечи у себя в Боровичах, вижу образа, написанные батюшкой. Создавая их, он постился, как в древние времена. Последней у него была «Лествица» – не для иконостаса, а настенная. Закончил её 28 декабря, в день смерти. Позвонил Зыкову: «Икона готова, можете забирать, а я к детям должен ехать, ёлку помочь наряжать. Они ждут меня». Через полтора часа после этого нам позвонили и сказали, что его больше нет. Теперь они все трое там лежат рядом с церковью – отец Иосиф, отец Михаил и матушка Антония.

– Вы знали матушку?

– Монахиня Антония (Гаврилова) была духовным чадом святого Серафима Вырицкого, а после его смерти уж не знаю, какими путями перебралась к отцу Иосифу, стала за ним ухаживать. Когда его арестовали в 85-м, она так плакала, так плакала, что ослепла. Когда мы из Боровичей приезжали во Внуто, а бывали мы там часто, видели, как она исповедовалась. Так как она слепая была, её под руки приводили, а она встанет к Голгофскому кресту и плачет, прямо в голос молит Господа о прощении. А нам становилось очень стыдно, ведь мы-то грехов за собой особо не видим.

Слепота у неё была, как у матушки Матроны, необыкновенная. Нас, боровичских паломниц, в храме любили, обязательно оставляли на трапезу. И помню, как матушку Антонию посадили однажды во главе стола. И вдруг она говорит девушкам, которые накрывают: «А почему вы рыбу не поставили?» Я так удивилась: слепая, а всё видела. Таких случаев было много. Прозорливая была старица. Сколько раз отводила нас от беды – не сосчитать.

Как-то раз не благословила нас уезжать: «Подождите». Уже и темнеть начинало, а матушка ни в какую. Пока сидели беседовали, прошёл дождь, и тут же всё прихватило холодом, словно стало глазированное льдом, – деревья, дорога. Вышли, ноги разъезжаются – каток. Если бы выехали раньше, обязательно попали бы под дождь и его последствия, когда оледеневшие ветви падали на дорогу. «А теперь, – говорит матушка, – поезжайте». Может, увидела, что нас больше не удержать. Только всё равно вышло по её молитвам. Вскоре микроавтобус встал – непонятно почему – прямо в лесу на дороге, а через несколько часов завёлся – неизвестно с чего. С нами девушка была, которая очень спешила на поезд, так её фургон подобрал и увёз в Боровичи. А мы стоим – и ощущение, что нас Господь за руку ведёт, не давая шагу ступить не туда, куда нужно. Я так понимаю, что живыми мы в тот день до дому не доехали бы без молитв матушки.

Кто с нами не был, может и не поверить, но ведь это был не единственный случай её прозорливости. Ждали как-то московских паломников во Внуто, но матушка говорит: «А московские-то не приедут. Боровичские приедут». А про нас никто и не думал, что можем в этот день появиться. Но всё вышло, как матушка Антония сказала. Провожая нас, чуть-чуть каждому что-то скажет напутственное, благословит. Так и вижу её, прощающейся с нами.

– А что отец Михаил про отца Иосифа вспоминал?

– У отца Иосифа была небольшая школа для духовных чад, которые приезжали к нему. Он обучал их чтению и пению. И среди них был отец Владимир (Шикин), дивеевский батюшка. Ох и перепадало ему от отца Иосифа! Мог и наорать, и дурнем назвать – воспитывал. И знаете, все его духовные чада были любимы людьми, наследовали от батюшки веру и любовь к людям.

Он был немножко чудотворец. Была такая история однажды на Пасхальную службу. Храм ведь на горке стоит, когда поднимаешься – тишина такая, будто ты попал в другой мир. Абсолютная тишина, благодатная. Но как-то на Пасху с грохотом подъехали на мотоциклах несколько ребят лет 16-17. Зашли в храм, хотели побузить, может, да только отец Иосиф умел одним взглядом остановить. Ребята притихли, постояли, а он им и говорит: «Идите, но не придётся вам на мотоциклах обратно ехать. Пешком пойдёте и потащите их на себе». Ребята засмеялись, однако мотоциклы у них так и не завелись. И потащили они их, толкая руками. Один из парней был настолько поражён, что сам потом стал священником.

Из рассказов вспоминается, что когда отец Иосиф был в лагере, то однажды отморозил ноги. Вертухаи отвезли его в лес и сказали: «Работай». Думали таким образом избавиться от умирающего человека, у которого, похоже, началась гангрена. Приехали через два дня за трупом – а батюшка живой и на ногах стоит хорошо, выздоравливает. Что вышло-то? Батюшка Господу помолился и услышал голос, подсказавший, что делать. Набрал коры, листьев, прикладывая к ногам, отвар какой-то сделал берёзовый и начал исцеляться.

Много лет по лагерям маялся. Последний раз в середине 80-х его обвинили в том, что он своим стареньким радиоприёмником ловил послания от американцев и сам им что-то передавал – какие-то сведения. Залезал для этого на крышу и передавал. На крыше он и правда часто бывал, несмотря на то что был стар. С двумя вёдрами краски взбирался и красил.

– Что же он мог передавать? Что грибы уродились?

– Это потом можно было шутить, а тогда было не до смеху. В камере ему спать не давали, на голову надевали железный обруч, сжимая её, адская боль была. К счастью, кто-то из его духовных чад передал сведения об аресте за рубеж, «Аргументы и факты» тут же напечатали опровержение. Батюшку выпустили. После этого он сильно сдал, стал побаливать. Так-то он был крепок, несмотря на многие годы, проведённые в лагере.

Внуто, 1994 г. Фото А. Белашова. За слепой монахиней Антонией и матушками, помогавшими выжить храму в деревне на Новгородчине, видна колокольня Успенского храма. По-видимому, та самая, с которой отец Иосиф (Сафронов) через радиоприёмник «ВЭФ» передавал в середине 1980-х «секреты» советского государства на Запад… Именно такое абсурдное обвинение предъявили ему «органы» во время ареста

– Как сегодня живёт Никандров монастырь?

– От нашей обители, находящейся километрах в восьми от Внуто, осталась одна лишь церковь, да и та развалина без крыши. Люди изредка приезжали на могилку отца Никандра, получая исцеление, но отец Иосиф очень переживал, что мощи под спудом в полном небрежении. Поднял их, перенёс и вскоре после этого умер, исполнив своё предназначение. Когда спустя почти четверть века появилась Боровичская епархия, часть мощей из Внуто перенесли к нам, часть оставили, мы теперь навсегда связаны.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий