Ко Дню памяти и скорби 22 июня мы публикуем фрагменты из воспоминаний фронтовика Ивана Степановича Зебарева. О его военной судьбе «Вера» рассказывала два года назад («Отцовское благословение», № 758, июнь 2016 г.). Коми паренёк был призван в 1943-м и участвовал в боях за освобождение Украины, Белоруссии, Прибалтики. О тех жарких днях повествуют страницы его «солдатских тетрадок».

Рядовой Иван Зебарев. Фото сделано в Германии в 1946 году

В НАСТУПЛЕНИИ

…Нам предстояло незаметно достигнуть передовую позицию, не доходя одной деревни, которой надо было овладеть. Местность была почти ровная, и когда мы ворвались, узнали, что до этого люди жили в своих домах, с огородами и сараями, поленницами дров и т.д., и их настигла война. Но ни людей, ни скота не было видно. Гражданские, видимо, ушли с приближением фронта. Ведь фронт проходит по этим местам уже второй раз (1-й Прибалтийский. – Ред.). Дома были пустые, но народ при оккупации вынужден был выполнять приказ немецкого командования: поля обрабатывать, сеять зерновые, а урожай для хозяина оставляли только 10%, поэтому люди по возможности сеяли зерновые, обрабатывали огороды и сажали картошку, разные овощи, чтобы выжить.

Немцы яростно вели огонь по нам. Но на войне надо быть очень внимательным и осторожным, используя любое укрытие в местности. Ибо враг очень свирепый, обученный и, допустив малейшую оплошность – выскочив в открытую или не выждав лишнюю минуту, думая, что враг не видит, можно попасть под огонь немца. Так и при моих глазах погиб наш солдат Березин из города Брянск. А как получилось. На моих глазах Березин рванул из укрытия и начал бежать по картофельной грядке, хотя командир взвода крикнул: «Березин, ложись!» Но в то же мгновение немецкий автоматчик, сидевший за памятником (там было небольшое гражданское кладбище), дал очередь по солдату, и его как бы подкосило. Видимо, он заметил до этого немца и хотел его подбить, а враг опередил. Там же второй солдат вёл огонь с небольшого окошечка летнего домика, заметил немца, сидевшего в соседнем одноэтажном доме. Но он не мог его поразить из-за стоящей поленницы. Решил короткой перебежкой добежать до поленницы, но не успел: с другого дома немец, которому видна была вся картошка, полоснул пулемётной очередью по солдату, который не добежал буквально два шага, упал мешком, как будто запнулся за что-то, и уже не поднялся. От подобных вылазок мы делали для себя вывод: прежде чем делать второпях шаг, осмотрись, иначе окажется этот шаг роковым. Когда всё утихло, мы снова собирали наших погибших и хоронили в братскую могилу, хотя их было только трое. А раненым оказывал наш санинструктор, симпатичная девушка, первую помощь, и их отправили в санбат: двоих на санитарной повозке, у которых было ранение в ногу, а трое могли идти пешком.

ПРО РУССКИЕ «КАТЮШИ» И НЕМЕЦКИЕ МОТОЦИКЛЫ

Там же мы были очевидцами, как выходила из окружения целая армия. Наша дивизия, оказывается, была направлена на разрыв кольца, где немцы окружили целую армию нашу. И они шли и шли почти двое суток, со своей техникой, пехотными частями и обозами, а нам дали передышку. Но немцы, не выдерживая наш натиск, оставили только подразделения, владеющие мобильным транспортом. Это позволяло им быстро отступать на значительное расстояние, быстро убрать своих погибших и раненых на машины и незаметно отступить на следующую позицию, а не сидеть до рукопашного боя. Поэтому у нас потери были значительно больше: противник открывал огонь только тогда, когда было значительно близкое расстояние, и мы оказывались под усиленным огнём. Мы всегда передвигались пешком, и наземная разведка шла на незначительном расстоянии от основных сил, а воздушная разведка почти не велась, как у немцев, – их самолёты-разведчики «Рама» всё время кружили и оповещали наземные подразделения и истребительную авиацию, артиллерийские и танковые подразделения. Кроме того, когда наступаешь узким клином без бронетехники, несёшь значительные потери солдат.

Фрагмент записей в дневнике И. С. Зебарева

В первую очередь маневренность войск зависит от наличия транспорта. Немецкие войска, оснащённые сухопутной техникой, автомашинами разных типов и мотоциклами, с малым количеством солдат оказывали сопротивление, намного превосходящее по силе сопротивление подразделений наших войск. Пока мы преодолевали пешком до десяти километров, враг успевал выбрать преобладающую по качеству местность, окопаться и ударить неожиданно, шквальным огнём, не дожидаясь, когда мы развернёмся и окопаемся. Ещё у страны не хватало танков, самоходной артиллерии, крупнокалиберных миномётов и так называемых реактивных систем залпового огня (РСЗО – «Катюши»). В то время это было самое совершенное оружие наших войск. Я впервые видел его боевую мощь, когда оно было применено для уничтожения основных немецких войск, окруживших нашу армию. Через наши головы, сзади нас как полетели огненные ракеты! Весь горизонт перед нами загорелся в огне. Мы ещё не знали это чудо-оружие: без громких выстрелов пушек, а какой-то непонятный прерывистый визг. И мы сразу поняли по тому, как немцы начали без оглядки отступать на своём транспорте, что заработали «Катюши». Тогда, после этого огненного залпа, и стала выходить из окружения наша армия, находившаяся в кольце. Второй раз я увидел смертоносный огонь «Катюш» только при форсировании реки Висла на 1-м Белорусском фронте. Тогда они были применены для захвата и закрепления плацдарма на левом берегу Вислы. Они открыли огонь с правого берега, а мы уже были на левом берегу, и на зеркале поверхности отражались летящие, как бы раскалённые ракеты, выбрасывая за собой пламя огня. Так же и здесь, в Прибалтике, но это оружие увидели впервые даже старые солдаты, которые прошли несколько фронтов. После этого залпа «Катюш» сопротивление немцев резко ослабло, и только эти мобильные соединения оказывали небольшое сопротивление, отступая до самой Литовской границы.

ВЫСТРЕЛЫ В СПИНУ

В нашем направлении наступления попадались в основном хутора и редкие деревни в Литве. Но жители относились к нам не дружелюбно, как белорусы, а некоторые местные, в основном крестьяне, даже враждебно – мол, «оккупанты», а не «освободители», как говорили белорусы. На этом фронте наступление было особо трудным, направление его всё время менялось: то наступаем в южном направлении, то нас снимают с этого направления и направляют на северо-запад. Пешком проходим целый день и сталкиваемся с противником.

В Литве тогда в сельской глубинке были убогие хутора, заводов почти не было, кроме небольших молокоперерабатывающих предприятий. Когда мы освободили один сельский такой заводик, мы вообще не видели ни одного человека из персонала. Как будто все куда-то убежали. Вся выработанная продукция была на открытом складе. Ну а мы с непривычки наелись этого масла, и у многих начался понос. Я после этого, наверно, целый год не мог видеть сливочного масла и чуять его запах – переели.

Часто местные сельские богачи, которые не хотели советской власти, стреляли нам в спину. Был случай. Когда нас сняли с одного направления и погнали пешком, то, когда мы проходили у одного хутора, с окна сарая застрочил пулемёт. Пока мы развернулись и достигли сарая, хотя они отстреливались, – там были пожилой бородатый мужик и паренёк с ним. Их повели, но нам их не разрешили расстреливать, мол, их будет судить наш советский суд и вышлет в наши лагеря подсудимых. Но наших двое погибло, а одного серьёзно ранило, пришлось отправить в госпиталь. А погибших там же похоронили. После войны здесь, в Сыктывкаре, в кирпичном заводе Дырнос, когда я был агитатором во время выборов, встречался с этими прибалтийцами. Они говорили, что вот нам не разрешают вернуться на родину, привезли «ни за что». Я тогда им сказал: я свидетель ваших преступлений. Они покраснели на лице и ни слова больше не могли сказать в своё оправдание. За каждым – от трёх солдат до целого взвода погибло при освобождении Прибалтики.

Наутро начали опять наступать – где по-пластунски, где короткими перебежками. Подходим к богатому хутору, где немцы долго сопротивлялись. Когда мы начали окружать, они на мотоциклах успели с малинового сада незаметно вырваться в лес, который был метрах в пятидесяти от хутора. А когда заметили, уже было не достать из автоматов. Семья состоятельного хозяина не могла выехать, у них были двухэтажный кирпичный дом, дворовые постройки и кирпичный коровник из 20-30 скотин. Когда я подошёл к хозяину, попросил, мол, дай нам попить воды – было очень жарко и мучила жажда, – он отвечал: «Нет воды». Как нет, говорю, смотри какая у тебя семья, а скотный двор? – там, наверно, полно скота, ну-ка пойдём посмотрим. Как открыли коровник, а там через три метра – поилки. Когда мы ему задаём вопрос, а это, мол, что же, он делает непонимающий вид и говорит, что не понял нас. Как тебе, говорим, не стыдно, видишь, у нас губы пересохли, ты не то что кружки молока – даже воды пожалел нам, освободителям Прибалтики. Когда мы его попросили показать колодец, мы увидели, что колодец набит доверху полными молочными бидонами. Я готов был шаркнуть из автомата по этим бидонам, но воздержался. Только показал ему на свой автомат и сказал: «Видишь, подонок, эту игрушку? Вот шаркну по тебе – и тебе конец». Он тогда делает такую виноватую мину, извиняется и просит дочку принести ведро с цепью, чтобы вынуть воду из колодца. Тогда мы напились, набрали воды в свои фляги и пошли догонять своих.

Сейчас могу анализировать отношение к нам, солдатам, освобождаемых народов и союзных республик, и соседних государств. Я всю жизнь буду благодарен славянским народам, которые нас встречали на фронте и оказывали всяческую помощь, чем могли. Даже иногда делились последним куском хлеба или картофельной шаньгой, которых у самих было в обрез. Взять украинцев: когда мы проходили украинские деревни, разрушенные войной, убогие, разбитые кровли, кое-как укрытые снопами свежей соломы или подручными средствами, которые держались на плетёнках из хвороста, на редких жердинках, – они выходили со всей деревни, благодарили нас, что мы родные освободители от фашистов. Улыбались, некоторые плакали от радости, что мы догоняем передовую, чтоб дальше гнать фашистскую гадину из нашей земли. Они приглашали отведать ихнее угощение: горячую картошку, солёные огурчики, лепёшки картофельные, обваленные в муке и обжаренные в подсолнечном масле. А у кого не было еды, выносили вёдра с холодной водой и наполняли наши фляги.

Каждая бабка или дети, чьи сыновья, отцы, братья так же где-то воевали, всё спрашивали, не встречали ли Павла Омельченко или Виктора Кириченко и т.д. Нам приходилось успокаивать их: пока, мол, не встречались, но если, Бог даст, встретимся, обязательно передадим привет. Обнадёживали пожилых матерей, детей: мол, мир тесен и всё может быть. Таким же было обращение сельчан-белорусов. А вот на территории прибалтийских республик подобного отношения не ощущалось – наоборот, ощущалась какая-то неприязнь, которой не было даже на польской земле и даже на немецкой.

СОЛДАТСКАЯ БАНЯ

После упорных боёв нашим частям удалось продвинуться около 30 километров, немцы же отступили по связывающей шоссейной дороге и укрепились. Когда наша основная ударная сила со своим разведывательным дозором встретилась с немецкой обороной, завязался бой. И нам удалось с малыми потерями, ранеными только, овладеть позициями немцев. Тогда нас заменила другая часть, которую мы раньше заменяли, а нам дали отдых, чтобы мы собрали своих тяжелораненых и отправили в санбат, а основному составу бойцов сделать отдых с приёмом бани в полевых условиях.

Я первый раз видел, как медицинский персонал проводит дезинфекцию нижнего белья солдат. Берётся большая железная бочка на трёх упорных точках, наливается раствор дезинфекционного состава, это 1-2-процентный ДДТ (дуст) или прирстриум. Снизу разжигается костёр, а бельё развешивается сверху в бочке, закрывается крышкой. И в высокотемпературном пару уничтожаются инфекционные микробы, одёжные вши и гниды. Эти дезинфекционные процедуры проводились на фронте периодически, при возможности времени и условий. Обычно летом, около озёр или речек. А зимой я принимал дезинфекцию на 1-м Белорусском фронте, где установка была на улице, а рядом был сооружён большой блиндаж для солдат, где переодевались по очереди. Но конечно, проводились обычно в городских банях или уцелевших банях в освобождённых крупных сёлах. Но мне подобное, за прохождением трёх фронтов, удалось пройти всего два раза, так как солдат на самой передовой в бою, в наступлении долго не пробудешь – или убьют, или ранят. От дезинфицированного белья потом неприятно пахло дустом.

Отдых был устроен у озера, где вплотную был лес, что давало возможность укрыться от возможной разведки противника. Были жаркие дни, мы могли покупаться, выстирать и высушить на солнце своё обмундирование, которое было пропитано потом, даже на спине гимнастёрки выступала соль.

ЧЕРНИЧНЫЕ ЛАДОШКИ

Однажды нам приказали окопаться из-за столкновения с сильной немецкой группировкой. Окопы были соединены траншеями, чуть ли не в рост человека, и с лесной опушки, что была рядом с окопами, забежали девочки и мальчики русские и нас начали целовать и угощать черникой из стеклянных банок. Оказывается, они русские дети, которые были угнаны из новгородских, псковских и ленинградских областей. Мы стали расспрашивать, чем они занимаются. Они рассказали, как их эксплуатируют на торфоразработке, на непосильных работах. А сам генеральный директор фабрики, мол, удрал на запад с немцами, оставив свой особняк. Но мы им, детям, сказали, что вы, мол, сейчас свободны, сами себе хозяева. Соберите свои вещи, запрягайте лошадей с повозками и едьте до первой железнодорожной станции, расскажите дежурному по станции, и вам должны дать бесплатные билеты до своих станций, где самая близкая станция от вашей родины, села или города, откуда вас угнали немцы. Мы их проводили, чтобы, не дай Бог, их не ранило. Очень трогательным было расставание: мы им дали у кого что было из харчёв – хлеба, сала, консервов на дорогу – и сказали, чтобы нашли наши полевые кухни, где их накормят. Немцы вели сильное сопротивление, мы еле-еле отвели детей, которым было не больше 12-14 лет, они всё нас спрашивали, нет ли среди нас ихних земляков. Но мы очень боялись, чтобы их не сразила немецкая пуля, потому что они иногда бездумно высовывались, вставая в полный рост там, где глубина траншеи была неглубокая. Ведь траншею вырыли в спешке, ночью, чтобы немцы не заметили. Как иногда показывают по телевизору, что траншеи очень глубокие, свободные по ширине и даже стенки траншеи обложены досками или тонкими жердями… – я ни разу не видел подобные траншеи в свои военные годы. Может, такие укрытия рыли при долговременной обороне, но мне приходилось всё время участвовать в наступлении, такие капитальные сооружения обороны не строили. Если уж где-то останавливались на оборону, то в населённых пунктах или городах, на окраинах.

«САНИТАР, РАНИЛО, СПАСИ!»

…Наутро мы прорвали немецкую оборону и снова вели наступление. Нам периодически давали перерывы от наступления, чтобы хоронить своих солдат в братских могилах. В одной из них похоронили нашу санитарку, симпатичную девушку, и нашего повара полевой кухни, которые погибли случайно, не на передовой, в бою, а в прифронтовой зоне, километрах в двух от передовых частей, ведущих непосредственные бои. Они ехали, двое, на полевой кухне, на лошади. Немцы, отступая, минировали не только местности основного направления нашего наступления, но и просёлочные дороги – щебёночные и даже выложенные камнями. Вот на такой дороге заложена была противотанковая мина, которая от солдатского сапога даже не взорвётся, а от заднего лошадиного копыта запал мины сработал. Большая взрывная волна разбросала повара, санитарку и лошадь. От полевой кухни остались обломки. А останки повара и санитарки принесли на простынях и тоже положили в братскую могилу. В душе каждого нашего солдата остался осадок, что такая симпатичная девушка, которая не раз спасала наших солдат под огнём противника, выносила иногда на себе или ползком из поля боя, лишилась жизни не на передовой. Иногда мы, солдаты, в бою передвигаемся на открытой местности, где ползком, по-пластунски, где короткими перебежками. И вдруг услышишь крик раненого солдата: «Санитар, ранило, санитар, ранило, спаси!» И вот тогда санитар вынужден приползти к раненому – оказать первую помощь, перевязать. А если тяжёлое ранение, разрывной пулей или от взрыва снаряда, мины или фаустпатрона, санитар обязан вынести раненого с поля боя и организовать отправку в санитарный батальон или дальше в глубокий тыл, в зависимости от тяжести ран, полученных солдатом в бою.

ПИЛОТКА С ЗАПИСКОЙ

…Мы бежали на плотный, как молоко, туман по скошенному лугу, где росли одиночные кусты ольхи или рябины, разобрать было невозможно. И казалось, будто противник стреляет над нами, с пятого этажа, и звук очень громкий и близкий, только слышен свист летящих над нами пуль. И вдруг наткнулись на речку. Берег был низкий, и туман плыл как будто по течению. Речка была небольшая, и в тумане вырисовался крутой, высотой примерно метра четыре противоположный берег с расщелинами. Нам было приказано соблюдать идеальную тишину, чтобы не выявить себя. Из-за тумана мы не видели немцев, видимо, и немцы нас тоже пока не видели, а просто вели редкий огонь в плотный туман без цели. Командир приказал: тихо спускайтесь в воду, чтобы немцы не слышали всплеск воды, и доплывите до противоположного берега. Мы так и сделали. Пока не перебрался весь взвод, мы не стали подыматься по расщелине берега. Немецкий пулемёт периодически тарахтел вслепую по правому флангу. Когда мы начали выскакивать наверх и открыли огонь, немцы начали отступать, но из-за тумана их отход было трудно заметить, только можно было ориентироваться по их уходящим выстрелам.

Летний знойный день начал наступать, и туман стал рассеиваться. Вырисовалась грунтовая дорога, по обе стороны – канавы и спелые хлеба, рожь. Нам было приказано преследовать отступающих немцев по этой дороге. Приходилось продвигаться очень осторожно, укрываясь по канаве. Периодически было видно, как группы немцев, убегая, тоже старались делать перебежки, чтобы не попасть на наш огонь. У одного мостика небольшого в канаве увидели кожаный плащ с погонами немецкого обер-лейтенанта. Но один из наших солдат всё доказывал, что этот плащ оставили не сейчас, а значительно раньше. Он всё утверждал, что это убегают наши солдаты с другой роты, которые форсировали реку раньше и считают нас немцами – я, мол, видел, что обмундирование у них наше солдатское, выцветшее, а не тёмно-зелёное. И начал кричать, выскочив в открытую на дорогу: «Русские мы, свои, постойте!» Немцы как дали очередь – пули прорешетили по его груди, и солдат свалился насмерть, как подкошенная берёзка, не успев даже слова сказать. Нам стоило чуть ли не жизни отдать, чтобы его стащить в канаву, но обошлось благополучно. Мы там, в канаве, вырыли небольшую яму-могилу, глубиной полметра, и похоронили, оставив сверху пилотку, с запиской внутри, что здесь похоронен русский солдат Плотников Николай 3 августа 1944 года… Такое необдуманное решение. Ведь все ему говорили: не смей даже кричать, это не наши.

ПОСЛЕ РАНЕНИЯ

…Госпиталь располагался в самом городе Витебске. Меня переносили на носилках, я чувствовал себя ещё довольно слабым. Когда занесли в приёмный покой госпиталя, где лежали на носилках несколько раненых, выходит с отделения раненый солдат на костылях, с одной ногой, другая ампутирована выше колена. Его уже демобилизовали, он собирается ехать домой, и нисколько не унывает, потому что остался жив и едет к родителям. И он перед нами, как артист, очень интересно жестикулирует своей культёй, очень смешно. Мне тоже смешно, но смеяться не могу – очень сильная боль отдаёт в оперированную спину. А другие смеются.

Нас разместили в просторную длинную комнату, где лежало около 20 раненых. Койки расположены в ряд. Воздух тяжёлый. Некоторые раненые на вытяжках ноги, приподняты наверх, на какую-то стойку с приспособлениями. И в основном эти раненые лежат месяц и больше без движения, образуются пролежни – гнойные язвы, что очень больно. Их периодически медицинские сёстры поворачивают и обрабатывают ватным тампоном с каким-то раствором, даже больно смотреть. Там я пролежал неделю, и нас, как стало легче с прооперированной раной, погрузили в медицинский поезд на отправку в глубокий тыл.

На городских станциях поезд всегда останавливался. А я уже был ходячий и мог выходить на перрон станции. Раненые, у кого не было денег, старались обменять то свой перочинный нож, то красивую табакерку с-под сигарет, то ручные часы или опасные бритвы, ибо хотелось попробовать домашнюю еду, по которой мы уже соскучились. Мы были одеты в больничные одежды, ведь было лето, и они были похожи на нижнее бельё. В военное время увидеть на перроне людей как бы в нательном белье – ничего зазорного не было, наоборот, народ относился с уважением, мол, это защитники нашей страны, раненные на фронте. Бабки обращались к нам: «О, сыночки, как там, много ещё земли нашей под немцами осталось? Попробуйте, пожалуйста, мою стряпню, или мои фрукты: яблоки, вишни, сливы». Они знали, что у нас нет денег, с фронта возвращающихся. И тогда народ был значительно добрее, хотя жизнь была очень трудная и бедная.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска