Три беседы с архимандритом Трифоном (Плотниковым)

Часть первая

Более трёх десятков лет знаком я с бессменным духовным попечителем газеты отцом Трифоном (Плотниковым). Он был у истоков «Веры», и не раз его имя появлялось на страницах. Старый знакомый, одним словом. Если бы только… Знакомый незнакомый – получается так, потому что за прошедшие годы я так и не смог взять у него подробное интервью «за жизнь». Попытки были, одну из них – неудачную – я даже однажды запечатлел («Наш батюшка», № 477, ноябрь 2004 г.). Всё дела да дела – не присядешь, чтоб не отвлекали.

Отец Трифон (Плотников)

И вот нынче возможность записать интервью с батюшкой появилась. Сейчас отец архимандрит служит настоятелем Всесвятского прихода, расположенного на одноимённом кладбище в центре Краснодара. Это в нескольких минутах ходьбы от главной улицы города Красной и от административного центра. В одну беседу мы не уложились – договорились о второй. Но и второй не хватило… Всё это, конечно, потому, что мы без конца отвлекались на посторонние рассуждения, батюшка много шутил и смеялся, я поневоле проникся этим лёгким духом и не отставал – местами это будет, наверное, заметно, так что не обессудьте.

На плато Расвумчорр

– «На плато Расвумчорр не приходит весна,

На плато Расвумчорр всё снега да снега,

Всё зима да зима, всё ветров кутерьма,

Восемнадцать ребят, три недели пурга…» –

декламирует отец Трифон и заключает: – Это Юрий Визбор пел, молодец он, хорошая песня.

– Помню. И заканчивает: «…Мы пробьёмся сквозь гору и руку дадим горизонту – тому, за которым весна».

Рудник Расвумчорр

– Я ведь работал там, на плато – в Кировске, отслужив три года на флоте. Сначала разнорабочим – разгребал у отбойников рудоспуска, куда самосвалы привозили руду. А потом уже выучился в вечернем ПТУ на помощника машиниста экскаватора – огромного такого, с ковшом чуть меньшим, чем эта комната… Нас поднимали по серпантину наверх горы, где уже облака ходят, и там мы делали в горе такую дырку, как бы под пломбу.

Виктор Плотников в юности

– То есть вы ковыряли зубы планеты? Получается очень такая по-советски правильная картинка: «Он, отдав долг родине, начал свою трудовую биографию простым рабочим…»

– Тогда я ещё не знал ни Бога, ни Церкви – ничего. Да, был советским. У меня было сильное желание работать на каком-то большом предприятии, быть в гуще народа – как все! Патриотическое такое желание. На другом руднике, но на той же горе Расвумчорр, только в глубине её, работала и моя мама – она была диспетчером предприятия, а потом заведовала складами взрывчатых веществ. И папа там же – он водил электропоезда в подземке, был машинистом.

Кировский рудник

– То есть был шахтёром?

– Горняком. У нас не говорили «шахтёр». Шахтёры – в шахтах, а у нас – рудники. Так вот, двенадцать часов работаешь – двое суток отдыхаешь. Электронных часов не было, проснёшься: а стрелки что, показывают три часа ночи или дня? Там же белые ночи. Выглянешь в окно – народу никого. Но это не значит, что ночь, потому что жили мы в довольно малолюдном районе.

Кировск (бывший Хибиногорск)

Кировск. Подъемник на гору

– Отчего ж вы рабочим не стали? Ведь такая работа затягивает. Хорошие деньги, коллектив, уважение окружающих, да и самого себя. Это очень быстро развивается – такая привязанность к миру, к профессии, к каким-то удобствам…

– Там было очень интересно, но это было не моё.

– Я почему спрашиваю? Потому что у меня опыт такой был: мне всегда нравилось работать с деревом, я умел вытачивать деревянные подсвечники и кубки на токарном станке, а потом учился на мебельщика и в какой-то момент вдруг понял, что дерево стало слушаться меня, оно признало меня своим хозяином. И это очень сильное ощущение, оно даёт удовлетворение, возможность расти в профессии, становясь классным деревообработчиком. Ты как бы срастаешься с материальным, с землёй в широком смысле этого слова, и уже не до мыслей о спасении души. И это, думаю, может вообще закрыть дорогу человеку в храм или к Богу. Или нет?

– Нет, у меня такого не было. Видимо, просто этот опыт на руднике был важен для внутреннего становления. Я так понимаю. А по большому счёту, я всё-таки был там лишний.

– То есть рудой вам не удалось завладеть и руда не завладела вами?

– Мне кажется, что рано или поздно у человека возникает запрос о смысле своего существования, о поиске Бога и спасении. Это зерно, заложенное Богом в душу человеческую, всё равно где-то пробьётся. На этом пути, да, можно притормозить, уйти в сторону. Но Господь даёт возможность человеку найти ответы на вопросы о главном.

И вот, ­кстати, об ­экскаваторе, а точнее, об ­экскаваторщи­ке, моём непосредственном руководителе. Он был хороший профессионал, депутат горсовета, можно сказать, настоящий мужик. У меня, конечно, не было такого таланта. Я в основном сидел там, помогал, когда нужно было что-то ремонтировать, куда-то переезжать. Иногда он давал мне немножко поработать. Я понимал: ну кто я такой? – пацан. И я всё книжки читал, притом на работе тоже. И вдруг на фоне наших вполне хороших отношений он мне однажды говорит: «Слушай, тебе бы пойти в семинарию учиться».

– Это потому что вы церковные книжки читали?

– Церковные, откуда?! Обыкновенные книжки. И я про себя думаю: «Это он, что ли, надо мной насмехается или серьёзно говорит? При чём здесь семинария вообще? Какая семинария?» А у нас с ним не было, чтобы он меня подковыривал, ко мне по-доброму относился, чистосердечно так.

Поиски смысла

– Я действительно читал много. У меня тогда был период активного поиска смысла жизни: комсомол, психология, философия – во всём. Но философия, которую я пыхтел-осваивал, у меня как-то сразу не вызвала доверия. Да, хорошо написано, умнó, но ведь это всё произведения человеческого ума. Пусть автор семи пядей во лбу, но нет, не впечатляет. Замечательно, этот уважаемый мною человек написал так, другой иначе. Мало ли? Но это же люди, а где та правда, которая не зависит от человека?

– Само чтение разве не обогащает человека?

– Вот папа у меня, было время, много книг читал, всё подряд, прям как читальная машина. Потом уже, когда я стал ходить в храм, говорю ему: «Ты бы почитал что-нибудь церковное». А он: «Зачем? Ещё, чего доброго, уверую!» Такое отношение было.

В поисках смысла жизни у меня кувырканий разных много было. Помню, школа, старшие классы, стою за кафедрой, комсомольское собрание провожу в качестве комсорга. Разгорячился, восклицаю перед одноклассниками: «Вы что, не хотите стать коммунистами?!» Сказал и… вдруг меня самого поразило: что же я такое сказал? а зачем это – коммунистами? Ведь я же знаю, что мама одно время работала в райкоме комсомола и после этого её в партию уже было не затащить. Объясняла: не достойна.

И вот только когда я прочитал Евангелие, душа, что называется, нашла то, что искала.

Соловки надо увидеть в детстве

– Соловки были первым монастырём, который я в жизни увидел. Наш классный руководитель Муза Михайловна Авенирова, как выяснилось потом, человек верующий, повезла нас туда на экскурсию через Кемь. Помню, на теплоходике «Лермонтов», когда качка началась, нас здорово тошнило. На Соловках тогда была турбаза, в братском корпусе – биллиардная. Дня три мы там, наверное, были. Я был потрясён! Каков должен был быть дух людей, которые это соорудили из камней! По каналам на лодке мы ходили, на гору Секирную поднимались. Ночевать нас разместили в одном из братских корпусов, в монашеских кельях. Наши-то все спали, но поскольку это был полярный день, ночью, сколько мог, я всюду лазил. Меня прямо тянуло каждый закоулок осмотреть, побывать там, куда не водили. Но я не успел посмотреть всё и решился подговорить нескольких своих одноклассников остаться – пусть наши уезжают, а мы спрячемся и… останемся. Но кто-то доложил Михайловне. Она потом, куда бы мы ни ходили, меня за ручку водила, чтобы я не сбежал, – вспоминая это, отец Трифон смеётся. – Между прочим, Господь услышал, что называется, мои молитвы – мы задержались с выездом из-за погоды на полдня или на день.

Главная встреча

– А как вы познакомились с живым храмом, со священником, как встретились с Богом?

– Это история длинная. Я ходил в литературный кружок при газете «Кировский рабочий», а там почти все поэты были…

– О, стало быть, и вы стишками баловались?

– Нет, не баловался, один раз только написал белый стих, и то только под впечатлением отношений с одной особой. Писать пытался прозу. Единственный рассказ, который так и не дописал (смеётся). Мне больше было интересно там общение. И вот с одним поэтом, так сказать, бальмонтистом, мы решили навестить местного попа, чтобы про него написать что-нибудь такое-этакое смешное. Я-то сказал ему, что моя мама ходит в храм и что мы тоже можем, как бы «по знакомству».

Так выглядел храм Казанской иконы Божией Матери в Кировске. Рисунок Алевтины Ляпинской

Хибиногорский женский монастырь был основан в 2005 на месте бывшего приходского храма

Мама как узнала, ужаснулась. Служил в Кировске священник Владимир Луценко. Благодаря ему мама моя и начала воцерковляться. Она не стала мне ничего говорить, в трепете передала батюшке наше намерение познакомиться. А он сказал: «Да пусть приходят!»

Ну я и пошёл к батюшке, хотя это было позже и без друга, с мамой. Мне было двадцать пять лет тогда, в 79-м году. Он мне понравился – такой добрый, простой человек. Дал мне почитать Евангелие. И когда я стал читать Писание, вот тут душа моя, можно сказать, встретилась со Христом. Для кого-то, может, это фигура речи, а у меня так было практически, на самом деле.

– Что именно произошло? В какой момент?

– В Евангелии всё очень просто. Вот эта простота и легла на душу. Я нашёл в нём то, чего не находил ни в психологии, ни в философии, ни в аутотренинге, ни в комсомоле. Эта книга стала какой-то близкой, родной. На духовную потребу, что ли.

– А предположим, знакомство с Евангелием состоялось за три года до этого, без прочитанных прежде всяких книг по психологии и философии?.. А если бы спустя три-четыре года, когда в экскаваторных буднях скопился бы уже какой-то отрицательный опыт в душе, разочарование, цинизм и прочее?

– Я так вижу теперь: происходило развитие – я искал, искал, а когда созрел, тогда эта встреча и произошла. У Бога всё предусмотрено. Если потребность существует, то она со временем только крепнет, не бывает поздно. Обычно всё происходит именно тогда, когда необходимо. Просто по опыту знаю.

– А что же насчёт литературного опуса «такого-этакого смешного» о батюшке, написали?

– Нет, но, кстати говоря, как-то с моим приятелем-поэтом мы разговорились о том, что надо бы дальше учиться, получать высшее образование. «Вот только научный коммунизм я не хочу изучать», – сказал я ему. «Так иди в семинарию», – вдруг ответил он. Не в насмешку, а просто его как бы осенила идея. Я думаю: «Какая такая семинария?» Не знал даже на тот момент, что они и существуют. Интересно вообще! Второй раз мне своеобразное указание от совершенно случайных людей.

Был и третий случай, о нём уже позже мама рассказывала. У неё была верующая старшая подруга, баба Нюра, сподвигшая её снова в храм ходить. Конечно, мама и раньше бывала в храме, ещё в студенчестве. Ну, свечку поставить изредка, помолиться. И её мама, моя бабушка, верующей была. Правда, её религиозные размышления выражались, например, в том, что она задавалась вопросом: «Вот воскреснут все люди – и куда они поместятся?» Так вот эта мамина подруга очень хотела, чтобы её сын поступил в семинарию учиться. Но он не поступил, и она маме говорила: «Ой, Нина, у тебя Витя – вылитый семинарист!»

– Это дело знакомое: у взрослых часто свой взгляд на детей, их будущность. Главное, чтоб они свои добрые намерения не пытались насильственно реализовать…

– Ещё учась в школе, я ходил в драмкружок при Дворце культуры. Вела его режиссёрская семья из Питера: муж, жена-актриса. Они меня хотели забрать в семью, как бы на воспитание, актёра из меня сделать. Но я не хотел. Помню ещё один эпизод: как-то зимой на улице мы с мамой встретили её хорошую подругу, тренера в горнолыжной школе, она мастер спорта, такая мощная тётя. А у нас горнолыжный спорт в Кировске был очень развит. «Отдай мне его! – говорит она, глядя на меня грозно, как мне, отроку, показалось тогда. – Я воспитаю из него настоящего горнолыжника!» От испуга готов был за маму спрятаться. Хотя мы в детстве лихо гоняли по горным склонам на лыжах с обыкновенными, «петушковыми», креплениями.

– Ох, сколько возможностей мимо! Сейчас священников слушают плохо, а когда артист начнёт о духовности говорить или там спортсмен, то публика тут же уши навостряет. Фигурировали бы сейчас в телевизоре, давали интервью журналу «Фома» о духовности… Шучу, конечно.

На флоте, под водой

– Три года я отслужил матросом на атомной субмарине. Наша база была в Кольском заливе, в Гаджиево. Сейчас-то подводным кораблям необязательно даже из базы выходить, они могут на месте стоять и бабахнуть своими ракетами – долетят. А нам говорили, что чем ближе цель, тем проще её достичь. Время подлёта, скрытность и прочее. И вот мы в поход ходили, к берегам Америки, но куда именно, нам не сообщали. Это была всё-таки военная тайна – хотя мы знали, в каком море находимся, и были названия, которых я вообще прежде никогда не слышал, а потом даже не мог вспомнить. Три месяца без всплытия. Иногда, чтобы врага сбить с толку, в заливе выставляли огромный макет, своеобразное чучело подводной лодки – натягивали тенты на какие-то плавучие конструкции, чтобы сверху, из космоса, было на фотографиях видно. А мы в это время могли находиться за тысячи километров, прячась от противолодочных кораблей и самолётов. Всё это, помню, впечатляло, и я был очень горд своей службой. Особенно когда при каких-то учениях мне довелось по команде с центрального пульта задавать ход большим металлическим штурвалом этой атомной подводной громадине.

Китайско-русская мудрость

– Заметил, что у вас на полках немало книг по Китаю, на страницах которых рассыпаны максимы китайской мудрости. Вот вычитал: «Тот, кто знает свою силу и сохраняет свою слабость, сделается долиной вселенной… в нём будет пребывать вечная добродетель». Неожиданная мысль только на первый взгляд. Слабость – она является для вас содействием спа­сению?

– Свои слабости я очень даже сохраняю и не могу сказать, что на самом деле это хорошо (батюшка смеётся иронично). Сказано: за всё благодарите Бога. Думаешь: «Ты лицом в грязь упал, за что же здесь-то благодарить Бога?» За то, что Господь снова и снова мне показывает мою немощь. Он говорит: «Сила Моя в немощи совершается». Мы это забываем, я лично забываю регулярно. И как только мордой в грязь, так сразу вспоминаешь. Наносное, горделивое, может, временно, но оно исчезает, и ты видишь, кто ты есть на самом деле. Господи, помоги мне! Вот тут просыпается покаянная молитва, тут есть за что: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты мне снова и снова показываешь мою немощь! Только не отринь меня, не остави меня, Господи, помоги мне». И начинаешь молиться, молиться изо всех силёнок. Потом смотришь: казалось бы, тупик, а Господь из этого тупика выводит, поднимая на новую ступеньку.

– Но сознавать силу и сохранять слабость – это ведь противоречие. Если ты сильный, значит, сильный, а если ты сознаёшь свою слабость, как ты можешь быть сильным одновременно? Слабость – да, а силу свою вы сознаёте? Вот, например, сила, которая дана, чтобы управлять приходом.

– Я это силой никак не сознаю. Сегодня ты на приходе, а завтра в походе… И что значит сохранять слабость? Куда от искажённой природы вот так запросто деться? Она и сама сохраняется больно хорошо. Немощь – она на виду и даёт возможность Богу действовать. Я думаю, что это неполезно, думать о своей силе.

– Но окружающие, подчинённые – они не будут слушать немощи, им нужна сила.

– Может быть, речь тут о таланте, способностях? Мама рассказывала. Она как-то пришла забирать меня из детского сада. Заглядывает: тишина, дети сидят за столиками, едят, но только кто-то один ещё и себе под нос напевает. Оказывается, это я. Она с ужасом говорит воспитательнице: «Зачем вы ему разрешаете?!» Та отвечает: «Да вы знаете, если он молчит, то все шумят. А если он поёт вот так, то все молчат». Такое вот было.

Если очень хочешь – дано будет

– Знаешь, один из важных моих опытов жизни в то время – это понимание того, что Кто-то или что-то обо мне заботится. И когда я очень чего-то хочу, то оно будет. Правда, что это и почему, я сильно не задумывался. Ну, есть и есть.

Помню скамейку в парке Лесотехнической академии, когда был абитуриентом. По-моему, к физике готовились. У меня бывало так, что ко мне как-то проникались доверием люди. Вот один абитуриент – видно было, что с доверием, – попросил объяснить ему вопрос по физике. А я не знал по этой теме толком ничего. И точно знал, что не знаю. А ему вдруг объяснил. Я поразился себе, откуда что взялось. Тогда на это не обратил особого внимания, но было странно.

– Интересно бы узнать, попался ли ему этот вопрос на экзамене и не получил ли он двойку, – смеюсь. – А вы что получили по физике?

– Я – пятёрку. Хотя опоздал на экзамен. И из-за этого вместо лесоводческого факультета поступил на химико-технологический. Химия – единственный предмет в школе, относительно которого я был совершенно уверен, что он никогда мне в жизни не пригодится. А вот как всё повернулось.

Из вуза в конце первого курса я ушёл. Решил: хватит занимать чьё-то место. А поступил в высшее учебное заведение, потому что родителям хотелось, маме особенно, а сам я к этому был спокоен. К тому же когда там, в Питере, жил в общаге, приходилось наблюдать образ жизни нашей молодёжи. Как они там голые из окон выскакивают и такое прочее. Бардак. У меня даже возникали мысли: «А зачем жить вообще? Не пора ли уже завязывать?»

– Вслед за этими голыми парнями из окна выпрыгнуть тоже?

– Ну нет (смеётся). Пожалуй, по-другому как-то. Но если серьёзно, то снова наступил период, когда я начал терять смысл… Что касается учёбы в вузе, то первым было желание поступить во Львовское высшее военно-политическое училище. Это было элитное училище – готовили политруков, журналистов. Чтоб поступить, надо было, наверное, чтобы отец кем-то был. А может, сыграло роль то, что были мы из раскулаченных. Меня не приняли по конкурсу документов, даже на экзамен не пригласив, – было обидно. В военкомате сказали: «Поступай тогда в Ленинградское высшее артиллерийское училище». – «Нет. Раз уж мне отказали, даже не посмотрев, значит, не моё это дело». Потом была ещё попытка поступить на журфак Ленинградского университета. Помню, явился я после службы в морской форме, а вокруг абитуриенты завидуют: «Этот наверняка поступит, он в форме, после армии». А я срезался на сочинении. Тема очень советская была, меня «не вдохновила». А потом уж пошёл в Лесотехническую академию в том же Ленинграде. Её в шутку студенты называли «дубовая академия».

Учёба в вузе позже помогла мне поступить в семинарию. Вторая половина 70-х, хрущёвские гонения позади, наметилось как бы некоторое потепление в отношениях между властями и Церковью. Нужны были священники. Резко увеличили набор. Если раньше один класс набирали, тут – сразу три. Кого брать? Нужна была какая-то степень воцерковлённости, конечно, а если высшее какое-то образование, пусть и незаконченное, – вообще хорошо. А я ещё неплохо читал по-церковнославянски, была рекомендация от священника. Вот и попал среди таких. И поступил во второй класс семинарии.

После службы на флоте и неудачного поступления на журфак ­вернулся домой. В церковные сторожа подался, был при храме постоянно. На самом деле читал и учился петь на клиросе, но меня оформили сторожем, чтобы власть не раздражало – в то время было недопустимо, чтобы молодёжь появлялась в церкви.

Так выглядит храм в Кировске сегодня. Фото сделано на Пасху 2018-го

«Наставь юношу при начале пути его»

– А как воспринимали участие в пении на клиросе сверстники?

– Во-первых, я как-то со своими друзьями постепенно перестал общаться. Отпала необходимость, да и мне не хотелось. Я практически постоянно был в церкви, потом жил при церкви. У меня мама с папой даже были немножко напряжены. Особенно мама, знавшая мой характер, что я могу легко за что-то браться и так же легко бросать. Она была очень обеспокоена, как бы у меня так не получилось и с церковью. И они объединились с папой в этом смысле, провели совещание по моему поводу и пригласили меня на беседу.

– И какую вынесли резолюцию?

– Не-не, резолюцию выносил я. Они спросили, не слишком много ли я нахожусь в церкви. Когда я понял, что они меня хотят вот так притормозить, я сказал, что, если вы мне будете препятствовать в пребывании в церкви, у меня нет родителей.

– Шантаж малолетки?

– Они знали, что я хоть и домашний по характеру молодой человек, но… Это, наверно, от мамы – она как-то раз поставила автомобиль на два колеса и проехала – уххх!

– Расскажите об отце Владимире, которому вы помогали. О будущем иеромонахе Стефане.

– Во-первых, человек он был добрый, терпеливый, молитвенник. Он молился обо мне, учил меня молиться. А у меня характер порывистый, максималистский, мне много не надо, чтобы вспыхнуть. И когда мы общались, он меня не ругал, не тормозил, а посмеивался, когда видел, что я явно перебарщиваю. И мне это было удивительно.

Он передавал мне какой-то свой духовный опыт, что-то объяснял, и я заметил, как это влияет: в ситуации, когда я обычно вспыхиваю, вдруг внутренний голос говорит: «Всё будет хорошо». – «Бррр! Как это хорошо?!» – «Всё будет хорошо». Проходит некоторое время, и действительно всё хорошо, по крайней мере нормально. Отец Владимир жил при храме, и до сих пор в памяти наши разговоры в его кухне.

– Он сам себе готовил?

– Нет, ему помогали женщины, там всегда при храме кто-то был.

– Ну вот, представляю храм в то время: одни белые платочки и… молодой человек. Как вы себя ощущали в этом, оторванном от советской жизни, мире?

– Бабушки ко мне относились хорошо, уважали. Что касается властей, помню, вызвали в горсовет на встречу, узнать, что я делаю в церкви, ведь это не осталось незамеченным. Но батюшка мне объяснил, как надо вести себя: главное – молиться, а Господь Сам вложит в уста, что надо говорить. «И перед тем, как будешь входить, перекрестись». Встретили меня двое – один, видимо, депутат, а второй, чётко задававший вопросы, скорее всего, кагэбэшником был.

К тому времени я уже читал церковную литературу, ЖМП, что-то знал о колонне церковных танков и эскадрилье самолётов в годы Великой Отечественной, верующие на них собирали средства. И когда мне этот депутат задал вопрос: «Вам же нельзя оружие в руки брать?», я сделал удивлённое лицо, а его коллега поправил: «Это неправильно, баптистам нельзя, им можно…» Короче говоря, зацепиться им особо было не за что, отпустили без последствий. Но мы отвлеклись.

– Отец Владимир вам и предложил ехать в Коми?

– Это было естественно, что, если он туда переезжает, я тоже.

– Но приход-то жалко? Да и родители.

– А с кем оставаться, со старостой Михаилом Ивановичем? – староста у нас был, как мне казалось, вредноватым, с властями дружил. Постоянно с батюшкой сражался. Не-не-не, извините. Родители же против отъезда не были. Они видели, что я всё время в храме, занимаюсь ремонтами, крашу-мажу. У батюшки с учёбой в семинарии были проблемы, я ему помогал делать конспекты и прочее. Когда он окончил семинарию заочно и диплом получил, такой радостный был. Он в Кировске в храме Казанской иконы Божией Матери служил целибатом, но душевный склад монашеский был, смиренный, молитвенный. Просто спасение для меня. У меня до сих пор тыр-пыр восемь дыр, а батюшка умел как-то нейтрализовать, что ли, пыхалки мои гасить. За внимательность к людям, мягкость души его и любили многие.

– Заодно спрошу и про владыку Исидора, нынешнего митрополита Екатеринодарского. Вы ведь с ним в Кировске ещё познакомились?

– Когда он был в Кировске, мы общались. Меня батюшка с мамой вместе повели к владыке знакомиться. Он мне пришёлся по душе, видимо, и я тоже ему. Владыка сразу в ходе беседы сказал: «Хочешь, я тебя рукоположу во дьякона. Или учись, иди в семинарию». Я был поражён: никто и звать меня никак, ничего не знаю в церковной жизни, а он мне сразу предлагает такое. Понятно, что учился бы у батюшки и заочно. Это было в ноябре, на Казанскую, а на следующее лето владыка должен был приехать уже рукополагать меня. Само предложение было мне приятно, но я чувствовал себя совершенно неготовым. И так Господь устроил, что владыка не смог приехать. И рукоположение моё отложилось.

* * *

Откладываем и мы наш разговор до следующего раза. Договорились: батюшка поведает о своей жизни на приходе в селе Иб Республики Коми.

Продолжение следует

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска