Другие берега

Из записок И. Иванова:

Река – сестра моя 

…Первая остановка нашей экспедиции: я сижу на берегу Вычегды и наблюдаю, как небо отражается в её спокойных водах. Два десятилетия назад мы с Михаилом в велосипедной экспедиции уже останавливались на этом самом месте – стараюсь вспомнить те впечатления, но образ постоянно ускользает от меня, как во сне.

На старом месте – у моста через Вычегду

Эту реку я знаю уже много-много лет. В ту изначальную пору, когда мы после первого курса ещё только собирались в этот таёжный край, на моей стройотрядовской куртке красиво напечатано было незнакомое имя: «Вычегда». Тогда она была скромной деревенской девушкой: не было на берегах её ярких огней, не опоясывали её мосты, а переправлялись мы через реку по-простому – на пароме. Теперь-то кажется, что она уже не такая завидная невеста: иссохла местами, хоть вброд переходи, и богатой не назовёшь – куда-то исчезли тучные стада её рыб, и пыхтящие кораблики уже не бегают там и тут, норовя услужить – перевезти любой груз…

Окружённые лесом, нам кажется, что мы – таёжные люди, этакие лесные человеки. Но на самом деле мы – дети реки. Мы жмёмся к ней, все наши жилища смотрят в её сторону, по крайней мере, для спокойствия должны чувствовать её присутствие рядом. И вся наша жизнь протекает близ её берегов. В эпоху силы, питаясь её мощью, мы с нашими посёлками и тракторами идём от реки вглубь, сечём лес, строим дома среди чащоб. Но, уходя от реки, слабеем. И во времена упадка, окончательно захирев, мы бросаем наши лесные посёлки, охотничьи заимки, политые потом кулиги и возвращаемся на её берега. Засеки и поляны затягиваются, словно шрамы. А мы, вновь оказавшись на берегу в ожидании новых времён, лишь время от времени совершаем набеги в тайгу. А оттуда к нам всё чаще выходят медведи, и стаи волков лютыми зимними ночами безбоязненно рыскают по деревенским улицам…

Но у меня никогда не было сомнений, что я – речной человек. Мы с рекой, по сути, брат и сестра. У нас есть свои потаённые места, где мы встречаемся иногда и подолгу смотрим друг на друга. Это не взгляд любви или упрёка, в нём нет желания или страха. Это наш с ней, сестрой, разговор: она знает все мои слова, а я понимаю её молчание.

Такие заветные места, где ты встречаешься с рекой, наверно, есть у каждого. Для меня это заливные луга возле Ульяново и дремотные протоки и старицы в среднем течении, колодец на высоком берегу в Нижнем Чове и колокольня храма в Суходоле, у самой кромки воды…

Путь нас обоих лежит в океан, и мы оба знаем об этом. Я погружал своё тело в её тело, задерживая дыхание, я познал на высоком берегу над ней любовь и опустошение, я пересекал её зимой на досочках от берега до берега и плыл по течению, взирая на облака. Она дарила мне своих обитателей, и рыба была вкусна, но она забирала детей у моих друзей.

И вот теперь я сижу на одном из таких мест над рекой – на невысоком бугре напротив Слуды, возле моста через Вычегду. Мой спутник Михаил моет ноги в реке, и я из-под пригорка кричу ему: «Холодная?!» А он отвечает: «Нормально!» Я, почти счастливый, откидываюсь на спину и щурюсь в яркое небо – до того мгновения, пока не почувствовал под лопаткой что-то острое. Запустил руку под спину и нащупал в траве что-то… Нитка колючки – как же я мог забыть! Два десятилетия назад, путешествуя по этим местам на велосипедах, мы останавливались на ночёвку на этом самом бугре. Ставили палатку и разводили костёр. Тогда я до крови расцарапался о притаившуюся в траве лагерную колючку. Помнится, мы ещё долго потом с Михаилом рассуждали о том, зачем она тут оказалась: людей ли это отгородили от реки или в своё время реку защитили от людей… Бугор теперь гуще порос травой и тальником, но его глубинная суть – земля вперемешку с сорванной колючей проволокой – никуда не делась; колючка не истлеет, наверно, и через сотню лет, оставаясь материальным напоминанием о тех временах, которые забывать нельзя.

Метаморфозы памяти

Следующий на нашем пути большой мост – через реку Вымь. Он находится близ исторического села Усть-Вымь, колыбели христианства всего Европейского Северо-Востока. Ещё подъезжаешь к мосту, а на противоположном берегу уже виден белеющий частокол стен Михайло-Архангельского монастыря. Обитель, основанная ещё в XIV веке, в 1762 году была закрыта, как и сотни других, и лишь в 1996-м возрождена. Произошло это в юбилейный год празднования 600-летия святителя Стефана.

Белые стены Михайло-Архангельского монастыря видны издалека

В тот год 9 мая сюда приезжал Патриарх Алексий, над Марьиным ручьём были шумные гулянья, пели и водили хороводы фольклорные коллективы, на пруду катались щегольские лодочки. Как раз к празднику поверх плотины по Заручейной улице положили асфальт…

Поклонный крест, освящённый Патриархом Алексием в 1996 г.

Оставив машину, мы с Михаилом бодрым шагом отправились через село к монастырю, но не тут-то было: оказалось, что и весёлого пруда на Марьином ручье уже нет, и запруду смыло – на дне бывшего пруда большая лужа, фонарь провалился в промыв и накренился…

И произошло это нынче, как мы узнали потом, ровно на 9 мая: на литургию праздничную наместник отец Симеон (Кобылинский) шёл – плотина ещё была, а обратно возвращался – уже нет… Удивительно символично! Частное проявление того, о чём позже он скажет нам, точно характеризуя наше время в сравнении с прежними годами – угасание.

Храм-часовня в честь святителей Герасима, Питирима и Ионы, Устьвымских чудотворцев

Но сейчас первое, что пришло в голову, – это здешнее старинное предание о Марьином ручье. Название ручью дал будто бы сам Стефан Пермский, в честь своей матери, и освятил его. И с тех пор в нём нельзя стало мыть ноги и стирать бельё – считалось, источник уйдёт, если его осквернить. Дело, конечно, было не в ногах именно, а в грязи. Грязи душевной, нашего нерадения, грехов наших – из-за них, по представлениям наших предков, ручей мог уйти. Вот и ушёл – пусть не сам ручей, а пруд на нём. Такой знак для нас.

С игуменом монастыря Симеоном встретились мы не сразу – сначала походили по монастырю, приложились к святыням, посмотрели, что изменилось за последние годы.

Храм-часовню в честь святителей Пермских, долгое время выделявшуюся среди монастырских построек кладкой из красного кирпича, побелили. Стало смотреться гармоничнее.

К Стефановскому храму пристроили трапезную, то есть вернули храм в его первоначальный вид. Впрочем, прежде от храма к вратам обители тянулась крытая каменная галерея, так что, если возвращать святому месту прежний вид, работы ещё хватит надолго.

Стефановский храм несколько лет назад прирос трапезной

– А ко кресту вы ходили? – едва поздоровавшись, отец Симеон показывает рукой на луга в сторону реки. – По благословению владыки мы отметили большим крестом место убиения святителя Пермского Питирима, можете побывать там…

Игумен Михайло-Архангельского монастыря отец Симеон (Кобылинский)

Уточняю:

– А что, сохранилось какое-то местное предание о том, где находилось это место?

– Нет, это место символическое. Вы ведь знаете, что занимавший после святителя Стефана кафедру епископ Питирим был в 1456 году убит внезапно напавшими вогулами. Он пошёл служить молебен на мысу, где сливаются Вычегда и Вымь, и после смерти, по преданию, лежал 40 дней в часовенке до погребения, и тело его не подверглось тлению… Мы поставили металлический крест в ближайшем к мысу месте, которое не затапливает половодьем.

– Вполне возможно, что там часовня и стояла… Я заметил, что на территории монастыря много произведений кузнечного искусства: ворота, беседки, решётки на окнах…

– Это мы уже несколько лет сотрудничаем с мастером из Айкино Алексеем Борисовичем Сметаниным. Скоро вот здесь – видите круглое основание? – появится кованая часовня, а внутри – памятник: женщина, девочка с птичкой, мальчик с караваем и Стефан, благословляющий их. Сюжет интересный. Называться будет «Встреча Стефана Пермского коми народом».

Отец Симеон служит в монастыре уже больше 20 лет, с самого его основания. Ну или правильнее – с возрождения. На его глазах проходит жизнь этого небольшого села в семь сотен душ. Когда-то про Усть-Вымь говорили, что его жители самые отъявленные маловеры в округе. Как обстоит дело сейчас?

– Да, было время, когда из местных у нас была только одна прихожанка, остальные – из окрестных деревень, – соглашается батюшка. – Но надо служить, и меняется ситуация. Уже и местных человек 30-40 – сами ходят и внуков своих водят… С другой стороны, здесь ведь и молодёжи меньше, чем в городе, все уезжают. У нас тут действовала школа-интернат, и мы плотно с детками работали, посещали их, они причащаться приходили. Но её закрыли, детей перевели в город. Здание пустует. Теперь попробуем на школу переключиться, но это непросто.

– Репутация у вашего монастыря как довольно строгого – в стены мирян не пускаете. Помнится, мы дважды тут с Михаилом проезжали, но внутрь не попали ни разу. Это чтобы молитвенный дух сохранить, когда тут туристы бродят?

Репутация у Михайло-Архангельского монастыря как довольно строгого – мирян в стены почти не пускают

Отец Симеон соглашается, да, ради этого – и словно в оправдание:

– У нас Иверский храм за стенами – три раза в году на праздники пускаем туда.

И тут же приглашает нас в монастырскую гостиницу чай попить. Отказываемся с благодарностью – сегодня нам ещё надо немало проехать.

– А вообще, туристическим местом это так и не стало, – говорит батюшка. – Приезжали много раз всякие представители, вели разговоры о «туристическом потенциале», уезжали, и всё оставалось по-прежнему. Никому это не надо.

Спрашиваю о том, сколько братии в монастыре, и батюшка, словно смущаясь, называет число: трое. Будто нас этим удивишь! Сколько уже новооткрытых обителей на Севере мы перевидали за прошедшие годы, где живёт и вовсе по одному монаху, а то и пустующих – ни одного.

– …Но у нас ещё трудники есть. Да ведь у вас тоже маленькая команда! – вдруг вспоминает батюшка с улыбкой: неотразимый довод. – Многие другие издания уже закрылись, а у вас ещё энтузиазм не иссяк. Я вспоминаю первое время церковного возрождения, особый дух был тогда, и вашу газету тогда помню. А сейчас такое угасание в обществе…

Провинциальные храмы и монастыри Севера в своём большинстве в рынок вписались плохо. Да и мы тоже. На самом деле сфера предпринимательская и для нас всегда оставалась тёмным лесом – чудо Божье, что газета выходит. Но выживаем как-то, Бог хранит. Продолжаем с батюшкой ностальгически вспоминать былое, а Михаил тем временем отошёл в сторону, разговаривает с посетителем монастыря Павлом из Микуни (это я расслышал).

– Вот вы спрашивали о том, что есть нового… – говорит батюшка. – Вспомнил! Поставили на днях за алтарём Михайло-Архангельского храма крест на могиле священника Павла Шумкова, он служил там до 1913 года. Родственники его указали место захоронения.

– Он новомученик?

– Нет, умер своей смертью. Но тут смысл ещё в том, что этот памятник как бы восстанавливает связь со старым кладбищем возле церкви, которое в советское время было сровнено с землёй трактором. Там теперь у нас новое монашеское кладбище…

– Да, мы видели. В прошлом году скончалась монахиня Феофания, нынче – монахиня Ангелина, а в 2011-м – 92-летняя монахиня Рафаила. На её могиле трогательно лежат очки в толстой роговой оправе, должно быть принадлежавшие ей…

– Все они жили при монастыре, но за территорией монастыря, отдельно. Есть у нас схимница 94-летняя. Матушки-монахини нам очень помогают по хозяйству, паломников встречают, экскурсии проводят… Приехали из разных краёв – место-то святое!

Из диалога Михаила с Павлом до нас доносятся обрывки фраз: «…Почему считаете, что это место намоленное?.. Что значит “чувствую”?» – это напористая речь Михаила. Павел пытается объяснить: «…Вроде всё сжимается в душе, когда заходишь, а когда выхожу отсюда – проблемы уходят…», «Хорошее место».

Не только я, но и отец Симеон тоже это слышит, улыбается: дескать, вот свидетель святости!

 Из записок М. Сизова:

Часто замечал, что чувствую неловкость, когда еду с незнакомцем в лифте. Этак перетаптываешься с ноги на ногу, не зная, куда глаза деть. Заводить разговор-то нет никакого смысла – сейчас створки нашей раковины разъедутся, и до свиданья. Боюсь, что так и будет в нынешней поездке «галопом по европам». На машине – это не на велосипеде, когда сама земля физически приземляла, чтобы неспешно с людьми поговорить. Ноги-то не железные, им отдых нужен. Помнится, 19 лет назад здесь, в Усть-Выми, прислонив велосипеды к деревянной сторожке, мы долго, никуда не торопясь, беседовали с иеромонахом Герасимом. Было что вспомнить – как в начале 90-х вместе летали на вертолёте Главы республики в дальнее коми село Усть-Нем. Отец Герасим был тогда ещё мирским: солировал в сыктывкарской опере, а в Усть-Нем полетел вместе с церковным хором, в котором подрабатывал. И как было странно встретить его в монастыре, да ещё таком «закрытом» – внутрь обители иеромонах нас тогда не пригласил. «Где он сейчас?» – спрашиваю настоятеля, и он сообщает, что отец Герасим давно уже перевёлся в Важкурью, в Богородице-Рождественский монастырь. Господи! Да там же вообще затвор, куда не пускают не только мирских, но и даже паломников.

Умер он для мира. И нет печали в этом слове «умер». Но многие другие, с кем мы встречались в прошлую экспедицию, боюсь, поумирали в самом деле, ведь сколько времени прошло. И зачем мы отправились в эту похоронную поездку? Причём «хороним» уже второй раз. После первой экспедиции («Вычегодские берега», №№: 342–346, август – октябрь 1999 г.) мы ездили тем же маршрутом спустя пять лет («Повторение пройденного», №№: 466467, июнь 2004 г.). Главная цель и тогда, и сейчас – поклониться укрытым в лесу мощам св. Димитрия Цилибинского, первого ученика свт. Стефана Пермского, но, как это бывает в паломничествах, сам путь туда также наполняется смыслом. И если повторять его раз за разом, то разве не станет он скорбным? Время уносит не только людей – даже пейзаж меняется. Когда мы подъезжали к первому мосту через Вычегду, я всё высматривал слева за обочиной пожарную вышку, на которую Игорь в 1999 году забирался, чтобы «увидеть горизонт». Нет уже её. И Вычегда ещё больше обмелела. Когда мы отправились дальше, стал я толковать о неумолимой энтропии, а Игорь, оптимист такой, припомнил закон сохранения энергии, мол, ничто никуда не девается, коловращение воды в природе, и вообще учёные недавно открыли, что под нашими ногами находится древнее море. Я, конечно, не поверил, но друг мой сослался на знаменитого академика Губкина, который решил поискать нефть прямо в Москве: стал бурить, а из-под земли хлынула солёная вода. И вот теперь доказано, что Россия стоит на гигантском Девонском море, которое в доисторические времена простиралось от нынешнего Смоленска до Урала, а потом скрылось под землёй. Там целый океан глубиной более тысячи километров! И что по сравнению с этим наша полуобмелевшая Вычегда?

Получив священническое благословение на дальнюю дорогу, прощаемся с отцом Симеоном и Павлом, которые спешат по своим делам. Скоротечной была наша встреча. Решаем пообщаться ещё с кем-нибудь в Усть-Выми. Идём к родственникам того самого священника Павла Шумкова, памятник которому установлен возле Михайло-Архангельского храма. Их дом с мансардой находится буквально в полусотне метров от нас, но он за монастырской стеной. Пока обходили кругом, я вспомнил, что напоминает мне эта усть-вымская крепостца. В начале 90-х довелось наблюдать, как иеромонах Питирим, будущий наш епископ, строил свой монастырь в Печоре. Власти передали ему на окраине города ветхий, ни к чему не пригодный барак, но монах унывать не стал – всё там вычистил, отремонтировал, пристроил алтарь. Затем сделал ещё одну пристройку, вторую, третью – по мере надобности монастырёк разрастался новыми клетями и подклетями. Однажды приезжаю в Печору – отец Питирим сидит на верхотуре и сколачивает какую-то большую скворечню. Уже ввысь пристраивать начал! А потом он заказал генеральный план для строительства мужского монастыря в центре города. Хороший был план, с учётом всего, что монахам может понадобиться. Фундамент заложили – и на этом всё закончилось. А старый монастырёк потихоньку-полегоньку продолжал расти – уже и кирпичные здания появились, и высокая ограда. Внешне Усть-Вымский монастырь очень на него похож. Не потому ли, что по жизни строился, а не по проекту?

Усть-Вымский монастырь по жизни строился, а не по проекту…

И эти наши повторные экспедиции разве не «по жизни»? Даст Бог, к тому, что возвели за прошедшие годы, пристроим новую «скворечню». И не одну! После Усть-Выми, Яренска и Цилибы поедем мы дальше – в такие же сокровенные и памятные для нас места. С вычегодских берегов – к новым берегам, новым смыслам и обновлённой памяти. Ведь берега – это и есть память, сбережение. От старославянского «бръгъ», коренящегося в индоевропейском breg (высокий, скала, убежище), собственно, и происходит слово «сберечь».

Лучше чем вчера

Из записок И. Иванова:

Едва зашли во двор Ларисы Ивановны Шумковой, как бросился в глаза муравейник – прямо посредине двора. Показалась хозяйка и, видя наши удивлённые лица, пояснила:

– Раньше ведь на муравейник при радикулите специально садились.

– И вы садитесь?! – ещё больше готов был удивиться я.

– Я – нет. Хотя у меня радикулит. Надо бы крапивой попариться, да никак не решусь…

Лариса Ивановна Шумкова, родственница о. Павла Шумкова

В общем, я так и не смог выяснить, зачем во дворе муравейник. Зато сразу выяснил, кем Лариса Ивановна приходится священнику Шумкову – невесткой. Рассказала о себе, что родом из Коми-Пермяцкого округа («Язык помню, давайте скажу что-нибудь по нашему?»), окончила университет в Сыктывкаре и всю жизнь проработала там в библиотеке.

Об отце Павле наша собеседница тоже рассказала, что знала. Он родом был из священнической семьи, жившей в селе Слуда – того самого, которое я созерцал от моста на противоположном берегу Вычегды ещё несколько часов назад. Отроком Павла отправили учиться в Великий Устюг, и после семинарии он приехал в Усть-Вымь. Здесь женился, стал священником. Красавицу-жену Александру Алфеевну взял тоже из священнической семьи – привёз с Вятки.

– Про этот дом, возле которого мы с вами разговариваем, до сих пор говорят «поповский». Правда, в каком-то туристическом проспекте ошибочно написали, что он принадлежал другому священнику – Николаю Кириллову (на самом деле о. Николай как раз был переведён на место отца Павла в 1913 году и построил себе дом в другом конце села. – И. И.). Но отец Павел пожил тут немного – умер в 36 лет от порока сердца. Александра Алфеевна была женщина очень умная. Дом достроила и даже собиралась на второй этаж провести лифт – туда, где мансарда. Но случилась революция, и дом у неё отобрали. Однако она руки не опустила, а написала письмо Сергею Мироновичу Кирову – и он распорядился вернуть дом матери четверых детей.

– Кирову написала как земляку, потому что сама родом была с Вятки?

– Это мне неведомо. Но она была всю жизнь потом ему признательна. Работала в колхозной бригаде, сажала овощи. Чтоб избежать гонений, вступила в партию, стала секретарём парторганизации.

– Неожиданно, прямо скажем, для попадьи…

– У Шумковых было четверо детей, и старший – Степан – стал редактором главной партийной газеты республики «Красное знамя». Алфей, названный так в честь деда, работал экономистом в какой-то зоне на Севере. Глафира окончила химико-технологический институт в Ленинграде, работала инженером на заводе, а войну с сыном Львом пережила здесь, в этом доме. Последний сын, Виктор, 1908 года рождения, отец моего мужа, окончил учительский институт…

– Как сложно всё в жизни: а ведь их родной дядя Николай Шумков стал новомучеником Русской Церкви! Наверно, к ним как к детям священнослужителя относились с предубеждением, коль они стали так решительно вписываться в советскую систему… А вообще, какое в селе было отношение к «бывшим», что старики рассказывали?

– Вон соседний дом, – показывает Лариса Ивановна, – там хозяин воевал на стороне белогвардейцев, в белой папахе ходил. Затем отсидел, вернулся и жил здесь, как все… Хотя Гражданская война прокатилась по этим местам, здесь не было потом разделения на красных и белых. Может, потому, что жило здесь в основном русское население, приезжие, а коми – по окрестным деревням. Ведь здесь был райцентр, а потом, чтобы принизить значение этого места, уничтожить память о Стефане Пермском, райцентр перевели в Айкино и всё село распатронили – лучшие дома из Усть-Выми туда увезли.

Здесь стояло пять церквей, три из них взорвали. Благовещенскую церковь не могли разрушить: после первого подрыва пошла только трещина, так что взрывали несколько раз. Весь динамит кончился, и на Михайло-Архангельскую церковь его не хватило – Благовещенская церковь, можно сказать, спасла Михайло-Архангельскую. В ней устроили клуб.

– Да, а чья инициатива была памятную доску священнику Павлу установить на храме? – вспоминает Михаил повод к нашему визиту.

– Отец Симеон был инициатором! – уверенно отвечает наша собеседница. – Я только задерживала. Всё не могла найти даты жизни отца Павла. А когда сообщила место его захоронения возле алтаря, то он предложил установить не табличку, а крест. И вот в середине июля приезжал владыка, служил здесь – и к этому времени приурочили освящение этого памятника.

– Именно то самое место нашли? – уточняет Михаил.

– Помню, на этом месте две скамейки стояли и молодёжь выходила туда с кино да танцев в карты поиграть.. Но только получилось, что теперь это самое место уложено плиткой, и крест поставили в двух метрах… На трапезе после открытия памятника я выступила и сказала, что отец Симеон поднял своими трудами историческую значимость Усть-Выми – он единственный, кто продолжает что-то делать. Душа радуется. Я верю, что у села есть будущее. Как пел Гнатюк: «Завтра будет лучше, чем вчера», – напела Лариса Ивановна нам мотивчик и неожиданно закончила: – …и в монастырь потом ушёл.

– Кто ушёл?

– Гнатюк. Певец.

Уточняем, как лучше пройти к Памятному кресту свт. Питирима, и Лариса Ивановна вспоминает про разрушенную дорогу через плотину:

– Все ждут, когда кто-то отремонтирует. Я узнавала у батюшки, когда сделают уже. А он говорит: «Кому это надо?»

Спрашиваю её: а как же сами жители? разве не им это нужно? собрались бы да и сделали. Она с сомнением качает головой.

Тут начинает звонить колокол – кажется, прямо над головой. Мы как-то и не заметили, что монастырская колокольня за забором, в каких-нибудь полусотне метров. Едва слыша друг друга, прощаемся, но ещё говорим, говорим…

Крест на месте убиения святителя Пермского Питирима

…Крест на окраине Усть-Выми, в низине, утонул в запахах луговых трав. Секут кузнечики. В характере креста видна всё та же рука мастера-коваля Алексея Сметанина. Необычная картина: крест на приподнятой площадке, точно готовясь стартовать в небо, а сквозь вязь его металла вдалеке видны лежащие на стерне катыши сена в белой полиэтиленовой плёнке. Какой-то космический прямо пейзаж. Прогресс! И как-то некстати звучит в ушах рассказ Ларисы Ивановны о местных фермерах: «Было их трое, но двое умерли, замучили налогами… взял кредит, не выдержал.. один ещё остался…» Детали я уже плохо расслышал – колокольный звон не позволил.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий