Здравствуйте, уважаемые издатели газеты «Вера»! Огромное человеческое спасибо за ваш кропотливый труд. Выписываю газету давно и жду её с большим нетерпением. Первоначально «Вера» привлекла меня тем, что она православная газета Севера России. Когда была жива моя мама, то о Севере вспоминала со слезами. «Северная Двина», «Котлас», «лесоразработки» – эти слова я постоянно слышала в нашем доме. Дедушку Ивана Ефремовича Пруцкова, бабушку Федосью Корнеевну вместе с малолетними детьми и с семьями взрослых детей раскулачили и примерно в 1930 году из хутора Уваровский Сталинградской области выселили на Север, в Архангельскую область. Раскулачили. Какое у них было «богатство», нам не суждено было узнать. Когда можно было спросить у мамы, мы не спрашивали, а теперь спрашивать не у кого. Знаю только, что у дедушки была большая семья – это и было его главным богатством.

Раскулачивание – политика массового преследования крестьян по признаку имущественного положения, проводившаяся большевиками в период с 1930 по 1954-й год (фото с сайта russian7.ru)

Просматривая архивы нашей семьи, я узнала следующее. Моя мама, Ефросиния Ивановна, 1901 г. р., старшая дочь дедушки с бабушкой, в 1921-м вышла замуж за своего хуторянина Афанасия Тимофеевича Пруцкова, и молодые стали жить в семье мужа, у дедушки Тимофея Максимовича. Дом находился рядом с церковью и кладбищем. Молодые пели в церковном хоре, а папа был ещё и прекрасным звонарём. Колокольные переливы хуторяне различали и говорили: «Это звонит Афанасий». Семья, где жили молодые, была большая – 20 человек. В одном доме жили три женатых сына с семьями. А дом я хорошо помню. Это комнаты с огромной русской печью, обязательно с полатями, где спали дети; горница, холодная комнатка, где спали летом, и большой чулан. Но все помещались, всем хватало места. Всё было так, как в фильме «Тихий Дон». Я вспоминаю эти плетни из хвороста, эту казачью речь, пляски – в фильме всё скопировано до мелочей.

Маму выдали замуж с большим сундуком. Дедушка Иван Ефремович привёз его со службы из Санкт-Петербурга, с подарками для всего семейства. Покрытый металлом, с блестящими пуговками, сундук был очень изящно сделан, а самое главное – имел замок с секретом. Замок тот открывался большим ключом, и раздавалась красивая мелодия. А на ручке была надпись: «Санкт-Петербург 1906». Помню, в праздничный день, когда мама была посвободнее, я просила: «Мама, пойдём в сундук!» (он стоял в горнице, которую зимой закрывали и не отапливали), и если она удовлетворяла мою просьбу, то это было настоящее счастье. Чего же там только не было! Масса ящиков, коробочек, а на крышке с внутренней стороны наклеены обёртки от конфет, мыла и т.д. начала XX века. Я в семье была восьмым ребёнком, и сундук по наследству перешёл ко мне. Хранила я его практически всю жизнь.

Кстати, о богатстве. У моих родителей, так же как у дядюшек, семьи прибавлялись быстро, и в 1929 году дедушка решил отделить двоих сыновей с семьями. В раздельном акте недавно я увидела всё его богатство (сам он тоже был бы выселен, но три его сына служили в Красной Армии, и это спасло дедушку).

В хозяйстве дедушки было: рабочих лошадей и коров – по 3 (сыновья получили каждый по лошади и по корове); рабочих волов – 4 (дядя Илья получил одного вола, а папа – двух, потому что у него было четверо детей, а у брата Ильи – двое); свиней – 2 (одну оставил себе, а вторую отдал дяде Илье). Также в дедушкином хозяйстве были козы и овцы, и оба сына получили их поровну, по 5 голов.

Был у дедушки и разнообразный сельхозинвентарь: плугов двухлемехных – 3; борон железных – 4 (сыновья получили по плугу и по бороне); косилка и сеялка, как имеющиеся в единственном экземпляре, оказались в общем пользовании. Кроме того, сыновья получили каждый по арбе и по повозке.

Вероятно, такое же добротное хозяйство имел и мой выселенный дедушка – Иван Ефремович. Хуторяне все были людьми работящими, а земля на Юге вознаграждает за труды сторицей.

* * *

Папа мой, 1899 г. р., в Гражданской войне не участвовал из-за инвалидности – косой он повредил пальцы ноги. Что творилось на хуторе Уваровский во время Гражданской – страшно представить. Мама рассказывала: на хуторе то красные, то белые. Днём одни – ночью налетают другие. Страшная резня была, и на другой день случалось хоронить до 13 человек. Когда начали публиковать в «Роман-газете» главы из «Тихого Дона», во второй книге был помещён список казаков-подтёлковцев, расстрелянных белогвардейцами на хуторе Пономарёв Ростовской области в мае 1918-го (Фёдор Подтёлков – один из руководителей революционного казачества на Дону. – Ред.). Из нашей станицы Михайловской среди погибших значились пять человек. Среди них казак Дмитрий Павлович Коновалов – наш хуторянин. На хуторском обелиске среди героев Гражданской войны есть и его имя. А обелиск с именами 160 хуторян, воевавших на полях сражений Великой Отечественной, воздвигнут трудами моего двоюродного брата Николая Прокофьевча Раева – фронтовика, историка, директора хуторской школы.

Немного жизнь стала налаживаться после тех страшных событий. Моим родителям дедушка помог построить свой дом, недалеко от дома маминых родителей. Семья росла (детей было уже шестеро). Мама была измучена работой, домашними хлопотами, да ещё и болела. И вот бабушка Федосья Корнеевна утром на зорьке, тайком, спешила к нам во двор, чтобы подоить корову и проводить в стадо – помочь старшей доченьке, чтобы она лишние минутки отдохнула в постели.

И вот началось выселение. Мама рассказывала об этом, рыдая. Посадили на телеги с детьми и повезли. Как можно было расстаться! Мама надорвала своё сердце. Выселили и семью моей тёти Евдокии и её мужа Фёдора Михайловича. У мужа было ещё восемь братьев, на хуторе звали их «мишочками» – за имя их отца. Так вот, всех «мишочков» и выслали. Свёкор тёти Евдокии вызволил её, спас её и маленькую внучку Любочку. Тётя тайком добралась до старшей сестры Ефросиньи, моей мамы. Больше некуда было деваться, оставила девочку у мамы. И вот голодный 33-й год, и за столом уже семеро детей… На соседнем хуторе кто-то их родственников работал в сельсовете. И мой папа ночью тайком сходил туда, и сделали Евдокии документы на другое имя. Она ушла в Борисоглебск и, тоже с помощью родных, устроилась домработницей к директору дорожно-строительного техникума. Службу несла добросовестно, хозяева её обожали. Нашли жениха, но она сказала: «Что вы, что вы! У меня был муж, такой забияка, что я теперь никогда замуж не пойду». А муж-то был в ссылке. Но вот постепенно эти «мишочки» сбежали с Севера на Юг. Не пропали эти люди – трудолюбивые, умные, жизнеспособные, выносливые. И «растворились» в Поти, Батуми, Сухуми, Тбилиси… Дядя Фёдор Михайлович, один из «мишочков», устроился в Тбилиси – реставрировал старинные здания. К нему потом уехала Евдокия Ивановна с Любочкой.

* * *

А теперь о нашей семье. Хотя она осталась на хуторе, тесным образом все были связаны со всеми родными, попавшими в ссылку. Вечная память им и всем, кто пострадал тогда. А вот за что? Казачество надо было уничтожить.

Старшие сёстры мои – Шура, Тоня, Катя – работали учительницами. Они побеспокоились о моём будущем – после 6-го класса с хутора забрали в Воронеж, а дальше – техникум и университет. 16 лет отработала в сельском хозяйстве. Это годы подъёма и, можно сказать, расцвета сельхозпроизводства. Трудились не покладая рук – строили коммунизм. Во главе угла было слово «надо».

Стала учительницей и я – 35 лет проработала в школе.

Вспоминаю детство. Дети войны повидали многое. Было голодно, но мы уходили в поле, а у нас степь да степь кругом. И вот в степи были низменные участки, их называли «колки». Там росли деревья, кустарники. Снег лежал долго, и в этих сырых местах было много травы, которую косили на сено. А мы выбирали щавель, дикий чеснок, набивали пустые животы и в подолах несли щевель домой. А на следующий день шли к речушке, ели там стебли рогоза. А дома были пареные жёлуди и бобышки – это пышки величиной с ладонь, изготовленные из травы, просяной лузги и горсточки муки, чтобы придать форму. И всё это не давали когда захочется. У нас в семье был с едой всегда порядок. Весной 47-го года огород сажали картофельными глазками – и какой же отменный урожай дал Господь после страшного голода!

Брата Мишу вспоминаю, что был старше меня на 11 лет. Он в это время работал в городе на сахарном заводе и учился в 10-м классе. Время было трудное, строгое. Собирали колоски тайком, и за карман зерна сажали в тюрьму. И вот Миша что придумал. Купил портсигар (хотя никогда не курил) и в него насыпал сахар, но на проходной ни разу не проверяли – считали, что в портсигаре папиросы. Привозил мне, крохе, до двух лет не ходившей из-за рахита. Высыпал сахар на стол, и это было великое счастье. И великое горе было, когда Миша умер. Приехал домой на товарном поезде, простудился и 18-летним юношей умер в 1948 году. Мне было 7 лет. Сколько ещё пережила моя милая, дорогая мамочка! Два моих братика умерли младенцами. Первенец Николай в 20 лет погиб в Сталинграде во время Великой Отечественной. Слава Богу, хоть папа уцелел. Его тоже призывали на фронт, уже 43-летнего. Прошёл всю войну и вернулся домой, Господь сохранил.

Все мои родные были людьми верующими. Терпели, смирялись, а жизнь продолжалась. Мама учила нас больше слушать и больше молчать. В середине XX века в Воронеже было только два действующих храма: Покровский кафедральный собор и Никольская церковь. Остальные были разрушены. Украдкой, тайком ходили в храм, заказывали требы (а был такой порядок – называть свою фамилию и адрес; я грешила, называя адрес старшей сестры, жившей в Воронеже и уже в школе не работавшей). Мы воспитывались в верующей семье, понимали, что живём во времена безбожные, ошибок было много.

Но вот начало 90-х, когда я впервые попала на Пасхальную службу, оттуда утром шла через весь город пешком, а сколько было на душе радости! Мои ученики, тогда семиклассники, сами обратились к директору с просьбой изучить православие, и директор пошла навстречу и поручила мне вести занятия по православной культуре. Какая духовная жажда была у ребят, у нас всех! И газета «Вера» очень помогала её утолять.

Каждый номер жду. Он словно приносит поклон от наших родных с Севера. Молятся ли они за нас? Думаю, что да, судя по тревоге наших душ. А было дедушке с бабушкой по 59 лет. Жить бы да жить им. И мы могли бы их знать, и как нам не хватало их заботы, ласки, внимания, советов. И снова возникает вопрос: кому мешали эти люди – простые земледельцы, занимавшиеся непосильным трудом, чтобы прокормить многочисленные семьи? Но на всё воля Божия. Судить нас будет только Господь Бог за все наши проделки. Какая трудная была жизнь у наших предков! Когда мы сталкиваемся с проблемами и думаем о том, до чего нам тяжело (было время, по полгода не платили зарплату, умер муж в 46-летнем возрасте), но оглянешься на своих родителей и думаешь: ведь они много пережили, переживём и мы.

А жизнь продолжалась и продолжается. Дедушкины и бабушкины внуки и правнуки преимущественно медики и учителя. В моей семье сын, невестка и зять – учителя, дочь – врач. Четверо внуков. Живём все рядом. Собираемся поужинать, отметить праздник – это более двадцати человек. Хорошо, когда большие семьи. Кем бы и где бы ни работали дедушкины внуки, правнуки, самое важное, что они знают свои корни и чтут память своих предков.

Огромное спасибо вам всем, милые труженики газеты «Вера». Пусть наша любимая газета процветает! Для этого я выписала её себе и ещё для пяти человек, даже в Новосибирскую область. Желаю благодати Господней, мира в душе, с Богом и окружающими людьми. А моим родным, упокоившимся на Севере, вечная память.

С уважением и любовью – ваша читательница Нина Афанасьевна Новикова,
п. Опытная станция ВНИИК, Хохольский район Воронежской области

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска