Храм в Усть-Куломе недалеко от того места, где стоял некогда книжный магазин. Там в советское время можно было купить редкие издания: Андрея Платонова, например, или «Робинзона Крузо». Ещё помню, как тридцать лет назад листал их, обрадованный. Смотрю на реку, в которой мы когда-то купались с друзьями-студентами, приехав из Ленинграда строить дом в этих краях. Не все друзья живы, а она течёт…

Село Усть-Кулом на правом берегу реки Вычегды. Фото: ftpmirror.your-org

В храме за столом батюшка с самыми деятельными помощниками, главным образом помощницами. Конечно, как везде. Знакомимся. Не все, оказывается, прихожане. Любовь Чехова хоть и здешняя уроженка, но приехала в отпуск из Татарстана. Инженер-связист. Несколько лет назад стояла в храме, будучи ещё новоначальной, и вдруг очень сильно захотелось петь. Подошла на клирос: «Девочки, как вы поёте! Я хочу с вами». «А вы знаете ноты?» – спрашивают её. Растерялась. Ходила потом, думала-думала, и спросила себя: «А что мешает научиться?» Два года навещала преподавателя, изучая вокал и нотную грамоту. Поёт сейчас в нескольких храмах.

В Коми у людей сохранилась такая крестьянская черта (наверное, раньше она у всех имелась), как упрямство – без него было не выжить. Я заметил это потом во всех своих собеседницах, какими бы кроткими, спокойными они ни были. Им всем поначалу было тяжело в храме с непривычки, но они продолжали приходить и стоять.

Выходим на улицу, где разбит цветник, очень много цветов, а ветер с реки временами уносит слова, но большая часть остаётся. Расскажу сегодня две истории.

Надежда Ефремова

– Что вам рассказать? Как я пришла в Церковь? – спрашивает Надежда, оторвавшись от послушания в свечной лавке.

Надежда Ефремова: «Господь ведает, что нам потребно, лучше нас»

– Расскажите, – прошу я.

Пришла в семью беда – у мужа Надежды случился инсульт с кровоизлиянием в мозг. Врачи сказали, что итог может быть плачевный: если муж выживет, то будет прикован к постели. И тогда Надежда первый раз в жизни побежала в церковь – это было утром: свечку поставила, помолилась слёзно. На третий день муж встал на ноги, вопреки прогнозам.

– На этом всё бы и закончилось, мы бы забыли свои молитвы, – говорит моя собеседница, – но ночью мужу стало плохо. Рядом никого не было, он не мог дотянуться до кнопки, чтобы вызвать медсестру, и начал падать куда-то в пропасть. «Господи, если Ты есть, оставь меня жить. Я Тебе обещаю, что покрещусь и буду Тебе верно служить», – успел сказать он и… после этих слов пришёл в себя. Долечивался в городе, вернулся домой в декабре. «Давай покрестимся», – говорит. «Давай», – отвечаю.

Но было холодно, а муж был ещё очень слаб, предложил перенести крещение на лето. И тут случился гипертонический криз – он снова перестал ходить. Очень испугался и вспомнил, что дал Богу обещание, которое не выполнил. Мы тогда окончательно поняли, что муж жив только милостью Божией.

– Вы усть-куломская, Надежда?

– Нет, из Жешарта. Закончила педучилище, приехала сюда по распределению, вышла замуж. Муж работал юристом. Так вот, батюшку, отца Александра, мы уже знали, он к нам приходил освящать квартиру. Пошли к нему. Крещение нам было назначено на Крещение – 19 января. Мы ещё толком не знали, что это за праздник. Воду, бывало, брали святую – но что с нею делать? Год она стояла, а потом поливали ею цветы. И такие вот, ничего не знающие, мы крестились, и началась у нас совсем другая жизнь. Состояние было неописуемым: хотелось летать и, что ни попросишь, всё исполнялось, как в сказке. Постепенно благодать от нас отошла, прошло время нашего младенчества, и нам дано было понять, что теперь нужно трудиться. Но первые месяцы были поразительными.

Через три месяца мы узнали, что у мамы – моей свекрови – рак четвёртой степени. Она после этого тоже пришла в храм, а прежде лишь молитвы дома читала, молилась о сыне. Молились о ней все вместе, и хотя врачи говорили, что времени ей осталось несколько месяцев, мама прожила ещё четыре с половиной года, работала в нашем огороде, на службах часто бывала. Когда здоровый человек исповедуется и причащается, перемены в нём обычно незаметны. Совсем иначе с больными. После причастия маме становилось намного лучше.

Однажды упала, сломав три ребра. В больнице ничего не ела, голова не держалась, перестала нас узнавать. Просто лежала без памяти. Мы позвали батюшку, чтобы пособоровал её – причастить было невозможно. Мама лежала с закрытыми глазами, но, когда отец Александр начал читать молитвы, у неё рука сама поднялась с крестным знамением. Когда соборование закончилось, рука упала и снова наступило забытьё. А через пять дней нам звонят из больницы, говорят: «Ваша мама сегодня ночью встала, сама оделась, собрала вещи и стала проситься домой». Было холодно, темно, её попросили подождать утра, а в семь часов нам позвонили. Напрасно многие боятся соборования, думая, что после этого человек непременно умрёт. Но даже если умрёт, хоть как-то подготовится, а случаются и чудеса, как у нас. Восемь месяцев мама после этого прожила – снова трудилась и молилась.

* * *

– Кем вы работали?

– Последнее место – отдел опеки и попечительства. Я ушла оттуда, потому что было очень тяжело. Работа была – забирать детишек из семьи. Забирали со слезами. Получается, насильно, дети не хотели этого. Мне кажется, что дети должны жить в семье. Пусть даже родители пьют, разлучать нельзя, кроме самых-самых крайних случаев. Тех, кого мы забирали, отправляя в детдом, я потом встречала снова. Только теперь детей нужно было забирать уже у них.

– Удавалось ли сохранить родительские права?

– Был случай, когда женщина очень сильно переживала, что у неё отнимают ребёнка, пыталась исправить свою жизнь, ремонт в доме сделала. Она очень старалась. Говорю ей: «Пиши встречный иск на возвращение ребёнка». Но на судебное заседание она не пришла, ушла в очередной запой. Чаще случается так, что нам говорят: «Забирайте, мы ещё нарожаем». Это, конечно, страшно.

Но бывает и по-другому. Одна девушка мне очень запомнилась. Она воспитывалась в детском доме в Зимстане. Отец умер, мать запила, забросив троих своих детей. А девушка после детского дома поступила в училище искусств в Сыктывкаре – она очень талантлива. Но в общежитии почувствовала свободу, начала пить, и её исключили. Вернувшись в Усть-Кулом, вышла замуж и продолжила выпивать, теперь уже вместе с мужем. Когда подняли вопрос о лишении её родительских прав, она, наконец, опомнилась, вспомнила, быть может, что с нею самой произошло. И полностью изменила свою жизнь. Развелась с мужем, вышла замуж за другого – человека значительно старше себя, но крепко стоящего на ногах. Уехала из Усть-Кулома, и теперь у неё всё слава Богу. Воспитывает троих детей, ходит в церковь. Вот таких случаев бы побольше. Но чаще всего живут без Бога, и говоришь с ними, а всё как об стенку горох.

– Можно ли что-то изменить?

– Нужно работать с семьями. Люди впали в отчаяние, спиваются. Отсюда так много социальных сирот. Есть те, кто сознаёт, что так жить нельзя, не хочет так жить, но не имеет сил что-то изменить. Таким, мне кажется, можно помочь, поддержать. Даже человек, который ходит в храм, срывается, у нас такое случается среди прихожан. Разные люди, разным должен быть и подход.

– Знаю историю, когда у бабушки отняли права на опеку, потому что сотрудники опеки пришли в праздничный день и попали на застолье. Родители сидели в лагере, ребёнка воспитывала бабушка.

– Мы такого не делали. Всегда давали шанс исправиться, просили образумиться. Так было в то время, когда я работала. Сейчас не знаю, но всё возможно. Как обычно бывает – проще забрать, чем работать с семьёй. Пришли, увидели, что продуктов в холодильнике нет, работы у родителей нет, дети гуляют допоздна, учатся плохо, – и отнимают. Но это не выход, а умножение печали.

* * *

– Как чувствует себя ваш муж?

– Водит машину, всё неплохо, но чувствительности ноге не хватает. Роптать начинает: «Никак не восстановлюсь окончательно». А Тамара Уляшова, наша прихожанка, в прошлом врач, ему говорит: «Ты видел инсультников в больнице? Посмотри. Говорить не могут, ходить, обслуживать себя. Благодари Господа».

Когда что-то начинает происходить не по нашей воле, мы недовольны и на Господа начинаем смотреть если не с укором, то с некоторым неудовольствием. Но Он лучше нас ведает, что нам потребно. У меня был случай, когда я поехала в Петербург и там в Александро-Невской лавре записалась на поездку в Свирский монастырь. Но её перенесли, а мне скоро домой уезжать. Начала возмущаться, но от поездки всё-таки не отказалась. Людей набилось полный автобус, который всё никак не заводился. Сердимся, спрашиваем, почему всё так плохо организовано, боясь не успеть в монастырь к назначенному сроку.

Но мы успели и даже попали на праздник, был день памяти преподобного Александра Свирского. Какая там была радость! Перед тем как уезжать, пошли приложиться к мощам. Экскурсовод говорит, что мощи всё равно не откроют, ну хоть через стекло приложимся. Пришли, а монах, который там стоял, строго на нас посмотрел и говорит: «Где вы ходите? Я уже раку сейчас закрываю». Её обычно только для священнослужителей открывают, но нам посчастливилось. И ведь если бы мы в назначенный день отправились, не было бы праздника, не было бы такого соприкосновения со святым. Это один из многих уроков, которые мы часто не замечаем.

Тамара Николаевна

– Меня зовут Тамара Николаевна Уляшова, – говорит она, отвечая на мою просьбу рассказать о себе. – Я работала тридцать лет врачом-лаборантом. И конечно, о Боге нас в школе учили, что Его нет, так что вера у нас у всех была одинаковая – лучше сказать, безверие. Как к вере пришла? Мы жили с семьёй в селе Помоздино, у меня муж оттуда. И лишь когда дети появились, вернулась в Усть-Кулом, тогда мама моя жива ещё была, и мы поселились у неё в доме, где я выросла.

Тамара Николаевна Уляшова: «Рядом жили пятеро двоюродных братьев и сестёр, у соседей тоже много детей. Ходили купаться на речку чистую, в походы, на сенокос.Сейчас у наших детей этого нет…»

Там я увидела однажды икону Николая Чудотворца. Икона старинная, а валялась где-то в неприглядном месте. Не знаю почему, но взяла её, вымыла, вытерла и поставила на самое видное место. Это было в советское время, когда мы ничего о православии не знали.

В 91-м поехала в Ессентуки, будучи больным совершенно человеком. Из-за постоянных простудных заболеваний здоровье окончательно расшаталось. Путёвка и авиабилеты были на руках, когда поднялась температура – ангина, но деваться некуда. Когда приехала, увидела объявление, что какая-то бабка лечит людей, ангину в том числе. У старушки-лекарки увидела образа, свечи. Она спросила, крещёная ли я, и отправила в храм. Так я крестилась. И не знаю теперь, санаторий ли помог или бабулька эта, но я поправилась.

Когда у нас открыли храм, отвела сначала детей, чтобы окрестить, а сама ходила только по большим праздникам, очень уставала на службах, поэтому старалась приходить к их концу. Но потом стала ходить всё чаще, начала причащаться. Душа просит, и всё. Вот так, если коротко.

* * *

– Тамара Николаевна, я не совсем понял, как вы, будучи медиком, к бабке-то пошли?

– Знаете, я хоть и врач, но мало верю в традиционную медицину. Она помогает обычно только в критических ситуациях, когда, например, срочно нужна операция. Но если у вас много хронических заболеваний, официальная медицина ничем помочь не может, разве что убрать симптомы, подсадить на препараты, которые снимают боль, но не лечат. А так как едва ли не каждый человек после наступления определённого возраста начинает постоянно болеть чем-то, что лечению толком не поддаётся, его пути с официальной медициной расходятся.

Сама я в итоге выучилась на апитерапевта – это когда лечат пчелопродуктами – и гирудотерапевта, который использует медицинские пиявки. Испытываю всё это прежде на себе, потом начинаю предлагать другим. Это не отрицание того лечения, которое нам рекомендуют в поликлинике, больнице. Но у нас довольно слабо, во всяком случае недостаточно, развита восстановительная терапия, а без неё на ноги человека не поднять. Официальная медицина слишком верит в химические препараты, которые засоряют организм и мешают восстановлению. Вот тогда-то очень полезны становятся те методики, которые я использую. Обе работают. Гирудотерапия чистит лимфатическую систему, убирает тромбы. Апитерапия насыщает организм полезными веществами, укрепляет. Я поняла, что это работает. Но главное всё-таки вера – она лечит душу, даёт силы жить.

 – Что вы можете сказать о качестве сегодняшней медицины?

– Врачи работают на износ, у нас прекрасные медики, однако есть вещи, которые от них не зависят, но очень сильно мешают в работе. Сейчас врачи очень мало стали видеться с людьми – это не их вина, а политика страховых компаний. Врач сидит и пишет, пишет, пишет, ему некогда общаться с больным. Кроме того, лечение происходит по утверждённым шаблонам, когда людям дают бесплатные препараты или выписывают недорогие, которые в лучшем случае помогают ненадолго. Сама через это прошла: прокапался человек, получил временное облегчение, которого хватает на два-три месяца, иногда на полгода, а потом всё нужно начинать сначала. От безысходности человек начинает ездить по другим врачам, но и это не приносит облегчения, потому что дело не в медиках.

Это не говоря о том, что появилось много российских лекарств, которые вообще не помогают. Я не знаю, фальсификат ли это или есть другие причины, но люди проходят курс лечения, принимают препараты, скажем, если у них проблемы со щитовидной железой или сердечно-сосудистые заболевания, с давлением мучаются, а улучшения нет. Врач недоумевает: «Вы прошли этот курс?» – «Да, прошла». А результаты те же самые. Не помогают дешёвые лекарства. Приходится выписывать импортные, а они дорогие, не всем по карману. Да и импортные – думаете, там всё хорошо? Нужна информация: где выпустили, что собой представляют, не подделка ли. В результате у нас хорошо обстоят дела только с хирургией, оказанием экстренной помощи.

* * *

– Каким был Усть-Кулом в пору вашего детства?

 – Родное село, от которого мало что осталось. Дороги были непролазные, мы ходили в сапогах. Теперь иначе. Красивые дома появились, стали жить куда лучше, легче. Стирать не нужно на речку ходить, это хорошо. Но что-то важное изменилось к худшему. У нас были большие семьи. В нашей – шестеро детей. Рядом жили пятеро двоюродных братьев и сестёр, у соседей тоже много детей. Ходили купаться на речку чистую, в походы, на сенокос. У наших детей этого нет.

Жизнь была интересная, но небезопасная. Во втором или в третьем классе я едва не утонула. Мы переходили речку с одной девочкой – она умела плавать, а я нет, в какой-то момент испугалась, вцепилась в неё. Девочка упала лицом вниз, и её потом еле откачали. Хорошо, мужик какой-то увидел, спас нас. В другой раз под машину попала.

– Где вы её нашли?

– Мало было машин, но на мою долю досталась. А ещё хряк однажды сильно искусал, и меня долго водили потом по больницам. Может, Богу была зачем-то нужна.

– Ни разу не было желания помолиться?

– Родители были в то время безбожными, но бабушка, прекрасный человек, носила крестик на приколочке: прикрепляла его к одежде, чтобы никто не увидел. Она ведь сорок лет была учительницей, пока не вышла на пенсию. Дожила до девяносто одного года. О Боге не сказала нам ни слова, но была добрейшим человеком, ни разу голос не повысила, сказки нам читала. И всё-таки её вера не прошла для нас бесследно. У меня дед был на войне, дядя воевал, мама до Берлина дошла, и все вернулись живыми.

– Ваша мама была фронтовичкой?

– Она в передвижном госпитале четыре года была санинструктором. Много раз попадала под бомбёжки. Рассказывала, как погиб поезд, в котором она ехала, лишь один вагон уцелел – тот, в котором она находилась.

Вспоминала, как их, тридцать девушек из Усть-Кулома, взяли на войну. Не всякую брали, только после строгого отбора. Выучили на вечерних курсах, потом были шикарные проводы. Пацаны переплыли на другой берег и привезли оттуда целую лодку цветов. Мальчишек позже забрали. В Сыктывкаре маму хотели было сделать писарем, у неё был очень хороший почерк, из-за плохого зрения отправили дальше. На фронте она долго работала в гангренном отделении, где раненым пилили руки, ноги. Многие девчонки не выдерживали, но мама была добрейшая, безотказная, за что её очень ценили. Конечно, больно было, тяжело, но кто-то должен был исполнять эту работу.

Говорила, что очень многие раненые умирали от столбняка. Солдат, скажем, диктует письмо родственникам, он в здравом уме, должен пойти на поправку – и вдруг конечности резко вытягиваются и боец моментально умирает. А в письме потом приходилось дописать, что солдат успел продиктовать его перед смертью. Условия были очень тяжёлые, землянки в основном. В Европе поразило состояние больниц. Операционные сверкают, гардины на окнах. У нас всё это появилось, по словам мамы, лет через шестьдесят.

Когда объявили День Победы, всех раненых вынесли в цветущий сад, а каждая девушка в госпитале получила в подарок велосипед. Они, конечно, с собой их потом не взяли, оставили. После Победы мама ещё какое-то время служила в Германии в госпитале, до декабря сорок пятого. Однажды их, сотрудников, собрали и повезли в Берлин, где мама расписалась на стене Рейхстага. Я в четвёртом или пятом классе увидела в журнале «Огонёк», на развороте, стену Рейхстага и подпись мамы: «Зоя Попова. Коми АССР». Я помню два её ордена и несколько медалей, но это было не всё. Остальное потеряли дети, играя.

Приехала домой, работала в совхозе, потом завхозом в садике. Почему-то не в медицинский стала поступать после войны, а в пединститут, где проучилась полгода, а потом вышла замуж в Усть-Куломе. Ведь было очень голодно, родители помочь не могли, вот и пришлось вернуться в Усть-Кулом. Десять лет её нет – мамы. На фронте она вступила в партию. Крестилась уже в пожилом возрасте, читала Библию, мы вместе ходили в храм. Женщины в нашей семье, рано или поздно, приходили к Богу.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска